Текст книги "Богатство идей. История экономической мысли"

2.7. Зарождение экономической мысли в Италии:
Антонио Серра[96]96
  Этот подраздел основан на материале моей более ранней работы [Roncaglia, 1994], где идеи и судьба Серра представлены более подробно.


[Закрыть]

Экономическая активность итальянских государств-городов, финансовая деятельность флорентийских банкиров, роль морских республик – особенно Венеции – в международной торговле сопровождались расцветом меркантилистских трактатов и вообще литературы, которая хотя бы бегло касалась экономических вопросов. Но авторов, которые представляли бы хоть какой-нибудь интерес для истории экономической науки, было не так много. Среди них можно указать Гаспаро Скаруффи (1515–1584) из Эмилии, его «Размышления о монете и про настоящую пропорциональность между золотом и серебром» датируются 1582 г., и особенно флорентийца Бернардо Давандзати (1529–1606), автора «Известий об обмене» («Notizia deicambi», 1582) и «Лекции о деньгах» («Jezione delle monete», 1588). В первой из этих работ Давандзати раскрывал механизм международных финансов того времени, а во второй рассматривал деньги как общественное соглашение и указывал на возможность того, что их внутренняя ценность может быть ниже, существенно ниже, их меновой ценности. Количественная теория денег, набросанная лишь смутно, связывала меновую ценность (следовательно, уровень товарных цен) с количеством денег: тезис, который не был новым и уже выдвигался рядом авторов, особенно французских и испанских, но который, в отсутствие понятия скорости обращения, был лишен четко определенной аналитической структуры[97]97
  Более или менее рудиментарные формулировки количественной теории денег уже встречались в литературе и до Давандзати: в Испании представители известной саламанкской школы – у монаха-доминиканца Наварро (Мартин де Аспилькуэта, 1493–1586) в 1556 г., а у Томаса де Меркадо в 1569 г.; во Франции у Жана Бодена (1530?–1596) в 1568 г. В докладе прусскому правительству от 1522 г. (который оставался неопубликованным до XIX в.) знаменитый Николай Коперник также указывал на связь между количеством денег и ценами [Spiegel, 1971, р. 86–92; Chafuen, 1986, р. 67–80]. Догадка Коперника особенно примечательна, поскольку приток золота и серебра из Америки в Европу, который и привлек значительное внимание к связи между количеством денег и ценами, начался несколькими десятилетиями позже (см.: [Vilar, 1960; Cipolla, 1976]). Эти формулировки еще не составляли теории в строгом смысле слова, но уже означали существенное продвижение по сравнению с еще более ранними смутными указаниями на данный феномен, например, у Плиния Младшего.


[Закрыть].

Более значительный вклад в экономическую науку, к рассмотрению которого мы сейчас переходим, был сделан в ином контексте – в условиях экономического упадка. Несмотря на это, речь идет о систематическом и весьма проницательном анализе экономики, охватывающем широкий круг вопросов, превосходящем позднейшие меркантилистские работы (включая и работы Томаса Мана) и оставшемся малоизвестным в англоязычном мире, вероятно, в силу языкового барьера. Поэтому мы остановимся на нем подробно.

10 июля 1613 г. заключенный неаполитанской тюрьмы Викария, доктор Антонио Серра из Козенцы, надписал посвящение на своей работе «Краткий трактат о средствах снабдить в изобилии золотом и серебром королевства, лишенные рудников драгоценных металлов». Книга содержала политические рекомендации по улучшению ситуации в Неаполитанском королевстве, которое считалось существенно отстающим по уровню развития от других частей Италии.

О самом Антонио Серра мало что известно даже сегодня – по сути, лишь то, что можно узнать или о чем можно догадаться из его книги: он был из Козенцы, и в 1613 г. находился в тюрьме. Доподлинно неизвестны ни точная причина этого заключения, ни его профессия, ни даты его жизни.

Его книга вышла из полного забвения лишь век спустя благодаря Галиани, который не поскупился на похвалу ей в своей работе «О деньгах» [Galiani, 1751, р. 339–340][98]98
  Соответствующий отрывок был приведен в авторском примечании ко второму изданию 1780 г.


[Закрыть]. Но подлинным творцом ее успеха стал барон Пьетро Кустоди, который провозгласил Серра «первым автором по политической экономии» [Custodi, 1803, р. xxvii] и удостоил первого места (с нарушением хронологического порядка) в своем знаменитом собрании «Классические итальянские авторы по политической экономии», опубликованном в 50 томах в 1803–1816 гг.

Рассмотрим для начала структуру и содержание работы. Помимо посвящения и предисловия, «Краткий трактат» разбит на три части. Первая, наиболее интересная для нас, посвящена, как указано в заголовке начальной главы, «причинам, по котором королевства могут в изобилии обладать золотом и серебром», т. е. причинам (пусть и не природе) экономического процветания народов в самом широком понимании, в том числе и в сравнении между условиями, преобладавшими в Неаполе и в других частях Италии, особенно в Венеции. Вторая часть преимущественно посвящена опровержению предложений, выдвинутых за несколько лет до того Марко Антонио Де Сантисом [De Santis, 1605а; 1605b] и направленных на снижение обменного курса с целью привлечения денег из-за границы. В третьей части было представлено систематическое обсуждение различных политических мер, проводимых или предлагаемых для того, «чтобы сделать королевство более изобильным деньгами».

Экономическое процветание страны, как разъяснял Серра, зависит от ее «собственных условий», т. е. естественных характеристик, особых для каждой страны, и «общих условий», т. е. более или менее благоприятных обстоятельств, которые можно воспроизводить повсеместно. Среди первых Серра выделял «изобилие материалов», т. е. наличие природных богатств, прежде всего плодородных земель (Серра обычно использовал термин robbe, материалы, для обозначения сельскохозяйственной продукции) и «местоположения» – «положения по отношению к другим королевствам и частям света». Он выделял четыре группы «общих условий»: «количество мануфактур, качество людей, развитие торговли и способности властителей». Иными словами, это уровень производства, моральные качества и профессиональные навыки населения, развитость торговли (особенно международной транзитной), политико-институциональная система. Причем последнее условие считалось наиболее значимым из всех четырех, ведь «оно может быть названо действенной причиной, главной среди всех остальных условий» [Serra, 1613, р. 21].

Рассмотрев эти условия в первых семи главах первой части, Серра отмечает, что в том, что касается «собственных условий», Неаполитанское королевство обладает преимуществами (за исключением местоположения) особенно в сравнении с Венецией. Значит, если Неаполь беднее Венеции, причина связана с «общими условиями». Показывая, как и почему это произошло и по каким причинам золото утекает из Неаполитанского королевства, Серра умело реконструирует ситуацию с торговым балансом, пусть и не используя само это понятие систематически.

Вторая часть «Краткого трактата» является наиболее обширной из всех трех и наименее ясной в изложении. Половина ее (первые пять глав) посвящена опровержению тезиса Де Сантиса о том, что «высокий обменный курс в Неаполе по сравнению с другими частями является единственной причиной недостатка денег в королевстве», поскольку он способствует платежам в Неаполь посредством векселей, и стимулирует платежи из Неаполя наличными деньгами[99]99
  «Уровень обменного курса» представлен как цена местной денежной единицы, выраженная в векселях, деноминированных в иностранной валюте.


[Закрыть]. Серра отрицал то, что асимметрия может быть вызвана механизмом вексельных платежей. Недостаток денег он связывал с дисбалансом в том, что мы назвали бы сегодня платежным балансом. На самом деле, если перевести на современную терминологию идеи, выраженные Серра в десятой главе, приток валюты, обеспечиваемый экспортом сельскохозяйственной продукции, перекрывался оттоком, вызванным процентными выплатами по государственному долгу и выводом прибылей из предприятий, контролируемых «иностранцами» (особенно купцами-банкирами из Генуи и Флоренции). Оставшиеся главы второй части «Краткого трактата», с шестой по двенадцатую, излагают по пунктам опровержение рекомендаций Де Сантиса по установлению заниженного обменного курса между Неаполем и другими финансовыми центрами[100]100
  О вкладе Серра в теорию обменного курса см.: [Rosselli, 1995].


[Закрыть].

Наконец, третья часть посвящена предложениям в области экономической политики, которые могли бы исправить положение в Неаполе: административному регулированию финансового и денежного рынков, причем некоторые меры в этой области были к тому времени уже опробованы (такие как запрет на вывоз наличных денег и драгоценных металлов, снижение обменного курса, использование иностранных валют в качестве средства внутренних платежей, завышение курса иностранных валют и (или) требования сдавать их на национальный чеканный двор), а некоторые – как осторожно замечает автор – лишь предлагались (увеличение номинальной стоимости местной валюты, снижение ее золотого или серебряного содержания). Пятая глава кратко затрагивает «правильную пропорцию между золотом и серебром». Хотя Серра не возражал против применения мер административного регулирования в принципе, его критика некоторых из них была достаточно жесткой: даже не будучи прямо контрпродуктивными, они рассматривались как со всех точек зрения бесполезные, поскольку, как мы уже видели, реальная проблема состояла в пассивном платежном балансе.

В заключительных главах Серра подчеркивает, насколько трудно бороться с этой реальной проблемой, указывая на необходимость развития производственной деятельности в Неаполитанском королевстве.

Таким образом, Серра рассматривал дисбаланс на рынке денег как следствие пассивного платежного баланса, в котором учитывались и так называемые невидимые статьи. В свою очередь, такое положение представлялось результатом неразвитости производственной структуры и недостатка предпринимательского потенциала у подданных Неаполитанского королевства (с обсуждения чего Серра и начал свой «Краткий трактат»). Отсюда вытекала непосредственная связь между нехваткой денег и неразвитостью производственной структуры: именно наличием этой связи часто обосновывалось утверждение о том, что Серра отождествлял богатство с деньгами и драгоценными металлами [Say, 1803, р. 30; McCulloch, 1845, р. 189; Ferrara, 1852, р. xlix][101]101
  Противоположного мнения придерживались Эйнауди [Einaudi, 1938, p. 132–133] и Шумпетер [2001, т. 1, с. 250–251]. Следует отметить, что Эйнауди был последовательным критиком буллионизма, вплоть до того, что он связывал зарождение экономической науки именно с тем периодом, когда в работах Ботеро, Петти и Кантильона связь между драгоценными металлами и богатством была отвергнута [Einaudi, 1932, р. 219–225].


[Закрыть]. Это утверждение, однако, не находит прямого подтверждения в тексте, в котором проблема определения того, что Смит обозначит как «богатство народа», прямо не рассматривалась, и оно опровергается тем первостепенным значением, которое Серра придавал производственной деятельности.

Как это часто случалось в историографии экономической мысли, противоположные интерпретации вклада Серра в развитие экономической науки были связаны с теоретическими позициями, которое историки занимали в современных им дебатах. Здесь можно выделить две крайние позиции, проявившиеся уже в XIX в. С одной стороны, мы встречаем подход радикального экономического либерализма, который представлял Франческо Феррара, – он отметал идеи Серра, равно как и любого другого автора, который не отрицал в принципе возможность государственного вмешательства в экономику[102]102
  Феррара подвергся критике за то, что не включил Серра и других итальянских авторов в первые два тома своей «Библиотеки экономистов (первая серия)», которые были посвящены физиократам и Смиту. Отвечая на эту критику в предисловии к третьему тому первой серии «Библиотеки» («Итальянские трактаты XVIII в.: Дженовези, Верри, Беккариа, Филанджьери, Ортес»), он выразил однозначно негативное суждение о Серра как об экономисте [Ferrara, 1852, р. xliii – lvii), отнеся его к буллионистам: «Золото и серебро были для него единственным и наивысшим возможным богатством» [Ibid., p. xlix], но высоко оценив его как патриота, наделенного гражданским чувством [Ibid., p. xl – xli], предполагая, что Серра в действительности пытался донести до читателя путем сравнения между Неаполем и Венецией идею о преимуществе республиканской формы правления перед абсолютной монархией, и считая вероятным, что «Галиани, возможно, превознося его как экономиста, оценивал его как политика» [Ibid., p. lxi]. (Распространенная в XIX в. легенда о Серра как о патриоте, попавшем в заключение из-за своих политических убеждений, не нашла никакого подтверждения.)


[Закрыть]. С другой стороны, мы обнаруживаем подход экономического национализма и эмпирического реформизма у таких авторов, как Кустоди и Пеккьо, а также Лист. Последний подчеркивал ключевое значение книги Серра как первого изложения новой науки именно в силу значения, которое придавалось в ней реальной экономике и роли в ней «индустрии» (в исходном значении этого термина как духа инициативы) для благосостояния нации (см.: [Custodi, 1803; Pecchio, 1832, р. 45–50; List, 1841, р. 265–267, 271]).

Было бы ошибкой недооценивать вклад Серра, относя его к большой группе меркантилистских авторов того времени, выражавших взгляды, которые, после критики Адама Смита, не могут более приниматься во внимание. Напротив, как мы видели, Серра отводил центральное место национальному производству, и уже потому не может быть обвинен в причастности к той идее меркантилизма, согласно которой источником (единственным или главным) богатства выступала внешняя торговля – идее, которую, более того, не разделяли и многие другие авторы того периода [Perrotta, 1991]. Но трудно безоговорочно принять и противоположный подход, представители которого доходили до провозглашения Серра основателем экономической науки. Внимание к реальным феноменам, в частности к сфере производства, является для этого недостаточным основанием, а помимо этого в его работе мы не найдем сколько-нибудь четкого изложения понятия прибавочного продукта, которое выступало основой для развития классической политической экономии на протяжении двух веков; равным образом не отыщем мы и малейшего следа какой бы то ни было теории ценности и распределения[103]103
  Ссылки Серра на «количество мануфактур, …которое превышает потребности данной страны» или на «избыточные материалы» [Serra, 1613, p. 11] недостаточны в этом отношении. Более того, не так трудно найти и предшественников Серра, которые выражали бы ровно те же идеи, за которые он превозносился позднейшими комментаторами. Например, идея Серра о важности учета невидимых статей платежного баланса была уже выражена анонимным генуэзским критиком Де Сантиса [Anonymous, 1605]. Ему предшествовали такие авторы, как Ботеро в отношении важного значения «человеческой индустрии» [Botero, 1589] и Скаруффи в отношении неприятия мер по запрету вывоза денег и драгоценных металлов [Scarufi, 1582].


[Закрыть].

Ясно также, что влияние Серра на начальные стадии развития политической экономии было ничтожным, если вообще о нем можно говорить, учитывая, что его книга, до того как ее воспроизвел Кустоди в своем издании, оставалась практически незамеченной. Серра не был меркантилистом в том уничижительном смысле, который вкладывали в этот термин последователи Смита, изобразившего в четвертой книге «Богатства народов» удобное пугало для своих нападок на феодальные ограничения экономической инициативы. Серра был автором, равно непричастным и к идеям радикального интервенционизма, и ко взглядам радикальных сторонников политики laissez-faire. Он поддерживал вмешательство в экономику извне тогда, когда оно не сопровождалось сдерживанием или ограничением интересов индивидуальных агентов, но способствовало созданию для них пригодной среды для действий. Он не отождествлял богатство с деньгами и драгоценными металлами, но в то же время (в отличие от многих авторов классической школы XVIII–XIX вв.) указывал – скорее, интуитивно, как можно предположить – на сложную взаимосвязь финансового и реального секторов экономики. Он также не был еще ограничен классической моделью homo oeconomicus и считал естественным рассматривать политические, социальные и экономические аспекты во взаимосвязи. Серра обладал примечательным мировоззрением: «открытым активизму, готовым принять роль свободы воли, идеалистическим – в противовес фатализму, механицизму и материализму [мировоззрения] …экономистов-классиков» [Tagliacozzo, 1937, р. xxxiv]. Серра, если подвести итог, ярко выражает потенциал созидательной стадии экономической науки с ее открытостью для многообразия возможных направлений теоретического развития. Перечитывая его «Краткий трактат», мы вспоминаем, что ценой конструирования цельной и четкой понятийной и аналитической системы может выступать забвение отдельных элементов, играющих важную роль в нашем понимании реальности.

3. Уильям Петти
Происхождение политической экономии[104]104
  В этой главе я использую материал, взятый из моей книги о Петти [Roncaglia, 1977], где читатель может найти более подробную информацию по этой теме. Отметим здесь, что «политическая экономия» является термином, которым обычно определялась экономическая наука, до тех пор пока Маршалл не повлиял на переход к главенствующему в наше время термину «экономика». В современной экономической литературе термин «политическая экономия» был восстановлен представителями тех направлений исследований (марксисты, посткейнсианцы, сраффианцы или неорикардианцы), которые придают особое значение социальному характеру экономической деятельности.


[Закрыть]

3.1. Жизнь и труды

Сэр Уильям Петти родился 26 мая 1623 г., в двадцатый год правления Якова I, в деревне Ромси, Хэмпшир (Англия), и умер 26 декабря 1687 г. в Лондоне. Сказать, что его жизнь была насыщенной событиями, – это слишком мало[105]105
  С биографией Петти можно познакомиться в: [Fitzmaurice, 1895]; во внимание, однако, следует принять то, что автор, потомок Петти, избегал упоминания худших особенностей характера своего прославленного предка, но информации, которую он предоставил, достаточно для восприятия различных сторон очень сложной личности Петти.


[Закрыть]. Будучи сыном портного, он нанялся юнгой на торговое судно в возрасте 13 лет, но десять месяцев спустя был высажен на французском побережье со сломанной ногой. Петти зарабатывал на хлеб, давая уроки латыни и английского языка, и вскоре смог поступить в иезуитский колледж в Кане, где он изу чал латинский, греческий, французский языки, математику и астрономию. После службы в Королевском флоте, когда вспыхнула гражданская война, он примкнул к другим беженцам, сначала в Голландии (1643), затем в Париже (1645–1646), где он изучил медицину и анатомию. В 1646 г. умер его отец, и Петти возвратился в Ромси, но вскоре уехал в Лондон. Там он потерпел неудачу в попытке применения одного из собственных изобретений – машины для синхронного копирования письменного текста, на которую ему был выдан патент в 1646 г. В 1648 г. после нескольких месяцев учебы Петти получил степень доктора медицины в Оксфордском университете. Здесь его карьера быстро пошла в гору, во многом в результате политических событий того периода, приведших к увольнению старых преподавателей, считавшихся сторонниками короля. В 1650 г. Петти стал профессором анатомии. В следующем году он перешел на кафедру музыки в Грешем-колледже, Лондон[106]106
  Переход с кафедры анатомии на кафедру музыки является менее странным, чем может показаться, если мы примем во внимание не только многогранный характер деятельности интеллектуалов тех времен, но также и тот факт, что тогда математические зависимости были основой изучения как анатомии человека, так и законов гармонии. Томас Гоббс, например, изучал геометрические пропорции между различными частями человеческого тела, а Декарт (1596–1650) в «Компендиуме музыки» («Compendium musicae») исследовал математические зависимости, которые соединяют гармонии, тональности и диссонансы. (Связь между музыкой и математикой берет начало в классической Античности: Пифагор в VI в. до н. э. изучал математические пропорции, выражающие интервалы в звукорядах как числовые отношения; см. также: [Cammarota, 1981, р. 17].)


[Закрыть]. Немного позже он снова покинул Англию (сохранив свои предыдущие звания и доходы), поехав в Ирландию в качестве главного врача английской армии, отправленной туда Кромвелем. После побед над ирландцами Петти было поручено проведение географического описания их земель, что являлось первым этапом распределения земель между английскими солдатами, государственным доменом и спонсорами военной экспедиции. Это было весьма сложной задачей. Однако Петти преуспел в том, чтобы решить ее всего лишь за четыре года: с 1655 по 1658 г. В процессе ее выполнения он разбогател, получив крупную собственность в Ирландии: в немалой степени благодаря торговле долговыми обязательствами (предоставляющими права на земли, которые должны были распределить), которые скупались у солдат.

До конца своих дней Петти занимался управлением собственными землями, параллельно ведя бесконечные судебные тяжбы по своим ирландским владениям и налоговым обязательствам, непрерывно перемещаясь между Англией и Ирландией. В 1660–1662 гг. он принял участие в основании Королевского общества по развитию знаний о природе. В 1667 г. он женился на вдове Элизабет Уоллер, которая родила ему пятерых детей; у Петти также была по крайней мере одна незаконнорожденная дочь, которая позже появилась на сцене в Лондоне в качестве танцовщицы.

Лишь небольшая часть рукописей Петти (содержавшихся во множестве больших ящиков, известных как «Bowood papers», которые теперь хранятся в Британской библиотеке) была издана в годы его жизни под его собственным именем[107]107
  Скрупулезная библиография, разумеется, не содержащая ссылок на более поздние публикации, была подготовлена Чарлзом Халлом и опубликована в приложении к [Petty, 1899, р. 633–660].


[Закрыть]. За исключением «Трактата о налогах и сборах» (1662) главные труды, касающиеся экономических вопросов, были изданы после его смерти, когда революция 1688 г. сделала политический климат более благоприятным по отношению к идеям Петти. Тогда были изданы «Политическая арифметика» в 1690 г., «Verbum sapienti» и «Политическая анатомия Ирландии» – в 1691 г., «Кое-что о деньгах» – в 1695 г., хоть они и были написаны в 1664, 1676, 1672 и 1682 гг. соответственно[108]108
  Наиболее полное издание работ Петти на русском языке, подготовленное на основе издания Ч. Халла, было опубликовано почти 80 лет назад: [Петти, 1940]. С учетом его давности, выявленных неточностей переводов, а также неизбежных за такой период изменений в принятой терминологии, мы сочли возможным приводить в настоящей главе цитаты из работ У. Петти в нашем переводе. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Среди работ, изданных при жизни Петти, «Естественные и политические наблюдения на основе бюллетеней о смертности» («Natural and political observations upon the bills of mortality»), которую обычно рассматривают как самую первую работу о демографии, появилась в 1662 г. под именем Джона Граунта (1620–1674), одного из лучших друзей Петти. Но наиболее вероятно, что сам Петти был автором, по крайней мере, части данной работы, вероятно, пытаясь помочь Граунту вступить в Королевское общество.

Собрание экономических трудов Петти, включавшее и ранее неопубликованные материалы, вышло в свет в 1899 г., под редакцией Чарлза Халла («The economic writings of Sir William Petty»). В 1927 и 1928 гг. маркиз Лансдаунский, потомок Петти, опубликовал другие ранее неопубликованные материалы в двух томах («The Petty papers»), а также переписку Петти с Саутвэллом («The Petty-Southwell correspondence»). Важная рукопись, «A dialogue on political arithmetic», была издана в 1977 г. в одном из японских журналов[109]109
  Позднее два фрагмента алгебраического анализа в приложении к экономическим вопросам, были изданы [Aspromourgos, 1999]; эти фрагменты подтверждают интерпретацию метода Петти, представленного в подразд. 2 наст. гл.


[Закрыть]. Проницательный обзор архивных «Документов Петти» и исчерпывающая библиография значимой литературы о нем представлена в [Aspromourgos, 2001].

3.2. Политическая арифметика и метод экономической науки

Уильяма Петти в основном помнят как основателя политической арифметики[110]110
  См. также, например: [Маркс, 1962, c. 356–367; Шумпетер, 2001, т. 1, с. 268–276; Cannan, 1932, p. 14–17].


[Закрыть], которая представляет собой не столько отрасль статистики, сколько расширение области общественных наук новыми идеями и новым представлением о мире, заимствованными из естествознания. С политической арифметикой Петти фактически стремился ввести количественный метод в анализ социальных явлений, чтобы обеспечить их более строгое описание:

[Алгебра] попала из Аравии с арабами в Испанию и оттуда – к нам, и У[ильям] П[етти] применил ее к другим проблемам, помимо чисто математических, а именно к политике, под названием Политической арифметики, путем приведения множества понятий данной области к понятиям чисел, веса и меры, чтобы они могли быть представлены математически [Petty, 1927, vol. 2, р. 15][111]111
  Письмо Саутуэллу от 3 ноября 1687 г.


[Закрыть].

Эта методологическая инновация отразила то, что происходило в естественных науках в тот период. XVII в. засвидетельствовал новый, количественный, подход к физике, пришедший на смену старому представлению о физике как к описанию воспринимаемых свойств физических объектов; во всех областях научного исследования измерение количественных величин становилось основным исследовательским подходом. Это нашло отражение в материалистическо-механическом представлении человека и мира, поддержанном в особенности Томасом Гоббсом (1588–1679), у которого Петти изучал анатомию в Париже в 1645 г. С точки зрения Гоббса, метод изучения – логика количественных величин (logica sive computatio) – отражал самую природу объекта исследования.

Развитие новых методологических критериев сопровождалось радикальным критическим анализом традиционной интеллектуальной культуры, в которой преобладала аристотелевская мысль. Бэкон (1561–1626) предшествовал Гоббсу в этом отношении, и был одним из немногих авторов, на которых ссылался Петти и к кому он выражал огромное уважение. В противоположность силлогически-дедуктивному методу аристотелевской традиции и традиции чистого эмпиризма эпохи Возрождения (разделяемой техниками и алхимиками), Бэкон предложил индуктивный метод – комбинацию эмпиризма и рационализма:

Эмпирики подобны муравью, ведь они только собирают и потребляют. Рационалисты подобны пауку, поскольку производят сеть из собственного материала. Пчела же придерживается среднего пути: она собирает материал из садовых и полевых цветов, но изменяет и переваривает его собственными силами. Не отличается от этого и истинное дело философии; она не полагается только или главным образом на силу ума и не помещает в память необработанный материал целиком, как получает его из естественной истории или опытов механики, а изменяет и обрабатывает его [Bacon, 1620, p. 92–93; Бэкон, 1977].

Это было именно тем методом, которому следовал Петти, не ограничивавшийся описанием социальных явлений в количественных терминах, но также пытавшийся, и при этом последовательно, дать рациональное объяснение собранным данным. Действительно, часто он заходил очень далеко и пытался восстановить данные, требуемые для исследования, полагаясь на сложные цепи дедуктивного рассуждения арифметически-количественного характера, что позволяло использовать скудный объем доступных данных для огромного числа различных целей и что само по себе представляло превосходный пример применения логики нового количественного метода.

Далее, Петти стремился проводить свой анализ, опираясь на объективные данные. Это стремление также было характерным для уже широко распространившегося к тому времени нового научного подхода, но приверженность ему Петти имела особое значение, поскольку исследования велись им в области социальных, а не естественных наук.

В этом отношении известный отрывок из предисловия к «Политической арифметике» (1690) можно рассматривать как его манифест:

Метод, используемый мной для этого, не очень обычный; вместо употребления слов только в сравнительной и превосходной степени и использования умозрительных аргументов, я вступил на путь (как представитель политической арифметики я давно этого желал) самовыражения на языке чисел, весов и мер, используя только осмысленные аргументы и рассматривая только причины, имеющие видимые основания в природе. Те же, что зависят от непостоянства умов, мнений, желаний и страстей отдельных людей, я оставляю другим ([Petty, 1690, р. 244]; ср.: [Петти, 1940, т. 1, с. 156]).

Мы видим здесь четкую оппозицию логико-дедуктивному методу схоластики, который был все еще доминирующим, хотя уже и не всесильным, в научных исследованиях XVII в. Необходимо, однако, оценивать данную позицию, помня, что для Петти это было не только вопросом запечатления и описания действительности «на языке чисел, весов и мер», но и вопросом выражения действительности в таких терминах, которые позволяли бы затем интерпретировать ее, выделяя главные особенности и помещая в основание его собственной теории «только причины, имеющие видимые основания в природе», т. е. причины объективного, а не субъективного характера.

Тенденция сводить исследование к выявлению точных количественных отношений между изучаемыми явлениями была намечена уже Бэконом и развита затем Гоббсом и другими учеными. Первым, кто четко выразил эту тенденцию, был Галилео Галилей (1564–1642), согласно которому «эта великая книга, что раскрыта нашему взору, – я имею в виду Вселенную – …написана с помощью математических символов» [Galilei, 1623, р. 121][112]112
  Это не было второстепенным вопросом: на начальных стадиях теологических споров по тезисам Коперника и Галилея о том, что Земля вращается вокруг Солнца, иезуит, впоследствии кардинал, Роберто Беллармин (1542–1621) предположил, что не будет ничего неправильного в использовании их как полезной гипотезы, но не как истинного заявления о действительности (см. также: [Rossi, 1997, р. 118–120]). Отторжение позиции кардинала Беллармина, которая в то время могла выглядеть как тонкий – типичный для иезуитов – политический компромисс, и которая фактически предвосхищала современные эпистемологическое представления, было выражено Ньютоном с помощью известного девиза, hypotheses non fingo («Я не строю гипотез»).


[Закрыть]. Знание мира поэтому требовало построения арифметических или геометрических моделей (Гоббс в особенности настаивал на последнем в своей работе)[113]113
  В том же самом направлении пошел Декарт (его главная работа, «Рассуждение о методе», датирована 1637 г.), основатель аналитической геометрии, в честь которого была названа Декартова система координат. Он относился к вселенной как к механизму. Моложе Петти были немецкий философ Готтфрид Вильгельм фон Лейбниц (1646–1716) и англичанин Исаак Ньютон (1643–1727), изобретатели дифференциального исчисления.


[Закрыть]. Петти также принял подобную точку зрения, хотя и в более разработанной форме, и даже предложил некоторые количественные отношения, такие как те, что связывают цену товаров (например, бриллиантов) с их главными физическими характеристиками (см. также ниже, подразд. 4). Кроме того, представление о мире, схожее с тем, что было у Галилея и Гоббса, отражалось в формуле «число, вес или мера», которую неоднократно использовал Петти[114]114
  Эта формула происходит из Библии: «Ты все расположил мерою, числом и весом», – сказано в Книге премудрости Соломона, 11:21. Изречение само по себе доступно для различного использования: например, оно совершенно иначе было использовано Пуфендорфом [Pufendorf, 1672, р. 731], представлявшим интеллектуальную традицию естественного права. Последователи Петти – «политические арифметики» Грегори Кинг (1648–1712) и Чарлз Давенант (1654–1714) – интерпретировали его в предельно ограниченном значении описания количественных явлений. Несомненно, что в так называемом законе Кинга, связывающем увеличение цены на зерно с уменьшением урожая по сравнению с нормальным состоянием (оставим в стороне вопрос о том, должен ли этот «закон» быть приписан Кингу или Давенанту, при том что Лодердейл [Lauderdale, 1804] и Тук [Tooke, 1838–1857] выступали за приоритет первого, а Джевонс [Jevons, 1871, р. 180 ff.] – за приоритет второго), мы сталкиваемся лишь с простым представлением данных, к которым никакое аналитическое рассуждение не было применено. Для Петти политическая арифметика значила нечто большее: она была нацелена на обнаружение количественных отношений, которые составляют саму фундаментальную структуру социальной действительности – по аналогии с тем, как физические законы, согласно Галилею, выявляют их в природе. Она обнаруживала наиболее значимые элементы для объекта исследования, абстрагируясь от элементов, которые выступают бесполезными или незначительными для анализа. Эти последние, как Рикардо выразился полтора века спустя, только «модифицируют» анализ, но не изменяют его сущности. В аналогичном значении Петти использовал термин «политическая анатомия»: какизучение «структуры, симметрии и пропорций» «политического тела». Здесь Петти также указывал, что его цель состояла в том, чтобы обеспечить выборочную интерпретацию сложностей реального мира, сосредоточив внимание на том, что он рассматривал как существенные особенности функционирования «политического тела».


[Закрыть]. Политическая арифметика рассматривалась не только как самый подходящий инструмент для описания действительности, но также и для ее выражения – в основном потому, что согласно материалистически-механической концепции, поддержанной Галилеем и Гоббсом, количественная структура заключена в самой действительности.

Другой существенной особенностью нового методологического подхода, принятого Петти, было строгое разделение между наукой и этикой, необходимое для того главенства человека над природой, которое отстаивал Бэкон в его «Instauratio magna» («Великом возрождении наук») и с энтузиазмом принимал Гоббс: моральная проблема не могла возникнуть для науки самой по себе. Наука выступала только средством, и лишь в отношении тех целей, которые человек взялся достигнуть посредством использования ее результатов. Это положение остается доминирующим вплоть до настоящего времени, хотя и сталкиваясь порой с кризисами (укажем, например, на споры вокруг биотехнологий), и оно имело решающее значение для развития гуманитарных наук[115]115
  В этой области критический момент перехода представлен Никколо Макиавелли (1469–1527; его главная работа, «Государь», 1513 г.), чьи труды, не случайно включенные в индекс запрещенных книг, обладали очень большой популярностью в XVI и XVII вв.


[Закрыть].