Текст книги "Богатство идей. История экономической мысли"

4.5. Ричард Кантильон

Для многих экономистов публикация «Богатства народов» Смита означает дату рождения экономической науки, тогда как Маркс забирается еще дальше, называя Петти отцом политической экономии. Джевонс [Jevons, 1881] останавливается посередине; для него основателем политической экономии был международный банкир Ричард Кантильон. По всей видимости, он родился в Ирландии, прожил большую часть жизни в Париже и был убит в Лондоне в 1734 г.[163]163
  Однако Мерфи [Murphy, 1986, p. 282–298] обращает внимание на сомнительные обстоятельства этой истории и воскрешает подозрение, что все было инсценировано самим Кантильоном, чтобы бежать за границу и избежать преследования.


[Закрыть] Он был автором «Очерка о природе торговли вообще», вероятно, написанного между 1728 и 1734 гг. и опубликованного посмертно на французском только в 1755 г., после того как он был в значительной степени воспроизведен на английском Постлтуэйтом[164]164
  Малахия Постлтуэйт (1707–1767), упомянутый ранее, известен как автор монументального «Универсального словаря торговли и коммерции» (1751–1755). «Очерк» Кантильона был включен в него практически полностью, вероятно, будучи скопирован с ныне утраченного оригинального английского текста.


[Закрыть] без указания автора, а также после того, как рукопись очерка провела 60 лет в руках маркиза Мирабо, который, кажется, также имел намерение использовать ее подобным образом[165]165
  Сочинение «L’ami des hommes» («Друг людей»), которое Мирабо опубликовал в 1756 г. и которое имело грандиозный успех – более сорока изданий за несколько лет и множество переводов, – было в действительности преимущественно комментарием книги Кантильона, обогащенным обильной долей риторики. Впоследствии многие другие авторы, включая Беккария, черпали из Кантильона, часто не ссылаясь на источник.


[Закрыть]. Влияние Кантильона на Кенэ и физиократов было по-настоящему глубоким.

«Очерк» обладает замечательной компактностью и следует строго логичной схеме; он состоит из трех частей, первая посвящена внутренней организации экономической системы, вторая представляет краткий, но впечатляюще ясный трактат о деньгах и внутреннем денежном обращении, а третья – трактат о международной торговле и курсах валют. «Очерк» очевидно указывает на близкое знакомство автора с этими темами и особенно с механизмами международных финансов[166]166
  Кантильон сначала разбогател на спекуляциях на проекте Джона Ло («пузырь Миссисипи»), при этом он предвидел как первоначальный успех, так и неизбежный конечный крах, затем на валютных сделках в период растущего движения капиталов между Францией, Голландией и Англией и, наконец, на Амстердамской и Лондонской фондовых биржах («Пузырь Компании Южных морей»). Мерфи [Murphy, 1986] дает замечательное описание авантюрной жизни Кантильона и знакомит с его воззрениями.


[Закрыть]. Текст сопровождался статистическим приложением, впоследствии потерянным, которое, вероятно, содержало упражнения в политической арифметике в духе Петти, как мы можем предположить, судя по ссылкам на него.

Представляется, что Кантильон придавал подобным арифметическим расчетам несколько меньшее значение, чем Петти, рассматривая их в качестве приближенного инструмента для описания реальности и ключа для ее интерпретации, а не способа выявления основополагающих количественных законов[167]167
  В некотором смысле взгляд Кантильона имеет сходство с кейнсовским пониманием сложности реальной жизни, требующей упрощений, делаемых на рациональной основе, а также придавал значение практическому суждению, поскольку в определенных случаях элементы, упущенные в теории (т. е. в рациональной и упрощенной реконструкции реальности), могут оказаться значимыми и привести к результатам, которые будут отличаться от предсказанных теорией.


[Закрыть]. В любом случае он заимствует у Петти некоторые элементы и прежде всего идею «политического тела», способного получить излишний (прибавочный) продукт, выходящий за рамки необходимых средств производства и существования. Однако если Петти, по всей видимости, считал, что связь между различными частями политического тела заключается преимущественно в том факте, что они являются подданными единой государственной власти, то, по мнению Кантильона, она осуществляется в процессе обращения товаров. Впрочем, эта идея также появляется и у Петти, когда он сравнивает деньги с жиром в человеческом теле, а товары с кровью (см. выше, подразд. 3.3). Тем не менее именно Кантильон первым явно обозначил связь между процессами обращения товаров и производства.

Наиболее интересна первая часть «Очерка» Кантильона, где обнаруживается ключевая роль, которую он играл на пути от Петти к Кенэ и Смиту. Разумеется, восприятие преемственности идей этих авторов зависит от той позиции, которую интерпретатор занимает в экономической науке. Например, согласно Джевонсу, Кантильон был предтечей современных теорий в основном благодаря дихотомии, которую он проводил между рыночной ценностью и «подлинной ценностью» (которую Джевонс отождествлял с противопоставлением теории ценообразования, основанной на спросе и предложении, и теории, основанной на издержках производства) [Jevons, 1881, p. 345][168]168
  Фактически Кантильон в гораздо большей степени, чем это позднее делал Смит, идентифицировал рыночные цены с текущими ценами, на которые оказывают влияние случайные явления, обобщаемые в терминах «спрос» и «предложение» и не поддающиеся теоретическому анализу: ср. ниже, подразд. 5.6. Аналогичные конфликты интерпретации возникали и в отношении других аспектов работы Кантильона: например, его трактовка международных обменов считалась предвосхищающей как теорию автоматического механизма восстановления равновесия торгового баланса Юма, так и кейнсианскую теорию о том, что валютные курсы определяются движением капитала.


[Закрыть]. Как мы видели, напротив, Кантильон следовал по пути, который был начат Петти, содействуя разработке основных концепций, используемых последующими поколениями экономистов, и Кенэ прежде всего, в их аналитических системах.

Позвольте сосредоточить наше внимание на двух элементах мысли Кантильона: на концептуальных категориях, используемых для подразделения экономики на районы, сектора и социальные классы, а также на теорию ценности, которую мы можем назвать теорией земельной ценности.

В отношении первого из двух элементов Кантильон связал разделение на сектора (сельскохозяйственный, ремесленный, торговый), с разделением на социальные классы (крестьяне, ремесленники, торговцы и дворянство), а также с географической организацией общества (сельская местность, деревни, города). Можно увидеть, что Кантильон не следовал современному подразделению экономики на сектора (сельскохозяйственный, промышленный и сектор услуг) и социальные классы (рабочие, капиталисты, землевладельцы), но это не делает менее значимым его видение взаимосвязей между различными перспективами, которые могут быть приняты при рассмотрении экономической системы (т. е. между делением на сектора, социальные классы или на географические области, которые могут рассматриваться как однородные). Очевидно, это не означает, что поиск прямого соответствия между различными классификациями является лучшим способом представить экономику[169]169
  Основной путь прогресса экономической науки заключается в выделении проблем, поскольку только адекватная спецификация проблемы позволяет найти ее решение. В случае Кантильона, так же как и физиократов, проблема социальной структуры была перепутана с проблемой подразделения на сектора и различения между производительным и непроизводительным трудом.


[Закрыть]. В любом случае, как мы увидим в следующем подразделе этой главы, концепция связи между разделением общества на классы и на сектора была подхвачена Кенэ и физиократами. Впоследствии, однако, по крайней мере после Смита и далее, разделение на социальные классы (рабочие, капиталисты, землевладельцы) перестало зависеть от деления на сектора, хотя и не полностью, и от географического деления, которое оставалось на заднем плане и часто сводилось к дихотомии город – деревня. Автономность различных делений экономической системы не должна тем не менее заставить нас потерять связь между ними. Подобные классификации – это всего лишь инструмент анализа, имеющий исторически относительную значимость.

Второй элемент анализа Кантильона, который мы рассмотрим, касается его теории ценности. В этом отношении Кантильон прямо обращается к взглядам Петти (см. выше, подразд. 3.5), из которых он заимствует главное положение: «Цена и подлинная ценность вещи в общем измеряется землей и трудом, которые были затрачены на ее производство» [Cantillon, 1755, p. 27].

Однако что касается отношения между трудом и капиталом, предложенный Петти критерий подвергся критике как «надуманный и не соответствующий естественному праву»: «он обращал свое внимание не на причины и принципы, а только на последствия, как писали о нем мистер Локк, мистер Давенант и все другие английские авторы, занимавшиеся этой темой [Ibid., p. 43].

Другими словами, представляется, что Кантильон осознал ограниченность предложенного Петти решения, основанного на относительной производительности («последствиях») процесса альтернативного использования труда или земли, что предполагает или использование метода с одним фактором производства, или логический круг. Предложенное Кантильоном решение действительно в большей степени соответствовало объективному подходу классической теории ценообразования: труд сводился к издержкам его производства. По словам Кантильона, «дневной труд среднего раба соответствует по ценности двойному продукту земли, необходимому для поддержания его жизни» [Ibid., p. 35]; фактически, кроме средств существования самого рабочего, мы должны прибавить равные затраты на жизнеобеспечение двух его потомков, так чтобы обеспечить замену рабочего в конце его продуктивной жизни, принимая во внимание условия смертности того времени [Ibid., p. 31–37][170]170
  На основе этого подхода можно заключить, что Кантильон является предшественником марксистской трактовки ценности рабочей силы (см. подразд. 9.4 наст. изд.). С тем отличием, что Маркс сводил ценность рабочей силы к количеству труда, необходимого для производства средств существования рабочего, а Кантильон – к количеству земли.


[Закрыть].

Таким образом, Кантильон рассматривает самообеспечивающийся фрагмент витальной экономической системы, где земля является единственным невоспроизводимым средством производства, а чистый продукт соответствует средствам существования, необходимым для поддержания жизни рабочего и двух его детей: ценность рабочего соответствует, тем самым, количеству земли, используемой в такой субсистеме.

Мы должны, однако, отметить, что сама по себе земля ничего не производит; даже если все другие средства производства воспроизводятся в тот же период, невозможно начать производство без их участия. Само существование продукта тогда зависит от доступности всех средств производства в наличии на начало периода, включая рабочих; подобно Петти, Кантильон уклоняется от решения вопроса. Однако Кантильон стремился, очевидно, найти не столько факторы, определяющие обменные пропорции (которые, по сути дела, предполагались заданными), сколько решение проблемы причины ценности. В этом отношении линия, занятая Кантильоном, т. е. приведение труда к издержкам его воспроизводства (на что намекал, как мы видели выше, еще Петти, когда утверждал, что «дневное продовольствие взрослого человека, в среднем, …является общей мерой ценности») ([Petty, 1691a, p. 181]; cр. выше подразд. 3.5), должна привести к чистой земельной теории ценности, поскольку земля в этом случае остается единственным первичным невоспроизводимым фактором производства, создающим ценность[171]171
  Так Бруэр [Brewer, 1988; 1992] интерпретирует теорию Кантильона, представляя ее в виде формальной модели.


[Закрыть]. На самом деле Кантильон не придерживался теории ценности, которая предполагала бы придание только земле способности создания ценности, но направление, в котором он двигался, несомненно подготавливало почву для физиократической мысли, которая будет рассмотрена нами в следующем параграфе.

Другой аспект воззрений Кантильона, открытый для различных интерпретаций, заключается в придании движущей силы потреблению высшим классом предметов роскоши. С одной стороны, это рассматривается как элемент современной теории, аналогичный роли автономной части совокупного спроса (особенно инвестиций) в кейнсианской системе: это задается заглавием главы 12 первой части его «Очерка»: «Все классы и индивиды в государстве существуют или обогащаются за счет земельных собственников» ([Cantillon, 1755, p. 43]; cр.: [Giacomin, 1996]). Однако с другой стороны, возможно, более корректно, это рассматривается как пережиток феодальной системы, потому что внимание здесь сосредоточивается на потреблении имущих классов и при этом игнорируется динамическая роль, которую играют промышленные инвестиции при капитализме [Brenner, 1978, p. 122]. В любом случае эта идея составляла один из основных элементов влияния Кантильона на школу физиократов[172]172
  Как бы то ни было, эта идея уже присутствовала в литературе того времени; например, у «либеральных» авторов, таких как Буагильбер: см. подразд. 4.1. На самом деле проблема потребления предметов роскоши широко обсуждалась в XVII и XVIII вв., хотя в этих дискуссиях больше не затрагивались античные и средневековые моральные проблемы, касающиеся оправданности стремления к материальному богатству. Напротив, в период, который мы сейчас рассматриваем, людей заботили такие проблемы, как роль потребления предметов роскоши в качестве компонента спроса (с уделением внимания различию между потреблением предметов роскоши внутреннего производства и импортированных), стимула для производства и занятости и (что мы увидим ниже, в подразд. 4.9, по отношению к Юму) позитивного фактора «усовершенствования» человека, стимула для промышленности в целом. Подобные идеи использовались, живо обсуждаясь не только при критике воспроизводившихся традиционных античных и средневековых представлений, но и в противостоянии с кальвинистскими и пуританскими воззрениями.


[Закрыть].

С другой стороны, физиократы не стали заимствовать теорию «трех рент», которая, однако, впоследствии снова появится в модифицированной форме в классической традиции. По мнению Кантильона, первая рента представляет часть продукта, которую фермер использует для покрытия издержек, включающих средства существования рабочих; вторая рента составляет доход фермера, соответствуя тому, что сегодня мы назовем прибылью аграрного предпринимателя[173]173
  «Фермер – это предприниматель, который обязуется заплатить землевладельцу за свою ферму или землю фиксированную сумму денег… без обеспечения прибылью, которую он получит от своего предприятия» [Cantillon, 1755, p. 47–49].


[Закрыть]; тогда как третья рента следует землевладельцу за использование его земли. По словам Кантильона: «Фермеры, как правило, получают две трети продукта земли, одну для покрытия своих издержек и оплаты подсобных рабочих, другую как прибыль своего предприятия… Владелец обычно имеет треть от продукции своей земли» [Cantillon, 1755, p. 43–45][174]174
  См. также: «В Англии общее мнение состоит в том, что фермер должен вырабатывать три ренты. Основную и подлинную ренту, которую он платит собственнику, стоимость которой предполагается равной продукту трети его фермы, вторая рента для поддержания его самого, а также людей и лошадей, которых он использует для обработки фермы, наконец, третья должна оставаться ему, чтобы его предприятие было прибыльным» [Ibid., p. 121]. Позвольте напомнить в этом отношении, что согласно Шумпетеру [2001, т. I, с. 285; Schumpeter, 1954, р. 222] важнейшей заслугой Кантильона было признание «предпринимательской функции и ее центрального значения».


[Закрыть].

Прибыль аграрного предпринимателя (доминирующего типа капиталиста в эпоху, когда в экономике доминировал аграрный сектор, а мануфактуры характеризовались ремесленным производством) рассматривалась совместно с собственно рентой. Тем самым прибыль еще не была связана с авансированным капиталом и идея общей нормы доходности (нормы прибыли) еще не возникла. Данный аспект также может быть лучше понят, если мы вспомним об ограниченной силе конкуренции в условиях того времени, как это можно увидеть среди прочего в некоторых местах «Очерка», где говорится об отношении между нормой процента и реальной нормой доходности и становится совершенно очевидным широкий разброс доходности от различных видов деятельности и, в более общем смысле, в различных условиях.

Важная роль придавалась финансовым капиталистам:

В крупном государстве часто имеется достаточно большое число собственников денег; и хотя стоимость всех денег, обращающихся в государстве, едва превышает девятую или десятую часть стоимости продукции, когда-либо получаемой от земли, собственники денег ссужают значительные суммы, на которые получают процент… общая величина которого обычно превышает все деньги в государстве и часто они становятся настолько влиятельным сословием, что в некоторых случаях могут соперничать с собственниками земли, если эти последние часто не являются равным образом собственниками денег и если владельцы значительных сумм денег сами не всегда стремятся стать землевладельцами [Ibid., p. 57][175]175
  Необходимо напомнить, что, как католику, Кантильону было запрещено владеть землей в Англии и что в последние годы своей жизни он разными путями пытался обойти это правило: долгий период институт частной собственности на землю сосуществовал с ограничениями на передачу собственности, направленными на сохранение традиционной социальной структуры.


[Закрыть].

Идеи Кантильона о деньгах были очень похожи на воззрения Петти: деньги необходимы для обращения товаров, но драгоценные металлы не равнозначны богатству; количество денег, необходимое для исправного функционирования экономики, зависит от стоимости обменов и скорости обращения самих денег. Кроме того, согласно Кантильону, ставка процента зависит от отношения между спросом и предложением заемных фондов, и тем самым отсутствует ее прямая и строгая зависимость от предложения денег[176]176
  Позицию Кантильона в дебатах того времени на эту тему см.: [Tucker, 1960, ch. 2].


[Закрыть]. Стоимость денег (и тем самым, в обратной пропорции, общий уровень цен) зависит преимущественно от затрат на их производство, так же как и у Петти, в отличие, например, от позиции, занятой Локком, который сосредоточился на спросе и предложении. Однако для Кантильона это фактор, влияющий, но не определяющий рыночную оценку денег, которая может отличаться от их «ценности». Большое значение при подобной оценке приобретают, среди прочего, факторы, которые рассматривались с точки зрения их влияния на скорость обращения денег: финансовые институты и обычаи (например, существование соглашений о клиринговых расчетах), а также коммерческий кредит. Более того, монетарные явления оказывают влияние на различные блага разными способами. Легкость, с которой Кантильон исследует эти отношения, говорит о том, что они были связаны с его деятельностью в качестве банкира, хотя он и не приводит примеров из своей практики: «Очерки», несомненно, являются экономическим трактатом, а не трактатом о банковском деле и финансовой технике, хотя мы не можем не заметить, насколько большое место занимают монетарные проблемы и насколько малое – на самом деле, почти никакое – фискальные проблемы, которым в дискуссиях того времени придавалось важное значение. Монетарные же проблемы анализировались самым логически строгим способом, в результате рассуждение кажется простым, в некоторых местах даже очевидным. В целом совершенно ясно, что даже в рукописной форме данный труд оказывал глубокое воздействие на своих читателей.

4.6. Франсуа Кенэ и физиократы

Физиократы (или les économistes («экономисты»), как они сами себя называли) были очень компактной и боевитой группой французских экономистов, группировавшихся вокруг Франсуа Кенэ (1694–1774), врача мадам де Помпадур при дворе короля Людовика XV. Физиократы были первой школой экономической мысли, обзаведшейся собственным печатным органом для пропаганды определенных направлений политики. Отрезок времени, на котором они доминировали, был коротким – чуть больше четверти века[177]177
  Согласно Хиггсу [Higgs, 1897, p. 25, 58], рождение школы физиократов может быть датировано встречей Кенэ и Мирабо в июле 1757 г., а ее конец – 1776–1777 гг., когда Тюрго, будучи министром финансов, попал в опалу и было опубликовано «Богатство народов» Смита.


[Закрыть] – но их влияние на развитие политической экономии было необычайно сильным, в частности благодаря центральной позиции, которую Париж занимал в культурной жизни того времени. Физиократы отводили ключевую роль развитию сельского хозяйства, которое они рассматривали в качестве единственного сектора, способного произвести прибавочный продукт. Кроме того, как подсказывает их наименование («физиократия» происходит от греческих «физис» = природа и «кратос» = господство), они разделяли с картезианским направлением французского Просвещения (см. ниже, подразд. 4.7) идею «естественного порядка», логичность и оптимальность которого – неизменные со временем, будучи присущи самой природе вещей – должны быть очевидны любому человеку, наделенному светом разума, и который просвещенный государь должен установить в качестве «позитивного порядка», устранив изъяны, порожденные погрешностями человеческого законодательства[178]178
  Кенэ был, в частности, последователем французского философа Мальбранша (1638–1715), который, в свою очередь, был последователем Декарта.


[Закрыть]. Частная собственность также входит в этот естественный порядок, поэтому защита прав собственности рассматривалась как одна из основных задач «позитивного порядка». Тем самым физиократы резко смягчили абсолютистскую традицию представлений о просвещенном государе, хотя, думается, они несколько отстали от Локка, предшествовавшего им, или их современника Смита, автора «Теории нравственных чувств» (1759).

Значение, придававшееся сельскому хозяйству, стало очевидным сразу после первых публикаций Кенэ по экономическим вопросам: двух статей «Fermiers» («Фермеры») и «Grains» («Зерно»), появившихся в «Encyclopédie», которая издавалась д’Аламбером и Дидро, в 1756 и 1757 гг. соответственно. Однако наиболее известной работой Кенэ является «Tableau économique» («Экономическая таблица»), напечатанная в Версале в 1758 г. Также здесь стоит упомянуть статью «Droit naturel» («Естественное право»), датированную 1765 г.[179]179
  Классическим изданием (хотя и не свободным от критики) экономических и философских сочинений Кенэ является [INED, 1958, vol. 2; vol. 1], в котором содержатся пояснительные очерки различных авторов и библиография (рус. пер. основных экономических работ Кенэ и др. физиократов см.: [Физиократы, 2008]. – Примеч. пер.).


[Закрыть]

Среди основных последователей Кенэ мы можем упомянуть Виктора Рикети, маркиза де Мирабо (1715–1789), который приобрел известность в 1756 г. с публикацией книги «L’ami des hommes» («Друг людей»), в которой, как мы видели, многое было заимствовано из работы Кантильона, а также Пьера Дюпона де Немура (1739–1817), редактировавшего издание трудов Кенэ («Physiocratie», 1767–1768), и журналы, выпускавшиеся под влиянием физиократов («Journal de l’agriculture, du commerce et des finances» с 1765 по 1766 г., а затем «Ephémérides du citoyen» с 1768 по 1772 г.), в дальнейшем сотрудничавшего с Тюрго до 1776 г. и издававшего труды Тюрго в девяти больших томах между 1809 и 1811 гг. Также здесь стоит упомянуть Пьера-Поля Мерсье де Ла Ривьера (1720–1794), автора трактата, озаглавленного «L’ordre naturel et essentiel des sociétés politiques» («Естественный и необходимый порядок политических обществ»), вышедшего в 1767 г. Смит считал эту книгу лучшим изложением физиократических доктрин.

Мирабо и многие другие физиократы (но не Кенэ, теории которого обсуждаются ниже) считали, что способность сельского хозяйства создавать излишек присуща плодородию почвы (которая вырабатывает пшеничный колос из зерна), а значит, является даром матери-природы. Эта теория происхождения излишка может поэтому быть использована для оправдания присвоения излишка дворянами, которые были не только полноправными владельцами земли, но и господами крепостных, прикрепленных к земле, на которой живут.

Кенэ также считал, что только сельское хозяйство способно приносить излишек, но его объяснение этого несколько отлично и исходит из ситуации, преобладавшей во Франции того времени: принимая во внимание цены аграрной и промышленной продукции на мировых рынках, с помощью лучших технологий фермеры могут получить продукцию, стоимость которой превосходит издержки производства, тогда как мануфактуристы просто покрывают свои издержки (включающие средства существования промышленных предпринимателей). Другими словами, Кенэ стремился подчеркнуть потенциал реформированной аграрной системы как средства экономического развития – того, что он называл «grande culture» по сравнению с «petite culture». Первая характеризуется не только более крупными предприятиями, но и технологиями с более высокой капиталоемкостью (более конкретно, плуг, запряженный лошадьми, а не волами, был практически лозунгом физиократов).

Таким образом, в своих сочинениях Кенэ подчеркивал потенциальные возможности аграрной революции, которая уже началась, но которая, по его мнению, отставала от экспансии торгового капитализма. Занятая им позиция противостояла не столько – по прежнему очень живой – меркантилистской традиции в целом, сколько прежде всего кольбертизму, или, другими словами, экономической политике Кольбера, направленной на поддержку торговли и мануфактур путем либерализации импорта сырых материалов и введения пошлин на импорт промышленных товаров (см. подразд. 2.6 наст. изд.). Очевидно, это не способствовало развитию сельского хозяйства, сокращая его прибыльность и повышая прибыль мануфактур. Напротив, как доказывал Кенэ, аграрные продукты должны получать bon prix, или цены, достаточные не только для покрытия издержек производства, но также благоприятствующие финансированию инвестиций, обеспечивая приемлемую доходность.

Как bon prix, так и prix fondamental (которые соответствовали чистым затратам производства, т. е. разница между bon prix и prix fondamental соответствовала прибыли фермера) не были ценами, спонтанно определяемыми рынком, и Кенэ не смог увидеть никакого механизма, который автоматически приводил бы к одному из этих двух видов рыночных цен и зависел от условий спроса и предложения (как и в случае мануфактурных цен, соответствующих издержкам производства). Обязанность реализации bon prix была возложена, среди прочих вещей, на политику, благоприятствующую свободному экспорту сельскохозяйственной продукции, а также таким потребительским обычаям внутри страны, которые будут поощрять luxe de subsistence (роскошь существования), а не luxe de décoration (роскошь украшения), или потребление аграрной продукции – но не мануфактурной, – превышающее простой прожиточный минимум[180]180
  Физиократы таким образом связывали высокие цены с идеей процветающей, развивающейся экономики, в которой высокие цены являются причиной (или одной из причин), а экономическое изобилие – следствием. Подобные представления были распространены на протяжении всего меркантилистского периода, но далеко не единодушно, поскольку во многих случаях высокие цены рассматривались как симптом нехватки продуктов. Напротив, Смит и классические экономисты считали, что умеренные цены связаны с изобилием и преимущественно являются его результатом. Очевидно, что на логическом уровне два этих положения не исключают друг друга, поскольку они основаны на рассмотрении различных аспектов процесса развития, вследствие чего причинно-следственные отношения меняются на противоположные. С одной стороны, высокие цены, возникшие в результате высокого спроса, представляют стимул для производства, тогда как низкий уровень цен может отражать трудности при поглощении продукции рынком, а значит, снижать заинтересованность производителей; с другой стороны, рост производительности, сопровождающий экономическое развитие, приводит, в конкурентных условиях, к снижению цен, тогда как высокие цены говорят об узких местах со стороны предложения, а именно о наличии препятствий для роста производства. Дискуссия между сторонниками этих двух концепций является примером путаницы, которая часто возникает в теоретической дискуссии, затрагивающей различные системы логических отношений, оценку большей или меньшей применимости теоретических положений к реальному миру, а также интерпретацию конкретных реальных ситуаций.


[Закрыть]. Хотя понятие конкурентной нормы прибыли еще отсутствовало (оно будет намечено Тюрго несколькими годами позже и полностью развито Смитом), Кенэ полностью осознавал ключевую роль накопления капитала для производственного процесса, и прежде всего для создания условий применения более совершенных технологий. Кенэ проводил различие между avances fonciéres (начальные основные инвестиции, необходимые для обработки участка земли и повышения его производительности), avances primitives (орудия производства, скот) и avances annuelles (оборотный капитал: семена, заработная плата и т. п.). Таким образом, повторим, хотя современная ему экономика направляла его внимание на сельское хозяйство, однако в то же самое время он делал определенные шаги в направлении, по которому впоследствии пошли Тюрго, Смит и вся классическая традиция, рассматривая авансирование капитала, выступающее необходимым условием производства и накопления капитала, в качестве ключевого элемента экономического развития.

Выступая против подхода Кольбера к экономической политике, Кенэ и физиократы развили теорию, которая достойна восхищения своим «духом системы» и последовательностью. В частности, Кенэ был первым экономистом, который понял и представил в аналитической схеме производственные взаимосвязи, соединяющие различные сектора, которые, в экономической системе, основанной на разделении труда, берут начало из неоднородности средств производства в каждом секторе. Эта проблема была разрешена в tableau économique, путем концентрации внимания на обменах, необходимых для обеспечения непрерывного функционирования экономической системы.

Позвольте представить основные контуры функционирования экономической системы, лежащие в основе модели Кенэ. Сельское хозяйство, как мы видели выше, рассматривалось как единственный производительный (т. е. способный производить излишек) сектор экономики; в своей модели Кенэ предполагал, что наиболее продвинутые технологии, grande culture, в основном применялись в сельском хозяйстве. Другие виды деятельности, прежде всего промышленное производство, были объединены под названием «бесплодного сектора», названного так, потому что в этих видах деятельности просто преобразуют в получаемый продукт данный набор сырых материалов (включая средства существования работающих в этом секторе); ценность готовых продуктов оказывается равной ценности средств производства и существования, использованных для их получения, поэтому здесь нет излишка, или, иными словами, не создается новая ценность.

Подразделение экономической системы на сектора соответствует следующему подразделению общества на социальные классы: производительный класс, состоящий из тех, кто занят в сельском хозяйстве (крестьян и фермеров), бесплодный класс, состоящий из ремесленников (включая промышленных рабочих и торговцев), и аристократический класс, т. е. класс земельных собственников, которым достается излишек, полученный в аграрном секторе, включая дворянство и духовенство.

Основным вкладом Кенэ в экономическую теорию была его tableau économique: серия диаграмм, обрисовывающих структуру экономической системы, показывая отношения (т. е. серию обменов товаров на деньги), которые необходимы между различными секторами производства и различными социальными классами, чтобы сделать возможным существование и развитие экономики.

Экономические таблицы Кенэ породили широкую дискуссию об их интерпретации[181]181
  См.: [Higgs, 1897; Tsuru, 1942; Meek, 1962; Ridolfi, 1973; Gilibert, 1977], собрание очерков, изданных в [Candela, Palazzi, 1979; Vaggi, 1987], а также библиографию, содержащуюся в этих изданиях.


[Закрыть]. Здесь мы их проиллюстрируем, используя упрощенную схему, которая не претендует на то, чтобы точно воспроизвести все характеристики анализа Кенэ, но показывает общий ход функционирования экономики – как круговой процесс, в котором год за годом фазы производства, обмена и потребления следуют одна за другой[182]182
  В частности, мы рассмотрим только оборотный капитал (avances annuelles), тогда как Кенэ, по крайней мере для производительного сектора, пытается также учесть avances fonciéres (начальные инвестиции в улучшение земли) и avances primitives (запас капитальных благ, используемых фермером). Первые имеют значение для интерпретации ренты землевладельца как процента на стоимость земли, но не являются источником годовых потоков благ; вторые являются источником потоков товаров от бесплодного сектора к производительному для восстановлению той части постоянного капитала, которая ежегодно выходит из употребления. (При другом подходе мы можем рассматривать этот последний поток как включенный в единицу мануфактурных благ, получаемых каждый год производительным сектором от бесплодного.)


[Закрыть].

Рисунок 4.1 иллюстрирует ситуацию в конце цикла производства, перед началом обменов. Аристократический класс (дворянство) имеет две единицы денег (скажем, 2 млрд франков), полученных от аграрного сектора в оплату ренты за использование земли. Бесплодный класс (мануфактурный сектор) имеет три единицы промышленных товаров[183]183
  В отличие от других данных, соответствующих представленным Кенэ в «Таблице», промышленная продукция в нашем примере оказывается больше на одну единицу. Как мы увидим, эта дополнительная единица не поступает в обращение: с точки зрения бесплодного класса как целого (но не обязательно с точки зрения одной из производственных единиц) эта продукция предназначена для собственного потребления. Возможно, что Кенэ проигнорировал ее именно по этой причине. Однако представляется очевидным, что бесплодному классу также требуются промышленные товары как средства производства и существования; поэтому были изменены использовавшиеся Кенэ численные величины (которые, возможно, как предполагает Ридольфи [Ridolfi, 1973], представляли имплицитную оценку основных величин национальных счетов Франции того времени). Аналогично Кенэ не рассматривал использование аграрной продукции как средства производства (например, семян) в производительном секторе, тогда как в нашей схеме мы явно учтем единицу сырья, которая ежегодно производится и используется как средство производства в производительном секторе, не порождая потока товаров между секторами.


[Закрыть]. Производительный класс имеет пять единиц продукции: три единицы сельскохозяйственных продовольственных продуктов и две единицы сырья. Обозначим MG – промышленные товары, RM – сырье, A – сельскохозяйственные продовольственные продукты и M – деньги (каждый символ представляет единицу товаров или денег).

В данной ситуации невозможно начать новый производственный цикл. Аграрный сектор нуждается в промышленных товарах как в средстве существования и производства (одежда, лопаты и плуги), а также в деньгах, чтобы заплатить ренту за землю. Промышленные работники, в свою очередь, нуждаются в еде и сырье, необходимых для жизни и как средство производства. Представители аристократического класса также нуждаются в еде и промышленных товарах для поддержания своего комфортабельного образа жизни и не только, так как без них дворянство просто не сможет существовать.

Рис. 4.1

Следовательно, продолжение функционирования экономической системы требует обмена между разными секторами, или, как это показано у Кенэ, между разными социальными классами. Пусть пунктирная линия показывает движение денег, а непрерывная линия – движение товаров. Теперь мы можем описать процесс обмена следующим образом. Сначала (рис. 4.2) дворянство использует деньги, чтобы приобрести одну единицу промышленной продукции от бесплодного класса и одну единицу сельскохозяйственных продовольственных продуктов от производительного класса. Сразу же после этого (рис. 4.3) бесплодный класс использует полученные деньги, чтобы приобрести одну единицу сельскохозяйственных продовольственных продуктов от производительного класса. В свою очередь, производительный класс использует полученные от дворянства деньги, чтобы приобрести одну единицу промышленной продукции от бесплодного класса. Наконец, бесплодный класс использует полученные деньги, чтобы приобрести у производительного класса одну единицу сырья. Финальная ситуация, после обменов, показана на рис. 4.4.

Рис. 4.2

Рис. 4.3

Как мы можем видеть, эти обмены подготовили экономику для начала нового производственного цикла. Дворянство может наслаждаться своими продовольственными и промышленными продуктами. Производительный класс имеет промышленные и сельскохозяйственные продукты, необходимые для жизни, сырье (например, семена) и промышленные товары, необходимые в качестве средств производства, а также две единицы денег, чтобы заплатить ренту. Бесплодный класс имеет сельскохозяйственные и промышленные продукты, необходимые для жизни, и сырье, необходимое в качестве средств производства.

В конце производственного процесса система возвращается к начальному состоянию. Дворянство, потребив свои сельскохозяйственные и промышленные продукты, получает деньги от производительного сектора как ренту за землю. Бесплодный класс использует свои средства существования и производства, в целом три единицы, чтобы произвести три единицы промышленных продуктов. Производительный класс использует свои три единицы средств существования и средств производства, чтобы произвести пять единиц продукта (три единицы сельскохозяйственных продуктов и две единицы сырья) на земле, арендованной у дворянства. Таким образом, мы имеем здесь дело с живой экономической системой, функционирующей в условиях простого воспроизводства.

Рис. 4.4

Как можно заметить, излишек (а именно преобразованный продукт, составлявший ранее средства производства и существования занятых в экономике) соответствует потреблению дворянства, которое ничего не производит и способно приобретать год за годом сельскохозяйственные и промышленные продукты только потому, что оно получает свою ренту от производительного сектора. В схеме Кенэ источником излишка является сельское хозяйство: в этом секторе использование в производственном процессе трех единиц (как средств производства и существования) приносит пять единиц продукта.

В описанном Кенэ циклическом процессе различные сектора и социальные классы взаимосвязаны; распределение продукта среди различных классов происходит одновременно с процессом обменов, которые позволяют каждому сектору преобразовывать первоначальные фонды средств производства и существования.

Однако Кенэ не осуществил достаточно тщательного описания распределения излишка между различными секторами и различными социальными классами. Идеи его последователей в этом отношении отражали достаточно упрощенное представление о социальной структуре того времени, характеризующейся привилегированным положением аристократического класса: поскольку весь излишек возникает в сельском хозяйстве, «естественно», что он достается дворянству, владеющему землей, чья производительная сила гарантирует само существование излишка. Как мы увидим, эти представления критиковались Смитом, который считал, что излишек возникает не в аграрном секторе, а в экономической системе в целом, и что он связан не с конкретным средством производства (землей), но скорее с «активным элементом» производственного процесса, а именно трудом (подобное представление было намечено уже Петти, с его ссылками на труд как «отца», а землю как «мать» любого богатства: см. выше, подразд. 3.5).

Доктрина физиократов не предполагала, однако, защиту доходов дворянства: если рента землевладельцев соответствует излишку, то очевидно, что она одна должна нести все налоговое бремя. В самом деле, попытки обложить налогами другие социальные классы не только обречены на провал, поскольку будут переложены на других, но и окажутся разорительными для экономической системы в целом, принимая во внимание корректировки, которых они требуют, в особенности дестимулирование накопления и технических изменений, в связи с обложением налогами фермеров, рассматриваемых Кенэ и физиократами в качестве активных агентов экономического развития.