Текст книги "Богатство идей. История экономической мысли"

Предисловие автора к русскому изданию

После первых публикаций, сначала на итальянском, а затем на английском, испанском и китайском языках, «Богатство идей» нашло множество внимательных читателей: благодаря им в последующие издания, включая и данное издание на русском языке, были внесены некоторые, относительно незначительные, изменения и исправления. Этот текст используется в качестве учебника во многих университетах по всему миру: от Италии до Великобритании и США, от Аргентины до Греции, от Испании до Китая, от Турции до Кении и т. д. Но на самом деле для книги изначально задумывалось двойное назначение: ее задачей было также (и даже по преимуществу) предложить интерпретацию истории экономической мысли, противостоящую маржиналистско-неоклассической. Я уверен в том, что именно так она и прочитывается профессиональными историками экономической мысли.

При этом, однако, предложенные здесь основные тезисы не подвергались критике: очевидно, они выдержали проверку в ходе широкого распространения книги. И это весьма отрадно. В противоположность представлению многих экономистов, приверженных математическим методам, история экономической мысли является наукой, которая обладает собственными критериями оценки верности интерпретации отдельных авторов или же направлений мысли. Это филологические критерии, относящиеся к тексту и контексту. Безусловно, они обеспечивают меньшую однозначность по сравнению с критериями, относящимися к математическим доказательствам. Но в большинстве случаев они обеспечивают достаточную степень точности. Моим излюбленным примером в этом отношении выступает приписывание Адаму Смиту тезиса о «невидимой руке рынка»: как показано в книге, не может быть никаких сомнений в том, что Джордж Стиглер и другие, кто следовал этому представлению, заблуждались.

Основы моей интерпретации были заложены моими учителями, Паоло Силосом Лабини и Пьеро Сраффой. Они повлияли на меня и непосредственно, и своими работами, среди которых я отмечу лишь блестящее издание Сраффой сочинений Рикардо, опубликованное более полувека назад. Этот вклад Сраффы оказал огромное влияние на выявление существенного различия между классическим и маржиналистско-неоклассическим подходами.

В «Богатстве идей» я старался четко представить это различие в его разнообразных проявлениях (в значении понятий ценности, цены, равновесия, рынка, экономического агента и т. д.); показать то, как оно развивалось во времени, с учетом разнообразия позиций многих авторов, принадлежащих к противоборствующим лагерям; оценить вклад таких авторов, как Маршалл, Кейнс, Шумпетер и сам Сраффа, которые занимали промежуточные или в чем-то аномальные позиции; выявить расходящиеся направления в современных экономических исследованиях.

В ряде случаев моя интерпретация отличается от интерпретаций, предложенных влиятельными в области истории экономической мысли авторами. Так, я согласен с предложенным Марксом в «Теориях прибавочной стоимости» тезисом о том, что Уильям Петти является основателем классической политической экономии. Но мое обоснование данного тезиса отличается от предложенного Марксом: он исходил из наличия у Петти трудовой теории ценности, тогда как, по моему мнению, у Петти присутствовала теории ценности, основанная на физических затратах (что, в свою очередь, подразумевает также и различия в определении понятия излишка). По сравнению со Сраффой, в данной книге предлагается иная оценка места и значения Адама Смита по отношению к Давиду Рикардо, а кроме того, уделяется большее внимание интерпретации общества вне рамок теории ценности и предлагается реформистский взгляд на капиталистическую экономику.

Появление моей книги стало возможным благодаря помощи многих друзей и коллег, которую мне посчастливилось получать на протяжении длительного периода. Теперь их список обогатился именами Дениса Мельника, без которого русского издания не было бы, и Владимира Автономова, который сыграл ключевую роль в организации проекта и проделал блестящую редакторскую работу.

А. Ронкалья

1. История экономической мысли и ее роль

Понять других – в этом состоит цель историка. Нелегко найти более сложную задачу. Сложно найти более интересную.

[Kula, 1958, р. 234]

1.1. Введение

Тезис, выдвигаемый в этой главе, состоит в том, что история экономической мысли важна для каждого, кто интересуется тем, как работает экономика. Поэтому экономисты, как производители и потребители экономических теорий, должны изучать и использовать историю экономической мысли. Чтобы подтвердить этот тезис, мы рассмотрим несколько методологических вопросов, которые, помимо их собственного внутреннего интереса, помогут понять нашу линию рассуждений в этой книге.

Наш тезис противоречит наиболее широко распространенному сейчас подходу. Большинство современных экономистов, особенно из англосаксонских стран, убеждены, что взгляд в прошлое может быть полезным при обучении молодых экономистов, но не является необходимым для прогресса научного исследования, который, скорее, требует сугубо теоретической работы.

В следующем подразделе 1.2 мы рассмотрим основы этого подхода, также известного как «кумулятивный взгляд» на развитие экономической мысли. Мы увидим, насколько важная роль отведена истории экономической мысли даже в этом очевидно враждебном контексте.

Кумулятивному взгляду противостояли другие идеи о том, какой путь проходит научное исследование. В подразделе 1.3 мы рассмотрим тезисы о существовании прерывностей («научные революции» Куна), или конкуренции среди разных «научно-исследовательских программ» (Лакатос). Как мы убедимся, эти авторы указали на существование разных картин мира и, следовательно, разных путей формулирования и определения проблем, которые подвергаются теоретическому исследованию.

В подразделе 1.4 мы вспомним различие, которое проводил Шумпетер между двумя стадиями рабочего процесса экономиста-теоретика: первая – создание системы концепций, представляющих экономику, и вторая – создание моделей. Далее, в подразделе 1.5, мы увидим, как из этого различия вытекает важная, но часто игнорируемая, роль истории экономической мысли внутри самого поля экономической теории как способа исследовать концептуальные основания разных теорий.

Все это является основой для обсуждения в подразделе 1.6 вопроса о том, какой вид истории экономических учений наиболее релевантен для формирования экономических теорий. Очевидно, это не отрицает того факта, что существует самостоятельный интерес к исследованию истории идей: ни в коем случае! Мы также не будем рассматривать такие вопросы, как автономность истории экономических учений или к кому, с точки зрения разделения интеллектуального труда, ближе историки экономической мысли – к экономистам или историкам экономики. Вывод, который мы хотим сделать, состоит в том, что экономисты, отказывающиеся от изучения истории экономической мысли и проведения некоторой исследовательской работы в этой области, существенно ограничены в своей теоретической работе.

1.2. Кумулятивистский подход

Согласно кумулятивистскому подходу, история экономической мысли демонстрирует восходящее продвижение ко все более высокому уровню понимания экономической реальности. Временный конечный пункт этого движения – современная экономическая теория – включает достижения всех прежних теорий.

Кумулятивистский подход связан с позитивизмом[1]1
  Знаменитый и характерно радикальный пример этого направления представлен Панталеони [Pantaleoni, 1898]. По его мнению, история экономической мысли должна быть «историей экономических истин» [Ibid., p. 217]: «ее единственная цель …связать происхождение истинных учений» [Ibid., p. 234]. Фактически Панталеони считал доступными четкие критерии для оценки истинности или ложности экономической теории: «Имел место трудный поиск гипотез, которые были бы одновременно ясными и соответствовали бы реальности… Далее факты и гипотезы использовались, и все, что могло быть из них выведено, было выведено. Теоремы также были проверены на соответствие реальности» [Ibid., p. 217]. Выраженный в этих терминах критерий Панталеони отражал довольно примитивный и упрощенный вариант позитивизма; решительность, с которой критерий был предложен, вероятно, вытекает, по крайней мере частично, из остроты полемики между австрийской маржиналистской школой и немецкой исторической школой (см. подразд. 11.2 наст. изд.).


[Закрыть]. Точнее, наиболее широко распространенная версия кумулятивистского подхода опирается на упрощенную версию логического позитивизма, так называемого традиционного взгляда, который имел много последователей с 1920-х годов. Коротко, идея состоит в том, что ученые применяют методы логического анализа к исходному материалу, полученному из опыта. Чтобы оценить результаты, могут быть созданы объективные критерии для их принятия или отклонения. Более точно, аналитические утверждения, а именно те, которые содержат абстрактные теоретические рассуждения, являются или тавтологией, т. е. логически подразумеваются в предпосылках, или внутренне противоречивы, т. е. могут нести в себе логические несоответствия; в первом случае аналитическое утверждение принимается, во-втором отвергается. Что же касается синтетических утверждений, которые касаются эмпирического мира, – они подтверждаются или опровергаются фактами и, следовательно, принимаются или отвергаются в силу «объективных» причин. Все остальные утверждения, для которых не может быть найдено объективных критериев принятия и отвержения, называются метафизическими и рассматриваются как внешние по отношению к области науки.

Такая концепция подверглась жесткой критике, которая обсуждается в следующем подразделе[2]2
  Подробнее см.: [Caldwell, 1982; Hands, 2001]; о связи между «традиционным взглядом» в эпистемологии и кумулятивистским подходом в истории экономической мысли см.: [Cesarano, 1983, p. 66].


[Закрыть]. Тем не менее она остается основой кумулятивистского взгляда на экономическую науку, или, другими словами, идеи о том, что каждое успешное поколение экономистов вносит новые аналитические или синтетические утверждения в общую сокровищницу экономической науки, которая – как наука – единогласно определяется как набор «истинных» утверждений касательно экономических вопросов. Новое знание, таким образом, добавляется к уже имеющемуся, и во многих случаях – когда обнаруживаются некоторые дефекты в принятых ранее утверждениях – замещает его. Следовательно, изучение науки должно проводиться «на теоретическом рубеже», принимая во внимание самую современную версию, а не предыдущие теории. Вместе с тем здесь может приниматься во внимание то, что прошлое заслуживает некоторого внимания: как утверждал Шумпетер [2001, т. 1, с. 4–5], изучение экономистов прошлого оказывается педагогически полезным, поскольку может подсказать новые идеи и предоставляет полезные материалы касательно метода научного исследования в такой комплексной и интересной области, как экономика, расположенной на границе естественных и общественных наук.

Похожие аргументы выдвигались и другими историками экономической мысли, зачастую в упрощенной форме и не без риторики. Однако, как указывал Гордон [Gordon, 1965, p. 121–122], тот факт, что история экономической мысли может помочь в изучении экономической теории, не является достаточной причиной для ее изучения. Учитывая, что время человеческой жизни ограничено, следовало бы доказать, что курс лекций, посвященный истории экономической мысли, внесет больший вклад в образование экономиста, чем такой же по продолжительности курс лекций, посвященный самой экономической теории. Очевидно, если мы примем кумулятивистский взгляд на экономические исследования, сделать это будет довольно трудно. Как следствие, по мнению Гордона [Ibid., p. 126], «экономическая теория… не видит необходимости для включения ее истории в профессиональную подготовку экономистов» (что не означает, что от истории экономической мысли нужно отказаться: «Мы учим историю, потому что она есть»).

Интерес к истории экономической мысли, при всем обосновании ее педагогической пользы, снижается всякий раз, когда развитие экономики сталкивается с разрывом в аналитическом инструментарии. Так, некоторые авторы объясняют снижение интереса к истории экономической мысли начиная с 1940-х годов[3]3
  См.: [Cesarano, 1983, p. 69], который также ссылается на работы [Bronfenbrenner, 1966; Tarascio, 1971].


[Закрыть]. Однако напомним, что уже в 1930-е годы такие экономисты, как Хикс и Робертсон, утверждали, что нет необходимости тратить время на чтение трудов экономистов-классиков[4]4
  Письмо Робертсона Кейнсу от 3 февраля 1935 г., см.: [Keynes, 1973, vol. 13, p. 504] и письмо Хикса от 9 апреля 1937 г., см.: [Ibid., vol. 14, p. 81].


[Закрыть]; их позиция объясняется не столько изменением инструментария, сколько изменением самой концепции экономической науки, переходом от классического подхода, основанного на анализе излишка (surplus), к маржиналистскому, основанному на анализе редкости (scarcity).

Один из сторонников кумулятивистского подхода, Вайнер предложил искусную, пусть и скрывающуюся под маской скромности, защиту истории экономической мысли. Вайнер указывал на «ученость» (scholarship), определенную как «стремление к широкому и точному знанию истории работы человеческого разума, скрытой в письменных источниках». Эта ученость, хотя и рассматривалась им как побочная по отношению к теоретической деятельности, способна была внести определенный вклад в обучение исследователей, являясь «приверженностью к поиску знаний и понимания»: «вкус к этому, один раз разбуженный, создает ощущение огромной важности даже самого маленького вопроса и полноты даже самого маленького ответа… ощущение, которого нельзя достичь никаким иным путем» [Viner, 1991, p. 385, 390].

По-видимому, Вайнер предполагал, что обучение исследованиям является необходимой предпосылкой для использования аналитических инструментов[5]5
  Шумпетер [Schumpeter, 1954, p. 4; Шумпетер, 2001, т. 1, с. 5] утверждал нечто похожее, когда говорил что история экономических учений может помочь «понять, в каком направлении развивается наука и каково значение данного трактата в этом развитии» (курсив оригинала).


[Закрыть]. Таким образом, даже если предположить, что от истории экономической мысли мало пользы при изучении современной экономической теории, она играет ключевую роль в подготовке исследователей. Однако важность этого более широкого взгляда становится более зримой за пределами строго кумулятивистского взгляда на экономические исследования, как мы увидим далее.

Сначала, однако, стоит подчеркнуть, что в данном подразделе рассматривается современный кумулятивный взгляд на историю экономических учений, который стал преобладающим в ХХ в. параллельно с маржиналистским подходом. Несколько другой тип кумулятивного взгляда можно обнаружить в небольших отступлениях от истории экономической мысли, сделанных такими ведущими экономистами, как Смит и Кейнс, которые использовали экскурсы в историю для того, чтобы подчеркнуть особенность собственных теорий, противопоставляя им предшествующие. Таким образом Смит в четвертой книге «Богатства народов» критикует «коммерческую или меркантилистическую систему» и «земледельческие системы» (а именно физиократов). Критика меркантилизма – умозрительного понятия, введенного с целью подвести под одну рубрику авторов, которые зачастую довольно сильно отличались друг от друга (см. ниже, подразд. 2.6) – идет рука об руку со смитовским либерализмом, который мы видим в других частях его работы; критика физиократов помогает на контрасте подчеркнуть его собственное разграничение производительных и непроизводительных работников, а также разделение общества на три класса (работников, капиталистов и землевладельцев). Аналогично Маркс противопоставлял собственный «научный социализм» «буржуазным» экономическим теориям (теориям Смита и Рикардо) и «вульгарным» теориям (теории Сэя и «экономическим гармониям» Бастиа); Кейнс ввел категорию – «классики» – куда включил всех прежних экономистов, исключавших, как и его кембриджский коллега Пигу, возможность существования постоянной безработицы, которая не может быть ликвидирована автоматически действующим механизмом конкуренции.

Конечно, мы видим здесь не примеры кумулятивистского подхода, подчеркивающего постепенное накопление экономического знания, скорее мы имеем дело с теми историческими реконструкциями, которые экономисты используют с целью демонстрации скачка, ставшего возможным в науке благодаря их теоретическому вкладу. Это не означает, что мы пытаемся отрицать обоснованность каждой такой исторической реконструкции, поскольку такие экономисты, как Смит и Кейнс, действительно обозначили ключевые этапы на пути экономической науки.

1.3. Подход к науке как сфере конкуренции

В течение нескольких последних десятилетий ряд экономистов, ссылаясь на концепции «научных революций» Куна [Kuhn, 1962] и «научно-исследовательских программ» Лакатоса [Lakatos, 1970; 1978; Лакатос, 1995а; 1995б], поддерживали идею о том, что невозможно сделать выбор среди конкурирующих теоретических подходов на основе «объективного» критерия, указанного логическим позитивизмом (логической последовательности, соответствия предпосылок эмпирическим фактам).

Эти критерии до сих пор служат объектом споров. Часть их связана именно с возможностью четкого разделения аналитических и синтетических утверждений. Действительно, аналитические утверждения, если их интерпретировать как чисто логические, не имеют какого-либо отношения к реальному миру; как следствие, они бессодержательны с точки зрения интерпретации явлений, происходящих в реальном мире[6]6
  Другими словами, они обязательно являются «нагруженными теорией». См.: [Hands, 2001, p. 103 f.]. Именно на этом основании, например, Добб разрабатывает свою критику излишне четкого разделения, предложенного Шумпетером, истории экономического анализа и истории экономической мысли, к которому мы вернемся позже (см. подразд. 5 наст. гл.).


[Закрыть]. Синтетические утверждения, в свою очередь, обязательно включают большое количество теоретических элементов и в самом определении категорий, используемых для сбора теоретических данных, и в методах, используемых для анализа этих данных; в результате критерии принятия или отвержения каких-либо синтетических утверждений не являются четкими, поскольку эти утверждения обусловлены длинной серией теоретических гипотез, которые не могут, однако, быть предметом оценки в отдельности[7]7
  Эта критика известна как «тезис Дюгема – Куайна» (см.: [Quine, 1951; Куайн, 2000]); согласно этому тезису, «никакая теория не тестируется в отдельности», следовательно, «любая научная теория может быть иммунизирована от опровергающих ее фактов».


[Закрыть]. Именно невозможность отдельной оценки, основанной на однозначном объективном критерии, для аналитических и синтетических утверждений, создает существенные трудности для позитивистского взгляда, рассмотренного в предыдущем подразделе.

Другая серьезная критика критерия принятия или отвержения синтетических утверждений – их соответствия или несоответствия реальному миру – была представлена Поппером [Popper, 1934; Поппер, 1983]. Поппер утверждает, что не имеет значения, сколько раз синтетические утверждения подтверждались фактами, – нельзя исключать того, что в конечном счете возникнет ситуация, когда утверждение будет отвергнуто. Так, например, утверждение «все лебеди белые» противоречит открытию нового вида черных лебедей в Австралии. Ученый не может претендовать на то, что он может подтвердить теорию, раз и навсегда продемонстрировать истинность своей теории. Ученый может только временно принять теорию, не забывая о возможности того, что она может быть фальсифицирована, или, другими словами, что новые данные, противоречащие этой теории, продемонстрируют ее ложность. В другой своей книге Поппер [Popper, 1969; Поппер, 2004] утверждает, что лучший метод научного исследования состоит именно в разработке потенциально бесконечного ряда «предположений и опровержений». Другими словами, ученый формулирует гипотезы и затем занимается поиском опровержения, а не поиском эмпирического подтверждения – которое в любом случае не будет окончательным. Опровержения стимулируют поиск лучших гипотез, что вносит решающий вклад в развитие науки[8]8
  Обсуждения по поводу использования идей Поппера в области экономической теории см.: [De Marchi, 1988].


[Закрыть].

Ряд ведущих представителей позитивистской эпистемологии поддерживают, что она неприменима в сфере социальных наук. Под влиянием таких историков и философов науки, как Кун, Лакатос и Фейерабенд, экономисты отказались от позитивистской методологии в последние десятилетия ХХ в. Коротко напомним их теории и вытекающий из них взгляд на науку как сферу конкуренции.

В нескольких словах, согласно Куну, наука развивается нелинейно, ее развитие может состоять из нескольких этапов, каждый из которых обладает отличительными характеристиками. На каждом этапе «нормальной науки» определенная точка зрения (парадигма), как правило, принимается как основа для научного исследования. На этой основе строится все более сложная теоретическая система, способная объяснить все большее число явлений. Однако этот процесс развития нормальной науки сопровождается также накоплением аномалий, т. е. явлений, которые либо не могут быть объяснены, либо требуют для своего объяснения включения дополнительных предположений ad hoc. Данный процесс ведет к возникновению определенного дискомфорта, который благоприятствует «научной революции», а именно – возникновению новой парадигмы. Это знаменует начало нового этапа нормальной науки, в рамках которой исследования не подвергают сомнениям парадигму, лежащую в их основе.

Здесь необходимо подчеркнуть, что Кун не рассматривает преемственность разных парадигм как логическую последовательность, характеризующуюся растущим объемом знаний. Разные парадигмы не рассматриваются как соизмеримые друг с другом; каждая из них содержит свой ключ для интерпретации реальности, обязательно основанный на определенном наборе упрощающих предположений, многие из которых остаются неявными. Никакая парадигма не может охватить весь мир во всех его деталях. Строго говоря, некорректно одновременно утверждать то, что Земля вертится вокруг Солнца, и Солнце вертится вокруг Земли: каждая из этих двух гипотез предполагает выбор фиксированной точки в качестве опоры для изучения вселенной, или, точнее, части вселенной, которая находится в непрерывном движении по отношению к любой другой фиксированной точке. Другими словами, поскольку и Земля и Солнце двигаются в космосе, подходы Коперника и Птолемея являются альтернативными, объясняющими в более или менее простых терминах большее или меньшее число явлений[9]9
  Среди предшественников Куна в этом направлении можно вспомнить Адама Смита и его «History of Astronomy» («Историю астрономии», 1795). Связующим звеном между Куном и Смитом можно считать Шумпетера, который выделяет «Историю астрономии» как «жемчужину» среди сочинений Смита [Шумпетер, 2001, т. 1, с. 233], и далее рассматривает тот же исторический случай, который позднее был изучен Куном: «так называемая система Птолемея в астрономии не была просто “ошибочной”. Она удовлетворительно объясняла огромную массу наблюдений. По мере накопления наблюдений, которые на первый взгляд не согласовывались с этой системой, астрономы изобретали дополнительные гипотезы, которые подгоняли под нее упрямые факты» [Там же, с. 417 сн.]. Кун, подобно большинству ведущих участников эпистемологической дискуссии, первоначально развивал свои идеи как интерпретацию истории естественных наук, в частности астрономии и физики, а не как методологический рецепт для социальных наук. Тем не менее по крайней мере некоторые из его идей можно легко использовать в области экономической теории. Попытки продвижения в этом направлении см.: [Latsis, 1976].


[Закрыть]. В этой связи можно также напомнить, что гелиоцентрический взгляд был предложен Аристархом Самосским уже в III в. до н. э., примерно за пять столетий до Птолемея: таким образом, парадигмы не обязательно следуют друг за другом в линейной последовательности, они могут вновь появляться и становиться преобладающими после довольно долгого периода упадка.

Кун представляет свою идею научной революции как описание реального пути, которому следуют различные науки, а не нормативную модель поведения ученых. Напротив, Лакатосом принимается нормативный подход [Lakatos, 1978; Лакатос, 1995б].

«Методология научно-исследовательских программ» Лакатоса состоит из набора правил работы и над критикой, и над построением теории (отрицательной и положительной эвристикой), создаваемой вокруг «ядра» гипотез, касающихся определенного набора проблем и используемых в качестве основы для создания теоретической системы. Ядро остается неизменным, даже если возникают какие-то ненормальные явления, благодаря «защитному поясу» из вспомогательных гипотез, от ядра отказываются только в случае, если научно-исследовательская программа, основанная на нем, признается «регрессивной», или, другими словами, когда становится очевидно, что использование этой программы является, скорее всего, пустой тратой времени и усилий. Принятие или отвержение научно-исследовательской программы, таким образом, рассматривается Лакатосом как комплексный процесс, а не результат суждения, основанного на результатах одного решающего эксперимента, или даже результатах применения четко определенных, однозначных, объективных критериев.

Проинтерпретированная таким образом позиция Лакатоса не сильно отличается от предложенного Фейерабендом [Feyerabend, 1975; Фейерабенд, 2007] «методологического анархизма» – хотя по общему признанию считается менее радикальной. Фейерабенд подчеркивает необходимость максимальной открытости по отношению к самым разным исследовательским подходам; в то же время он далек от безоговорочного принятия своего собственного правила «anything goes»: «Пригодно все, что способствует успеху». Критика существования абсолютных критериев истины (или, лучше сказать, принятия и отвержения теорий) может сосуществовать с идеей целесообразности рациональных споров между разными, даже противоположными, взглядами. Очевидно, когда обсуждаются разные точки зрения, сторонники каждой из них должны быть готовы отказаться от претензий на то, чтобы их собственный критерий суждения считался абсолютным. Наоборот, временное принятие точки зрения соперника с целью критики этой точки зрения изнутри может сделать полемическую позицию более сильной. Мы, таким образом, сталкиваемся с процедурой обсуждения, аналогичной той, которой следуют при судебном разбирательстве, где прокурор и защита вносят абсолютно различные аргументы в поддержку своих позиций.

Взгляды Фейерабенда были внесены в область экономической науки Макклоски [McCloskey, 1985; 1994], хотя и с некоторыми изменениями. Макклоски говорит о «риторическом методе научного спора», который отрицает четкие, одномерные критерии для оценки теорий, и, напротив, подчеркивает роль их относительной убедительной силы[10]10
  В области естественных наук хорошо проведенные эксперименты, как правило, являются решающим доказательством превосходства одной теории над другими. В области социальных наук, однако проводить эксперименты в контролируемых условиях (т. е. при прочих равных условиях) практически невозможно. Отсюда возникает сложность для сравнения различных теорий.


[Закрыть]. Это не отрицает важности теоретических споров: отнюдь нет, основная идея этой методологии состоит в необходимости толерантности в условиях существования различных взглядов на мир и, следовательно, различных теоретических подходов. Мы можем также напомнить, что интерпретированный таким образом риторический подход в экономике может быть прослежен в прошлом до Адама Смита[11]11
  Речь идет не только о «Lectures on rhetoric and belles letters» («Лекциях по риторике и изящной словесности») [Smith, 1983], но также о «Glasgow lectures» (другое название – «Lectures on jurisprudence» – «Лекции по юриспруденции», [Smith, 1978]. По этому поводу см.: [Giuliani, 1997].


[Закрыть].

Идеи Куна и Лакатоса привлекли экономистов возможностью существования альтернативных подходов, которые выводятся или из последовательности различных парадигм, или из сосуществования различных научно-исследовательских программ[12]12
  См., например, собрания эссе: [De Marchi, Blaug, 1991]. А также предостережение Стидмана [Steedman, 1991], который отмечает, что программы Лакатоса относятся к конкретным проблемам, а не к широким взглядам на мир.


[Закрыть]. Очевидно, что идеи Фейерабенда ведут в том же направлении.

Именно здесь вступает в игру история экономической мысли. Те ученые, которые разделяют «конкурентный» подход к развитию экономической мысли и принимают участие в дискуссии между конкурирующими подходами, стремятся изучить историю этой дискуссии с целью найти сильные и слабые стороны каждого подхода, объясняющие их взлеты и падения.

В частности, использование истории экономической мысли может оказаться очень полезным для ученых, поддерживающих подход, который конкурирует с доминирующим[13]13
  См.: [Dobb, 1973; Meek, 1977; Bharadwaj, 1989] как примеры такого интереса ученых на волне сраффианского возрождения классического подхода.


[Закрыть]. Во-первых, анализ трудов экономистов прошлого часто помогает прояснить основные особенности рассматриваемого подхода, а также различия между ним и доминирующим подходом[14]14
  Известный пример – издание Сраффой собрания сочинений Рикардо «Works and correspondence (1951–1955)».


[Закрыть].

Во-вторых, история экономической мысли помогает оценить основанные на разных подходах теории, определяя мировоззрения, содержание концепций и гипотезы, на которых они основаны. Это зачастую позволяет восстановить предостережения и оговорки, изначально сопровождавшие анализ, но впоследствии забытые[15]15
  Один из примеров – предположение о расчистке рынков. Оно предполагает существование рынков, работающих довольно специфическим образом: как старые континентальные товарные биржи или англосаксонские фондовые биржи, работавшие по принципу «продолжающегося аукциона» (continuous auction). Крегель [Kregel, 1992] рассматривает континентальные биржи в связи с теорией общего равновесия Вальраса, а англосаксонские – в связи с теорией Маршалла (см. далее гл. 12 и 13).


[Закрыть].

В-третьих, выявление культурных корней иногда служит тактической цели, позволяя противостоять инерции, которая создает довольно сильное преимущество для доминирующего подхода. Очевидно, что обращение к авторитету не является хорошим научным аргументом; это также верно и в отношении правила большинства, обоснования интеллектуальной лени, слишком часто повторяемого, например, при защите однотоварных моделей в теориях занятости и роста, или U-образных кривых в теориях фирмы.

Будет полезным подчеркнуть здесь, что «конкурентный» не подразумевает ни равенства конкурирующих позиций, ни отсутствия научного прогресса[16]16
  Это мнение – неприятие любой идеи научного прогресса – иногда приписывается «анархистской теории познания» Фейерабенда, а в области экономической науки – «риторике» Макклоски [McCloskey, 1985]. Однако такое утверждение не обязательно следует из их основных положений: отказа от четких и однозначных критериев для оценки различных теорий и исследовательских программ и предложения открытого – и ответственного – «разговора» между исследователями, придерживающимися разных направлений.


[Закрыть]. Оно лишь признает сосуществование различных подходов, базирующихся на различных концептуальных основаниях. Каждый исследователь обычно выбирает ту линию исследования, которую он считает наиболее перспективной[17]17
  Это так, если исключить случаи оппортунистического, ориентированного на развитие карьеры, выбора, который иногда объясняет приверженность к мейнстриму.


[Закрыть]. Такой выбор, однако, является чрезвычайно сложным из-за несоразмерности некоторых концептуальных систем. В частности, требование мейнстрима ввести критерии оценки, вытекающие из его собственных взглядов, должно быть отклонено.

Что в действительности отвергает «конкурентный» подход, так это идею о линейности научного прогресса. Он подразумевает возможность прогресса как в рамках каждого подхода в отдельности (где это действительно является общим правилом, в силу тенденции к росту внутренней согласованности и к большей объяснительной силе), так и в рамках исторической последовательности исследовательских парадигм и программ. В последнем случае, однако, идея прогресса является более неопределенной, и поэтому в ее применении следует соблюдать большую осторожность. Неоспоримым элементом прогресса является увеличение числа более сложных аналитических инструментов, которые становятся доступными благодаря разработкам в других отраслях исследований (новые математические инструменты, лучший и более объемный статистический материал, бóльшая вычислительная сила новых компьютеров). Однако исследовательские парадигмы и программы обычно существенно различаются между собой своими мировоззренческими основаниями. Некоторым аспектам реальности (включая причинно-следственные связи) придается большее значение, некоторым – меньшее, так что возникают различия (явные или неявные)[18]18
  Предположения обязательно остаются хотя бы частично неявными: невозможно в процессе построения теории абстрагироваться от полного списка элементов реальности (т. е. элементов, которые не учитываются в теории, поскольку принимаются неважными для исследуемого аспекта). В этом смысле аксиоматические модели основаны на ограниченном количестве явных предположений, но – этот факт слишком часто упускается из виду – они принципиально подразумевают огромное, потенциально бесконечное число неявных упрощающих предположений, что важно учитывать, делая попытку связать их с экономической реальностью, которую они должны интерпретировать.


[Закрыть] в наборе предположений, на которых строятся теории, а следовательно, и в области применения теорий. Аналитические переменные или понятия (например, рынок, конкуренция, естественная цена, прибыль, рента), хоть и называются одинаково, приобретают существенно различные значения при использовании в разных теориях. Именно здесь – в анализе концептуальных основ различных теорий, изменений в значении понятий, используемых в различных теоретических рамках, – мы приходим к пониманию важности анализа понятий в исследовательской работе. Как мы покажем в следующем подразделе, это, в свою очередь, подразумевает важную роль истории экономической мысли в деятельности экономистов-теоретиков.