Текст книги "Николай I"

С чем же собирались выйти на Сенатскую площадь члены тайных обществ, заговорщики-декабристы? И почему именно на Сенатскую? В бумагах полковника лейб-гвардии Преображенского полка князя С.П. Трубецкого, человека старинной аристократической фамилии, которого товарищи его прочили в диктаторы (но который на площадь так и не явился), был найден проект Манифеста Сената, гласивший следующее:

«1-е. Уничтожение бывшего Правления.

2-е. Учреждение Временного (правления) до установления постоянного, выборными.

3-е. Свободное тиснение (печатание. – А.Ш.), и потому уничтожение Цензуры.

4-е. Свободное отправление богослужения всем верам.

5-е. Уничтожение права собственности, распространяющейся на людей.

6-е. Равенство всех сословий пред Законом, и потому уничтожение военных судов и всякого рода судных комиссий, из коих все дела судныя поступают в ведомство ближайших судов гражданских.

7-е. Объявление права всякому гражданину заниматься чем он хочет… Приобретать всякого рода собственность… Заключать всякого рода условия между собою, тягаться с друг другом пред судом.

8-е. Сложение подушных податей и недоимок по оным.

9-е. Уничтожение Монополий (промышленных и торговых. – А.Ш.)…

10-е. Уничтожение рекрутства и военных поселений…

11-е. Убавление срока службы военной для нижних чинов…

12-е. Отставка всех без изъятия нижних чинов, прослуживших 15 лет.

13-е. Учреждение волостных, уездных, губернских и областных правлений и порядка выбора членов сих правлений, кои должны заменить всех чиновников, доселе от Гражданского правительства назначаемых.

14. Гласность судов.

15. Введение присяжных в суды уголовные и гражданские».

По сути, почти все перечисленное в этом документе, который по замыслу заговорщиков должен был быть объявлен народу и армии Правительствующим Сенатом (по своей воле или под угрозой оружия), было реализовано в ходе буржуазных «великих реформ» 60-70-х годов того XIX столетия. Показательно, что реформатором стал сын Николая I – император Александр II.

Остается только гадать: каков был бы исторический путь России, случись это на 40–50 лет ранее, скажем, в знаковом 1825 году. Думается, что венценосец Николай I запамятовал завет своей великой бабки Екатерины II о том, что идеи пушками непобедимы! По крайней мере, о том он своим пером наследнику и потомкам ничего не говорит.

Занимаясь делами дворян-декабристов, людей высокообразованных, Николай I не мог не понять, что их разочарование в династии Романовых во многом связано с именем его старшего брата Александра I. Тот в свое время обещал широкие реформы с оглядкой на Европу, а сделал так мало, хотя и пытался. Это разочарование арестант Александр Бестужев вложил в свое письмо воцарившемуся Романову, говоря словами солдата, вернувшегося из освободительного похода в Европу в Отечество, крепостное и самодержавное:

«…Мы проливали кровь, а теперь опять вынуждены потеть на непосильных работах. Мы освободили нашу Родину от тирании (Наполеона), но теперь государь стал нашим тираном…

Зачем освободили мы Европу, неужели для того, чтобы заковать себя в кандалы? Если мы дали конституцию Франции, почему мы не можем осмелиться говорить о ней? Если мы доказали кровью наше превосходство над другими нациями, то почему нас угнетают дома?…»

В дни следствия по делу декабристов у Николая I нашлось достаточно причин для душевных тревог и раздумий. Император был хорошо осведомлен о том, как в государстве и армии проходила церемония принесения присяги. Мятежники на Сенатской площади до первой картечи, до хрипоты кричали: «Ура! Константин!» Не все в свете торопились принести ему присягу на верность, словно ожидая новых вестей из Варшавы, связанных с именем цесаревича Константина Павловича. На сей счет наблюдалось немало «шептаний» в аристократических салонах.

С воцарением Николая I нашлись люди, которые отказались ему присягнуть как государю-венценосцу. Таким человеком оказался генерал-майор граф М.А. Дмитриев-Мамонов, уволенный к тому времени из армейских рядов «по болезни». Это дело получило огласку прежде всего по той причине, что сын генерал-адъютанта и фаворита императрицы Екатерины Великой графа А.М. Дмитриева-Мамонова прослыл в светском обществе «оригинальным» человеком.

Потомок старинного рода смоленских князей, один из богатейших людей России, в 16 лет стал камер-юнкером при дворе. Участвовал в деятельности московских масонских лож, имел степень Великого мастера. Свое имение Дубровицы Подольского уезда Московской области превратил в место встреч членов различных тайных обществ.

В ходе Отечественной войны 1812 года «явил патриотический подвиг вызовом сформировать на своем иждивении для защиты Отечества конный полк». В марте 1813 года высочайшим указом это воинское формирование из крепостных крестьян и добровольцев было зафиксировано как Московский казачий 6-эскадронный полк имени его создателя, а сам граф Матвей Дмитриев-Мамонов пожалован чином генерал-майора. Полк в рядах русской армии дошел до Франции.

Шеф по своей молодости и неопытности не сумел поддержать среди своих конников должную дисциплину. Еще при формировании в Ярославле «казаков» Дмитриева-Мамонова прозвали «мамаевцами». В Германии в ходе беспорядков в полку было сожжено немецкое селение. В конце 1814 года его расформировали, а самому графу предписали «состоять при армии».

После войны М.А. Дмитриев-Мамонов стал одним из создателей тайного общества «Орден русских рыцарей», одного из предвестников организаций декабристов. За участие в этом обществе был подвергнут домашнему аресту и принудительному лечению. После отказа присягнуть новому монарху графа объявили сумасшедшим и заключили в собственном дворце. Его имущество взяли в опеку. К 1840 году окончательно сошел с ума. Умер от ожогов, причиненных случайным возгоранием смоченной одеколоном рубашки. Был похоронен в московском Донском монастыре.

Можно считать, что в последние часы дня 14 декабря 1825 года начался невиданный для Российской империи политический судебный процесс. К следствию, которым лично руководил Николай I, только офицеров было привлечено 579 человек, 280 из них Верховный уголовный суд признал виновными, но в разной степени. Арестованных содержали в казематах Петропавловской (Санкт-Петербургской) крепости: в своих стенах она никогда не видела такого числа государственных преступников.

После допроса в Зимнем дворце многие из декабристов прибывали в крепость с личными записками императора, где указывалось, в каких условиях должен содержаться арестант: «строго ли, или секретно, или простым арестом». Комендант Петропавловки генерал-адъютант Сукин поступал с вновь прибывшими подследственными строго по предписаниям. Так, капитана в отставке И.Д. Якушкина было предписано «…заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея».

Следствие по делу декабристов тянулось долгих восемь месяцев: зиму, весну, лето. Следственная комиссия начала свою работу по высочайшему указу 17 декабря, когда стали ясны глубокие корни заговора тайных обществ. Указ был секретным. Содержание его заключалось в следующем:

«Указ военному министру, генералу от инфантерии Татищеву.

Начальник Главного штаба барон Дибич донес нам от 4 декабря сего года о зловредном обществе, возникшем в войске к нарушению благосостояния и спокойствия государства, высочайшим Промыслом попечению нашему вверенного.

Пагубные следствия злоумышления ознаменовались частью в 14-й день сего декабря, но с помощью Всевышнего тогда же уничтожены, и некоторые из сообщников взяты под стражу.

Чтобы искоренить возникшее зло в самом начале, признали мы за благо учредить комитет под вашим председательством, назначив членами его императорское высочество генерал-фельдмаршала, действительного тайного советника князя Голицына, генерал-адъютантов: Голенищева-Кутузова, Бенкендорфа и Левашова.

Комитету сему повелеваем:

1) открыть немедленно заседание и принять деятельнейшие меры к изысканию соучастников сего гибельного общества, внимательно, со всей осторожностью, рассмотреть и определить предмет намерений и действий каждого из них ко вреду государственного благосостояния, ибо, руководствуясь примером августейших предков наших, для сердца нашего приятнее десять виновных освободить, нежели одного невинного подвергнуть наказанию;

2) производство всего сего дела и с кем нужно будет переписку вести по секрету от вашего имени;

3) по приведении всего в надлежащую ясность, постановить свое заключение и представить нам как о поступлении с виновными, так и о средствах истребить возникшее злоупотребление;

4) правителем дел сего кабинета повелеваем быть состоящему при вас по особым поручениям военному советнику Боровкову, а помощником – флигель-адъютанту полковнику Адлербергу и находящемуся при вас 9-го класса Карасевскому.

Возлагая на комитет столь важное поручение, мы ожидаем, что он употребит все усилия точным исполнением воли нашей действовать во благо и спокойствие государства».

Впоследствии в Верховную Следственную комиссию членами были назначены генерал-адъютанты: дежурный генерал Потапов, начальник Главного штаба барон Дибич и Чернышев, будущий военный министр Николая I. Все они пользовались личным доверием монарха и симпатий к заговорщикам не испытывали в силу своей сознательной верности российскому самодержавию.

После тщательной «сортировки» подследственных, значившихся в «Алфавите членам злоумышленного общества, открывшегося 14 декабря 1825 г.», к суду был привлечен 121 декабрист. Почти все они были членами Северного и Южного обществ.

Вышедших из тайных обществ или лишь формально в них состоявших следствие оставило без внимания, ограничившись допросом подозреваемого, взятого под арест. Таких людей набралось, по разным оценкам, до тысячи человек. Но все лица, имевшие то или иное отношение к тайным обществам декабристов, включались в черный список, постоянно находившийся у императора под рукой. Более того, Николай I приказал подготовить лично для него высказывания подследственных из числа наиболее опасных государственных преступников о положении дел в Российской империи.

Декабристы по-разному вели себя на следствии. Оно проводилось не только в столице, но и в Белой Церкви, Могилеве, Белостоке, Варшаве и в некоторых армейских полках, где тоже были образованы специальные следственные комиссии. Одни арестованные клялись в лояльности самодержавному строю, другие каялись в содеянном. Протоколы допросов показывают, что вряд ли кто из членов тайных обществ, даже из их руководителей, предвидел такой финал своих «увлечений».

С достоинством держались только немногие. Подследственные, как правило, правдиво рассказывали о тайных обществах, их деятельности и единомышленниках. Так, П.И. Пестель сначала отрицал свою принадлежность к организациям декабристов и собственную роль в Южном обществе. Но потом уже бывший армейский полковник, выданный на допросах арестованными единомышленниками, дал подробные, правдивые, без утайки чего-либо показания о себе и декабристском движении. Думается, Пестель уже догадывался о той каре, которая должна была упасть на его голову, и потому иллюзий в отношении своей дальнейшей судьбы не строил.

Поведение декабристов на следствии явилось для правительства убедительным поводом показать российскому обществу их «глубокое раскаяние» в замыслах и содеянном, признание ошибочности вооруженного бунта. Одновременно демонстрировалось милосердие самодержавия и лично монарха к государственным преступникам. Имена их не скрывались, приводя в шок именитое дворянство и сообщество аристократических фамилий.

Через губернскую администрацию в стране был распространен документ, составленный из трех писем арестованных «злодеев»: предсмертное письмо Рылеева жене, князя Оболенского к отцу и покаянного письма Якубовича к отцу. Все трое входили в число руководителей тайных обществ: их вина в военном мятеже на Сенатской площади была доказана доподлинно.

Покаянных писем на имя императора писалось много. Николай I считал своим долгом читать их и делать на таких прошениях о высочайшем прощении собственноручные резолюции. Часто они были предельно кратки: «К сведению». Так, в деле № 03-1826 г. Верховной Следственной комиссии имеется такое письмо из Петропавловской крепости на имя государя:

«Ваше Императорское Величество,

Если моления кающегося молодого человека, ежечасно оплакивающего свою вину, могут дойти до подножия престола Вашего Императорского Величества, то умоляю обратить весь Ваш правый гнев на одного меня и помиловать глубоко кающегося брата моего.

Отдать любимейшего сына неутешной матери, мужа нежной супруге, отца несчастным сиротам есть достойно великодушия Вашего Императорского Величества. А я в заключении, или в низкой моей доле, с горячими слезами благодарности буду молить Всевышнего, да благословит он царство великодушнейшего монарха.

Вашего Императорского Величества

верноподданный Александр Муравьев

Кавалергардского полка корнет

Мая, 15 дня, 1826 года».

Чтобы судить о состоянии подследственных декабристов, в том числе носителей знатных фамилий, чье родовое древо уходило в глубь отечественной истории, можно сослаться на покаянное письмо князя Одоевского, но не отцу написанное, а нижайше посланное на имя самодержавного государя, который стал судьей судьбы заговорщика:

«Ваше Императорское Величество

Государь Всемилостивейший

Чем я больше прихожу в память и рассудок, тем живее чувствую свою вину, тем более и более раскаиваюсь! Но как я глубоко и ни вникаю в свою душу, не нахожу, кроме безумия, причины своему поступку! Нет другой! Я не постигаю, как я мог замешаться в столь презренную толпу злодеев и убийц. Князь Одоевский, всегда прежде благородный по душе и уважаемый, как редко кто из молодых людей однаких лет. Удостойте, всемилостивейший государь, вопроса Вашего генерала Орлова. Я очень его огорчил; и потому отзывы сперва обо мне не могли быть благоприятны; но вот что он сказал мне, когда я пришел к нему за пять дней до происшествия:

«У тебя душа славная; я не могу не любить тебя; очень уважаю, но у тебя такой нрав, что ты готов жертвовать собою первому, кто назовется твоим приятелем; мнимые друзья воспользуются этим, завлекут тебя и выставят».

Сбылись слова сего прекрасного человека, к которому привязан я всей душой, но сбылись гораздо скорее и ужаснейшим образом, нежели он мог полагать.

Теперь остается мне одно только, государь всемилостивейший! Упасть к Вашим ногам, обнять Ваши колени и просить прощения. У Вас пятьдесят миллионов подданных, но вы дорожите жизнью и честью каждого, и если есть малейший способ возвратить их кому, то верно сами в душе радуетесь, ибо все, все почтенные особы и люди, которых я имел и имею случай видеть, все одно говорят: это общий глас, что Вы ангел кротости и милосердия. О, дайте и мне испытать Вашего милосердия!

Припадаю к стопам Вашего Императорского Величества! Умилосердитесь, государь! Никогда никто так сильно не раскаивался, как я, но хотя бы я испил всю чашу несчастий самых ужасных, одному и теперь всем сердцем радуюсь, что безумие сих изуверов не имело никакого успеха и что оно обратилось на их собственную голову, ибо я ничем иным не был, как – к стыду моему – их куклою; никакого их злодейства не был свидетелем, но свидетелем и, к поношению моему, участником их безумия.

Но милосердный государь, Вам известно мое чистосердечное раскаяние. Вам первый всю правду открыл, скрылся от совершенного безумия, но через два дня возвратился, и сам немедленно к Вам явился, первое потому, чтобы не навлечь лишнего на себя подозрения и совершенно очернить в Ваших глазах и себя, и всю мою фамилию; второе, чтобы искренне во всем признаться; и с первого слова все сказал.

Но Вы сами видели меня, государь. Я узрел Вас и стоял пред Вами, лишенный чувств и ума. Одно только помню, что, несмотря на мое преступление и Ваш гнев, Вы изволили говорить со мною с такою императорскою снисходительною вежливостию, что это тронуло меня до глубины сердца и лишило последних средств отвечать Вашему Императорскому Величеству! Единый снисходительный взгляд Ваш лучше, лучше жизни для меня, в моем положении!

О Боже мой! Я никогда никому зла не делал: зачем теперь Господь Бог так жестоко испытует меня и послал на меня такое ослепление и безумие! Что я сделал? И зачем я потом скрылся? Я хотел избежать первого Вашего гнева и скрылся от первых Ваших благодеяний! Я тотчас раскаялся, ведь искреннее раскаяние никогда не поздно ни перед Богом, ни перед Вами, так и Ваша кротость, Ваше мягкосердие всегда верно одинаковы.

По рассудку, который возвращен мне, я чувствую, что это мой долг и сам Бог внушает мне это желание припасть к Вашим священным стопам и у ног Ваших покаяться во всем, что я знаю, у Ваших ног, государь! О, не лишите единственной меня надежды и не откажите мне в единственной радости, в единственном счастье взглянуть на единственную минуту на моего кроткого и милосердного императора и у его ног покаяться во всем, что знаю, и испросить прощения. Прошу со слезами на глазах, умоляю Вас: позвольте мне явиться и воззреть на моего императора!

Вашего Императорского Величества

Верноподданный князь Александр Одоевский

Сего 15 января 1826 г.».

Император Николай I на этом покаянном письме поставил следующую резолюцию: «К сведению».

Когда следствие близилось к завершению, 1 июня 1826 года императорским указом был образован Верховный уголовный суд, состоявший из 72 человек – членов Государственного совета, Правительствующего Сената и Синода с присоединением нескольких высших военных и гражданских чиновников. Его председателем Николай I назначил князя П.В. Лопухина, отличавшегося верноподданническими взглядами. В случае его болезни место председателя заступал князь А.Б. Куракин. Одновременно членами суда оказались государственные деятели, известные как либералы, – реформатор М.М. Сперанский и адмирал Н.С. Мордвинов. Министру юстиции князю Лобанову-Ростовскому велено было исполнять в суде роль генерал-прокурора.

Биограф императора Н.К. Шильдер писал: «Никогда в России не бывало судилища, внушавшего больше к себе уважение и вместе пользовавшегося большей независимостью.

Этот Верховный суд, ознакомившись с актами дела, назначил две комиссии для подробного их рассмотрения и для опроса подсудимых, одного за другим: не имеют ли они чего прибавить в свою защиту или предъявить какие-нибудь жалобы на произведенное следствие либо на кого-нибудь из членов Следственной комиссии. Все отозвались, что уже истощили все средства к своему оправданию и могут только благодарить за предоставление им всех способов к защите».

Следствие по делу декабристов довольно быстро дало достаточно полную картину замыслов тайных обществ по свержению монархии. Уже в начале января 1826 года император Николай I в беседе с французским посланником графом П.-Л.-А. Лафероннэ мог сказать ему следующее:

«Это не военный бунт, а обширный заговор, стремившийся, путем гнусных преступлений, к достижению самой бессмысленной цели, и в котором, к сожалению, замешано множество семейств. Признания виновных, уже арестованных, и бумаги, найденные у них, дают нам гораздо больше разъяснений, чем я мог ожидать…

Мы захватили три проекта конституции, одинаково нелепые, и каждый из них имел своих сторонников и защитников…

Первоначально заговор должен был вспыхнуть 12 марта, в годовщину вступления покойного императора на престол. Каждый заговорщик носил железное кольцо, на котором выгравировано было число 71, представляющее сумму 31-го дня января, 28-ми дней февраля и 12-ти первых дней марта.

Неожиданная кончина императора расстроила этот замысел, и в первую минуту вожаки заговора отложили исполнение его до коронации. То, что после смерти императора произошло между Константином и мной, глухое брожение, возбужденное этим в некотором роде междуцарствием среди гвардии, внушало находившимся в Петербурге заговорщикам мысль, что настоящий случай благоприятнее всякого другого, могущего представиться впредь до того, чтобы ввести солдат в заблуждение и обратить их заодно в соучастников и в орудие их замыслов…

С первого появления на революционном поприще русские превзошли бы ваших Робеспьеров и Маратов, и когда этим злодеям сказали, что они, несомненно, сами пали бы первыми жертвами столь ужасного безумия, они дерзко отвечали, что знают это, но что свобода может быть основана только на трупах и что они гордились бы, запечатлевая своей кровью то здание, которое они хотели воздвигнуть…

К несчастью, оно (событие) оставит в России продолжительное и мучительное впечатление. Мятеж, подавленный в зародыше, будет иметь для нас некоторые из тех злополучных последствий, которые влечет за собой мятеж совершившийся. Он внесет смуту и разлад в великое число семей, умы долго еще останутся в состоянии беспокойства и недоверия. Со временем терпением и мудрыми мерами мне, надеюсь, удастся окончательно рассеять это тягостное впечатление, но потребуются годы, чтобы исправить зло, причиненное нам в несколько часов горстью злодеев…»

Перед Верховным уголовным судом предстал 121 человек. Из них принадлежали: к Северному обществу – 61, к Южному обществу – 37, к «Обществу соединенных славян» – 23. Первым судебным днем стало 3 июня, а последним – 11 июля 1826 года. Все они по мере доказанной вины были поделены судом на одиннадцать разрядов.

Обвиняемые государственные преступники не имели права на защиту. Суд проходил при закрытых дверях, был таким скорым и формальным, что многие декабристы даже не поняли, что их судят. Об этом они пишут на склоне своих лет в мемуарах.

– Как, разве нас судили? – вопрошали недоумевавшие.

– Уже осудили, – получали они ответ.

Пятерых приговорили к мучительной смерти через казнь четвертованием. Против такого приговора выступил только один член Верховного уголовного суда – адмирал Мордвинов. Он заявил, что смертная казнь противоречит указам императрицы Елизаветы Петровны, «Наказу» Екатерины II, а также указу императора Павла I от 13 апреля 1799 года, последнему из самодержцев, отменявших смертную казнь в Российском государстве.

Особо опасным государственным преступникам император заменил четвертование повешением, более «гуманным» видом смертной казни. Николай I по этому поводу сказал, что офицеров не вешают, а расстреливают, но его доверенное лицо А.Х. Бенкендорф настоял на повешении.

Выписка из протокола Верховного уголовного суда от 11 июля 1826 года гласила: «Сообразуясь с высокомонаршим милосердием, в сем деле явленным… Верховный уголовный суд по высочайше представленной ему власти приговорил: вместо мучительной смерти четвертованием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михайле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому приговором суда определенной, сих преступников, за их тяжкие злодеяния, повесить».

Императора Николая I многие склонны упрекать за жестокую расправу с заговорщиками-декабристами из числа российского дворянства. Но ведь они с оружием в руках посягнули на основы государственного строя и на саму династию, и его «жестокость» не была превышением мер наказания, которые применялись в подобных случаях европейскими или азиатскими монархами той исторической эпохи.

Более того, император Николай I Павлович помиловал 31 заговорщика, приговоренного Верховным уголовным судом к отсечению головы, смягчил меру наказания и предложил суду пересмотреть участь пяти руководителей декабристов, приговоренных к четвертованию. Помилованным смертную казнь заменили «ссылкой на каторжные работы без срока». Смягчались наказания и другим государственным преступникам.

Но так как со времен Емельяна Пугачева публичных смертных казней в России не было, повешение пяти дворян-заговорщиков произвело негативное впечатление на часть российского общества и вызвало ее соответствующее отношение как ко всему правлению Николая I, так и к его ближайшему окружению из числа царедворцев.

Однако при этом в столице сохранялись вполне патриархальные нравы: император, например, мог спокойно разъезжать и разгуливать по столице без всякой личной охраны. Казачий конвой в несколько всадников сопровождал монарха далеко не всегда. Кучера коляски принимать за телохранителя не приходится. Как это будет отличаться от эпохи царствования его сына Александра II Николаевича, на которого террористы открыли буквально большую охоту, много раз стреляли в него и бросали самодельные бомбы, не считаясь при этом с гибелью многих случайных людей.

Пятеро из руководителей тайных обществ – П.И. Пестель, С.И. Муравьев-Апостол, К.Ф. Рылеев, М.П. Бестужев-Рюмин и П.Г. Каховский – были казнены на кронверке в столичной Петропавловской крепости утром 13 июля. Казнь определялась им через повешение, при этом на трех виселицах веревки порвались, и процедуру приведения в исполнение смертного приговора пришлось повторить, что потом вызвало различные толки и слухи. Казнь совершалась при свете костров. На груди осужденных висели доски с надписью «Цареубийца». По высочайшему повелению к одной из виселиц была прибита доска с именем и фамилией брата Муравьева-Апостола, погибшего при разгроме Черниговского полка. Казненных без всяких церемоний похоронили на острове Голодай.

На следующий день после казни предводителей заговорщиков, то есть 14 июля, император Николай I издал приказ по армии, который в тот же день был зачитан в частях столичного гарнизона, в полках лейб-гвардии. В приказе говорилось:

«Храбрые российские войска! Когда во дни незабвенные 14 декабря 1825 года и 3 января 1826 года верными трудами вашими заслонен Престол, спасена святыня Православной Веры, избавлено Отечество от ужасов бунта, – известил Я вас, что некоторые зачинщики злодейских умыслов таились среди ваших верных рядов. Вы с ужасом и негодованием извергли их; ныне суд над ними и казнь, им подлежащая, исполнены, и очищены верные полки ваши от заразы, вам и всей России угрожавшей. Итак, с помощью Всевышнего, сего дня на том же месте, где вы ровно за семь месяцев не щадили крови своей и с счастьем жертвовали жизнью вашему государю, на том месте, где пред вами пал незабвенный в российской армии граф Милорадович, на том самом месте принесены Господу Богу жертва благодарения за дарование спасения чрез вас государству и молитва Ему же о упокоении душ, падших за Веру, Царя и Отечество.

Возвещая о сем вам, храбрые российские войска, от лица России благодарю вас и взываю, сохраните вечно доблести, всегда вас отличавшие: теплую веру к Богу, верность Престолу, храбрость и неутомимость, и да познает тогда каждый, что с нами Бог».

Историки потом заметят, что это был приказ победителя, отстоявшего для династии Романовых всероссийский императорский престол почти на столетие. Отстоял пролитием крови людей дворянского сословия, главной опоры самодержавия.

…Казненные декабристы составляли нулевой разряд подследственных, наиболее опасных государственных преступников. По первому разряду осудили 30 человек. Среди них: несостоявшийся диктатор Сергей Трубецкой, Евгений Оболенский, Матвей Муравьев-Апостол, братья Борисовы, Вильгельм Кюхельбекер, Александр Якубович, Артем и Никита Муравьевы, Иван Пущин, Иван Якушкин и другие. Смертная казнь им была заменена вечной каторгой.

На каторгу с различными сроками был сослан 121 человек. Для 5-миллионной России это была цифра мизерная, для российского дворянства – заметная. Офицеров разжаловали в рядовые без выслуги лет. После отбывания наказания, они отправлялись на поселение в сибирские города.

Всех осужденных декабристов, кроме моряков и приговоренных к смертной казни, во дворе Петропавловской крепости построили в два каре. В одно поставили служивших в гвардии, в другое – всех прочих. Их разжаловали, лишили чинов и дворянства, над их головами ломали шпаги – знак воинской измены, с них срывали погоны, знаки отличия (ордена и медали) и мундиры, которые бросали в костры. Вместо мундиров декабристы получили одежду каторжников.

Декабристов-моряков отвезли в морскую крепость Кронштадт и в то же утро исполнили приговор на флагманском корабле Балтийского флота. Их разжаловали, лишили дворянства, сорванные с них эполеты, знаки отличия и мундиры бросили за борт в воду. С корабля они сошли в одежде каторжников.

Но не все арестованные члены тайных обществ были наказаны по суду. Часть из них по личным распоряжениям императора посадили в крепость на срок до 4 лет, отдали под надзор полиции в местах постоянного проживания без права выезда оттуда.

Наказанными оказались свыше трех тысяч нижних чинов, рядовых участников восстания. Большинство из них сослали в отдаленные гарнизоны и на Кавказ, где шла война с «немирными» горцами, некоторых в Сибирь на каторгу. 178 человек приговорили к наказанию шпицрутенами (гибкими прутьями) – многие не выдержали прогона сквозь строй 12 раз – 12 тысяч ударов. Все нижние чины, наказанные за участие в мятеже, лишались наградных медалей и знаков отличия Военного ордена (Георгиевских крестов). Фельдфебели и унтер-офицеры становились рядовыми.

В Отдельном Кавказском корпусе отбывали наказание сначала 36, а затем еще 23 офицера-декабриста, разжалованные в рядовые. В его составе оказалось и 2800 солдат, участников восстания на Сенатской площади и выступления пехотного Черниговского полка.

В августе 1826 года на Кавказ прибыл «штрафной» Сводный гвардейский полк, сформированный из нижних чинов лейб-гвардии, скомпрометировавших себя в декабрьских событиях. Ссыльному полку предстояло в боях с персами, горцами и, возможно, с турками «заглаживать свои грехи» под пулями и картечью, в штыковых атаках и кровавых штурмах неприятельских крепостей.

Одновременно с работой Верховного уголовного суда в Санкт-Петербурге шло разбирательство по делу возмущения Черниговского полка. Следственные комиссии работали в Могилеве и Белой Церкви. По результатам розысков был издан высочайший указ, который касался мятежных офицеров:

«Барона Соловьева, Сухинова и Мозалевского, после лишения чинов и дворянства и преломления шпаг над их головами, поставить в г. Василькове, при собрании команд из полков 9-й пехотной дивизии, под виселицу и потом отправить в каторжную работу вечно. К той же виселице прибить имена убитых Кузьмина, Щипиллы и Муравьева-Апостола, как изменников».

По приговору военного суда барон Соловьев, Сухинов и Мозалевский подлежали смертной казни. Император Николай I смягчил им наказание, как и прочим декабристам.

Из осужденных членов тайных обществ почти все принадлежали к военному сословию, то есть к офицерству. Отставных офицеров среди них оказалось немного, гражданских чиновников – единицы. Немалое число декабристов принадлежало к лучшим дворянским фамилиям империи. Среди участников заговора не оказалось ни одной женщины.