Текст книги "База 211"

А за свихнутым этим Смитом и его собственный судовой врач увязался. Вот тебе и пьянчужка Эрнст. Его-то как раз Вернер имел полное право не отпускать. Обвинил бы в дезертирстве, а дальше в лазарет под замок и пусть сидит до самых фьордов Тромсе. Конечно, ничего такого он делать не стал. Если подумать, Линде не в казино просился кутить, а покидался на вернейшую из всех верных смерть. Да и как представишь себе – на краю света даже без врача, жуть берет, не дай-то бог. Ему в походе и Шарлота сгодится, за экипажем присмотреть не сложнее, чем в пробирках мочу месить. А только Эрнст ему напоследок сказал: желает на вольном воздухе, надоело ему в железной банке болтаться и спиться в ней к чертям. Но капитан-то знал, дело не в лодке, она Линде как дом родной, дело в англичанишке, привязался к нему Эрнст, как нитка к иголке. Вот же человек какой вредный, словно магнит: может, и враг, а люди к нему тянутся, хотя чуть что не так, в морду этот Смит очень даже запросто дать может. Великий Лео, однако, обоим остаться разрешил, и Смиту, и доктору. Поглумился, само собой, немного. Но и объяснил, раз уж ему поручено за пленного ответственность нести, пусть под его присмотром и пребывает, а доктор – вольному воля, заодно от алкоголизма вылечится.

Словом, увозил он с собой свою казарменную подругу, четверых строителей-ремонтников – их Бохман с легкой душой отпустил, ни к чему теперь, – да еще двух механиков базы и водителя-танкиста, вольнонаемных и ни за что не обязанных. Про себя, однако, подумал: крысы бестолковые. Бегут, а куда? Сгноят их на Восточном фронте, теперь, наверное, в рейхе каждый человек на счету. Прав, наверное, Тенсфельд, лучше уж красиво во льдах, в черное небо глядючи. Ему-то, Вернеру, что? Он потомственный служака, и море совсем другое дело, даже если сквозь стальные стены его не видишь совсем. Но оно-то, море, все равно рядом, открыл кингстоны – и с честью на дно. Красивей могилы все равно не сыскать.

Прощание скоро закончилось, экипаж его стоял тоскливый. Гиблое место, но человек и не к такому привыкает. А морские его волки к разным приключениям всегда готовы. Только база эта – отдельная история. Она сама по себе будто чудо, и быть на ней чудно. Чего здесь увидели, нигде и никогда больше увидеть им не придется, а внукам рассказать, если до тех времен доживут, так разве поверят? Сказка, страшная и красивая, несбыточная более в другом месте, для них заканчивалась. Начинался сложный боевой поход домой. Это обычно считается так, будто домой идти веселей, хотя зачастую и правда, но не всегда. Иногда возвращение – как потеря чего-то невероятно важного, что с собой не унесешь, но из сердца не выкинешь, и от этого больно. Хорошо еще, что редко так бывает. Почти и никогда.

Впереди были долгие маневры в пещере, ювелирная работа, помощник его Мельман уже заранее взмок от одних мыслей, что им предстоит. Теперь промер дна показал изменившийся после взрыва фарватер. Несколько глыб легли в неподходящем месте, обойти будет заковыристо, а в гроте и так не развернуться. Мельман хотел те глыбы раскромсать, саданув по ним легкой торпедой. Но вездесущий англичанин его обозвал последним дураком и запретил, а ведь права не имел. Нельзя ничего взрывать в пещере, пусть вспомнят, что однажды было да чем закончилось. Хотя Вернер бы и так не позволил. Вдруг откатной волной повредило бы лодку, и без того на живую нитку чиненную. Субмарина, бедная, ползла малым ходом, виляя, как ослепший краб. Слабый поворот в едва заметное касание, счастье, что рулевые его живы-здоровы, иначе совсем беда. Рулевые у него – еще поискать надо таких молодцов. Капитан им ничего сверх нужного сейчас не говорил, знал – нет хуже на свете, чем слово под руку. Но, как ни старались, что-то такое они задели. Заскрежетало неудобоваримо, однако разбираться было недосуг. Уже когда вышли в пролив, стало ясно, цапанули за скалы винтом. Не слишком большая беда, Вернер не счел нужным даже сообщать, помахал на прощание оставшимся на берегу поселенцам с мостика. Теперь всю дорогу, почитай, заносить будет, надо держать и корректировать курс, и легкий дифферент на бок выйдет, хорошо, если на целый, не латаный. Но главное, идет лодка, не тонет. Как-нибудь и дойдет.

На берегу залива, неподалеку от катерного сарая, собралась вся база 211. Точнее, то, что от нее осталось. Негусто, но и не пусто. Лео думал, выйдет куда хуже. И надеяться не смел. Не любили его здесь, никто, кроме его зверят. И сам он отчасти зверь, сродни им, разве что превращаться ни в кого не умеет. Да и за что его любить было, и не нужно, чтобы любили. Далеко на этом чувстве не уедешь. Но что-то удержало ведь? Пусть не он, Лео Ховен, но удержало? А сам, зачем сам-то остался? Еще и сейчас не поздно, лодка вот она, только-только выходит из залива, можно вернуть. И с ней вернуться всем. Если он прикажет, так и будет, пока он еще власть. Только никуда с базы он не поедет. Назло, а не поедет. Лучше уж сдохнуть. Что-то рушилось в нем, мало-помалу осыпались камни с великой башни его гордыни. И не в поражении нации и славы ее где-то на азиатской дикой земле было дело. Одну битву проиграем, другую выиграем. Встали после Версальского мира, поднимемся и теперь. Пока все же немцы в России, а не русские в Германии. От Волги, скажем, до Кенигсберга еще ого-го как далеко! Хотя и Кенигсберг эти темные славяне брали, и страшно сказать, однажды и Берлин. Только как же это? Сверхсекретное, сверхважное задание, специальный отдел «Аненэрбе» и рейхсфюрер – и вдруг забыли. Как же забыли, а золото, что похоронено в пещере? За золотом, наверное, придут обязательно, утешал сам себя Лео. Но уже знал, что не придут. Кому оно нужно теперь. Бред, в самом деле, о чем он вообще думал? Тайное убежище для фюрера и присных его. Уж если возьми и случись непоправимое, вся Европа встанет с ног на голову, про базу 211 забудут, как называется. Да и что Адольфу здесь делать? Альбатросов стрелять из-за ракетного частокола? Для фюрера без власти остаться – так легче жизни самой лишиться. Будет торговаться до последнего часа, а база эта – рядовая игрушка его неуемного величия. И он, Лео, тоже возгордился, и куда его честолюбие завело? Нет, не уедет он отсюда. Пусть все отныне пропадает в ледяном аду. Смысл его существования – стоять, на чем стоял, и так до конца, вера его никуда не ушла – в мистическое свое предназначение, в избранную миссию отважного Зигфрида, – и тем, кто остался, он тоже упасть не позволит, будут стоять рядом, пока не подохнут на посту. К тому же Сэм Керши, чертов лейтенант и коробочка с секретом, перед ним скиснуть совсем будет стыдно, невмоготу. Хорошо, что англичанин остался, это придаст Лео лишних сил, чтобы держаться до последнего, если сам не знаешь, зачем. Ужасно страшно, ничего страшнее нет, ни для какого человека, хуже смерти это, когда тебе говорят – жизнь твоя не имеет смысла. Значит, Лео этот смысл теперь придумает сам. И заставит всех поверить в него.

На базе, прямо в блоке у поварихи Гуди, собрал он общее совещание. Просторно теперь было за длинными столами, один так и совсем лишний, но ничего, дерево может сгодиться для хозяйственных нужд. Совещание – это только так назвал, чтобы глядели веселей. А на самом деле действовать Лео намеревался исключительно в приказном порядке. Именно сейчас как нельзя более необходимо ему утвердить неограниченное единоначалие, иначе беспримерно пропадут.

– Итак, – начал он свою речь, нарочно и сел не со всеми, а несколько в отдалении, чтобы каждый на него озирался и прислушивался в надежде не пропустить ни слова. – С сего дня на базе вводится строгий режим экономии. Электричество в бараках до поры отключить, ничего, перебьемся, пока светло. Всем, кроме охраны, переселиться во второй блок, он самый компактный, а значит, и протопить легче. Тесновато будет, но придется перетерпеть. Я занимаю лабораторию под свою канцелярию, Бруно переезжает туда же, радиомачту мы размонтируем и перенесем, с нами остается Лис для охраны арсенала. Фройляйн Паули и Марвитц – на складе, Волк по-прежнему на станции. Последнюю следует законсервировать, в блоках пусть механики установят самодельные печки, Медведь даст им за образец свою. Придется топить каждому автономно, Волк теперь главный на выдаче топлива. Керосин пойдет в пользу столовой, всем прочим – обходиться мазутом. Нормы – самые жесткие и только на внерабочее время. Исключение – для пищеблока, но там печь не ради забавы. Кстати, нормы питания сокращаются тоже. Ваша задача, Линде, не допустить цинги, а брюхо набивать для удовольствия больше не выйдет. Теперь о запасах спирта. Тоже придется сдать.

– Как же так, – запротестовал было Эрнст, – для медицинских нужд…

– Для медицинских нужд получать будете непосредственно у меня. Лазарет перебазируется в лабораторный блок, выделю вам угол, так и быть. И вообще – алкоголь отныне лишь по особым случаям или в виде поощрения. Тем, кто работает в неотапливаемых ангарах или в заливе. На мотосанях, однако, не слишком разъезжайте, лыжи и снегоступы – с этого дня главное средство передвижения. Если только с собой груз свыше десяти килограммов на человека, тогда…

– Нам со Смитом тоже необходимо отдельное место для проведения исследований, – напомнил о себе Вилли, как будто весь предыдущий инструктаж прошел мимо его ушей. – Кое-какую аппаратуру нужно собирать самим. Еще чертежную доску, что осталась от Ени, и свободный доступ на склад, мало ли что понадобится.

– Шиш тебе, а не свободный доступ. Ишь чего захотел! – возмутился Марвитц. – Кто в прошлый раз исподтишка стибрил новенький анероид? Много ты им намерял? Расколотил в первый же день, экспериментатор ты ногорукий!

– На склад – только с моего разрешения. А под помещение можете занимать в дневное время столовую… Фройляйн Паули, выделите им маленький стол в углу. И не смейте кормить сверх нормы! Как бы у вас не вымогали! – не удержался от колкости Ховен, но тем самым разрядил довольно мрачную атмосферу совещания.

– Мне необходимы некоторые материалы, в первую очередь паяльная лампа. Чтобы все время под рукой. Придется Бруно пойти на жертву, – Сэм не просил, а твердо обозначил требование. – Не возражайте, Ховен, – несколько фамильярно позволил он оборвать гауптштурмфюрера, когда тот собрался было заговорить. – Вам нужны мои таланты – вы их получите в полной мере. Могу гарантировать.

– Самое подходящее время сейчас именно для ваших талантов, – наисладчайшим голосом ответил Лео. Что же, раз меж ним и Керши возникла обычная перепалка, значит, жизнь и в самом деле возвращается в колею. – Но можете забавляться, чем хотите. Раз уж навязали вас на мою голову.

Сэм не ответил ничего, ему не хотелось в этот день браниться с Великим Лео. Какой бы ни был сволочью Ховен, но против своей воли Сэм не мог не восхититься его сегодняшним самообладанием. Ситуация не просто была экстраординарной, когда трудно удержать контроль и не пасть при этом духом. Положение их превратилось из временно тяжелого в смертельно опасное на неопределенный срок, и Великий Лео выбрал самый гиблый из всех вариантов единолично, а за ним пошли и остальные. Сэм не мог иначе, как быть честным до самоедства, и сознавал, что, не прими Лео решение остаться на базе, он, лейтенант Керши, уже отбыл бы на лодке в цивилизованный мир. И никакие загадки мироздания его бы на базе не удержали. Даже вместе с непоседливым Бохманом и лучшим другом Герхардом. Но остался Ховен, остался и он. Отчего-то при этом нацисте с кошмарным бредом в голове ему было спокойно. Чтобы ни случилось, не ему решать, а этому несгибаемому подонку, который, однако, взял на себя ответственность за всех, и даже не намерен ее делить. Плевать, из каких соображений. Пускай тешит свое властолюбие – или он просто идиот. Но вот смог же и взял, а Сэм Керши ни за что бы на такое не решился. Злая или добрая, за Великим Лео была подлинная сила, именно она позволяла сейчас Сэму и далее исследовать силу другую, природную или искусственную, но вообще не имеющую никакого понятия о человеческом добре и зле.

После совещания каждый разошелся по своим делам. А было их великое количество. Многим предстоял переезд, оба механика отправились в срочном порядке переносить радиорубку Геделе, доктор Линде, кряхтя на каждом шагу, как старый дед, побрел мерить спирт в больничных склянках, не без надежды напоследок перехватить внутрь хоть чуток горячительного счастья.

Несколько часов спустя Марвитц, Волк и Лис собрались в бывшей канцелярии с надписью на двери «Аненэрбе, 1935», мебель отсюда еще не вынесли. Они ждали в полной тишине гауптштурмфюрера. Великий Лео задерживался, нужно было прекратить склоку во втором блоке, кому и с кем рядом ставить койки. Но это даже хорошо, что людей занимают такие мелочи. Хуже, если бы переселение прошло равнодушно при общей неживой удрученности. Скоро, однако, шеф их явился в сильно раздраженном состоянии.

– Привередничают много. Медведь, выдай, кому нужно, спальные мешки. Бохман не желает жить с механиками, хочет спать у печи в прихожей. Надоел хуже консервов с тушенкой. Две комнатушки всего, и то не могут поделить!

– Герр Ховен, – начал Волк, ибо знал, хитрющий: как бы ни был зол Лео, ему никогда не ответит грубостью. – У нас плохие новости. Если изволите, расскажу.

– Изволю, мой мальчик. Хуже, по-моему, и так некуда, – Ховен расстегнул куртку, хотя в помещении канцелярии уже не топили и было там холодно. – Что у вас стряслось?

– Медведь теперь точно уверен. Да и я тоже, и Лис. Мы немного сомневались, как это может быть. Но сегодня Медведь решил проверить, и нашел следы. Точнее, след. Сразу за холмом, где топливные цистерны. Прямая, небольшая площадка. Ничего особенного. Но она пахнет. И пахнет не человеком.

– Что ты хочешь сказать, малыш? – Лео поднял на своего любимца тяжелый и такой ожидающий взгляд, будто от ответа зависел порядок Вселенной.

– Кроме нас здесь есть еще и другие, такие же, как мы. Вопрос, кто они и откуда? Зачем высматривают? Чего хотят? – вопросами на вопрос ответил Волк. А Герхард и Лис, согласные с ним, часто закивали головами.

Великий Лео вдруг рассмеялся мелким заливистым смехом, как умел лишь один он. Если бы с ними сейчас сидел Сэм, то определенно сказал бы: ничего в жизни не слыхивал противнее. Но приближенных Ховена смех этот привел в неописуемое изумление. Волк было подумал, что названый его отец от перенапряжения свихнулся.

– И это ваша плохая новость?! Да я лучшего в жизни своей не слышал! – гауптштурмфюрер выглядел таким довольным собой и своей судьбой, что с него свободно можно было писать картину давней германской мечты: бравый орел Третьего рейха водружает знамя над лондонским Биг Беном. – Кто и откуда? Уж точно их послали не наши друзья! Зачем? Догадайтесь сами! Предстоит сражение, да какое! И полем битвы станет база 211! Еще кто-то вздумал списать нас со счетов! Болваны! А вот враги иначе думают!.. Это, скорее всего, русские. Только они одни способны на подобную авантюру. И только у них могут найти должное уважение особи, подобные вам троим.

Он объяснил коротко, что делать дальше, как лучше оповестить о новости скудные остатки населения базы, а сам не слушал себя, витал в облаках.

Еще минуту назад он заставлял себя быть тем человеком, каким желал видеть себя на деле. И стоило это гауптштурмфюреру величайших трудов. Изображать последний оплот Великой Германии при полной бессмысленности всей затеи. Он мог бы признаться себе, что свалял дурака, оставшись на базе и позволив остаться другим, но не сделал этого. Иначе впереди его и доверившихся ему людей ждало бы полное и тихое умирание. Нельзя долго жить без цели, даже если цель эта примитивна, и уж тем более без цели нельзя выживать в условиях, которым не позавидует и бродячая собака. Прежде чем заставить кого-то поверить в смысл и необходимость их поистине стоической миссии в Антарктике, Лео должен был найти эти смысл и необходимость для себя. Но не получалось. Ладно, Бохман и упрямец Керши, у них имеется конкретный интерес и оправдание, и то вопрос, надолго ли? Твердолобая интеллигенция самого материалистического пошиба, тьфу! Такие всегда начинают ныть первыми и первыми же сдаются. Нет над ними Бога и потому нет представителя его власти на земле, хотя бы и того же фюрера. А значит, нет у них веры. Вот у него, у Лео, вера непременно должна быть. Только во что теперь верить? В собственное предназначение? Но это мистика души, она настолько индивидуальна, что не может распространяться даже на его дорогих найденышей, даже на Волка, а тот почти сын. Как же передать ее чужим людям, и на что им этот дар? Делать вид, будто отлично видит он впереди ту самую конечную пристань, ради которой терпят они лишения и будут терпеть еще худшие? До поры до времени это можно, но очень скоро пустоту не удастся скрыть. У Лео, в сегодняшний день отплытия лодки капитана Хартенштейна на «тот свет», было пресквернейшее настроение. Редко кому выпадало переживать подобное, а кому и приходилось, с благостью не вспомнит. Лишь если случалось однажды идти на безнадежное дело, где на каждом шагу предательская нерешительность борется с «надо» и «должно», да вот беда, в последних ты совсем не уверен, но и не идти не можешь. Будто лучше было бы вернуться назад, в Берлин, забытым всеми неудачником, умоляющим под дверями чужих кабинетов, чтобы о нем вспомнили и, снисходительно посмеявшись, сунули затыкать чужие дыры? Ну уж нет! Только и на горделивой строптивости долго не продержишься. Он, Лео, всего-то спасается в холодных льдах от жгучей обиды, разве же не понимает? Да еще навесил на себя обузу, без коей вполне можно обойтись. Нет, тут враки, тут уж дудки! Чем ноша тяжелее, тем сподручней выйдет ее нести. Он до поры покомандует! Ибо пока у войска, даже у жалких остатков его, жив командир, оно еще не сдалось и ничего не проиграло.

И тут драгоценный ему выпал подарок. К хорошему охотнику, как говорят, и вальдшнеп летит. Сама судьба, не иначе. Вот она, цель, и какая! Да что там цель?

Смысл, смысл жизни его и его найденышей опять появился. Это оправдание не одного лишь существования базы – всего их существования вообще. Настолько воин ценен сам, насколько ценит его противник! Это ли не аксиома всех аксиом?! Если за тридевять земель послан некто выследить и уничтожить, то разве не в подтверждение твоей миссии? Пусть не уничтожить, пусть разведка или что иное, не важно. Придуманная опасность ничуть не хуже настоящей. Теперь весь оставшийся сброд на базе во-о где у него! В обоих кулаках сразу. А главное-то он и позабыл. Стало быть, и с той самой вражьей стороны есть такие же найденыши, как у него. Кто-то другой мыслит с ним одинаково, еще бы узнать кто? В том, что пришлые оборотни посланы русскими, Лео ни на миг не усомнился. Только держава, наученная поклоняться мертвому фараону, способна узреть и допустить до себя подобные существа. И не в цирк, а к самому сердцу своего назначения. Атеисты, скажут. Да какие они атеисты, живой цезарь и верховный жрец Сталин атеист? Это религия высшего разбора, колесница Джаггернаута ни в какое сравнение не идет, сколько жертв требует! Поклонение двуликому Янусу и храм войны, где двери всегда настежь. Они себя еще покажут, их вожди еще станут возноситься на небо! Прямо в объятия кровавого Юпитера.

Помыслив возникший незвано образ, Лео вдруг спросил себя самого и от неожиданности даже не знал в сей миг, что думать и как ответить: а так ли уж стоило Великой Германии воевать с русскими? Бессмертный рейх на западе, извечная сатрапия на востоке. И мир стал бы прекрасен.

Но не сложилось, а жаль. Зато доказательство истинности пути было ему явлено. И за этот подарок amor fati был гауптштурмфюрер Ховен своей судьбе благодарен.

3

Ты значишь то, что ты на самом деле.

Надень парик с мильонами кудрей,

Стань на ходули, но в душе своей

Ты будешь все таким, каков ты в самом деле.[12]12
  И. В. Гете, «Фауст», в переводе Н. Холодковского.


[Закрыть]

– Я одного не могу понять. Как это вы раньше не задумались? – произнес вслух Сэм и тем вывел Бохмана из глубокого молчания. Они оба сидели в столовой, занятые каждый своим делом.

– О чем мы не задумывались? – ответил Вилли, скорее машинально, чем действительно вникал в смысл слов, произносимых его соседом.

– О том, как это получается? Что в заливе, тем более в самой пещере, почти идеально чистая вода? Помнишь, я у тебя спрашивал, а ты мне сказал: зимой была та же самая картина.

– Точно. Ни пещера, ни залив, по крайней мере, от восточной стороны до горловины выхода не замерзали. Ни в этом году, ни в прошлом. А раньше меня еще самого не было, – Вилли поднял голову, посмотрел задумчиво в потолок. – Может, теплое подводное течение. Кто его знает, что там, в ледяной толще. Вулкан скрытый случился или гейзер?

– Какой вулкан, какой гейзер? Чему я всегда поражаюсь, так это отчего человек с твоим складом ума обожает поспешные выводы. Самолеты ты тоже на подобный манер строил? Тогда прости-прощай ваши люфтваффе! – отмахнулся от дурацкой версии Сэм. – Ты пойми, температура держится исключительно в воде. При этом общего ее повышения не происходит даже в пещере. Там ледяной настенный покров в руку толщиной, если не больше. А в самом заливе? Огромная масса льдов нависает, что твой козырек, но хотя бы одинединственный захудалый айсберг откололся? Даже сползания нет. Будто намертво пришпилено. Послушай, как вообще это место нашли? Ты пойми, это очень важно, так что не темни с государственными тайнами.

– Да не тайна вовсе. Еще давно, когда только создали «Наследие предков», лет восемь назад, стали отправлять экспедиции куда ни попадя. И до Антарктики добрались. Ну чтобы и за Германией здесь были территории. Так сказать, поставить ногу на всякий случай, – Вилли начал повествование сильно издалека, впрочем, это было разумно. – Тоже «Швабия» и с ней два самолета «Пассат» и, кажется, «Борей», если я не путаю. А уже после адмирал Дениц послал своих подводников. Они и нашли это место. Вроде бы доложили потом – «настоящий земной рай». Хотя, что тут было от рая, до сих пор не пойму. Но другого такого здесь точно нет. Как нарочно придумано. И пещера, и подход к ней идеальный, а поверху ледяной монолит, совершенно неподвижный. Ты тоже хорош, сколько раз внутрь грота плавал? Уже дважды? А внимания не обратил! – торжествующе заключил Бохман.

– В каком смысле? – насторожился Сэм, досадуя, что упустил нечто важное, это с ним случалось редко, внимательность к мелочам он всегда старательно взращивал в себе.

– А в таком, весьма и весьма интересном. Правда, я тоже не сразу заметил. Наш старый Ени первым углядел. Уж очень циклопические размеры, да и лед искажает картину. Однако бригадефюрер, покойник, дай ему бог счастья на том свете, он специальные замеры делал. – И Вилли замер в предвкушении того, что сейчас собирался поведать своему компаньону. – У этой пещеры входное отверстие – правильный полукруг. То есть сами своды в гроте вполне естественно корявые, но вот врата, образно говоря, – будто арка, вычерченная циркулем. То ли действительно в рай, то ли в мышеловку. Конечно, наледь и скала осыпалась кое-где, по мелочи. А так, говорю тебе, идеальное сечение.

– Глупости. Обломки Ноева ковчега на Арарате. Борода Моисея. Явление архангела Гавриила на Дублинской ярмарке. Или вы ошиблись, или это восьмое чудо света рукотворного происхождения! – Сэм в запальчивости стукнул ладонью по столу. Из кухни тут же встревоженно выглянула Гуди: ну, как задумали опять драться. – Ничего, ничего, детка. Я просто так, в пылу спора, – успокоил ее Сэм.

– А наши оборотни – не чудо света? – ухмыляясь, спросил его Бохман.

– Они – дети природы. Точнее, ее аномального отклонения. Никто из всех троих не только не может разумно объяснить, что с ними происходит, но даже просто воспроизвести себе подобного! – несколько повысив голос, возразил Сэм. – А когда, к примеру, ты строишь летательный аппарат, то уж точно знаешь, куда и зачем какая гайка. И в твоих силах возможно создать сколько угодно клише с одного прототипа. Этим и отличаются явления естественные от искусственных.

– То есть кто-то явился сюда с резаком гигантских размеров, выпилил окошко в пустой скале, заранее зная, что найдет там удобный грот, и сгинул восвояси? С таким же успехом это может быть любезной тебе природной аномалией, хотя бы и магнитной, – Вилли с энтузиазмом вовлекся в спор, отнюдь не бесплодный.

– А вот и нет. Природе ни к чему правильные формы. Нечего ей с ними делать. В наших, человеческих масштабах, разумеется. Лишняя точность на данном нам уровне ничего не прибавит и ничего не убавит ни от ее законов, ни от ее величия. Но еще меньше, чем пустоту, природа не терпит бесполезные усилия. Зачем увеличивать энтропию. Ей и так сойдет.

– Ну, не знаю. Может, до нас еще кто-нибудь сюда плавал. Слышал, вчера на собрании Волк речь говорил – русские оборотни здесь объявились. Недаром Великий Лео ввел чрезвычайный режим.

– Чрезвычайный режим одному Лео на руку. Хотя, может, и в самом деле, – тут Сэм припомнил, как совсем недавно, в последние дни метели, престранно повел себя Герхард и как велел ему не ходить по базе без сопровождения. И тот подслушанный невольно разговор. И общее беспокойство среди оборотней. И что Лис не расстается теперь с кривым длинным ножом. И что Медведь взял с собой на склад два «шмайссера» с полными обоймами. А ведь до сих пор охрана Лео полагалась единственно на собственную нечеловеческую крепость. – Однако предполагаемых русских здесь всего двое, если Медведя не подвело чутье, что исключено.

– Может, были до них. Может, много раньше. Кто знает, какая зараза есть у этих большевиков? Взять хотя бы их Северный морской путь? Там же человеку вообще делать нечего, а они, знай, плавают себе, как ваши леди в прогулочных лодках по Серпентайну.

– Теоретически, конечно, возможно. Но это какая-то «гигантомахия». Я понимаю еще: их пятилетки, сталелитейные заводы на голом месте, Циолковский и мелиорация пустынь. В этом есть хоть определенный смысл. Отсталая аграрная держава, а хочется в первые ряды промышленного диктата. Только зачем же здесь? Какая в этом слава, если нет пользы? Кому это нужно? Даже если русские непредсказуемы, как темная лошадка в день скачек в Аскоте. Но не безумны же они, в самом деле?

– Я думаю, ответы мы найдем в тоннеле, – тихо, но очень настойчиво произнес Бохман.

– Опять ты за свое! Говорю тебе, мы туда не полезем. До тех пор, пока я не соберу Разведчика, – недовольно нахмурив редкие темные брови, отрезал Сэм.

– И когда это будет? Химичишь что-то у Медведя на складе, а мне ни словечка, – Вилли явно припомнил старую обиду, готов был теперь дуться долго и обстоятельно.

– Погоди. Может, сегодня расскажу. Вернее, покажу. Если выйдет, завтра испытаем в пещере. Но сами в тоннель ни ногой. Такое мое условие. А словами кидаться ни к чему. Пока сам не увидишь, ни за что не поверишь. Я знаю.

– Почему же? Неужто это большая глупость, борода Моисея? – Бохман нарочно подковырнул приятеля. – Я же давно извинился за ту драку.

– Да не в ней дело. Только лучше я все же покажу, – уперся Сэм. – А про драку я давно забыл. Считай, ее и не было. Ты вообще-то славный парень, когда вспоминаешь, зачем тебе голова на плечах, и начинаешь ею пользоваться.

В тот же самый вечер, не откладывая дела в долгий ящик, Сэм по личной инициативе явился в канцелярию к гауптштурмфюреру. Испрашивать у Лео позволения на эксперимент. То есть попросту на поход в «заколдованную пещеру», как уже обозвали тоннель досужие языки на их базе. Не больно-то Сэм и нуждался в верховном одобрении Ховена, но вот в сопровождении до места – очень даже. А ведь никто из троих охранников, хотя бы и Медведь, несмотря на самую тесную дружбу, расположения базы покинуть не мог без специального на то приказания гауптштурмфюрера. У Сэма же хватало ума не бродить в окрестностях в качестве заманчивой жертвы. Где-то как-то, но собственной жизнью он дорожил и бессмысленно разменивать ее не собирался. Ну и что, подумаешь, пленный союзник. Станут русские пришельцы разбирать, кто есть кто, как же! Шарахнет снайпер или выпрыгнет из ледников оборотень, и что он, спрашивается, безоружный, будет делать? Разве нырять в сугроб.

Великий Лео уже давно переехал и в смысле экономии отопления делил теперь большую часть лаборатории с Эрнстом и радистом Геделе. Впрочем, не так сильно они и мешали друг дружке. Пространство для видимости разделили ширмами, для клистирных дел доктора выделили самый крайний угол. Бруно засел посередине – настоящей работы у него давно уж не было, дремал у аппарата, ловил случайные голоса. Ушедшая лодка признаков жизни не подавала, да о связи и не условились, к чему бы? По сути, делом или видимостью оного занимался один Ховен, запирал и отпирал свой сейф, вызывал на «секретный» инструктаж охрану, тогда Бруно и Эрнсту приходилось перекуривать за дверями или брести в столовый блок. Иногда писались и распоряжения по базе, необязательно дисциплинарного содержания. Но даже Сэм понимал, что-то зреет подспудно, и очень хорошо, что Великий Лео, чем бы он ни занимался, все время не дремлет и блюдет их безопасность.

По ночам, к счастью, еще очень коротким, базу непременно патрулировали либо Волк, либо Марвитц, кто-то из них обязательно нес дневную службу и при различных работах. Лис неотлучно присутствовала в канцелярии и в располагавшемся там же арсенале – бетонированной, изолированной клетке с отдельным подогревом. На ночь, когда Бруно и Эрнст брели в жилой барак, она перебиралась к своему хозяину, иногда спала в ногах, но чаще ходила кругами снаружи, словно тать, в зверином обличье, и поутру всегда можно было прочесть на снегу отпечатки мощных кошачьих лап. Волк и Герхард, те, напротив, никогда не оборачивались на дежурстве, у них была иная задача. Да и как подашь сигнал, хотя бы из ракетницы, если вместо пальцев у тебя, к примеру, медвежьи когти, а перевоплотиться для нападения всегда можно успеть – секундное это дело.

Сейчас Лис сидела на крыше бывшего пятого лабораторного блока, нынешней штабной канцелярии, что-то такое делала с креплениями антенн. Ладила подпорку из алюминиевого уголка, натягивала тонкий стальной тросик. Сэм хотел было дать ей совет – накачать так и не понадобившийся никому метеозонд гелием, у Герхарда есть на складе один баллон, привязать к нему проволоку, пускай в хорошую погоду парит – лучшей приемной антенны и не придумать. Но промолчал, Лис отчего-то не слишком его жаловала и никогда не заговаривала первой, если и отвечала, то бормотала невнятно сквозь зубы. А Сэм тут же в голове и любопытную конструкцию сообразил – как втягивать зонд обратно без усилий и повреждений в экстренном порядке, ежели вдруг налетит ветер. Впрочем, все это были маловажные пустяки.