Текст книги "Человек на минбаре. Образ мусульманского лидера в татарской и турецкой литературах (конец ХIХ – первая треть ХХ в.)"

Хафыз Эйюб умел использовать в своих целях человеческие слабости, соблазняя людей властью, карьерой, притягательной силой женщин. Если это не помогало, то использовал другое средство – деньги. Шахин-эфенди не мог брать деньги в долг, зная, что никогда не сможет его вернуть, это означало бы только одно – попасть в полную зависимость от мулл. Шахин получил воспитание в медресе, поэтому хорошо знал психологию софт и его нелегко было обмануть. Произошедшие события убедили Хафыза Эйюба в том, что Шахин достойный противник.

Писатель, изображая события или душевное состояние персонажей, стремится исчерпать его до конца, дойти до самой сути, не оставив на долю читателя никаких загадок или неясностей. Естественно, что при этом повествователь отождествляется с персонажем и как бы растворяется в нем: рассказ ведется с максимальной близостью к точке зрения героя.

Автор акцентирует внимание читателя на знании героем внутренней психологии «чалманосцев». Идеологическая доктрина писателя включает в себя следующие положения:

1) Отправлять как можно больше просветителей в Анатолию.

2) Старые медресе одурманивают молодые умы и являются вредными для общества учреждениями. Они не могут стать учебными заведениями современного типа, отвечающими потребностям времени.

3) Для того, чтобы неустанно сражаться против сторонников старого, нужно хорошо знать их изнутри.

4) Роль передовых, продвинутых учителей в прогрессе общества, решении социальных вопросов и утверждении нового в селе очень велика.

5) Чтобы изменить общество нужно просвещать весь народ.

6) Вредны для общества люди, которые искажают религиозное учение, их неверные мысли и решения могут повлиять на окружающих.

7) Права женщин должны быть защищены, и женщины должны стать достойными членами общества.

Судьба героя, составляющая основу романного начала, вступает в сложное взаимодействие с эпическими элементами широкой структуры национально-исторического бытия. Нивелирующая души людей власть общественных и религиозных организаций проникает в глубины народной жизни, соприкасается с основными свойствами психики. Социальные законы в изображении Н. Гюнтекина реализуются на фоне эпического течения бытия. Оно рождает героев, психология которых опирается на духовные, нравственные, эмоциональные – общенародные и общечеловеческие – начала и несет в себе идею культурных перемен, которые могут воплотиться благодаря объединению социальных сдвигов и народно-национальных традиций.

По мнению некоторых турецких специалистов, романы «Зеленая ночь» и «Убейте блудницу!» имеют ярко выраженную идеологическую направленность[230]230
  Özbolat, Abdullah. Bir Ulus Yaratmak: Erken Dönem Cumhuriyet Romanında Din Adamının Temsili // Turkish Studies – International Periodical For The Languages, Literature and History of Turkish or Turkic Volume 7/4, Fall 2012, p. 2473–2483, Ankara-Turkey. S. 2477.


[Закрыть]. Образ религиозного деятеля в этих романах подчеркнуто противопоставляется образу учителя и имеет исключительно отрицательную характеристику. Тем самым авторы транслируют принципы идеологии раннего республиканского периода, в соответствии с которой лидерство в обществе необходимо передать из рук религиозного духовенства в руки учительства. Вместо корыстных, невежественных клерикалов должны прийти самоотверженные, свободомыслящие молодые люди.

Итак, в основе идеологического романа лежит вполне определенная, хотя и не оригинальная концепция, которая обуславливает логику развития образа героя. Гюнтекин не декларирует прямо тезисы идеологии атеизма, поэтому в романе нет ожидаемой победы нового над старым. Нет идеализации главного героя: он сомневается, ошибается, умнее его порой выглядят его друзья: инженер Расим, полицейский Кенан и др., которые помогают ему советом. Жители городка Сарыова относятся к нему с недоверием. В романе отсутствует характерная для жанра тенденциозность – нет четкого выражения авторской позиции.

Турецкие исследователи отмечают явное сходство между романами «Зеленая ночь» Р.Н. Гюнтекина и «Истина» (1903) Эмиля Золя (1840–1902)[231]231
  Günday Rıfat. Emile Zola’nın Gerçek ve Reşat Nuri Güntekin’in Yeşil Gece Adlı Romanlarında Rahip/Hoca ve Öğretmen Tipleri //Pamukkale Üniversitesi Sosyal Bilimler Enstitüsü Dergisi, Sayı 18, 2014. S. 115–134.


[Закрыть]. В данном произведении из серии «Четыре Евангелия», опубликованном посмертно, Э. Золя видел разрешение социальных проблем во Франции в освобождении общества от непомерного влияния церкви. В романе глубокий и безжалостный конфликт разгорается между двумя разновидностями системы образования – религиозной и светской: католической школой святых Братьев и влиятельной общиной капуцинов, с одной стороны, и Нормальной школой – с другой: «Именно здесь, на поприще народного образования, где соперничали две школы и шла подлинная война, рано или поздно должна была произойти беспощадная, решительная схватка, потому что школы не могли ужиться бок о бок, одна из них неминуемо должна была пожрать другую», писал автор, убежденный, как и главный герой Марк, в том, что «Франция должна раз навсегда покончить с церковью, если не хочет, чтобы церковь покончила с ней»[232]232
  Золя Эмиль. Собрание сочинений. Т. 22. Истина. Перев.: Волков. О.В., Брук Е. М., 1966. Доступ в интернете: http://www.litmir. net/br/?b=209700&p=10


[Закрыть].

Действительно, сравнительный анализ устанавливает идейную и сюжетную близость романов «Зеленая ночь» и «Истина»: в обоих произведениях главными героями являются представители духовенства и учительства, религиозные деятели изображаются как источники зла и несправедливости, преступники и покровители преступников, а учителя ведут борьбу против них, защищая жертв их обмана. Как и Али Шахин, Марк принимает решение переехать в качестве народного учителя в самый «сложный участок борьбы» и борется против церкви, «против отравления народных масс ложью религии, исступленный апофеоз которой он наблюдал во время религиозной церемонии. Оба героя – идеалисты: «Он (Марк – А.С.) будет работать над раскрепощением униженных, он постарается сделать из них свободных граждан завтрашнего дня. Нынешний народ… надо было оздоровить в лице детей и детей этих детей, просветить его, понемногу подвести к истине, ибо только истина могла сделать его справедливым народом. То был самый высокий долг, самое неотложное доброе дело, от которого зависело спасение страны, ее сила и слава, а также осуществление ее освободительной и справедливой миссии в веках среди других народов»[233]233
  Там же.


[Закрыть]. Школьный учитель Марк, как и герой романа Гюнтекина, борется за справедливость и сталкивается с непроходимым невежеством, с темной, инертной массой, слепой и глухой, погруженной в животную спячку. «За Бонгарами ему чудилась вся деревня, прозябающая во мраке, еще далекая от пробуждения. Надо было просветить всю нацию, чтобы истина и справедливость могли открыться этим людям. Но какой потребуется исполинский труд, чтобы вывести ее из первобытного состояния, и сколько поколений сменят друг друга, прежде чем народ освободится от пут невежества! Пока что подавляющая часть общества пребывает в младенческом состоянии и не способна мыслить»[234]234
  Там же.


[Закрыть].

Марк всецело посвятил свою жизнь незаметному делу подготовки будущего и хотел служить примером другим. Если бы все так же выполняли свой долг, можно было бы надеяться, что через три-четыре поколения Франция станет освободительницей мира. Марк не ждал себе никакой награды, не помышлял о личном успехе, от души радуясь, что его усилия приносят плоды.

«Тут перед Марком встал образ врага, сеющего невежество и смерть, – образ Церкви. Именно церковь, прячась в тени, терпеливо, упорно трудилась, стремясь преградить пути и вновь завладеть сознанием ослепленного народа, который хотели у нее отнять. Церковь всегда понимала, как важно держать в своих руках обучение, иначе говоря, одурманивать и морочить народ, чтобы сохранять власть над душой и телом. Именно на арене народного образования церковь снова дала бой, проявляя чудеса ловкости и лицемерия; она объявила себя сторонницей республики и, пользуясь демократическими законами, держала в темнице догматов миллионы детей, которых эти самые законы должны были освободить. Она вводила в заблуждение юные умы, воспитывала будущих воинов жестокого и хищного бога, который царит над современным отвратительным обществом. Эту кампанию возглавил папа, искусный политик, он руководил обходным движением, стремясь изгнать революцию с ее родной французской земли и присвоить ее победы, – все это делалось якобы во имя свободы. И вот основатели республики, ее вчерашние апостолы, наивно поверили в свою победу при виде мнимого разоружения церкви, успокоились и даже стали приветливо ей улыбаться, доказывая свою терпимость; сообразуясь с духом времени, они провозгласили всеобщее согласие и умиротворение, объединение всех верований в одну общенациональную патриотическую религию. Поскольку республика восторжествовала, почему бы ей не принять под свою сень всех чад, даже мятежных, тех, которые всегда хотели ее задушить? Благодаря великодушию республиканцев церковь продолжала плести тайные интриги, изгнанные конгрегации возвращались одна за другой, неустанно, с неослабевающим рвением клерикалы захватывали все новые позиции, порабощая народ; коллежи иезуитов, доминиканцев и других просветительных орденов постепенно наводняли своими учениками и приверженцами администрацию, суд, армию, а школы различных братств и женских общин тем временем отнимали учащихся у начальных светских школ, где проводилось обязательное бесплатное обучение. И вдруг, пробудившись от сна, страна увидела себя вновь в руках церкви, захватившей для своих креатур самые крупные посты в государственном аппарате, увидела себя в оковах, а своих будущих граждан – молодое поколение, крестьян, рабочих и солдат – на выучке у монахов»[235]235
  Там же.


[Закрыть].

Вместе с тем Золя наряду с аморальными представителями духовенства (Отец Филибен, брат Фюльжанс, брат Горжиа, отец Теодоз и др.) создает образы положительных героев из религиозной среды, совестливых, живущих по принципам правды и справедливости. Таков, например, аббат Кандьё. Гюнтекин же не находит положительных героев среди «ходжей», поэтому религиозные служители предстают в романе интриганами, фанатиками, противниками прогресса. Им противопоставлены идеалисты-учителя, беззаветно преданные делу воспитания нового поколения.

Как известно, Э. Золя написал роман под от впечатлением от нашумевшего «дела Дрейфуса» (1896), где сам выступал как ярый борец с антисемитской кампанией. Мы поддерживаем мнение исследователей о том, что в процессе работы над своим романом Р.Н. Гюнтекин находился под влиянием идеологического романа классика французской литературы и разделял его позицию в трех главных вопросах: 1) духовенство управляет невежественной толпой как стадом и обогащается за ее счет; 2) духовенство не терпит людей, мыслящих иначе, свободолюбивых и стремящихся к обновлению общества, и беспощадно расправляется с ними, 3) эти религиозные служители не поняли истинное предназначение веры и используют ее в собственных интересах.

Турецкий литературовед Р. Гюлендам считает, что в турецком романе кемалистского периода в большинстве случаев человек религии (дин адамы), который стремится устроить свою жизнь по религиозным принципам, описан недостаточно реалистично. Особенно это заметно в «деревенской прозе», где главной темой является национально-освободительная война. Деревенские романы и те произведения, в которых говорится о периоде национально-освободительного движения, за некоторым исключением, направлены против религии, мусульманских ценностей, религиозного человека или представителя духовенства. Их обвинение и даже очернение постепенно принимает тотальный характер: персонажи, пострадавшие от несправедливости и обмана, являются простыми сельчанами, которые не уделяют достаточного внимания исламу, именно люди религии или истинно верующие приносят окружающим страдания и беды, являются причиной их разочарования в вере. Вместо изображения типического в индивидуальном, что является определяющим свойством реалистического художественного образа, эти писатели показывали типическое в отвлечении от индивидуального, создавая образы-схемы, имеющие в значительной степени условный характер. Причины этого, по мнению Р. Гюлендама, надо искать в идеологическом подходе писателей к проблеме[236]236
  Gülendam, Ramazan. Türk Romanında Dine ve Din Adamına Bakış// Hece. Türk Romanı Özel Sayısı, S. 65–67, Mayıs-Haziran-Temmuz, s. 303


[Закрыть], в стремлении показать целое через частичное.

На этом фоне выделяется роман Р.Н. Гюнтекина «Зеленая ночь», в котором проявилась установка на изображение героя, идущего путем личностного самосознания и осознания себя в мире, представление ряда типических лиц и создание картин, в фокусе которых оказались социальные, общественные и религиозные организации и коллективные персонажи. Герой и эпоха вписаны в единую картину мира. Воссоздаваемый в романе этап национальной истории, фазис общественного развития предстают как преломление некоего всемирно-исторического кризиса. Изнутри многомерной структуры романа вырастает символический подтекст, объединяющий разные сферы и начала бытия. Наряду с символизацией здесь действует и такая характерная для идеологического романа сила художественной интеграции, как ощутимость духовного присутствия автора, личностного авторского пафоса.

В республиканской Турции религиозность постепенно загонялась на периферию и стала ограничиваться личной бытовой сферой жизни человека. В рассказе турецкого писателя Бекира Сыткы Кунта (1905–1959) «В старую деревню новый имам» ярко отразилось изменение отношения к имаму в обществе и сужение его обязанностей. Представитель религии – имам – ассоциируется лишь… со смертью, с похоронным обрядом[237]237
  В Турции и сегодня распространено понятие «джаназачы имам», т. е. человек, который руководит погребальным намазом и прощальной процессией.


[Закрыть]:

Муртеза-эфенди, старый имам деревни, приказал долго жить!

Крестьяне на его похоронах поохали, поахали, некоторым даже взгрустнулось, и на глазах у них слезы блеснули: жалко ведь! Когда же возвращались с кладбища, вздохнули свободно, словно тяжкий груз свалился с плеч.

Никто не знал, сколько ему лет. Еще когда были живы отцы тех крестьян, которым теперь по 50–60 лет, Муртеза-эфенди уже был имамом деревни. Поэтому в каждом деле его слово было законом. Сказал, значит, сказал. Даже высокое начальство в городе – слава о нем дошла и туда – не перечило ему.

Главной заботой Муртеза-эфенди – даже не заботой, его работой, его единственным занятием, целью его жизни – было заставить крестьян молиться и соблюдать намаз. Мыслимое ли это дело! Крестьянам и без того было туго. И им, чтобы отвертеться, приходилось лгать: они, дескать, уже совершили намаз в поле, в саду, на винограднике, у ручья. Словом, старались обмануть имама. Но разве можно провести Муртеза-эфенди?! Трудно, но иногда удавалось. И тогда он ворчал: за молитву всей общиной бог, мол, воздаст сторицей…

Обходит он, бывало, деревню, распустив полы своего джуббэ (длинное верхнее платье – А.С.), и как только навстречу попадется кто-нибудь из крестьян, уклонившихся от намаза, он прищуривает один глаз, другой, полный гнева, устремляет на свою жертву и напускается на нее, как на кошку, пролившую молоко:

– Реджеб, сегодня я снова не видел тебя на намазе. Послушай, ты совсем забыл Аллаха. Завтра на том свете и в судный день, что ты скажешь, а? Что ответишь Мюнкюру и Некиру (ангелы смерти, допрашивающие души умерших – А.С.)…

…О господи, и надоел же этот имам… Да разве только это… всюду совал свой нос: вино в деревне делать не позволял, в брачные дела вмешивался, в дела зяката тоже – у кого было сорок коз, одну прямо из рук вырывал. (Зякат – одна сороковая часть имущества и доходов, поступающая по предписанию Корана на милостыню бедным – А.С.)

…И после его смерти крестьяне совсем не спешили избрать нового имама. Деревня некоторое время оставалось без него, но не долго. Когда «благородная мечеть» с деревянным минаретом оказалась без имама, без молящихся, в тиши и безмолвии, седобородые старцы заскучали и стали частенько поговаривать об этом. Ну, а если завтра – да продлится жизнь отцов деревни – умрет вдруг кто-нибудь из них, кто тогда обмоет покойника, завернет его в саван, прочитает над ним молитву?

Да, деревне нужен, нужен имам.

(Пер. И.В. Кормушина)

Заключение

Основной культурообразующей силой для татарской и турецкой литератур является ислам. Те особенности этих литератур, которые принято определять как «национальное своеобразие», «национальная самобытность», «национальные традиции», вытекают из мусульманского образа мира, исламского мировоззрения. С лежащими в основе ислама гуманистическими принципами – верой, сочувствием, человечностью, стремлением к добру, справедливости, чистоте, истине и т. д. – связаны устойчивые формы национальных культур, нравственно художественная топика, общая для татарских и турецких писателей. Влияние религии на литературу наиболее наглядно проявляется на уровне образной структуры произведений, прежде всего в изображении служителей культа.

Исследуя образ мусульманского деятеля в татарской и турецкой литературах, мы пришли к следующим выводам. Для писателей, представляющих эти национальные литературы, одинаково важны определенные свойства духовного лица: 1) его моральный облик, человеческие качества, 2) религиозные знания и следование принципам ислама в жизни, 3) политическая активность, стремление к реформированию общества.

Образ мусульманского лидера в татарской и турецкой литературах предстает в двух аспектах, связанных с двумя тенденциями историко-литературного процесса: утверждающей, отражающей идеальный образ мусульманского лидера в понимании татарских и османских писателей и поэтов рубежа веков, и критической, направленной на обличение существующих в то время негативных явлений в мусульманском обществе и некоторых представителей культа, отошедших от истинных принципов ислама. Первая тенденция восходит к архетипу совершенного человека, идеальной личности («камил инсан»). Вторая традиция вырастает на основе формирующихся в творческом методе писателей реалистических принципов и приемов художественного изображения.

Соответственно образ религиозного деятеля воплощается в произведениях двух типов: жанрах, выражающих максимальную степень положительной оценки, и жанрах отрицания или сатирических.

В элегиях (марсиях), посвященных Марджани, З. Расулеву и др., создается образ человека бескорыстного, искушенного в науках, познавшего глубины слова Божьего, стремящегося к просветительской деятельности и на практике претворяющего в жизнь идею служения народу, нации. Такой тип религиозного деятеля поэтизируется в литературе и становится нравственным идеалом эпохи. В поэтике высоких жанров обнаруживаются определенные константы: принцип идеализации героя, обращение к символической образности, высокий стиль и др. Для тематической композиции мадхии и марсии характерны такие устойчивые черты, как-то: повествование о герое-адресате и его деяниях, восхваление его добродетелей, эмоциональная взволнованность речи, сочетание драматизма и лиризма. В поисках яркой художественной формы поэты обращаются к традициям ораторского красноречия, используют поэтические фигуры, сложные риторические периоды, основанные на разных типах параллелизмов, и т. д.

Для критических произведений татарских и турецких поэтов и писателей (У. Имяни, З. Хади, Г. Тукая, Н. Думави, Ф. Туйкина, М. Гафури, Ф. Амирхана, Я.К. Бейатлы, Р. Халида, О. Сейфеддина, Р.Н. Гюнтекина, Я. Кадри Караосманоглу и др.), обличающих конкретные пороки представителей духовенства, характерен органичный сплав художественности и публицистичности. В персонажах раскрывается социально-политическая и психологическая сущность изображаемых типов. Из стремления авторов как можно полнее представить психологию, идеологию, социальную практику религиозных деятелей вытекает художественное своеобразие создаваемых портретов, собирательных характеристик, определений, сатирических оценок. Писатели разрабатывают богатые художественно-стилистические приемы сатирического изображения, своего рода «сатирический стиль». Широко используются приемы саморазоблачения персонажей, поэтика иносказания, жанры пародии и памфлета. При этом если в татарской литературе сатирический пафос преимущественно воплощается в жанрах лирики, то в турецкой – в малой и средней формах эпики.

В произведениях З. Хади, М. Гафури, Г. Исхаки, Г. Ибрагимова, Ф. Амирхана и др. социально-критическое начало сочетается с глубоким психологизмом. Сюжетное действие оказывается второстепенным, даже вторичным по отношению к внутренним переживаниям героев и их биографическим историям. Во внутренних монологах, психологических описаниях и характеристиках раскрываются сущность характера, факторы, повлиявшие на его формирование, прослеживается путь его развития. Главной движущей силой повествования является не динамика сюжета, а прямо выраженная аналитическая мысль автора, нередко принимающая субъективно-публицистическую форму. С подобной повествовательной техникой связано развертывание нравоописательной аналитической характеристики социальных типов. В то же время в таких произведениях, как «Жизнь ли это?» Г. Исхаки, «Угасший ад» Г. Ибрагимова, «Любовь Габдельбасыра» Ф. Амирхана и др., с описательно-аналитической статикой взаимодействует конфликтная сюжетная динамика. Объективные условия общественной жизни, социально-исторические факторы выступают как чуждая человеку и враждебная ему сила – с одной стороны, герои Г. Исхаки, Г. Ибрагимова, Ф. Амирхана предстают невольными жертвами своей среды – с другой. Развитие этого конфликта усложняет воссоздаваемую в произведениях картину мира, выводя читателя к неразрешимым противоречиям эпохи.

В произведениях турецких писателей Я. Кадри, Р.Н. Гюнтекина, Халиде Эдип («Нур Баба», «Зеленая ночь», «Убейте блудницу!») социально-аналитическое начало сочетается с авантюрным, широкий охват действительности – со стремлением к ее многоплановому освещению. Гротескные эпизоды соседствуют с картинами нравственно-бытового уклада жизни бекташийского текке («Нур Баба»), стамбульского медресе и провинциального города Сарыова («Зеленая ночь»), сатирические и бытовые сцены сменяются сентиментальными. Сюжеты отличаются повышенной событийностью. Характеры героев при всей их индивидуальной неповторимости обретают культурно-историческую и социально-психологическую типичность. Обычные средства сатирического письма поглощаются в поэтике романов приемами психологического изображения. В центре внимания Я. Кадри – нравственная деградация героя, представленная в разных стадиях и формах как неизбежное психологическое следствие воспитания и условий жизни в суфийском учреждении. Писателя интересуют прежде всего моральные последствия уродливых социальных отношений. Р.Н. Гюнтекин изображает идейно-нравственные искания человека, живущего сложной внутренней жизнью, обладающего подвижной, динамичной психикой. Для него важен процесс самосознания и самоопределения личности, протекающий по своим внутренним законам и обусловленный обстоятельствами социально-исторического и национального бытия. Различие индивидуально-творческой позиции и художественной манеры писателей лишь подчеркивает структурно-типологическое сходство двух романов: для них характерна прямая авторская активность: аналитическая, публицистическая, лирическая, которая нередко выходит за пределы созданного художественного мира, объективно-эпического изображения героев и событий и обретает по отношению к ним статус вненаходимости.

С данной темой непосредственно связана актуализация в татарской и турецкой литературах жанровой стратегии проповеди, восходящей к традиции насихатов и имеющей назидательную направленность. Риторические вопросы, восклицания, обращения совмещаются в них с лирическими признаниями, прямо выраженным личным отношением к событиям и ситуациям. Пороки, которые обличают в своих выступлениях М.Х. Айдаров, А. Ибрагимов (поэма Эрсоя «На кафедре мечети Сулеймания»), исказившие истинное призвание религиозного деятеля и его нравственно-психологический облик, а также художественные средства возрождения нравственности в обществе, уходят своими корнями в мир коранических и суфийских образов и мотивов. М.Х. Айдаров, А. Ибрагимов, М.А. Эрсой считают себя лично ответственными за все происходящее, писателями-гуманистами, духовными вождями нации.

Параметры национальной самобытности проявляются на разных уровнях художественной системы произведений татарских и турецких авторов: в способах построения сюжета и характеров, в организации речевой структуры текста, в принципах художественного обобщения, на уровне системы мотивировок, в концептуализации субъектной сферы, в методах и приемах психологического изображения. Анализ обширного корпуса текстов позволил определить конститутивные черты художественно-эстетического сознания, характерного для татарской и турецкой литератур рубежа ХIХ – ХХ вв.

Поиски в татарской литературе духовного авторитета и дальнейших путей развития общества были прерваны октябрьским переворотом 1917 года, после которого в стране религия была объявлена «опиумом для народа», культовые сооружения уничтожены или закрыты, священнослужители репрессированы. А национальным литературам был задан темп на «ускоренное развитие», где религиозным идеалам абсолютно не было места.

В 1920-х гг. как в республиканской Турции, так и в советской России наблюдалось увлечение идеями секулярной европейской модели соотношения религии и государства, которая восходит к Французской революции. Согласно этой модели, государство является светским, то есть нейтральным в отношении религии, члены гражданского общества вольны исповедовать любую религию. Однако данная модель лишь внешне казалась разумной, фактически она привела к тому, что любое проявление религиозности порицалось, а светским стало считаться не нейтральное, а антирелигиозное. Одной из форм антирелигиозной пропаганды являлась дискредитация авторитетных духовных лидеров.

Сегодня как никогда ощущается потребность в создании в литературе и кинематографе положительного образа мусульманина, мусульманского религиозного деятеля. В условиях, когда все средства массовой информации служат исламофобским целям, возникает необходимость защитить исламские принципы братства и гуманизма. Имамы должны стать проповедниками высокой морали и служить укреплению мира и согласия в обществе. Культурная эрозия в социуме напрямую не связана с исламом, поэтому несправедливо обвинять в происходящем религию и религиозных деятелей. Между тем и в Турции, и в России демонстрируются фильмы, издаются книги антимусульманской направленности.

Общество, в котором нет уважения к своему предводителю, духовному лидеру, распадается, как бусинки из четок. В европейских средствах массовой информации не принято выражать уничижительное отношение к пастырю, в то время как в мусульманском сообществе это явление – в порядке вещей.

Мы хотели бы завершить данное исследование одной турецкой притчей, которая демонстрирует несправедливое отношение мусульманского общества к своему лидеру – имаму. Она имеет актуальное звучание и сегодня.