Текст книги "База 211"

– Нет ли каких пожеланий? – неожиданно спросил его гауптштурмфюрер. Вовсе не вежливо-официально, а с привычной ядовитой подковыркой. – За это время должны возникнуть. Как вам живется совместно с Линде? Не спились еще?

– Никак нет, – огрызнулся Сэм, – жалоб не имею, похмельного синдрома тоже.

– А я вас не о жалобах спрашиваю, лишь о пожеланиях. Жалобщиков у меня и без вас хватает, – Ховен кивком головы указал на толстую канцелярскую папку. – Чернила только изводят, будто я содержу писчебумажный склад.

В этот миг Сэм невольно ощутил вынужденное неудобство, будто нарочно напрашивался в осведомители, когда никто и не думал предлагать. Вечно гауптштурмфюрер вывернет все наизнанку, добудет постыдный смысл из самых простых слов, на это он мастер.

– Пожеланий тоже нет. В смысле, выполнимых в данных обстоятельствах, – сухо ответил Сэм и демонстративно посмотрел в потолок.

Гауптштурмфюрер посмотрел вслед за ним, ничего не увидел и вопросительно перевел взгляд на Сэма, явно издеваясь: какие же узоры там написаны?

– К питанию претензий нет? Впрочем, кормят вас наравне со всеми, а разносолов предложить не могу. Одеждой вы обеспечены? Ну, мало ли, вдруг подштанников не хватает. В этом случае не стесняйтесь, обращайтесь прямо к Марвитцу, вы с ним вроде приятели. Из книг хочу порекомендовать «Майн кампф», имею аж четырнадцать экземпляров. Не желаете? Напрасно. Братьев Манн или Шпенглера наверняка вы и без того читали, а с идейной литературой противника когда еще выпадет шанс ознакомиться? – продолжал глумиться Ховен.

– Обойдусь и без этой чести. К тому же не считаю нужным тратить время на чтение заведомой макулатуры, – еще суше процедил Сэм. Он уже тихо бесился.

– Ну да. Дел у вас по горло, – коварно заметил ему гауптштурмфюрер.

И тут, уж без дураков, наступил Сэму на больную мозолину. Две недели без малого Сэм слонялся по базе, как приблудный монах на съезде атеистов. Вокруг него все население поселка, не говоря уже о казармах подводников, жило по часам. Все работали, суетились, куда-то спешили, даже Бруно важно восседал в своей радиорубке. И даже Эрнст ровно в девять исчезал в организованном им со знанием дела медпункте, оделяя страждущих касторкой и аспирином, вскрывая нарывы, латая порезы, однажды бесстрашно вырвал зуб мудрости у старшего механика базы Ганса Тенсфельда, за что и получил в подарок жестяной абажур с резными краями. Один только Сэм шатался от барака к бараку от вынужденного безделья, всем мешал, видел это, но все равно валяться на кровати выходило еще хуже. Он облазил окрестности базы, однажды чуть не заблудился, за что от Герхарда достался ему болезненный подзатыльник, ничего интересного не нашел, снег и лед, хотел было прогуляться на берег и поглядеть на пингвинов, да гордость не позволила. Вспомнил, как Ховен предрекал, что выйдет из Сэма пингвиний царь, и не пошел. А тут еще, будто назло, гауптштурмфюрер полез грязными руками в душу.

Кто его знает, почему так случилось, но сегодня, день спустя после неприятного разговора, Сэм вдруг обнаружил себя на кухне, во владениях малютки Гуди. Совсем не за ухаживаниями, упаси бог! А ладящим испорченную замысловатую пароварку и напевающим от удовольствия. Агрегат он починил, даже врезал второй клапан, усовершенствовал, так сказать, выслушал от Гуди застенчивую благодарность и получил дополнительную порцию консервированной ветчины, от спирта он принципиально отказался. Впервые за все время заключения на базе Сэм испытал необыкновенное ощущение от еды, потому что ел честно заработанное, а не как нахлебник на чужом пайке. И тогда-то Сэму в голову пришла здравая мысль, что нужно искать себе дело, если он не хочет сойти с ума. Конечно, он не собирается работать на державу, находящуюся в состоянии войны с его страной. Но он же не модели танков возьмется проектировать. Мало ли какие сыщутся хозяйственные хлопоты! В одном этот эсэсовский выкормыш прав – просто так хлеб есть грешно. Любой человек должен добывать его в поте лица своего. Может, Ховена действительно бесит вид здорового обалдуя, не инвалида (подумаешь, проделали в нем пару дырок, так ведь оклемался давно), скитающегося без цели и разлагающего своим бесхозным обликом его строго дисциплинированных поселенцев.

– Завтра же пойду к Тенсфельду, пусть найдет мне работу, – сказал вдруг Сэм, и сказал неожиданно вслух.

– К Тенсфельду? Зачем? У него три механика и водитель, и занять их нечем. Сдает парней в аренду то строителям, то мне – дорогу ровнять да склады прибирать для учета. Иди лучше к Бохману. Он вроде тебя, образованный. Сейчас ему Волк помогает, только он недоучка, Вилли его однажды даже выставил в шею, ругал недоделанным теоретиком и кричал, что руки у Волка растут оттуда, откуда у нормальных людей ноги. Чего-то Волк ему не там покрутил, оно и сломайся, а новое взять негде. Так ты бы поглядел и, может, исправил?

– Интересно, Бохман чем занят? – больше для виду спросил Сэм (все равно, что бы кому ни чинить, лишь бы найти себе дело). К тому же не закрывающийся разговорный кран по имени Вилли ему был симпатичен.

– А я знаю?.. Все, мизер! – Герхард с силой бросил оставшиеся карты на табурет. – Давай, Эрнст, пошевеливайся, твоя теперь сдача. Ух, часики вы мои! – Марвитц с азартом потер руки.

– Как же, фиговый лист тебе с маслом! – начал Эрнст выбрасывать карты одну за другой. – Сейчас я с тобой рассчитаюсь. Не в часах счастье. А вот ежели я не отдам? Конечно, карточный долг – долг чести. А вот возьму и не отдам? И что ты мне, орясина такая, сделаешь? Морду набьешь? – хохмил Линде, но и с досадой, что Медведю так везет.

– Я тебя съем, – вдруг как-то равнодушно просто ответил Марвитц.

– Съешь? В переносном смысле? – на миг опешил от такой простоты Линде.

– В самом прямом, – сказал Герхард, и от слов его обоим приятелям стало не по себе. – Но не за часы, конечно. Однако имейте в виду.

Что нужно иметь в виду, ни Линде, ни Сэм спросить так и не успели. Потому что в этот момент сквозь приоткрытые для проветривания наружные двери до них донесся истошный вопль, а за ним, сразу и следом, еще один.

– Ах, ты черт! – Марвитц мигом взвился с места. – Ну-ка, ребята, бегом за мной! Кажется, у нас заварушка. Пара лишних кулаков не помешает!

Похватав наскоро теплую одежду, а Линде успел и походную аптечку, все трое выбежали вон, в блекло-темную, плохо освещенную единственным прожектором пустоту.

6

Они дрались не только в две руки,

Но головой, и грудью, и ногами,

Друг друга норовя изгрызть в клочки.[6]6
  Данте Алигьери, «Божественная комедия», в переводе М.Л. Лозинского.


[Закрыть]

Внутри барака было темно. Пятый блок, специальная медицинская лаборатория, владения пышногрудой Шарлотты. Здесь тоже жили. Хотя во множественном числе звучит неправильно. Помещалась там одна только Лис, на правах охраны. И явно не микстурные склянки она сторожила. Впрочем, Сэм уже успел отметить: каждый из телохранителей Ховена имел отдельный от других поселенцев постой. За Марвитцем закреплен был продовольственно-вещевой ангар, самая важная складская база, без которой выжить немыслимо. Волк опекал топливные резервуары и электростанцию на отшибе поселка (это на случай пожара, мало ли что), а за Лис, видимо, как за единственной особой женского пола, оставалась эта самая лаборатория. Пусть объект и огромного научного значения, но без ее колбочек, реторт и центрифуг существовать все же было возможно. Лис имела там комнатку с небольшим окошком, угловой закуток два на три метра плюс поднадзорные помещения, довольно просторные и светлые. Никогда пятый блок особенно не запирался и в отличие от склада Марвитца даже не имел навесного замка, одну только хлипкую защелку с расшатанными креплениями. Вообще-то для обитателей базы само присутствие кого-то из троих охранников на вверенных их попечению территориях было почище пугала для ворон на гороховом поле, и близко не подходили, а уж в ночное или сумеречное время здесь вообще никто не шастал. Но вот ночное время скоро станет понятием почти условным – полярное лето, ничего не поделаешь, уже и сейчас солнце заходит едва на пару часов. Наверное, злоумышленники и выбрали этот промежуток для нападения. Только что им могло здесь понадобиться? Сэм не успел ответить на заданный самому себе вопрос – из дальнего конца коридора прозвучал усиленный эхом знакомый голос:

– Капитан, да включите же фонарь, чего вы копаетесь?.. Стойте рядом, не вздумайте входить! – Грозные выкрики следовали один за другим, видимо, Ховену сейчас было не до обычных шуточек.

Сэм и Линде побежали, ориентируясь на звук, Марвитц давно оказался впереди, словно знал, не только где, но и что именно произошло. А спустя секунду на узких стенах вспыхнули два желтых полукружия, как от пары карманных фонарей, наверное, Медведь уже подоспел с помощью. Из распахнутой двери главной лаборатории доносились вкрадчивый шепот, будто успокаивали ребенка, и чье-то жесткое порывистое дыхание, перекрывавшее остальные звуки, как если бы где-то сопел раненый крупный хищник. Доктор и Сэм поспешили к дверям.

– Арсенал в полном порядке, все оружие на местах! – раздался сзади них похожий на военный рапорт окрик, и, оглянувшись, они увидели Волка, не слишком торопливо шагавшего к ним с противоположного конца коридора.

«Ага, где-то здесь оружейный склад. Вот почему охрана, – сообразил про себя Сэм, – надо же, доверить такое дело девчонке, вот и нажили неприятности». И тут он через плечо капитана, загородившего проем, заглянул наконец в лабораторию. Вслед за ним вытянул шею Эрнст.

Много позже, уже анализируя свои тогдашние впечатления, Сэм припоминал, что в тот первый миг не ощутил ни шока, ни какого-то особенного страха, одно лишь голое изумление, даже сочувствие. Последующее осознание целой картины увиденного пришло к нему потом.

В главном рабочем владении доктора Эйгрубер царил настоящий кавардак, словно после норманнского нашествия. Перевернутые стеллажи, битое острое стекло, вонь, то ли скипидарная, то ли аммиачная, будто жгли какую-то едкую гадость, а сквозь нее – легкий запах полуразложившейся органики, как от недочищенного сортира или запревших удобрений. Мерзость, в общем. Вот запах-то и отвлек Сэма, заставив гадливо сморщить нос. Фонарный яркий отблеск тем временем бегал по полу и по стенам – это в руке капитана, а гауптштурмфюрер Ховен светил ровно в одно место. И там, в желтом тусклом круге, как в цирковом прожекторе, жалась в комок абсолютно голая Лис, рядом стоял Герхард, пытался закутать ее в свою знаменитую огромную шубу. Лис фыркала на него, кажется, даже шипела, смотрела дико и злобно, как свежепойманная пантера на укротителя.

– Тихо, тихо, – уговаривал ее Марвитц, но совсем не так, как если б обращался к обиженной и напуганной девушке. Нет, именно как со зверем, которого желают загнать в ловушку. – Оп-па! Порядок, герр Ховен, сейчас она успокоится! – Марвитцу наконец удалось накинуть на голову Лис плотный мех, будто на клетку с возбужденным попугаем.

– Чертовщина, чертовщина какая-то! – повторял тем временем капитан, и фонарь все сильнее дрожал в его руке. – Черт знает что, да-да! – твердил он совсем уж растерянно.

Сэм тоже успел разглядеть. Вокруг на полу, да и на стенах тоже, на обломках и останках лабораторного оборудования – повсюду была кровь, отрывистыми каплями и темными размазанными полосами. И если бы только кровь. Три безжизненных тела, истерзанных, словно их рвали клещами или когтями, особенно лица, так что не понять, кто есть кто. Лишь полосатые тельняшки, лохмотьями прикрывавшие эти тела, позволяли предположить – то были парни из флотских бараков, мертвые «волки Деница».

Ховен, удовлетворившись, по-видимому, действиями своего Медведя, вдруг обернулся назад, опустил фонарь.

– Вы-то к чему здесь? – рявкнул он на Сэма, который конечно же попался ему на глаза.

– Я с ним, – вызывающе ответил Сэм и показал пальцем на Марвитца, его мысли летели наперегонки, заплетаясь, спотыкаясь и сталкиваясь от всего увиденного. – Мы услышали крики. Герхард сказал – надо бежать, и мы побежали… Чтобы помочь, – уже твердо и уверенно добавил он.

– Что? Помочь? Во-он отсюда! – впервые при нем гауптштурмфюрер вышел из себя. Но все же заорал не очень громко, тревожно при этом оглянувшись на спрятанную под шубой Лис.

Сэм вдруг с очевидностью понял: секунда промедления – и непременно он схлопочет по морде карманным фонарем. Ховен и не думал с ним шутить… Сэм с разумной опаской попятился назад в коридор.

– А вы? Вы чего стали, как призрак моей прабабушки? – рявкнул гауптштурмфюрер на безобидного Линде.

– Я врач. Здесь, как мне кажется, раненые, – несколько перепугавшись, стал оправдываться Эрнст. – У меня с собой комплект первой помощи. Я могу перевязку…

Договорить ему не дали. Робкое бормотание доктора было прервано самым настоящим гомерическим, загробным хохотом. Гауптштурмфюрер уже не сдерживал себя, хотя и непонятно было, что такого смешного он услышал от Линде.

– Идиот! Марш отсюда! Вместе с вашей аптекарской торбой! Чертов клоун! – Ховен развернул доктора вполоборота за шиворот и отвесил бедняге ощутимого тумака по шее. – Волк, ко мне! Хартенштейн, немедленно закройте дверь!

Сэм и доктор, как оплеванные, вышли вон, бормоча ругательства. Линде нес на руках свою сумку, будто младенца грудного возраста, и то и дело поглаживал ее черные кожаные бока, словно просил у аптечки прощения за оскорбления гауптштурмфюрера. Над базой уже вставало солнце. Такая невыразимая, неописуемая словесно красотища, каждый раз, когда Сэм это видел, особенно на гладком фоне чистого неба! Владения снежной королевы и замороженные чертоги античных гигантов, бело-сине-изумрудно-пурпурные, и свет ежеминутно, ежесекундно крутит свой калейдоскоп, превращая весь мир в радугу. А потом сливается в один белый цвет, на который невозможно смотреть, и ты, утирая слезящиеся глаза, вдруг понимаешь, что значит выражение «ослепительно прекрасно».

Сэм отвлекся и на этот раз, восход затмевал не только небеса и земли, но и все его посторонние мысли, остановился и Линде, опустил свою сумку. Холод и резковатый прибрежный ветер, но это все равно. Они стояли и смотрели, только немного позже, уже насладившись зрелищем, уразумели, что на базе стоит потрясающая тишина.

Зловещая, тяжелая и созданная нарочно… Если они выскочили на крики, если прибежали Ховен и даже капитан, наверное, вопли из лаборатории слышали все. Но ни толпы, ни суеты, ни хлопанья дверей, ни шороха, ни шепота. Ну ладно, в казармах. Знают, что виноваты, и притаились. А как же вся остальная туземная часть базы? Им безразлично, или они не в курсе, что произошло, или страх перед гауптштурмфюрером, или его строжайший приказ? Нет, здесь и кругом было другое.

Мертвое поле ужаса, когда боишься пошевелиться. Так страшатся только непонятного, как если бы в ночном лесу, полном отзвуков ведьминских шабашей. Когда запоздавший крестьянин пробирается по узенькой просеке, а справа и слева корявые ветви пытаются дотянуться и задушить, угрожая и напоминая – Лесной Царь вышел на охоту. Когда смертному только и остается: не смотреть и не дышать и быстрее проехать мимо.

– Ты что-нибудь понимаешь? – поневоле тихо спросил Сэм у доктора.

– Нет, дружище, этим похвастать не могу. Но мне страшно, – Линде поежился, но, может, от колючего ветра.

– А вот это уже лишнее. Знаешь, страх перед непонятным всегда мешает разобраться и сделать ясной ситуацию. Ясной – значит, объяснимой. Ты помнишь, что видел? – еще тише спросил Сэм, заслонившись ладонью, будто меж ним и доктором был секрет.

– Лучше бы не видел. А я ведь много чего повидал, пока носился по миру в нашей старой доброй консервной банке. Как горят заживо на танкерах, когда торпеда бьет в бок, как захлебываются в мазуте, даже как человеческое тело разносит на мелкие кусочки очередь из тяжелого «эрликона» в турели английского корвета. Я только единственное никак не могу уразуметь. Почему эти парни мертвы? Маленькая, слабая девушка – и трое наших викингов. Здоровенные молодцы, одного я даже узнал по татуировке на руке – змея, обвивающая меч. Так это был Ганс. Наш торпедный штабс-ефрейтор. Ганс Шустер из Киля. Первый заводила на берегу, всегда не дурак был подраться. А уж силен! Снарядные ящики в одиночку таскал на горбу. Как же так?

Бедный Эрнст, его от волнения прошиб словесный понос, и он ничего не мог поделать, лишь жалобно смотрел на Сэма и все говорил. Какой этот Ганс был здоровяк, и что одолеть его могла одна нечистая сила.

– Хватит, док. Кажется, на нас смотрят, – Сэм, скосив глаза, как бы указал в сторону барака, где помещалась часть экипажа лодки, а в пристройке – отдельный флотский камбуз. – Пошли от греха. Нечего нам привлекать внимание, – Сэм подхватил сумку с лекарствами. – Пошли, пошли… Тишина-то какая вокруг лютая. А это всегда не к добру.

Когда в комнате не осталось посторонних, гауптштурмфюрер Ховен отобрал у капитана фонарик, выключил лишний свет, огляделся.

– Медведь, как она? Может говорить? – спросил он у Марвитца.

– Да пора бы уже. Лис, ты как там? – Медведь тронул легонько тело девушки, полностью скрытое под шубой. Из-под жесткого меха донеслись вполне человеческие всхлипы.

– Вот и хорошо, – почти отеческим тоном произнес Ховен и подошел вплотную, перешагнув небрежно лежавшее на его пути безжизненное и неопознанное пока тело. – Ты меня слышишь, девочка?

Под шубой завозились, и скоро показалось мокрое и шмыгающее носом плоское личико с раскосыми глазенками:

– Да, Лео. Я слышу. Ты не станешь селдиться? Лугать свою Лис? – Она совершенно не произносила букву «р», и от того речь ее звучала по-детски забавно.

Этот контраст окончательно доконал капитана, и Вернер, не желая того сам, заголосил, как деревенская Гретхен, увидавшая в подполе крысу:

– Кто мне объяснит, что я видел? А я видел! Пусть несколько мгновений! Но видел! Там было… Там! Там! – Он тыкал пальцем в сторону, где в мехах ежилась Лис, производил руками непонятные движения, призванные обозначать некие формы, которые он словами воспроизвести не мог.

Волк топтался рядом неуклюже с ноги на ногу, смущенно кряхтел. Лео смотрел на капитана исподлобья, светил себе на сапоги, будто раздумывал, какое принять решение. Один только Марвитц, через явное раздражение и даже со злостью, выплюнул короткими фразами в Вернера:

– Видел? И молчи. Подумаешь! Козел вонючий. Или иди к мамочке!

– Вы успокойтесь, – это Волк бережно тронул Хартенштейна за плечо. – На самом деле все вовсе не так ужасно, как вы сейчас думаете. И мы ничем вам не грозим, поверьте. Просто ваши парни собирались обидеть Лис. Иначе она никогда… Никогда не стала бы защищаться ТАКИМ способом.

– Я сошел с ума… Я сошел с ума, а вы мне подыгрываете? Ведь так? – Вернер отер рукавом вспотевший внезапно лоб. Ему, однако, никто не ответил. Даже гауптштурмфюрер Ховен. Тот вообще пока не обратился к капитану ни с единым словом. Тогда Вернер спросил его сам: – Это и есть ваш пресловутый отдел зооисто-рии? Меморандум 1938 года?

– Да, капитан. Если вам от этого легче, – Ховен нарушил молчание, хмыкнул и зачем-то направил фонарь в окно. – Ого, уже светает!

– И на базе все знают? – упавшим голосом настойчиво продолжал спрашивать Вернер.

– Знают все. Но не каждого просвещают по этому поводу. Предполагалось, что ваше пребывание окажется весьма временным, потому я лично не счел нужным вас посвящать. Впрочем, вашей команде лучше и сейчас не знать всего. Из тактических соображений. Поэтому возьмите себя в руки и старайтесь держать язык на привязи.

– Эти медальоны. На шее у Гуди и у остальных, на куртках и свитерах. Только у вас четверых их нет, – не то спросил, не то утвердительно сказал Хартенштейн.

– А, вы наблюдательны! Древняя руна «вольфснагель», так называемый «волчий крюк». Предрассудок, конечно. Но если нашим гражданским олухам от этого легче, пусть таскают на себе. Пользы от нее, само собой, ноль. Впрочем, вы не желаете? Для успокоения души, так сказать.

– Нет, увольте. Я более верую в крестное знамение. Хотя и догадываюсь, что вряд ли оно сможет оградить, – набычившись, чеканно отрезал Хартенштейн. В голове его была полная неразбериха, но должность и честь обязывали достойно держаться в любых гадостных ситуациях.

– Попали, как говорится, в яблочко! Святая вода вам тоже не заступница, как и Божья Матерь. И про серебряные пули забудьте, а если имеете избыток сего металла, лучше пустите его на украшения какой-нибудь портовой милашке, – Ховен опять был в своем амплуа и скалил зубы в насмешке. – Единственное, что пойдет вам впрок, – это хорошее поведение. Хорошее – значит, правильное.

– А вы? Вы тоже?.. – Вернер не договорил предложение до конца, но гауптштурмфюрер и так понял его.

– Я – нет. Я всего лишь пастырь стада. А для охраны овец всегда нужны пастушьи псы. Смотрите на это дело с моей точки зрения. Вам же выйдет проще. Но сейчас следует разобраться. Погибли ваши люди, и уж поверьте, они были в этом виновны сами.

После жестоких своих слов Лео отвернулся от ополоумевшего и онемевшего в полной беспомощности капитана и быстро с краткой точностью допросил Лис.

Дело и в действительности оказалось паскудным донельзя. Даже если излагать его с нейтральной полосы и без предвзятости.

На базе, никуда не денешься, ощущался явный недостаток женского пола. И в данных обстоятельствах, в смысле прибытия дополнительного мужского военного контингента, лучше бы его не имелось совсем. До этой поры ситуация пребывала в относительном спокойствии. Кое-кого, постарше рангом и посимпатичнее, привечала в своей аккуратной светелке доктор Эйгрубер, пока окончательно не остановила выбор на Вилли Бохмане, но в честном соперничестве остальным было не так обидно. Гуди, слишком молодая и пугливая, находилась под негласным сердечным попечительством Марвитца, да и обижать единственного повара на базе не считалось разумным. К тому же помещалась она в комнате по соседству с Шарлотой Эйгрубер, а уж там шутки вышли бы боком. Лис вообще ходила в фигурах неприкосновенных, и в силу особенного статуса своего существования, и оттого, что ни для кого не являлось секретом – она наложница самого Великого Лео. Так что, где тяжелым кнутовищем, а где мятным пряником, обстановка сохраняла видимое равновесие. Пока прибытие полусотни бестрепетных бойцов подводного фронта не качнуло его в сторону. Результаты и вынужден был теперь наблюдать капитан Хартенштейн на окровавленных обломках лаборатории доктора Эйгрубер.

Суть произошедшего выглядела предельно житейской и обыкновенной. Привычные к строгой морской дисциплине в походе и к почти полной вседозволенности на берегу, «волки Деница» на базе откровенно заскучали. Трагический случай с беднягой Францем положил всему начало. Конкретного дела не предвиделось, будущее лежало в неопределенной плоскости, даже сам капитан не брался объяснить, до каких пор им прозябать на забытой богом полярной стоянке. А вскоре база показала зубы, уничтожив взрывом поганой пехотной мины лучшего акустика 2-й флотилии. И личный состав начал вовсю чудить. Сначала предприняли на авось лихую попытку бомбануть продовольственный склад. Но там суровый Марвитц, настоящий тупой медведь и жадюга, накостылял до самого пасхального разговения. Только запах спирта издалека и учуяли, зато уразумели, что с Медведем лучше не связываться. Однако ребята, особенно удалой штабс-ефрейтор Шустер, затаили обиду. Да еще, будто назло, под носом три бабы, как нарочно ладные и из себя ничего, и не подступиться! Для богатой телом Шарлоты простой ефрейтор, конечно, рылом не вышел, туда сам капитан таскается без видимого успеха. К поварихе лучше и не ходить, встречу с тяжелой рукой Медведя оба механика до сих пор поминают в компаниях во всех животрепещущих подробностях. К тому же заманивать красавиц выходило решительно нечем. Обычным способом при помощи кармана, набитого рейхсмарками, добиться внимания не было возможности, потому где же их тратить, а главное, на что? Не имелось на базе и кофейни с шантаном, и самого плюгавого портового бара, разве кое у кого губная гармошка, а свой патефон Бруно Геделе оберегал в рубке как зеницу ока.

И тогда созрел лиходейский план. Об этом уже позже поведали Вернеру в экипаже те, кто хотел, но все же не решился. Эта разумная опасливость и спасла им жизни. А бедная троица влипла, куда и не думала. Ничего-то ребята не поняли толком, да и общались с местными маловато, старший помощник держал их на привязи в казармах, даже кормились отдельно. Потому о том, кто, как и к кому на базе имеет отношение, в отдельных бараках подводных охотников до конца не знали и не особенно задумывались. В качестве лакомой наживки штабс-ефрейтора Шустера привлекла китаяночка, как они называли промеж себя Лис, живущая в одиночестве и на отшибе, легкая ночная потеха. Приходилось в свое время иметь дело и с китаяночками, и с японочками, и с индонезийскими красотками, и каждая славилась кротким нравом и покладистостью. Если говорить по чести, азиатская девчушка – это же не ясноглазая и белокурая тевтонка, гордость новой расы господ, а нечто экзотическое, получеловек-полузверушка. И Шустер, не зная брода, подбил двоих приятелей на авантюрный поход. Пусть малышка немного диковата, не беда, как говорится, труден только первый шаг. Не захочет по-хорошему, значит, придется ей столкнуться с бравой силой и решительностью морских волков. Правда, обер-матрос Кунке захватил для очистки совести бог весть как завалявшийся в его запасах флакон дешевого дамского фиалкового одеколона. В виде утешительного презента. О том, что щупленькая китаяночка сможет оказать серьезное сопротивление, никто из троих парней даже не задумался. А и задумался бы, так рассмеялся, как от веселого анекдота.

Открыть дверь не составило труда, штабс-ефрейтор Шустер только и сделал, что дернул посильней. Но застать китаяночку врасплох не удалось. Лис моментально услышала посторонний шум и вышла в соседний лабораторный отсек, как ей и полагалось действовать по регламенту. Там она стала ждать. Молча и угрюмо. По запаху она уже распознала, что пришли из казарм, оставалось выяснить зачем. Но объяснить ей никто не удосужился, девушку просто стали рвать на части, оскорблять словом и действием, ударом сбили с ног, гоготали и издевались. И тогда Лис обратилась в свое звериное состояние. Насильники попытались было разбежаться кто куда, но у них не вышло. Ведь Лео знает, у нее плохо получается порой контролировать свое поведение. А Лис была крайне рассержена и обозлена. Грубые, отвратительные животные, Лис их ничуточки не жаль. Даже если Лео захочет ее наказать.

Но Лео не захотел, капитан Хартенштейн тоже. Он вообще не знал, что сказать. С одной стороны, парни получили по заслугам, подобного обращения с женщинами, черные они там или желтые, Вернер никогда не одобрял. Девушка отстаивала свою честь и отстояла всем на зависть. Но вот девушка ли? Он видел что видел, и это-то видение отказывался принимать за факт. Кажется, гауптштурмфюрер понял его беспомощность, потому что сказал:

– Никому и ничего не надо сообщать. Мои люди и так догадаются. Для ваших будет лучшей иная версия. За злостную попытку саботажа дисциплинарного режима все трое расстреляны мной на месте. Медведь сейчас зашьет тела в мешки, чтобы скрыть следы, а вы для наглядности похороните их в присутствии всего экипажа. Дабы не случилось бунта, приказываю оповестить ваш личный состав о том, что вы, капитан, полностью одобряете мои действия и что наша местная обстановка отныне равнозначна боевой.

– Будут шуметь, – неизвестно зачем и ни к кому не адресуясь, провозгласил с грустью Хартенштейн. – Но бойни я не допущу. Мой авторитет все еще очень велик.

– Если вы рассуждаете сами с собой – это превосходно, – гауптштурмфюрер скривил губы, – но лично мне нет до этого дела. Ваш экипаж – ваши проблемы. Моя обязанность предупредить. Если потребуются чрезвычайные меры, я не колеблясь ими воспользуюсь. Мы здесь слишком далеко от всего и от всех, чтобы позволить себе чистоплюйство… Не возражать, капитан! Извольте лучше исполнять ваши прямые обязанности. В том, что случилось, прежде всего ваша персональная вина, и худо будет, если вы этого не понимаете!

Вернер опять не нашел, что сказать, чтобы уделать этого подлого гауптштурмфюрера Ховена. А ведь великий визирь абсолютно прав, побери его преисподняя! Это он, Вернер, распустил команду, ведут себя, будто на пикнике, одна видимость порядка, а так – чистейший санаторий, за минувшие три недели хари нажрали на свежем воздухе, только держись.

– Завтра же погоню всю свору расчищать новый плац, красить казарму, если у вас найдется чем. Они у меня бушлатами метель станут ловить и в штабеля складывать, кто больше! – Вернер раскричался скорее от обиды на себя, чем в действительности хотел повысить голос. – Лопаты в руки и рыть шанцы! А строптивых на портомойню, пусть перестирывают дерьмо со всей базы! Утоплю в нужнике! Сам клистирными трубками передушу поганцев!

– Расчищать нам сейчас особенно нечего, тем более ваш дурацкий плац, – примиряющим тоном заметил Ховен, с обычным своим сладко-едким сарказмом. – В нужниках ваш план тоже потерпит поражение – там скорее ледорубом надо поработать, а вот утопить – это, знаете, вряд ли. Пока не придет «Швабия», красок и иных подсобных материалов я вам пообещать не могу, а метель ловите на здоровье. Впрочем, через день-два я займу весь наличный состав полезным трудом. Мы начинаем прокладку новой шахты, так что ваши дюжие молодцы придутся кстати.

Сэм дулся на Марвитца после случая в лаборатории целых два дня. Еще друг называется, хотя, может, Сэму это только так показалось. Может, Герхард видит их отношения иначе. Но все равно, пусть не друг, они теперь не чужие, а как-никак приятели. Линде посоветовал махнуть рукой на ветер, все эсэсовцы одним миром мазаны, одно и умеют, что тайны разводить да щеки дуть на пустом месте. Однако Сэм так не считал и про Герхарда ничего такого не думал. Во-первых, никакой он не эсэсовец, об этом Марвитц сам сказал еще в начале их знакомства. А во-вторых, его политические взгляды загадочны и туманны. Вроде бы Герхард и дорожил идеями Третьего рейха, поди попробуй при нем оскорби Великую Германию, фюрера и «знамя крови»! А уж Лео Ховена почитал за мать родную. С другой же стороны, от всяческих разговоров про чистоту арийской расы и национальное превосходство отплевывался, говорил: умники напридумывали, но это пройдет со временем, потому что дурость, и куда угодно далеко так можно зайти. Объяснения подобному феномену сознания Сэм найти не мог, тем более что, судя по всему, Герхард был человеком малообразованным, выводы всегда предпочитал простые и сложностей не любил. Хотя сам был ой-ой как непрост! И хитрости ему не занимать в обычном проявлении этого человеческого качества. Вот и сейчас, как только Сэм к нему ни подступал с расспросами о том, что тогда произошло в пятом лабораторном блоке. А он молчок. Знай себе усмехается, твердит одно и то же: погоди, мол, сам узнаешь со временем.