Текст книги "База 211"

– Ага, пусть в фигуру. В смысле в цилиндрическую. То есть собрать предметы по девять дюймов. – Вилли заплутал в словах и беспомощно сдался: – Как ты сказал, так и давай.

Сэм улыбнулся, поднес указательный палец к губам, символически требуя тишины, и спустил Разведчика на деревянный настил ангара. Щелкнул тумблером. Разведчик зашевелился, вытягивая и расправляя тонкие стальные ножки, слаженные на подшипниковых шарнирах из трубчатых обломков старой антенны. Он как бы сразу зажил собственной жизнью, пока еще бессмысленной на вид, но это только казалось со стороны. Сэм достал пульт управления – солидного размера эбонитовую коробку – футляр от запасного передатчика, в окошечке тут же забегала стрелка, отсчитывая частоту в герцах. Немного повозился с настройкой, потом положил указательный палец на рычаг, отдаленно напоминавший телеграфный ключ.

– Что же, приступаем к заданию. Но учти, по ходу испытания Разведчик будет советоваться с командиром, то бишь со мной, о наилучшем варианте, и уточнять параметры. Он может, конечно, и полностью самостоятельно функционировать в пространстве. Зато для демонстрационной наглядности так будет лучше.

– Ты что же? Собираешься с ЭТИМ общаться? – недоверчиво указал Вилли в сторону одиноко копошившегося у его ног Разведчика.

– Не то чтобы. Но в некотором смысле безусловно, – торжествующе ответил Сэм, почувствовав: наконец он приобрел если не благодарную, то, по крайней мере, любопытствующую аудиторию. – Итак, вперед!

И тут началось. Вилли только успевал разевать рот, пытаясь было задать хоть какой вопрос, но происходящее в ангаре всякий раз отвлекало на себя его внимание. В иной момент паукообразный Разведчик замирал на месте, и после этого Сэм тут же начинал отщелкивать ключом невидимые радиосигналы. Потом конструкция опять устремлялась вперед к банкам со свиной тушенкой, выдергивала из штабеля очередной цилиндр, не всегда верхний и непонятно по какому принципу отбора, и скоро-скоро тащила жестянки на свободный квадрат пола. Медведь у печки зачарованно почесывал бородищу, приговаривая «ай-яй-яй, эх, умница!», в то же время глаз не спускал с продуктов, кабы чего не пропало, не слишком, видно, доверяя аккуратности чудо-паука. А вскоре перед зрителями предстало весьма странное сооружение. Ни на что не похожее, объемное произведение, изящно-кособокое в одних частях и строго правильное в других.

– И что это будет такое? – спросил наконец Вилли без тени скептического зубоскальства, когда многоярусная постройка была завершена и стало можно высказаться.

– Это твой любимый тессеракт в его трехмерной проекции. Сюрприз, любуйся! – с добродушным торжеством объявил Сэм.

– Похоже на то. Очень похоже. – Вилли обошел шаткую фигуру по кругу, опасливо стараясь держаться от Разведчика как можно дальше. Конструктор уже уразумел– паук вовсе не игрушка, а нечто странное и, вероятно, даже страшное, чему нет названия. – Я одного не понимаю. Как ты передавал команды, мне более или менее ясно, но как ЭТО сообщало тебе о затруднениях?

– У него тоже внутри передатчик. Радиоволны Разведчик продуцирует и направленно распространяет согласно воспринимающему полю моего мозга. Он вычисляет тип и длину волны, а также интенсивность моего восприятия. Честно говоря, не знаю до конца и сам, но кристаллический мозг обладает этой способностью, которую я сперва адаптировал и теперь использую. Ведь все мы применяем на практике законы гравитации, хотя понятия не имеем о ее подлинной, структурной природе… В моей голове при получении сигнала возникает образная, абстрактная картинка, то есть Разведчик предпочтительно общается на основе геометрического метода.

– А он может?.. Ты пойми правильно, я вовсе не паникер, но все же. Разведчик может предпринимать… э-э-э, самостоятельные действия, в перспективе опасные для человека? – Вилли замялся, не зная, как еще более тактично преподнести свои опасения.

– Единственно по приказу другого человека. Пойми, Разведчик – всего лишь сложная машина, по сути же – обычная лопата, только с очень длинной ручкой. Ею можно выкопать котлован под уютный домик, а можно братскую могилу для невинно убиенных. Все зависит от того, кто держится в данный момент за черенок. У самого же Разведчика нет самосознания, а значит, нет и желаний, требующих поступка. Это снаряжение, агрегат, которому человек задает критерии. И руководство собственными его действиями – обозначенная ему цель. Короче, Разведчик делает лишь то, что ему велено, хотя и разнообразными способами, путем многоходового и вероятностного отбора произвольно решая, КАК ИМЕННО он станет это делать. И не всегда Разведчик для себя предпочитает режим наименьшего сопротивления. То есть из двух решений необязательно выберет самое простое и экономичное. Для него прямая – вовсе не кратчайшее расстояние между двумя точками. Многое зависит и от самих точек, и от случайных пространственных характеристик.

– Но аналоговая система? Ее ведь нужно учить! – Вилли позабыл о страхах и опасениях, в нем проснулся профессиональный интерес.

– Знал бы ты, чего это стоило! В основном методом подбора. Или, грубо говоря, научного тыка! Но как только начало было положено, так сразу дело пошло. Необыкновенно умная штука мой «игнис», в рабочем состоянии впитывает все вокруг себя, и нужное, и ненужное, в Европе теперь столько радиоволн, взять хоть транслятор на Эйфелевой башне.

– Стало быть, как однажды цинично пошутила маркиза Дюдефан, труден лишь первый шаг. А человеческий голос ОНО воспринимает?

– Звуковую волну? Нет. И ультразвуковую тоже. Исключительно одни радиоволны, и чем выше частота, тем успешней. Так что секретные передачи по ВЧ-связи для моего Разведчика просто подарок.

– Представляю, почему тебя срочно отозвали с фронта! И почему едва не убили на «Лаконии»! Великий Лео хотя бы подозревает, кого приютил у себя на базе?! Ведь ЭТО же, ЭТОМУ цены не сложить! А если поставить такой «игнис» на истребитель? Да что там, на нашу любезную ФАУ-2? Господи, получится радиоуправляемый снаряд! Да им и управлять не надо!

– Правильно, не надо. И снаряд не только полетит в цель. Он сможет уклоняться, зависать, обгонять. Если изобрести для «игниса» соответствующий двигатель, то он займет позицию на пути вражеского снаряда и просто станет ждать в воздухе, когда чужая ракета врежется в него. Заметь, примет свое решение самостоятельно. Такое, какое выйдет лучше для конечного осуществления задания.

– И Лондону будут уже не страшны наши бомбардировки, – заключил с истинным восхищением Бохман. – Счастье, что ты не доехал домой.

– Какое ж в этом счастье? Ты бы лучше задумался о том, что завтра бомбы станут падать на Берлин, без всякого участия моего «игниса». И вовсе не для того я создавал его во всей уникальности, чтобы швыряться взрывчаткой на соседские дома и города. Почему, едва в руки практиков-конструкторов попадает иная технология, они первейшим делом ищут, что бы такого с ее помощью уничтожить? Будто бы в каждом изобретении сидит Сатана. И при этом искушает: отними, схвати, ограбь, заставь. А когда оружие поворачивается против самих изобретателей, вот тут и начинают вопить, дескать, мы не виноваты. Нам выписывали чеки, доставляли лучшее в мире оборудование, целовали в зад, поэтому мы не отвечаем за то, что делаем и для кого! Ибо наука должна идти вперед, плевать, кто и чем за это платит. Еще бы, это не ты, Бохман, и не подобные тебе умники заплатите. А тысячи английских детишек уже рассчитались своим душами за ваши ФАУ-2! И я бы свой «игнис» не отдал даже для армии моей страны, пусть судят за государственную измену, но чтобы начинять бомбы – ни за какие титулы и ордена. Утопил бы в океане, и дело с концом. Для шифровальщиков еще ладно. Однако для убийства – никогда!

– Ты плохой патриот. Или не любишь свою Родину. Этим вы, британцы, отличаетесь от германских арийцев. Вы боготворите одну только вашу свободную торговлю, и более ничего, – ответил Вилли, но без обычного для него запала, когда дело шло о чести Третьего рейха, а с вялой унылостью старой, заезженной и щербатой пластинки.

– Любовь, Вилли, слишком огромное слово, чтобы разбрасываться им по пустякам. Любовь – это чудо Господнее, еще большее, чем жизнь. О ней не подобает писать на заборах, и уж тем более на агитационных транспарантах. И чувство сие нельзя доказать, убивая других людей и вместе с ними чужую любовь. Любовь – это прежде всего невероятное счастье от того, что мир сущего есть вокруг тебя, и благодарность за то, что он есть. Хотя многие из нас живут так, словно перед своим рождением на свет назанимали миллионы и теперь до смерти отдают долги, проклиная на все корки заимодавца. Думают все время лишь о том, что за их миллионы им где-то и чего-то на этой земле недодали. Что англичанам досталось больше, чем шотландцам, а германцам меньше, чем французам. Что человек, обделенный талантом, непременно должен взять реванш, наживая деньги, чтобы эти таланты после унизить и купить. А ведь любовь и есть самый верный и самый общий талант, и никто живой единственно им не может быть обделен.

– Боже мой, Смит! Какой же ты благоверный дурак! – Вилли выслушал тираду, затем с истерическими нотками в голосе деланно рассмеялся. – Но я жалею об одном. Что я тоже не родился на свет этаким дураком. Видимо, я из породы должников, ничего не поделаешь.

– Вот что, ребята, – дал знать о себе Марвитц. Он уж закончил возиться с винтовкой. – После решите, чего кому отдать, коли позанимали. А только нам отправляться пора. Погода, вишь ты, портится. Сильной метели, конечно, не разыграться. Но ветер поднимется и немного будет пурга. Лодку я накачал. Осталось прикрепить – и поедем. На двух санях. Ничего, герр Ховен разрешил, раз уж такое дело.

На паре мотосаней они скоро домчались до пристани. Сэм сгрузил Разведчика, надежно укутанного в непромокаемый мешок. Пока он и Вилли возились, спуская на воду бот, Медведь уже запирал в сарае оба транспортных средства. Конечно, сани, приключись диверсия, не самая большая потеря, но на всякий случай Герхард заминировал вход, надежно закопав в лед пехотную мину.

Они сели в лодку и помаленьку стали загребать к пещере. Вода под днищем, в отражении хмурого неба принявшая противно свинцовый цвет, от ветра побежала короткими и злыми гребешками, но недостаточно высокими, чтобы захлестнуть через борт. Все же плыть следовало с осторожностью – в горловине пролива села на мель гигантская льдина-стамуха, и теперь течение в заливе, прорываясь сквозь преграду, ощутимо усилилось возле берегов.

– У нас еще ничего, чисто, как всегда. А снаружи, на открытой воде, «сало» пошло, – глухим, безрадостным голосом заметил некстати Герхард.

– «Сало»? А что это значит? – спросил его Сэм, не очень сведущий в полярном жаргоне.

– Это значит, зима совсем близко, – вздохнул Марвитц. – Замерзает водичка-то. Коли в скором времени за нами не придут, уж и не знаю, что станем делать. Уплыть-то не на чем. Да и сколько здесь сидеть, кто скажет? Забыли про нас, через год-то вспомнят? Все война.

– Ты не переживай, наш капитан Вернер – старый вояка, раз дал слово, что успеет, от своего не отступит. Не найдет конвоя – сам придет назад, ему и гросс-адмирал не указ. Будет нам и топливо, и тушенка, и шнапс, и кофе с ананасами, – утешил его Бохман. Кажется, в самом деле он сильно надеялся на ушедшего Хартенштейна и на его волшебную субмарину.

Но надеялся Вилли напрасно. Ни он, ни тем более Герхард, и даже Бруно и гауптштурмфюрер Ховен еще не знали и не могли узнать, что вот уже пошли тому вторые сутки, как рассчитывать им стало не на кого, кроме самих себя.

Это случилось в Международный женский день, придуманный как раз соотечественницами капитана Хартенштейна, носившими красивые имена Клара и Роза. Но Вернер ничего почти не знал об этом и даже не подозревал, будто такой странный праздник вообще существует где-то на земле. Капитан приник к окулярам перископа, наблюдая, не покажется ли суша, и время от времени сверялся с расчетами. Они шли южнее Барбадоса, и не дай бог наскочить на сам остров и британскую базу на нем. Пока же ничего, предвещавшего беду, нигде видно не было, и капитан Хартенштейн расслабился, распустил немного поясной ремень. Потребовал себе виски в нарушение правил, но сказывалось невероятное напряжение последних дней. Сейчас они начнут забирать на восток и скоро оставят опасный остров далеко в стороне. А дальше на север, в обход исландских территорий, параллельно караванным путям, держась в отдалении, проберутся в норвежские фьорды. Где можно будет вздохнуть с облегчением, списать на берег гражданских, доложиться, починиться, непременно и срочно связаться с папой Деницем и, чего бы то ни стоило, добыть помощь для заключенной в ледяной осаде базы 211. Всякий раз при воспоминании о брошенных там людях капитану делалось не по себе. Он именно так и повторял в уме – «брошенные люди», никак иначе у него не выходило. Им, капитаном Хартенштейном, брошенные, на произвол судьбы и очень вероятную погибель. Надо было, конечно, не слушать, брать всех на борт, хоть бы и силой, дать раз по морде гауптштурмфюреру и пинками загнать на борт. Глядишь, за ним и его оборотни подались бы следом. Честно говоря, находиться с ними вместе в ограниченном пространстве лодки – подарочек на поминки врагу, однако живые твари и тоже их жалко. Вон как малютка Гуди по своему Медведю убивалась, даже отказалась вернуться в дом родной. Значит, не очень Медведь и страшный, раз такая девушка его любит. Но все это осталось в прошлом, и ничего Вернер поделать теперь не может, только сожалеть.

Тут ему и Мельману принесли по стаканчику «Теннеси», не бог весть что, хотя в пустыне, как говорится, любая плошка – ведро, любая грязь – водица. По дороге им вправду попалось несколько одиночек, следовавших по торговым надобностям. Но австралийский борт они пожалели, к тому же что там хорошего, кроме шерсти мериносов! А вот американский небольшой сухогруз «Апач», нахально пыхтящий скоростной турбиной, с сердечным согласием расстреляли из оставшихся кормовых торпед. Как раз шли у него на траверсе, даже догонять не пришлось. «Апач» сразу возопил о нападении, собака этакая, к счастью: попадание оказалось сверхточным, много времени на переговоры у племянников дяди Сэма не имелось. Потому к соглашению пришли быстро – продовольствие в обмен на жизнь, но Хартенштейн невольно просчитался. «Апач», по фрахту следовавший относительно безопасным путем вдоль африканского побережья, нес в трюмах изобильный груз кенийского кофе и более ничего. Запасы для камбуза его оказались скудны – в аргентинском Санта-Крусе судно должно было принять попутно несколько тонн обработанного серебра и заодно пополнить нехватку продовольствия, так что на «Апаче» и до их визита команда не пробавлялась Лукулловыми пирами. Все же взяли изрядно солярки и муки, целую говяжью тушу, еще сухарей, а самое главное – настоящих, свежих тропических фруктов, после нескольких месяцев сплошных эрзац-консервов – великий праздник для изголодавшейся команды. А Мельман, вот что значит предусмотрительный помощник, клад на любой лодке, вместе с подручным-боцманом прихватили десяток ящиков английского пива и три полные бутылки виски из капитанской каюты. Что же, с голоду не помрут, хоть и сыты до конца не будут. Но экипаж и тому обрадовался несказанно. Можно потерпеть некоторое недовольство в брюхе, когда идут не куда-то, а к родным берегам. Им теперь и норвежские северные скалы – дом, это в сравнении с Антарктикой. Что угодно снесут.

Само собой, после того как продырявили «Апач», пробираться стало трудней. Подавать позывные в эфир Вернер даже не помышлял. Вдруг услышит кто не надо, и что делать будут? Он уж пробовал погружение, всего-то семь-восемь метров, только поднырнуть под лед на полсотни миль. Еле-еле заплата выдержала, вся «слезилась», а местами текла тонким ручейком. Нагрянет противник – винт полукривой, лодка – что твое решето, торпедный запас после удачной охоты – африканским москитам в насмешку, не укусишь. Слушали внимательно радио и, чуть что, сразу меняли курс, словно в прятки играли с каждым встречным-поперечным. Атлантический бассейн место людное и ненадежное, но идти в дальний обход в их плачевном положении немыслимо. И время проклятое ого-го как поджимает!

Скоро, согласно его расчетам, Барбадос остался на востоке. Самого острова они так и не увидели, и хвала за то Всевышнему. Стало быть, и лодку никто не обнаружил, хотя теперь шли в надводном положении. Вернер слегка расслабился, приказал опять поднять перископ – обозреть окрестности, выходить на мостик ему было лень. К тому же по поверхности шла небольшая, но сильно задиристая волна, а мокнуть, пусть и на солнышке, Хартенштейну не хотелось. Он только велел открыть люк, чтобы не скапливалась духота, и морская свежесть теперь наполняла отсеки. К перископу подобралась Шарлота, вообще-то гражданским здесь было не место, но доктору Эйгрубер он позволял некоторые вольности, к тому же его подруга вроде имела звание унтершарфюрера СС. В последнее время, откушав трофейных ананасов, Шарлота сама стала мед и сахар, разве что не облизывала своего капитана с ботинок до фуражки, понимала – дойдут до фьордов, а там Вернер большой человек, она же – пока неизвестно кто. Вернер разрешил даме поглядеть в перископ, только, упаси боже, не касаться настройки. И отошел в сторону. Но тут же его настиг неприятный, звенящий гул, ворвавшийся снаружи через отверстие открытого люка, и спустя несколько секунд, пока он и помощник Мельман соображали, что к чему, по корпусу лодки застучали короткие пулеметные очереди.

– Задраить люк! – даже не задумываясь, отдал привычное приказание Вернер. Отпихнул Шарлоту далеким от вежливости жестом. – Отойди! И вообще – марш на свое место!

Ага! Американские охотники. Их только не хватало. И как же некстати! Свеженькие, вылетевшие на вольную разведку, один машет крыльями другому, черт и его звездно-полосатые вестники! Пока всего лишь пристрелка, вскоре зайдут на прямую атаку. Думал он недолго.

– Начать погружение! – рявкнул Хартенштейн, а помощник посмотрел на него, как на умалишенного. – Я. Сказал. Начать. Погружение, – чеканя слова, повторил Вернер, и немедленно Мельман ему покорился, поняв наконец, что другого выхода у них нет.

Но и это был никакой не выход. А что делать? На глубине, может, будет шанс, однако на поверхности с тихим ходом останется только верная смерть. На борту даже спасательных ботов не хватает – четыре штуки из сердобольности и для очистки совести оставил на базе, ох, дурак! Вдобавок к прочим удовольствиям в здешних теплых водах еще и от недостатка разномастных акул страдать не приходится. На всякий случай Вернер приказал дать сигнал бедствия по радио. А вдруг! По крайней мере, будут знать об их дальнейшей судьбе. И тут же вспомнил: что толку и как это поможет несчастным, оставленным во льдах, его соотечественникам?

– Погрузить в непромокаемый контейнер бортовой журнал. – Вернер оглянулся: доктор Эйгрубер никуда не ушла, стояла рядом. – Шарлота, немедленно пакет для рейхсфюрера. Сюда.

– Ни за что, – ответила та. И стиснула зубы, будто перекусывала пополам железную проволоку. – Ты подумал, каково будет, если пакет попадет в руки к янки?

– Плевать к кому! Главное – спасти наших людей. Если мы погибнем, никто и никогда не узнает об их судьбе! – Вернер уже взмолился. – Шарлота, в судовом журнале – поддельный курс и ненастоящее задание, по распоряжению о крайней секретности. Их не найдут!

– Гауптштурмфюрер Ховен и не пожелал бы, чтобы его нашли такой ценой, тем более враг!

– Ховен там не один! – выкрикнул Вернер, но он уже знал – пакета он не получит, а драгоценное время уходило безвозвратно. – Ты бездушная сука, Шарлота. И я жалею, что связался с тобой.

Вернер отвернулся и более не обращал внимания на ругательства, выкрикиваемые Шарлотой за его спиной. Его лодка – вот что было сейчас важнее всего. Они уходили на глубину, уже прошли отметку в десять метров очень медленно, но быстрое погружение вышло бы равнозначным самоубийству. Пятнадцать метров.

– Правый борт дает течь. Еще немного – и заплату выдавит, – сообщил ему под руку Мельман. – Надо остановиться и выключить двигатель.

– Погружение продолжать. Здесь слишком прозрачная вода. Нас до сих пор видно с высоты…

Вернер не договорил. Субмарину потряс невероятной силы толчок, в лица ударил плотный воздух, и каждый из подводников понял, что случилось непоправимое.

– Глубинная бомба, дьявол их побери! – последнее, что успел сказать Вернер, прежде чем мощный поток воды отбросил его, почти размазав по обшивке командного отсека.

А последнее, что он услышал, – как вопила перепуганная насмерть Шарлота:

– Не хочу-у-у!

Но соленая вода заткнула рот и доктору Эйгрубер. То, что некогда числилось субмариной U-156 великого германского кригсмарине, теперь покореженной грудой мертвого металла падало на атлантическое океанское дно. Лодку отныне ждал долгий и плавный путь в несколько тысяч метров. Хотя экипажу в затопленных отсеках это было совсем безразлично.