Текст книги "Человек на минбаре. Образ мусульманского лидера в татарской и турецкой литературах (конец ХIХ – первая треть ХХ в.)"

В произведении создается и другой колоритный образ – Нигяр-ханум, которая представлена автором как полная противоположность своей тети по отцовской линии Зибы. Нигяр – скромная и разумная женщина, которая, в отличие от обуреваемой страстями Зибы, умеет скрывать свои чувства. Однако она пала жертвой родственницы, которая умышленно привела ее в ловушку шейха. Сила характера и воля Нигяр не помогли ей устоять перед красотой, чувственностью, кажущейся степенностью и зрелостью Нур Баба. В портрете героя, который дает писатель, без труда угадывается его сладострастная натура: борода, чувственные губы, проницательные глаза выдают опыт шейха в любовных играх, где женщины становятся жертвами не искренних чувств и страсти, а хитрости их владельца.

Нур Баба, ловко скрывающий свои истинные цели за благими словами, можно сравнить с пауком, плетущим сети для очередной добычи. Само текке предстает в образе паутины, в которую попадают и глупые мошки, и прекрасные бабочки, привлеченные блеском сетей. Растратив имущество Зибы, выжав все соки из этой красивой, молодой и энергичной женщины, Нур Баба обратил взор на ее богатую племянницу Нигяр. Благодаря знанию женской психологии, навыкам игры на чувствах своих жертв он заполучил и эту «бабочку». Ради него Нигяр оставила мужа и двоих детей, на ее деньги было отремонтировано текке, а тамошние мухиббаны (приверженцы) прожили несколько беззаботных лет. Спустя шесть лет Нур Баба «устал» и от Нигяр, увлекшись молодой красавицей Сюхейлой. Когда шейх «с возрастом стал чувствовать ненависть к пожилым женщинам» и окончательно остыл к Нигяр, посчитав, что «такую уже никак не приведешь в пригодность», ей всего-то было тридцать семь лет. Но за те пять-шесть лет, которые она провела в текке, сутками продолжающиеся шумные обряды и непрерывные беседы, табачный дым, благовония и выпивки, изнуряющая любовь Нур Баба состарили бедную женщину раньше времени, она изменилась до неузнаваемости, ее голос охрип. «Кто ж вытерпит столько алкоголя, табака, декламаций и бессонницы?» – вопрошает автор[215]215
  Karaosmanoğlu Yakup Кadri. Nur Baba. S. 150.


[Закрыть].

Женщины, подобные Нигяр, попадали в ловушку паука Нур Баба и по собственной вине: им хотелось верить, что их фантазии и есть реальность. Тем не менее благодаря шейху Нури они познали новые стороны жизни, поэтому образ шейха в романе нельзя оценивать исключительно как отрицательный. Нигяр потеряла семью и имущество, в то время как внимание Нур Баба было обращено на другую, более молодую жертву, но даже после, казалось бы, крушения всех иллюзий она отказывается возвращаться в свой бывший дом с прислугой, ибо там она пребывала в атмосфере бездушной, скучной, размеренной жизни и едва ли играла более важную роль, чем предмет декора. В текке же ей позволили стать членом общины, она открыла в себе женщину, испытала чувство счастья, пусть и длившееся в течение короткого времени. В финале Нигяр кажется проигравшей борьбу за любовь Нур Баба: она забыта, но все же ее отказ вернуться к прошлой жизни супруги посла и к повзрослевшим детям свидетельствует о том, что она не так уж и несчастна. Нур Баба, сам того не подозревая, выполнил одну из основных обязанностей суфийского духовного наставника: стал причиной познания Нигяр истинной Любви к Всевышнему. Решение шейха жениться на молодой избраннице стало для Нигяр своего рода прозрением, она поняла, что та любовь, которая живет в ее сердце, теперь может существовать и без объекта, которым была рождена, так как поднялась на новый, более высокий уровень. Едва ли это могли понять Маджит – юноша, который тщетно пытался вызволить Нигяр из текке, или сам Нур Баба, ослепленный земным «огнем любви».

На примере Нур Баба представлена ситуация, когда всего лишь одна личность – порочная, далекая от суфийских принципов «совершенного человека», желающая занять пост шейха в корыстных целях, может уничтожить столь чистое и благородное место, как суфийское текке, нарушив вековые традиции и поправ память многих поколений. Несомненно, образ главного героя турецкого автора являет собой индивидуальный характер, своего рода уникальную личность, обладающую присущими только ей особенностями характера: Нур Баба предстает как человек, в котором есть «изюминка», загадка и харизма.

Порочность героев в произведениях Я. Кадри и З. Хади в определенной степени обусловлена изъянами в их воспитании: если Нур Баба предстает как результат «чрезмерного балования» своих приемных родителей, то Джиханша хазрат сформировался в условиях обычной татарской среднезажиточной семьи и типичного медресе. В данном случае З. Хади делает более важный и социально значимый вывод: общество само порождало таких типов, как Джиханша. Различны способы, к которым герои прибегают для достижения своих целей: Нур Баба выбирает более легкий путь – обольщает женщин и использует их имущество, тогда как Джиханша терпеливо проходит все этапы длительного пути становления муллой и ишаном. Но при этом обоих объединяет целенаправленность, мощное стремление к власти и удовлетворению собственных влечений, которые достигаются посредством обмана, хитрости, умения скрывать свои корыстные цели за благочестивыми речами и добрыми намерениями. Тем самым авторы обращаются к проблеме профанации благочестия и святости, показывают неведение общества, неумение распознать мнимых религиозных деятелей, которые заставляют общину служить себе. В финале повести Закира Хади персонаж по имени Хасан мулла в разговоре с населением указывает именно на это.

Турецкий и татарский писатели обладают богатым жизненным опытом и хорошим знанием материала. Опираясь на собственные наблюдения, они констатируют изъяны и духовный кризис в обществе: оба произведения, хоть и схематично, но воссоздают историю крушения старых порядков и традиций. Авторы критикуют не сам суфизм, а его деградирующую, вырождающуюся систему или отдельную организацию. Оба произведения характеризуются известной документальностью, которая заключается в описании ритуалов в тарикате, претендуют в определенной степени на объективное изображение жизненного материала. Специалисты подтверждают точность описанных в романе Я. Кадри бекташийских ритуалов в текке, однако эти ритуалы Нур Баба проводил в меркантильных целях: собрать вокруг себя наибольшее число последователей, которые обеспечивали бы материальную стабильность учреждения, тем самым его текке больше походило на секту.

В романе Я. Кадри тема любви увлекает читателя, автор делает особый акцент на сексуальности героя: Нур Баба показан как сгусток сексуальности, донжуан, не мыслит жизни без увлечения. Неслучайно первый из критиков романа, известная писательница Халида Адывар сравнивала его с русским Распутиным. При этом сексуальность и страстность натуры героя ни в коей мере не могут рассматриваться как черты, присущие османским суфиям. Нур Баба является нетипичным представителем бекташи, идущим по ложному пути.

В татарской повести тема любви почти не затрагивается: на склоне лет Джиханша хочет жениться на молодой и образованной девушке Фахрелбанат, признаваясь, что молодая жена ему нужна для «омоложения». Для достижения своей цели ишан выдумывает историю о «божественности» собственного сна, утверждая, что брак предначертан им небесами, но Фахрелбанат – не та девушка, которая могла бы поверить в такие истории. Однако данный эпизод не занимает центрального положения в повести, и нужно признать, что с точки зрения композиционной структуры и психологизма роман турецкого автора, гораздо богаче. Художественный образ Джиханши совпадает с привычным типом ишана в татарском обществе начала ХХ в., типичность этого образа обнаруживает серьезный разрыв, существующий между теоретическими положениями суфизма и прикладными методами в сфере деятельности суфийских лидеров. Именно поведение таких ишанов стало причиной того, что многие ученые и интеллектуалы дистанцировались от суфизма. Люди, пораженные пороками – гордыней, сладострастием, унынием, стяжательством, безволием, столь похожи между собой, что вся их изначальная самобытность, уникальность оказываются стертыми, делая их неотличимыми друг от друга.

В отличие от произведения турецкого автора, в финале повести З. Хади показано неприятие населением такого псевдолидера, как Джиханша ишан (в османском же обществе не было повсеместного отрицания роли суфийского лидера, ибо типы, подобные Нур Баба, встречались очень редко). Ожидания татарского населения от такого суфийского авторитета в начале ХХ в. постепенно сходили на нет, а в османском обществе тасаввуф и суфийское воспитание в целом оставались популярными вплоть до преобразований Ататюрка.

Джиханшу и Нур Баба сближает духовная нищета, отсутствие у обоих серьезной духовной практики и самостоятельных исследований в своей области, повторение чужих мыслей, т. е. они оба идут по протоптанной дорожке, что называется таклид, и не способны к каким-либо творческим свершениям. Авторы выделяют такие характерные черты религиозного деятеля своего времени, как узкий круг интересов и односторонность духовной жизни, отсутствие желания самосовершенствоваться; нежелание заниматься теми проблемами, которые волнуют людей. Вместо ответов на адресованные ему «каверзные» вопросы, Джиханша обрушивается с бранью в адрес задающего вопрос.

В то же время необходимо указать на различие между статусом турецкого шейха и татарского ишана. В романе Я. Кадри текке является тем местом, где встречаются и общаются люди определенного круга, т. е. адепты отдельного братства, зачастую закрытого для посторонних. В повести же З. Хади духовный пастырь имеет власть над целой деревней или даже рядом окрестных сел, что связано с отсутствием в Волго-Уральском регионе специальных заведений или учреждений (текке, завийа, даргях) для воспитания мюридов и отправления суфийских культов. Таким образом, у поволжского ишана было ощутимо больше возможностей увеличить свое материальное благосостояние, используя авторитет среди населения. В Турции текке напрямую не связаны с мечетями и медресе, поэтому они распространяют свое влияние на гораздо меньшее пространство. Текке Нур Баба в романе представляет собой закрытую организацию, поэтому «экономическая составляющая», т. е. заинтересованность шейха в материальном благополучии, турецким автором не выносится на первый план, тогда как Закир Хади делает особый акцент на обогащении Джиханши за счет периодических «даров» со стороны населения. Нури почти не выходил за пределы текке, вырос среди мухиббан, и этот узкий мирок, ставший его миром, он пытался расширять за счет вновь пребывающих людей, особенно молодых женщин. Порок насколько прижился в тарикате, что среди персонажей романа не находится ни одного, кто бы осудил действия Нур Баба.

Было бы ошибкой предположить, что, высмеивая мнимую «святость» тарикатских шейхов, их подверженность земным порокам, авторы обоих произведений критиковали саму суть суфийской традиции. Рискуя стать объектами гнева простого народа и представителей тасаввуфа (что и случилось с Я. Кадри), оба писателя, таким образом, выражали крайнюю обеспокоенность будущим суфийских братств и падением уровня нравственных ценностей в обществе.

Описывая в романе сцену исполнения бекташийского ритуала мейдан, Я. Кадри подчеркивал его нарушение, грубый уход от традиций, тем самым показывал, как Нур Баба пренебрегал основными суфийскими принципами и подталкивал к этому адептов. От ритуала остались лишь название и внешняя экзотичная форма, сама суть ритуала забыта. Нур Баба с целью собрать вокруг себя больше последователей, при этом не требуя от них соблюдения специальных правил, создал атмосферу для приятного времяпровождения и, не испытывая угрызений совести, нарушил вековые традиции тариката. Зал под названием мейдан является центральным местом в текке, где осуществляются такие процедуры, как вступление и посвящение в тарикат, поминание усопшего члена общины, ритуалы зикра и т. д. Каждое движение на «мейдане» имеет свое назначение и меру, лишние и бессмысленные действия здесь не допускаются. В романе «Нур Баба» ситуация совсем иная: «те, кто совсем недавно с глубоким смирением и трепетом вставали по отдельности на колени, сейчас на этом же мейдане вокруг столов веселились, смеялись, пели. Столы с яствами стояли, напоминая о ночном пьянстве и возбуждении. С первого взгляда можно было догадаться о том, в каком состоянии будут находиться люди, сидящие вокруг этих столов, через некоторое время»[216]216
  Karaosmanoğlu Yakup Кadri. Nur Baba. S.115.


[Закрыть]. Все это доказывало, как мейдан стал местом проявления распутства и дурных манер. В таком же духе описывается важная в бекташийской традиции церемония айин-и джем, в которой могут принять участие только члены братства и которая организовывается в определенные дни недели с особым торжеством и учетом канонов[217]217
  См. Аверьянов Ю.А. Хаджи Бекташ Вели и суфийское братство бекташийа. М.: Изд. дом Марджани, 2011.


[Закрыть]. По выражению турецких специалистов, это не что иное, как «срам» под названием «айин-и джем»[218]218
  Aytaş, Dr. Gıyasettin. Nur Baba Romaninda Yozlaşan Bektaşi Tekкesi. //Hacı Bektaş Veli Araştırma Dergisi, № 9, Bahar 1999. «Bektaşi Kız Adlı Roman Hakkında Bazı Tespitler», Hacı Bektaş VeliAraştırma Dergisi, № 11, Güz 1999.


[Закрыть]: «Ближе к полуночи мейдан наполнился каким-то возбуждением. Мюршид встал на сема(х), несколько женщин приготовились танцевать. Великовозрастные женщины во главе с Алхотоз Афифе-ханум опустились перед ним на колени и принялись петь любовные песни»[219]219
  Karaosmanoğlu Yakup Кadri. Nur Baba. S. 121.


[Закрыть].

В сюжет турецкого романа «Нур Баба» «незаметно» проникает тема употребления наркотиков в суфийских заведениях, которую зачастую критики обходят молчанием. Забытая шейхом Нигяр со старым сторожем остаются в холодном, неотапливаемом здании текке, даже зимой, когда все адепты переправляются в город. В финале романа описывается, как она пристрастилась к гашишу и привыкла в своей комнатке ждать прихода сторожа с очередной порцией зелья. Употребление алкоголя и наркотиков в некоторых бекташийских текке – общеизвестный факт. В истории даже были случаи, когда некоторые такие заведения становились притоном дервишей-наркоманов, полностью отрекавшихся от земной жизни и отдалившихся от общества, а некоторые бекташийские шейхи или баба, которых в народе назвали «пародиями на бекташи», сами приучали мюридов курить гашиш для быстрого достижения состояния экзальтации. Тема вина и наркотиков нашла отражение и в бекташийском фольклоре[220]220
  См: Köknel Özcan, Dr. Alkol Ve Madde Bağımlılığı Altkültürü// Bağımlılık Dergisi, 2001. № 2(2). S. 71–76.


[Закрыть].

Эта тема затрагивается и в романе «Бекташийская девушка» Ниязи Ахмета Баноглу[221]221
  Banoğlu, Niyazi Ahmet. Bektaşî Kız, Vakit Matbaası, İstanbul, 1945. Об этом романе мы узнали из статьи: Aytaş, Gıyasettin. “Bektaşî Kiz” Adli Roman Hakkinda Bazi Tespitler.


[Закрыть], в котором рассказывается о любви молодой девушки к адепту бекташийского текке. Это произведение не вызвало в свое время такого резонанса, как роман «Нур Баба», было обойдено вниманием публики и критики, но до сих пор вызывает критические оценки алевитов как сочинение, специально написанное для того, чтобы очернить бекташи. Героиня романа для того, чтобы находиться рядом с объектом своей любви, поступает в бекташийское текке, будучи совершенно равнодушной к этому учению. Как и в «Нур Баба», в романе описывается ритуал посвящения в бекташи. Освоиться среди мухиббан девушке помогает ее няня, когда-то находившаяся в любовной связи с Бекташи Баба. Роман написан в форме воспоминаний главной героини. В первую же ночь в текке Бекташи Баба угощает девушку кофе с опиумом, и последнее, что она запомнила, засыпая под влиянием зелья, – это чужие руки, скользящие по ее телу…

Использование алкоголя и наркотиков в текке оправдывает персонаж по имени Бахтсыз-дэдэ: «Вновь поступивших в текке мы подвергаем испытанию. Ведь известно, что под влиянием выпитого человек не может управлять своими желаниями и страстями. Все недостатки сразу становятся очевидными».

Однако неверно считать, что употребление наркотических средств было распространено только среди бекташи. Турецкий исследователь А. Эркал в статье, посвященной этой теме[222]222
  Abdulkadir Erkal. Divan Şiirinde Afyon ve Esrâr (Opium and Marihuana in the Divan Poetry)// Ankara Üniversitesi. Türkiyat Araştırmaları Enstitüsü Dergisi 33 (2007), S. 25–60.


[Закрыть], опираясь на исторические источники, доказывает популярность опиума и марихуаны в целом в османском обществе начиная от Средних веков до XIX века. В XVI в. в Стамбуле перед мечетью Сулеймания существовало 35 специальных заведений для тирйаки, в которых каждый день собиралось очень много народу и где употребляли опиум (тирйак). Эвлия Челеби писал о широком распространении опиума в Афйонкарахисаре даже среди женщин. С XVII века до Танзимата даже представители улема употребляли опиум. В кофейнях стало традицией перед кофе подавать чашку опиумного сиропа, наркотическое вещество активно употреблялось также и во время курения кальяна. В период рамазана наркозависимые пытались проглотить утром перед началом поста несколько мелких рулончиков тонкой бумаги с размазанным по ней опиумом. По мере растворения их в желудке человек приходил в экстатическое состояние. Но эта практика иногда приводила к печальным последствиям. Эти люди начинали разговение с того, что принимали опиумный сироп. В бреду и опьянении тирйаки выкрикивали слова, которые невежественный народ иногда принимал за предсказание или чудо, а наркозависимых суфиев называл аулия (святой). Когда употребление опиума достигло опасных масштабов, шейхульислам Османской империи вынужден был в 1723 г. вынести фетву о запрете опиума, и все тирйаки были сосланы.

В XVII–XVIII вв. среди османской бюрократии был очень популярен гашиш. А. Эркал приводит различные названия гашиша (маслак) среди населения: «кайф, фино, гонджа, сары кыз (желтоволосая девушка), кайнар (горячий), антин, юнан (грек), думан (туман), хинди баба (индийский отец), далга (волна), нефес (вздох), паспал, юф (уф!), дем, черный перец, фюльфюль» и др. Примечательно и то, что общественные места, подобно кофейням, где употребляли марихуану, сами наркоманы между собой называли «текке». Османские абдалы, подобно бекташи, также активно применяли гашиш во время радений. Это нашло яркое отражение в османской суфийской и диванной поэзии. Даже создавались специальные поэтические произведения типа «Мунакиб-ы Мукайифат-ы Алем», где опиум, гашиш, марихуана, вино, водка и кофе восхвалялись как средства, помогающие достичь состояния экстаза.

З. Хади в повести «Джиханша хазрат» не обращается к проблеме употребления наркотиков. Однако для него, как и для всех выпускников старых медресе, не было секретом, что поволжские шакирды по традиции перенимали у учащихся среднеазиатских медресе привычку «класть под язык афьюн». Из истории известно, что в Казани на Сенном базаре человек по имени Мухаммаджан Хафиз продавал опиум. Татары называли опиум «бухарским табаком», а употребление наркотических средств именовалось вак салу (класть мелочь (т. е. порошок))[223]223
  См. Пьеса Г. Исхаки. Ике гашыйк. 15 томлык. 4 том. С. 60


[Закрыть]. Г. Тукай в сатирическом «Словаре» (Лөгатьләр, 1908) определяет человека с большой чалмой, который употребляет опиум и кладет под язык «порошок», как бухари[224]224
  Тукай. Сайланма әсәрләр: 2 томда, 2 том. Казан, 2006, 138 б.


[Закрыть]. В произведении «Образцовое медресе» («Низамлы мәдрәсә», 1908) С. Рамеев показывает, как учителя «борются» с шакирдами, использующими нас-бай – нюхательный табак.

В татарской литературе тема использования наркотических средств суфиями и другими лица мусульманского духовенства раскрывается в таких произведениях, как рассказ Ф. Карими «Женитьба Салих бабая» (1901), повесть «Афьюн» (1906) Яруллы Вали (1879–1937), повесть М. Гафури «Черноликие» (1923–1926) и др.

В рассказе Ф. Карими Салих бабай вспоминает, как он пристрастился к нюхательному табаку:

Я служил у одного хазрата. Один из его сыновей, закончив обучение, приехал из благословенной Бухары. Несмотря на то, что этот махдум был очень богобоязненным человеком-суфием, он имел такие привычки, как глотать опиум, класть порошок под язык, табак в нос. Он скрывал все эти привычки ото всех, кроме меня.

В повести «Афьюн» Я. Вали изображается драматическая история шакирда Хасанджана, увлеченного приемом опиума, из-за которого он лишился здоровья и семьи. Стремясь дать ему хорошее образование, богатые родители отправили его, единственного сына в семье, в известное медресе, но к этому времени место умершего хазрата занял М. хазрат, который давал всякие «фетвы» по части «съедания афьюна»: «Әфюн ашамак бездә вә безнең халык арасында аз булса да, Бохара вә Сәмәрканд сартларында гаять могътәбәрдер. Бездә ничек аракы эчәләр, шул рәвештүк анда әфьюн ашыйлар». Это, мол, лучше, чем пить водку и валяться на земле»[225]225
  Вәли Ярулла. Әфьюн //Мирас. 2003. № 4. С. 57.


[Закрыть]. Все, чего человек не может достичь в реальной жизни: приумножать богатство, оставленное родителями, заниматься торговлей, вести семейную жизнь и т. д., все это оказывается возможным в мечтах и грезах, возникающих в процессе приема опиума.

В пьесе «Смелые девушки» (1939) Т. Гиззата (1895–1955) упоминаются шакирды, которые «справляли» Курбан-байрам курением опиума и дракой.

В одном из эпизодов повести «Черноликие» (1927) М. Гафури описывается употребление опиума татарским духовенством. Сельские муллы несправедливо обвинили главную героиню, молодую девушку Галиму в прелюбодеянии и подвергли публичному наказанию. Не пережив этого позора, она потеряла рассудок. Родители пригласили к лежащей без памяти дочери все то же окрестное духовенство, виновное в несчастье девушки, для «изгнания бесов».

М. Гафури использует форму субъектно-персонажного воспроизведения и интерпретации изображаемых событий – повествование ведется от имени брата Галимы Гали. Он фиксирует мельчайшие подробности происходящего, обращая внимание на то, что «заклинатели вошли в комнату, радостные, будто они совершили большое дело, и напоминали войско, воодушевленное победой над врагом». Во время омовения отец приказал Гали подать им кумган и сливать на руки воду. Повинуясь указаниям отца и дяди Фахри, Гали вынужден был находиться рядом с ними.

Рассказчик констатирует, что на свежем воздухе хальфы почувствовали облегчение. Гали остался по ту сторону тонкой, со множеством щелей стены, в то время как хальфы собрались в хлеву. Решив, что мальчик ушел, один из них проговорил:

– Ну-ка, Гали-агай, достань. Что-то голова разболелась.

Гали-хальфа вынул из кармана что-то завернутое в бумагу и, бережно держа обеими руками, протянул товарищам.

Несколько хальфа, развернув бумажку, схватили что-то кончиками пальцев и положили на ладонь другой руки. Затем, запрокинув головы и открыв рты, высыпали это под язык. Гали-хальфа тоже насыпал себе под язык этого порошка, аккуратно свернул бумажку и опустил ее в нагрудный карман. Губы всех были странно вздуты и выдавались вперед[226]226
  Режим доступа: http://mazhit-gafuri.ru/part/povesti/Chernolikie/ 24. К сожалению, имя переводчика на русский язык не указано.


[Закрыть].

Далее Гали обращает внимание на то, что через несколько минут хальфы пришли в хорошее расположение духа и даже внешне изменились. Нагим-хальфа заговорил первым о том, какая мягкая у Галимы рука: когда она хотела встать, он взял ее за локоть и почувствовал, что его рука тает в блаженстве. Габдулла-хальфа стал возбужденно рассказывать о том, как дотронулся до ее ноги под одеялом и почувствовал, какое у нее горячее тело. Третий, высокий юноша с нездоровой бледностью лица, стал восхищаться красотой девушки, неприятно кривя губы:

– Я не отводил взгляда от ее лица, ей-богу! Она ведь как райская гурия… Жаль, что она пропала, заболев… Я все боялся, что она закроет лицо. Хорошо, что тот старый шайтан стаскивал с нее одеяло…

Видимо, «старым шайтаном» он называл муллу.

– Вероятно, он и сам был не прочь поглазеть на нее, – сказал кто-то, чьего лица я не мог разглядеть.

Но другой возразил серьезно:

– Братец, у кого есть душа в теле, тот не может не любоваться ею».

Гали надеялся, что Габдрахман-хальфа – скромный человек, но и тот принял участие в этом разговоре: также стал восхищаться красотой его сестры, жалеть, что она погибла из-за неуча-мужика, сетовать на то, что «самое лучшее яблоко ест червь». Габдрахман-хальфа считает, что Галима должна была обратиться за помощью к ним как к людям, которые знают, как обойти шариат. Другой хальфа выразил готовность хоть сейчас жениться на ней. Вспомнив, как его рука коснулась ее груди, он стал охать и вздыхать.

Гали, слушая разговор и наблюдая за действиями этих людей, констатирует, что они долго стояли так, словно забыли, где находятся. Услышав слова отца, приглашающего их войти в дом, хальфы стали торопливо полоскать рты водой из кумгана и вытирать губы платком, чтобы не осталось запаха. Они опасались, что если хозяин дома почувствует что-то, то не будет больше их приглашать для чтения молитв не только к больным дочерям, но и к старухам.

Во время обеда эти люди вновь преобразились: они изменили выражение лица и превратились в святош и, казалось бы, совершенно забыли о недавнем своем разговоре. Теперь они говорили книжными словами, сочувственно покачивали головами, рассуждая о различных болезнях. Но ни отцу Галимы, ни дяде Фахри от этих слов не становилось легче. Мулла и хальфы, почувствовав это и стремясь угодить хозяевам дома, повели разговор о другом:

Обычно в таких случаях, когда мулла и хальфа имели дело с неверием «невежественных» людей, глухих даже к тому, что произошло на их глазах, они прибегали к воспоминаниям о давних временах[227]227
  Там же.


[Закрыть].

Образы представителей духовенства в этом эпизоде строятся на резком противоречии между внешним благоличием и порочной сущностью. Именно они, в восприятии рассказчика, являются главными виновниками трагической судьбы Галимы.

Художественная структура текста сочетает в себе лирическую и сатирическую тенденции. Лирическая тема определяется типом повествования: рассказчик – брат Галимы, испытывающий острые чувства сострадания и боли. Но бездушному обществу, погубившему сестру, он может противопоставить лишь свое презрение и веру в неотвратимость высшего суда – «Божьего суда» и суда истории.

Итак, анализ романа Я. Кадри «Нур Баба» в сопоставлении с произведениями турецких и татарских писателей, посвященными изображению представителей духовенства, позволяет сделать вывод о том, что писатели отходят от поисков духовного лидера в этой сфере. Религиозные деятели не свободны от грехов и слабостей, малодушия, жестокости, поэтому все чаще становятся объектом сатирического изображения. Критике подвергаются и религиозные учреждения и организации как не отвечающие предъявляемым им требованиям. Антиклерикальная тема, неразрывно связанная с конкретной общественно-исторической действительностью, способствовала развитию в литературе реалистических тенденций.

Вместе с тем роман «Нур Баба» при ярко выраженной бытовой и сатирической окраске, тесно связывающей его с прозой сатирико-бытового и нравоописательного направлений, представляет собой новое явление в литературе. Это произведение, которое вбирает и преломляет опыт различных жанров и литературных направлений. Сатирическое изображение нравственно-бытового уклада бекташийского текке соединяется с формой авантюрно-приключенческого и любовно-психологического романа. Характер Нур Баба сформирован обстоятельствами, в то же время – это активная натура, умеющая подчинить людей своей власти. Для основной сюжетной линии характерна социальная, культурно-историческая и психологическая выразительность, позволившая писателю создать обобщенную картину жизни современной ему суфийской организации.