Текст книги "Богатство идей. История экономической мысли"

6.7. Утилитаризм Бентама

Давайте обратимся теперь к другому важному течению мысли, утилитаризму Бентама, который сформировался и приобрел влияние в период между «Богатством народов» (1776) Смита и «Основами» (1848) Джона Стюарта Милля. В некоторых аспектах – как мы увидим в главе 10 – он открыл путь «маржиналистской революции»; в других аспектах он может помочь нам понять переход, ставший во многих отношениях шагом назад, от смитовского понятия человека, направляемого богатой совокупностью страстей, к рикардовскому понятию экономического человека.

«Утилитаристская революция» родившегося в Лондоне философа Джереми Бентама (1748–1832) произошла в области, отличающейся от политической экономии, хотя во многих отношениях затрагивающей ее, а именно в области этики. В этой области на протяжении веков дискуссия (упомянутая выше, подразд. 2.1) заключалась в противостоянии двух подходов: де-онтологического и консеквенциалистского. Бентам осуществил решающий вклад в развитие последнего.

В нескольких словах, деонтологический подход утверждает, что действия «хороши» или «плохи» сами по себе: моральное качество действия является присущей ему характеристикой. Например, нанесение человеку вреда, безусловно, является «плохим». Консеквенциалистский подход утверждает, что о любом действии надо судить в том конкретном контексте, в котором оно было произведено, т. е. исходя из его последствий. Даже нанесение вреда человеку может быть «хорошим», например, если кто-то вынужден был это сделать, чтобы предотвратить убийство этим человеком кого-нибудь другого[308]308
  Естественно, что такая четкая дихотомия между деонтологическим и консеквенциалистским подходами упрощена и скрывает многие проблемы. Как показал Сен [Sen, 1991], деонтологические теории открыты, как правило, для признания, по крайней мере, косвенного, значения последствий действий, а консеквенциалистские подходы обычно сохраняют некоторые элементы априорных суждений. В целом, однако, это различение остается наиболее полезным ключом для интерпретации. То же самое можно сказать и о дихотомии, которая во многом аналогична обсужденной выше, но при этом отличается от нее в некоторых существенных аспектах, а именно о дихотомии между трансцендентальной этикой и гедонистическим подходом. Вкратце, трансцендентальная этика утверждает, что конечная цель действий, которая определяет их моральную ценность, не относится к этому миру; гедонистический подход утверждает, что конечной целью является индивидуальное благосостояние. Наряду с консеквенциализмом гедонистический подход характеризует так называемый «философский радикализм».


[Закрыть].

Деонтологические теории этики обычно основывались на принципе авторитета; традиционно они ассоциировались с религиозными заповедями и были характерны для обществ, ориентированных на уважение к традициям. Консеквенциалистские теории этики вышли на первый план вместе с новой рационалистической ориентацией эпохи Просвещения. Многие философы и социальные реформаторы (такие как Беккариа и Верри в Милане: см. выше, подразд. 4.8) по-разному способствовали успеху данного подхода; Бентам среди них, несомненно, сыграл решающую роль.

Бентам суммировал консеквенциалистскую этику в выражении «принцип наибольшего счастья», или «принцип полезности», который составляет фундаментальную аксиому его первой важной работы, «Фрагмента о правлении». Согласно этой максиме Бентама, «именно наибольшее счастье наибольшего числа людей является мерой добра и зла» [Bentham, 1776, p. 393]. Данный принцип происходит из двух источников – от Хатчесона и (через Беккариа) от Гельвеция (ср.: [Halévy, 1900, p. 13, 21])[309]309
  Шумпетер напоминает, что Гельвеций (в De l’esprit, 1758) «сравнил роль принципа собственного интереса в социальном мире с ролью закона всемирного тяготения в физическом мире» [Шумпетер, 2001, т. 1, с. 165].


[Закрыть]. Если воспринимать его буквально, то он предполагает два элемента («наибольшее счастье» и «наибольшее число людей»), которые одновременно надо максимизировать. Данный ключевой элемент необходимо учитывать при интерпретации Хатчесона и Беккариа; однако представляется, что «исчисление счастья» (felicific calculus) Бентама предполагает максимизацию только одной переменной: общего социального счастья.

Исчисление счастья, предложенное Бентамом в качестве основного элемента его консеквенциалистской этики, состоит в количественном измерении и алгебраическом суммировании удовольствий и страданий, возникающих в результате любого действия или ряда действий (где удовольствия, разумеется, имеют положительный знак, а страдания – отрицательный). Добро – это то, что дает в качестве результата алгебраически положительную величину счастья и, следовательно, увеличивает «количество счастья» в человеческом обществе; зло – это то, что дает в качестве результата отрицательную величину счастья и, следовательно, уменьшает количество общего счастья[310]310
  Среди предшественников утилитаризма – но не калькуляции блага – мы можем вспомнить английского философа Джона Локка (о котором см. выше, подразд. 4.2). В своем «Опыте о человеческом разумении» (т. 2, гл. 20) Локк даже утверждает: «вещи бывают добром и злом только в отношении удовольствия и страдания» [Locke, 1689, p. 229]; но затем за этим высказыванием следует анализ различных страстей [Ibid., p. 229–233], который обнаруживает, что удовольствие и страдание не рассматриваются как одномерные величины. Критика Бентама Джоном Стюартом Миллем, которая вращается вокруг этого момента и будет обсуждена ниже (подразд. 8.9), имеет поэтому глубокие корни: мы можем сказать, что исчисление счастья Бентама и связанное с ним одномерное представление о человеке является отклонением от англоязычной философской традиции, скорее, обнаруживая влияние французского сенсуализма.


[Закрыть].

Таким образом, «исчисление счастья» направлено на измерение общественного воздействия как индивидуальных действий, так и выбора государственной политики; Бентам, однако, сосредоточивает свое внимание на последнем.

Давайте обдумаем этот момент. Частное и общественное воздействие индивидуальных действий совпадают, если индивиды, преследующие свои личные интересы, не затрагивают интересов других; в таком случае эгоистичное поведение также автоматически ведет к общему благу, что обеспечивает исполнение так называемого тезиса о естественной тождественности интересов. Именно на этом тезисе основаны наиболее крайние идеи laissez faire, согласно которым оптимальные общественные условия возникают, когда индивиды преследуют собственные личные интересы. Необходимо подчеркнуть, что данный тезис отличается от позиции, занимаемой, к примеру, Адамом Смитом, обсужденной выше в подразд. 5.3 и 5.8, согласно которой индивидуальное поведение руководствуется адекватным набором правовых и моральных норм, защищаемых общественными учреждениями – полицией и отправлением правосудия. В основе концепции laissez faire Смита лежит, скорее, убежденность в том, что в несовершенном мире мы должны отказаться от мечты о «просвещенном государе», поскольку каждый гражданин может позаботиться о собственных интересах гораздо лучше, чем кто-либо иной. Бентам же колебался между идеей «просвещенного государя» и крайними теориями laissez faire (что, в частности, косвенно отразилось в его защите ростовщичества против предложения Смита установить максимально допустимый размер процентных ставок, [Bentham, 1787]); вместе с тем его вера в благожелательный Разум, типичная для французского просвещения, вела его преимущественно в первом направлении, к приданию центральной роли «законодателю».

На самом деле, руководящей целью исследований Бентама было создание такого правового кодекса, который позволит достичь господства Разума в человеческом обществе, а основным инструментом законодателя при этом должно быть исчисление счастья. С его помощью законодатель может принимать во внимание поведение индивидов, мотивированных их собственным интересом, и воздействовать на него при помощи законов, устанавливающих награды и наказания, чтобы направить индивидуальное поведение в сторону оптимальной ситуации, соответствующей принципу наибольшего счастья. Разумеется, большие или меньшие количества счастья, возникающие в результате разного образа действий, рассчитываются для всего общества и оцениваются самим законодателем. (Нет необходимости даже в том, чтобы индивидуальное поведение направлялось исключительно индивидуальным исчислением счастья, индивиды могут в большей степени направляться своими привычками, чем постоянными рациональными подсчетами результатов каждого действия; значение имеет только то, что законодатель, если он захочет изменить индивидуальный выбор, может сделать это при помощи соответствующего набора положительных и отрицательных стимулов.) Другими словами, задача законодателя состоит в создании гармонии между частным и общественным интересом.

Использование законодателем исчисления счастья предполагает наличие двух предварительных условий. Во-первых, предполагается, что различные удовольствия и страдания каждого индивида могут быть сведены к количественной величине, изменяющейся вдоль одномерной шкалы. Во-вторых, предполагается, что колебания блага разных индивидов могут быть алгебраически суммированы. Точнее говоря, предполагается идентичность способности всех индивидов испытывать удовольствие и страдание.

Бентам во многих аспектах был истинно верующим в мощь Разума и в применимость исчисления счастья блага к одномерной, гомогенной человеческой природе. Тем не менее в действительности во всех его работах, количество которых впечатляет, нельзя найти, насколько мне известно, ни одного примера фактических расчетов такого рода, с численными оценками удовольствий и страданий. Бентам систематически ограничивается описанием элементов, которые влияют на «количество» удовольствий и страданий (таких как «интенсивность, продолжительность, определенность, близость, плодовитость, чистота и охват»). Этого было достаточно для его целей при рассмотрении специфических проблем, например, для определения критериев, которым должны соответствовать законы (в особенности относящиеся к наказаниям, как в дискуссии о смертной казни). Можно добавить, что идея отчетливо определенной, полной карты индивидуальных предпочтений, служащей основой фактической количественной оценки полезности и вреда, вовсе не приходила на ум Бентаму при рассмотрении поведения экономических агентов. Как мы видели выше, задача законодателя состояла в оценке общественных и индивидуальных предпочтений; исчисление счастья, подчеркнем это снова, было введено Бентамом в данном контексте (и в более общем плане – в контексте дискуссий об этике), а не в контексте анализа потребительского поведения.

Более того, хотя Бентам, кажется, и был склонен к субъективной теории ценности (которая, как мы видели, уже имела многовековую традицию), различие между его утилитаризмом и позднейшей маржиналистской экономической теорией состоит в угле зрения. Бентам оценивал результаты различных способов действия (и особенно правовых норм: типичное для современного утилитаризма различие между «утилитаризмом правил» и «утилитаризмом действий»[311]311
  См.: [Sen, Williams, 1982], а также эссе Джона Харсаньи «Мораль и теории рационального поведения», с. 39–62.


[Закрыть] здесь неприменимо), анализируя их последствия, тогда как маржиналисты нацелены на оценку товаров через связь между меновой ценностью и потребительной ценностью. Понятие предельной полезности, на котором основана эта связь – как мы увидим в главе 10, – требует, чтобы потребление каждой последующей единицы каждого товара рассматривалось как отдельное действие. В этом (и в частности, в постулате снижающейся предельной полезности) нет необходимости с точки зрения бентамовского законодателя; в самом деле, весьма вероятно, что Бентам – и даже некоторые из его наиболее известных последователей, в частности Джон Стюарт Милль – посчитал бы, что использование в подобной аргументации исчисления счастья является слишком большой натяжкой.

В действительности Бентам не дал систематического анализа понятий ценности и цены. В его работах можно найти множество настойчивых заявлений о том, что «любая ценность основана на полезности», но это просто означает, что «там, где нет нужды, не может быть и ценности»: т. е. точно так же, как и у Смита и Рикардо, полезность была предварительным условием меновой ценности [Bentham, 1801, p. 83][312]312
  Хатчисон [Hutchison, 1956, p. 290], процитировав этот отрывок, показывает, что Бентам отличается от Смита склонностью к субъективной теории ценности, основанной на сопоставлении редкости и спроса, но не заходит дальше этого или того, что уже присутствовало в «традиции Галиани, Пуфендорфа и схоластов» [Ibid., p. 291].


[Закрыть]. Однако это необязательно предполагает придание полезности характеристик, измеримых количественно, не говоря уже о том, чтобы полагаться на нее при определении меновой ценности. Действительно, как и многие другие авторы до него, Бентам отмечал избыток или редкость в качестве фактора, объясняющего цены, особенно при рассмотрении парадокса воды и алмазов; но от этого еще очень далеко до маржиналистской теории цен, требующей четко обозначенных предпосылок, в которые входит ясное обозначение функций спроса и предложения, без которых невозможно использовать инструменты дифференциального исчисления.

7. Давид Рикардо

7.1. Жизнь и труды

Давид Рикардо родился в Лондоне в 1772 г. Он был третьим из по меньшей мере семнадцати детей в семье преуспевающего биржевого брокера, еврея-сефарда. Следуя семейной традиции, в возрасте с 11 до 13 лет Давид проходил обучение в Амстердаме, крупном финансовом центре того времени, который лишь незадолго до того утратил положение важнейшего финансового центра мира, перешедшее к Лондону. Именно из Амстердама и происходила семья Рикардо (хотя считается, что его более отдаленные предки жили в Португалии). Вернувшись в Лондон в возрасте 14 лет, Давид начал деятельность на бирже вместе с отцом. Вскоре, однако, с ним произошла романтическая история: он влюбился в юную девушку из семьи квакеров. Достигнув 21 года, он женился на ней вопреки воле семьи и лишился по этому содержания. Он стал зарабатывать на жизнь самостоятельно и вскоре, благодаря своим способностям и связям, полученным во время работы на отца, достиг влиятельного положения в бизнес-сообществе.

Именно деятельность на бирже побудила его к систематическому рассмотрению экономического положения страны[313]313
  Согласно циркулировавшему в Кембридже анекдоту, Пьеро Сраффа, редактор монументального собрания сочинений Рикардо, выражал суть его личности одним предложением: «Рикардо был сыном биржевого брокера». В письме к сестре жены Антонио Грамши Татьяне от 21 июня 1932 г. Сраффа писал: «В общем [Рикардо] никогда не обладал чувством исторической перспективы и, как отмечал Маркс, законы общества, в котором он жил, он считал естественными и неизменными. Рикардо был и всегда оставался биржевым брокером среднего культурного уровня» [Sraffa, 1991, р. 74].


[Закрыть]. Важным стимулом для этого стала отмена Банком Англии обмена банкнот на золото в феврале 1797 г. В 1799 г., на отдыхе в Бате, Рикардо довелось прочитать «Богатство народов» Адама Смита – работу, опубликованную за 23 года до того, но остававшуюся ключевой среди источников по экономической науке. Рикардо не был исследователем по своей природе, но он обладал логическим мышлением и интеллектуальной хваткой. Его аналитический интерес был пробужден, таким образом, тремя факторами: событиями в экономике, свидетелем которых он стал, связанными с ними дебатами и книгой Смита.

Его первые экономические сочинения (1809 – три письма о цене золота в редакцию «The Morning Chronicle» [Рикардо, 1955, т. 2, с. 17–44]; 1810 – очерк «Высокая цена слитков – доказательство обесценения банкнот» [Рикардо, 1955, с. 45–104; 2016, с. 719–771], который был опубликован четырьмя изданиями в следующем году), – были связаны с дебатами по денежной политике того периода. Однако его основная деятельность оставляла мало возможностей для таких экскурсов. Значительный вклад в политическую экономию был сделан им лишь после 1815 г., после отхода от активного участия в биржевых спекуляциях. Рикардо исполнилось тогда всего лишь 43 года, но он удалился на покой богатым человеком, особенно благодаря успешным операциям с государственными долговыми обязательствами. Как и Ротшильд, Рикардо поставил на английскую победу над Наполеоном, и после битвы при Ватерлоо (18 июня 1815 г.) его состояние оценивалось в более чем 600 тыс. фунтов стерлингов в ценах того времени.

Рикардо удалился в свое поместье Гэткомб, где вел размеренную жизнь состоятельного джентльмена. Наряду с этим началось и его участие в политической жизни. С 1819 г. он был членом британского парламента, представляя Портарлингтон – округ в Ирландии, где насчитывалось всего лишь двенадцать избирателей, которые (что было обычным в то время) отправляли в парламент того, кто готов был купить их голоса за наибольшую сумму. Он продолжал участвовать в обсуждении экономических вопросов, но преимущественно посредством переписки со знакомыми и в своих выступлениях в парламенте, было довольно мало публикаций. Среди последних «Опыт о влиянии низкой цены хлеба на прибыль с капитала» (1815) [Рикардо, 1955, т. 3, с. 16–40; 2016, с. 639–664] получил достаточно позитивный отклик у современников. Его главный труд «Начала политической экономии и налогового обложения» был опубликован в 1817 г. [Рикардо, 2016, с. 82–381]. Книга пользовалась успехом у читателей, выдержала еще два прижизненных переиздания (в 1819 и 1821 гг.) и вывела автора на передовые позиции среди политической и культурной элиты того времени.

Основными вопросами, которые Рикардо затрагивал в своих публикациях и парламентской деятельности были проблемы денежного обращения, фискальной политики и государственного долга[314]314
  Известная критика Шумпетером «рикардовского греха» – «привычки применять результаты такого характера (т. е. полученных с помощью упрощающих допущений, таких как неизменность технологии) к решению практических проблем» [Шумпетер, 2001, т. 2, с. 620] – относилась не к этим аспектам наследия Рикардо, а к его теории прибыли. Однако замечание Шумпетера явно имеет более широкий характер – укажем в связи с этим, например, на принятие Рикардо сильной версии «закона Сэя» (см. подразд. 6.3 наст. изд.).


[Закрыть]. В 1816 г. он опубликовал очерк «Предложения в пользу экономного и устойчивого денежного обращения» [Рикардо, 1955, т. 2, с. 179–254], в котором критиковал Банк Англии (бывший тогда частным предприятием) и предлагал восстановить обмен банкнот на слитки, а не на монеты, что способствовало бы, по его мнению, денежному обращению на основе банкнот и позволило бы снизить издержки обращения. В статье «Опыт о системе фундированных государственных займов» [Рикардо, 1955, т. 2, с. 255–296; 2016, с. 772–809], написанной в 1819 и опубликованной в 1820 г. в дополнительном томе к «Британской энциклопедии» Рикардо предложил обратиться к налогу на богатство, чтобы выплатить за период 4–5 лет государственный долг, накопленный за время Наполеоновских войн. В 1823 г. он вернулся к проблемам денежного обращения в коротком очерке «План учреждения национального банка» [Рикардо, 1955, т. 2, с. 315–330; 2016, с. 810–824] (опубликован посмертно в следующем году). В нем он предлагал создание национального (центрального) банка с функцией выпуска банкнот и ограничение деятельности Банка Англии функциями коммерческого банка. (Следует заметить, что лишь в 1844 г., после длительных дебатов, Банк Англии вынужден был пойти на внутреннее разделение функций между эмиссионным и банковским департаментами.)

Рикардо скончался после непродолжительной болезни в 1823 г. Он оставил большое состояние своей вдове и детям, а также завещал некоторые суммы своим друзьям Томасу Мальтусу и Джеймсу Миллю.

Он повсеместно признавался ведущей фигурой в области политической экономии. Но уже вскоре после смерти его научное наследие стало «растворяться» и искажаться. С приходом маржинализма в 1870-е годы за Рикардо утвердилось звание гения, которого не стоит, однако, читать. Нередко утверждалось даже, что его исключительные способности направили политическую экономию в ложном направлении[315]315
  Вспомним четкую формулировку Джевонса: «этот способный, но заблуждавшийся человек, Давид Рикардо, направил поезд экономической науки не на тот путь» [Jevons, 1871, р. 72].


[Закрыть]. Лишь с публикацией 10-томного собрания сочинений и корреспонденции Рикардо под редакцией Пьеро Сраффы в 1951–1955 гг. (дополнительный, одиннадцатый том, с указателями к изданию вышел в 1973 г.), являющегося шедевром филологической строгости, научные достижения Рикардо вернулись в поле внимания экономистов. Идеи Рикардо были очищены от налета последовавших за его смертью интерпретаций и заблуждений и стали порождать новые толкования и новые дискуссии, непосредственно связанные с современными теоретическими дебатами по базовым положениям теории ценности и распределения.

7.2. Динамическое ви́дение Рикардо

Рикардо в значительной степени заимствовал «видение» экономической системы у Смита. На этой основе он возвел впечатляющую своей стройностью и логической связанностью аналитическую систему, призванную обосновать политические меры, стимулирующие капиталистическое развитие. Вслед за Смитом Рикардо рассматривал общество, основанное на разделении труда, с двумя основными секторами (промышленностью и сельским хозяйством) и тремя общественными классами (рабочими, капиталистами и землевладельцами), каждому из которых соответствовала особая категория дохода (заработная плата, прибыль и рента). Согласно Рикардо, заработная плата в основном соответствует величине прожиточного минимума занятых в процессе производства рабочих и входит поэтому в состав необходимых производственных затрат, тогда как рента и прибыль соответствуют излишку (той части продукции, которая остается после возмещения затрат на средства производства, а также затрат на средства существования занятых на производстве рабочих).

Однако в основных чертах своей теоретической системы Рикардо отдаляется от Смита. Последний в своей грандиозной картине элементов, составляющих богатство народов, старался передать всю многогранность экономической реальности. Наиболее строгие аналитические элементы его картины были вписаны в контекст того, что можно обозначить как исторический анализ. Такой подход позволял экономисту рассматривать наиболее значимые факторы, не теряя из виду и другие, также игравшие свою роль. Рикардо обладал аналитическим складом ума. Врожденная тяга к логической стройности и строгости привела его к созданию сугубо аналитической конструкции, пусть и ценой изгнания из анализа всего, что не считалось непосредственно имеющим отношения к рассматриваемым проблемам.

Кроме того, Рикардо сконцентрировал внимание на относительно более узкой области. Смит описывал эволюцию экономической системы в целом, рассматривая развитие процесса разделения труда и затрагивая различные аспекты этого процесса. Рикардо же, со своей стороны, сосредоточился на проблеме распределения излишка между прибылью и рентой. Именно это, с его точки зрения, было ключевым вопросом, поскольку доля дохода, приходящаяся на прибыль, имела критически важное значение в определении темпа накопления капитала в экономике. Именно в рамках его аналитической системы оказалось возможным и рассмотрение вопроса о влиянии на прибыль ограничений в международной торговле – вопроса, который был предметом острейших столкновений в общественном мнении периода Наполеоновских войн и континентальной блокады, а также непосредственно вслед за этим[316]316
  Следует заметить, рост цен на зерно, который Рикардо принимал за долговременную тенденцию, и который действительно был весьма ощутимым в период континентальной блокады, но в длительной исторической перспективе оказался лишь «горбом», характеризовавшим начало XIX в. До и после этого, в том числе и в силу технологического прогресса в сельском хозяйстве, цены оставались относительно стабильными (на что и указывал Смит) или даже снижались относительно общего уровня цен (см.: [Sylos Labini, 1984, р. 31–36]). Вероятно, именно пробелы в историческом культурном багаже Рикардо и его подход биржевого брокера заставили его переоценить значение краткосрочного тренда и сделали его менее восприимчивым, по сравнению со Смитом, к долгосрочным тенденциям – несмотря на общеизвестную (и часто критиковавшуюся) склонность к игнорированию краткосрочных феноменов в его анализе. Другим примером воздействия конкретных условий времени на анализ Рикардо может служить сдвиг в его подходе к денежной теории (см. подразд. 7.5 наст. изд.): от первоначальной стадии, где он опирался на механизмы количественной теории в условиях, когда в Англии был введен режим необменных на золото бумажных денег, до стадии (отраженной в «Началах»), где он стал применять трудовую теорию для объяснения стоимости золота в условиях, когда стал обсуждаться возврат к обмену бумажных денег на золото.


[Закрыть].

В основе рикардовского анализа, таким образом, лежит исследование распределения излишка и его использование для целей накопления[317]317
  В систему Рикардо вошло и рассмотрение технологических изменений – в связи с рассмотрением последствий замены ручного труда машинным. Однако они имели у него преимущественно второстепенное значение – во многом в силу недооценки технического прогресса, в которой часто обвинялся Рикардо, когда обсуждался его пессимизм в отношении долгосрочных перспектив экономического развития. Этот пессимизм проистекал из центральной роли, приписываемой им тенденции (статической) к убывающей отдаче в сельском хозяйстве.


[Закрыть]. Это означало принятие технологий (а значит, и последствий эволюции разделения труда), объемов производства, уровня заработной платы в качестве заданных параметров. Рассмотрим теперь подробнее два последних параметра.

Прежде всего необходимо выяснить, в каком смысле Рикардо мог использовать предпосылку о заданных объемах производства. Несомненно, что в рамках динамического анализа невозможно исходить из того, что объемы производства в течение времени будут оставаться неизменными. Но у Рикардо эта предпосылка проистекала из принятия им «закона Сэя» (см. подразд. 6.3 наст. изд.) в его строгой версии. Данная версия подразумевала невозможность кризисов перепроизводства, а следовательно, то, что производители не могут столкнуться с невозможностью реализации любого количества продукции, которое они решат произвести. Поэтому у Рикардо объем производства задан в любой конкретный момент времени, а само количество, которое может быть произведено на имеющихся производственных мощностях, определяется темпом накопления капитала[318]318
  Заметим, что это не подразумевает предпосылки о полной занятости. В традиционной маржиналистской теории (см. подразд. 11.4 и 17.5 наст. изд.) полная занятость гарантируется механизмом автоматической подстройки спроса на труд со стороны предпринимателей: т. е. гибкостью соотношения труда и капитала. Снижение заработной платы, которое происходит (в условиях конкурентного рынка) под воздействием роста безработицы побуждает предпринимателей переходить к методам производства с бóльшим использованием труда, что делает капиталовооруженность экономики в любой данный момент времени совместимой с полной занятостью. Данный тезис базировался на понятии капитала как «фактора производства», которое не только представляется ошибочным (см. подразд. 16.8), но и является абсолютно чуждым подходу Рикардо. Для него, как и для других экономистов-классиков, капиталовооруженность экономики в каждый данный момент времени определяется накоплением капитала, имевшим место в прошлом, и подразумевает специфические технологии, которые воплощены в наличном фонде машин и оборудования. В целом само понятие полной занятости отсутствовало в анализе экономистов-классиков.


[Закрыть].

Что же касается предпосылки о заданном уровне заработной платы, она связана с тем, что Рикардо следовал теории народонаселения Мальтуса (см. подразд. 6.2 наст. изд.) и предполагал, что заработная плата соответствует величине прожиточного минимума. Рикардо с готовностью воспринял критику Торренса, который подчеркивал необходимость исходить из значения прожиточного минимума не в сугубо биологическом, а в историко-социальном смысле стандарта жизни, приличествующего для рабочих. Но Рикардо исходил из того, что заработная плата в любом случае соответствует необходимому потреблению рабочих, и потому рассматривал ее величину как заданную, применительно к проблемам, которые привлекали его внимание[319]319
  Согласно иной интерпретации, получившей известность как «новый взгляд» (см., например: [Casarosa, 1974; 1978; Caravale, Tosato, 1980; Hicks, Hollander, 1977]), естественный уровень заработной платы, определяемый величиной прожиточного минимума, устанавливается лишь в очень длительной перспективе, когда окончательно реализуется тенденция к достижению стационарного состояния. Напротив, рыночная заработная плата определяется в этой интерпретации механизмом, схожим с неоклассическим – основанном на сопоставлении спроса на труд и его предложения. Конкретнее, у Рикардо, если следовать «новому взгляду», рыночная заработная плата определяется соотношением между темпом роста населения (т. е. роста предложения на рынке труда, которое находится в прямой зависимости от уровня заработной платы) и темпом накопления капитала (который определяет спрос на труд и находится в прямой зависимости от нормы прибыли и поэтому – с учетом обратной зависимости между нормой прибыли и уровнем заработной платы – в обратной зависимости от заработной платы). Таким образом, распределение дохода определяется смещающимся равновесием между спросом и предложением на труд. Данная интерпретация очевидно следует из неоклассического подхода, приписывание которого Рикардо возможно лишь на основе его весьма избирательного прочтения. Критику «нового взгляда» см.: [Roncaglia, 1982; Rosselli, 1985; Peach, 1993, р. 103–131].


[Закрыть]. Отсюда следует, что излишек распределяется между рентой, идущей главным образом на потребление товаров роскоши, и прибылью, направляемой преимущественно на инвестиции.

Проблема ренты затем разрешается с помощью теории дифференциальной ренты. Эта теория часто приписывается Рикардо – можно встретить расхожее определение «рикардовская теория ренты» – но в действительности предложена она была в 1815 г., после кратких, но достаточно бурных дебатов по пошлинам на ввоз зерна, Мальтусом и (возможно) Уэстом еще до Рикардо. Последний, однако, был полностью готов принять и использовать ее[320]320
  См. подразд. 8.2 наст. изд. Теория дифференциальной ренты имела своих предшественников. Шумпетер указывает в их числе Джеймса Андерсона (1739–1808), Джеймса Стюарта, представившего ее в своих «Принципах» [Stewart, 1767] и Тюрго [Turgot, 1766] (см.: [Шумпетер, 2001, т. 1, с. 342–343]).


[Закрыть].

Согласно этой теории, рента с наиболее плодородных участков образуется благодаря более низким, по сравнению с менее плодородными участками, затратам на выпуск единицы продукции. Точнее, для каждого участка земли рента равна разнице между затратами по производству единицы продукции на наименее плодородном из всех обрабатываемых участков и затратами на единицу выпуска на данном участке, умноженной на количество единиц продукции, полученной на данном участке. Рента с наименее плодородного из обрабатываемых участков равна нулю и, таким образом, не входит в состав издержек производства[321]321
  Это положение Рикардо дало начало обширным дебатам в последующие десятилетия, вплоть до того времени, когда возобладал маржиналистский подход. Согласно этому подходу, как известно, рента входит в состав издержек производства, поскольку она соответствует плате за услуги земли как фактора производства. Исходя из этого, тех авторов, которые утверждали в десятилетия, предшествующие 1870-м годам, что ренту следует учитывать в составе издержек производства, можно считать предшественниками маржинализма – по крайней мере, в этом аспекте.


[Закрыть]. Прибыль здесь предстает в результате как остаток, т. е. как часть излишка, которая не поглощается рентными платежами.

С учетом того, что, как мы видели, экономический рост зависит от накопления и потому от нормы прибыли, все, что способствует снижению прибыли, составляет препятствие процессу накопления. Если мы принимаем величину излишка за данную, то прибыль падает, когда земельная рента возрастает. Согласно Рикардо, при прочих равных, это происходит автоматически вследствие самого экономического развития: экономический рост сопровождается ростом численности населения, что ведет к росту потребления пищи и, соответственно, к росту спроса на сельскохозяйственную продукцию. Это, в свою очередь, ведет к расширению обрабатываемых земель. Предположим, что сначала начинают обрабатываться наиболее плодородные земли[322]322
  Эта предпосылка подвергалась критике как противоречащая реальности американскими авторами XIX в., такими как Чарлз Генри Кэри (1793–1879). Эта критика подтверждалась эмпирическими данными о колонизируемых землях, однако не затрагивала аналитического содержания системы Рикардо. В своих «Принципах политической экономии» (1840) Кэри также критиковал политические выводы Рикардо: «Система господина Рикардо политической принадлежит к числу умножающих разногласия… она порождает враждебность между классами и нациями» (цит. по: [Bharadwaj, 1978, р. 25]).


[Закрыть]. По мере того как в обработку поступают новые земли, отдача от наименее плодородных из обрабатываемых участков (так называемых предельных участков, за пользование которыми рента не выплачивается) снижается. Вместе с этим, в силу роста затрат на выпуск единицы продукции, снижается и прибыль от обработки «предельных участков». На обрабатываемых ранее участках рента возрастает, а следовательно, прибыль фермеров снижается. Посредством роста цен на сельскохозяйственную продукцию (а значит, и роста заработной платы) это снижение прибыли переносится из сельского хозяйства в промышленность. Все это препятствует накоплению.

Политические выводы отсюда очевидны. Импорт зарубежного зерна становится наилучшим способом справиться с ростом спроса на продовольствие, вызванным увеличением населения. Именно импорт позволяет избежать перехода к обработке новых, менее плодородных, участков, увеличивая таким образом ренту и снижая прибыль, а вместе с ней и темп накопления. Значит, желательно устранить все препятствия – например, таможенные пошлины – к ввозу сельскохозяйственной продукции из-за рубежа.

Теория сравнительных преимуществ, которую Рикардо изложил в «Началах» и которую мы рассмотрим ниже (см. подразд. 7.6), еще более усиливает вывод о том, что все препятствия для международной торговли, включая и таможенные пошлины, должны быть устранены. С помощью этой теории Рикардо продемонстрировал, что преимущества международной торговли связаны с эффектом улучшения технологий производства в условиях, когда все страны вовлечены в торговлю и, соответственно, в систему международного разделения труда. Поэтому можно говорить об общем улучшении для всех стран, а не о выгоде одних, получаемой за счет других, даже если вопрос о том, как именно плоды этих улучшений распределяются между странами, остается открытым[323]323
  Джон Стюарт Милль несколько позднее обратил внимание на этот вопрос, продемонстрировав важность эффекта от относительных изменений спроса в торговле между двумя странами. Именно этим, весьма побочным, путем понятие спроса пришло в анализ экономистов-классиков как фактор, определяющий относительные цены. Как мы увидим далее, именно проведя связь между «чистой теорией внешней торговли» и «чистой теорией внутренних цен», Маршалл начал создание своей аналитической системы, призванной синтезировать классический и маржиналистский подходы (см. подразд. 13.2 наст. изд.).


[Закрыть]. Но анализ Рикардо и не был направлен на решение этого вопроса. Его задачей было показать, что отмена ввозных пошлин на зерно положительно скажется на темпе накопления и, следовательно, на «богатстве народа».

Таким образом, Рикардо на аналитическом уровне выразил противоречия интересов между землевладельцами, доминирующими в системе того периода, и зарождающейся промышленной буржуазией: противоречия, которые выражались тогда в столкновении позиций по поводу целесообразности ввозных пошлин на зерно[324]324
  Отмена этих пошлин в Британии произошла лишь много лет спустя, в 1846 г., после ожесточенных политических баталий, одну из центральных ролей в которых сыграла «Лига против хлебных законов», созданная Кобденом в 1838 г. в Манчестере. Отсюда и произошел термин «манчестерство», которым часто в то время обозначали идеологию свободы торговли.


[Закрыть]. Создание столь слаженной аналитической конструкции в рамках классической политической экономии стало важнейшим вкладом Рикардо как в прогресс экономической науки, так и в постепенный, тяжелый и не сопровождавшийся безоговорочным успехом путь к победе той политической позиции, которую он поддерживал.