Текст книги "Серебряный волк, или Дознаватель"

3. О старых друзьях и новых врагах

День у Олли проходит, как во сне. «Морской змей» гудит. Я так понимаю, здесь собрались бывшие дедовы стражники… Медленно, но верно пустеет сорокаведерная бочка со старым вином, забредший на дармовое угощение менестрель разливается соловьем, и дед, пьяный в дым, хохочет вместе со всеми над похабными песенками и пускает слезу от любовных баллад…

Дед сбросил рясу и сбрил бороду – и оказалось, что он совсем еще не стар. Уж всяко – помоложе Лютого. Сухая фигура воина, твердый взгляд, упрямый – в точности, как у Софки! – рот; Свет Господень, представляю его восемнадцать лет назад! И такого волчару смогли упрятать в монастырь?! Эх, дед… видно, крепко вас Грозный в кулаке держал.

Софка сидит рядом с дедом, молча, как подобает юной девушке в обществе мужчин. Учитывая, что обычно сестренка без зазрения совести пренебрегает правилами этикета… Стесняется, видно. Впрочем, если уж блюсти этикет, ей здесь и вовсе не место. Но дед то и дело посматривает на нее, и в суровых глазах мелькает нежность. Пусть уж.

А мне натянули на голову алый берет, с шуточками: покажи, мол, наследник, что умеешь! – и я, посетовав, что нет с собой лука, метал ножи на спор. А потом дед спросил, откуда шрам, и следующий час я рассказывал об Орде и о нашей службе на южной границе. И Софка ахала в голос, и говорила: «Два дурака, вы хоть знаете, как мы за вас волновались?!»

Да, замечательный получился день… Наутро мы выезжаем в Корварену – я, Софка и дед. Будет ей на свадьбе вместо отца. Дед вчера лишь хмыкнул презрительно, услыхав, кто жених, но сегодня слушает мой рассказ о наших приключениях и, кажется, потихоньку меняет мнение о Кареле. Мы не торопимся: дед восемнадцать лет в седло не садился, да и спешить некуда. Кони идут неспешным шагом, а мы – говорим, и я все больше понимаю, как повезло нам с дедом. И снова думаю: жаль, что они с отцом не успели познакомиться.

А под вечер меня накрывает.

Ярость. Ненависть. До умопомрачения, до звенящей пустоты в голове. Лека?

Что-то с посольством, с переговорами?

Спокойно, спокойно… не надо поддаваться. Гнев – не советчик. Я глубоко вдыхаю. Медленно выдыхаю. Еще. Снова. Разжимаю стиснутые добела кулаки. Отпускает?

Показался – очень кстати! – постоялый двор, и я предлагаю задуматься о ночлеге. Дед соглашается сразу – как мне кажется, с облегчением.

Всю ночь меня мучают кошмары. Вязкие, липкие… Я просыпаюсь в холодном поту и не могу вспомнить, что снилось, – но снова засыпать боюсь. Еле дожидаюсь рассвета. И только в дороге начинаю чувствовать себя немного лучше.

Дед держится в седле напряженно: отвык, устал вчера. Вот и плетемся мы снова шагом… Да ведь и некуда торопиться. Софка едет с дедом стремя в стремя. Я слушаю их сумбурный, без толку пытающийся охватить все и сразу разговор: о Готвяни и старых временах, и о маме с папой, снова о Готвяни – и о Славышти; и о Кареле, а как иначе. Слушаю, а у самого дерут душу Лекины кошки. Я помню его вчерашнюю ярость. Прах меня забери, я его понимаю! Взглянуть в глаза убийце – и отпустить… да пропади она пропадом, такая политика!

Ничего, думаю я. Ничего, Лека. Мы вернемся. И вот тогда… тогда они нам ответят. За всех.

Мы подъезжаем уже… что там до Корварены остается – час, много два. Как вдруг рвануло сердце – и становится пусто. Будто душу выдернули. Я чуть с коня не падаю… и какое-то время, несколько долгих мгновений, ошалело удивляюсь: с чего бы?! А потом… понимание бьет под дых, сквозь непроглядную тьму и неземной свет… Свет Господень… Лека!

Софка понимает почти сразу. А вот я не сразу услышал ее: «Скачи!» – плохо, оказывается, слышно на границе меж нашим миром и Светом Господним.

– Скачи, не жди нас! Я с дедом останусь, доедем… Скачи!

В галоп, да. Скачи, скачи, скачи… выбивают копыта по едва просохшей после ночного дождя дороге… скачу, скачу… Лека, нет! Я не верю, не хочу верить, что уже опоздал! Я знаю… всей шкурой знаю… но я не хочу верить!

Я едва не сношу стражу в открытых, по счастью, северных воротах. Шарахаются прохожие, прижимаясь к стенам и заборам – до чего все-таки в Корварене узкие улицы! Узкие, извилистые… Нечистый бы побрал этот город, никогда его не любил! Как чувствовал…

Вот и дворец. Я бросаю взмыленного коня, не оглянувшись. Найдется кому позаботиться! А мне… вон, сэр Оливер навстречу идет…

– Где?…

– Я ждал тебя… пойдем. – Он боится встретиться со мной взглядом. – Нина сказала мне… что вы с ним… что ты узнаешь сразу.

– Как? – выдыхаю я.

– Стрелок. С крыши… с крыши трактира, туда забраться любой мог… Но выстрел, выстрел! Через всю площадь – и в сердце…

Я задыхаюсь, хватаю ртом стылый воздух.

– Поймали?

– Люди поймали. Увидели… ты ж знаешь, парень, как сейчас люди… – Сэр Оливер умолкает.

– Ну?!

– Толпа, – горько винится капитан. – Один дурак нашелся, ляпнул в запале не то… и страже достался тепленький труп. Опоздали.

– Умный, – бросаю я.

– Кто?

– Дурак… тот, что ляпнул не то.

Карел стоит у наших дверей, прислонившись к косяку. Из комнаты слышится неторопливый речитатив заупокойной молитвы.

Не знаю, сколько я смотрю… просто смотрю Леке в лицо. Долго, наверное. Что-то говорит отец Готфрид, настойчиво заглядывая в глаза. Потом появляется королева… и, видно, решает помочь мне по-своему: мир вокруг становится вдруг четче, обретает связность, время и звуки.

– Амулет с него сними, – говорит королева. – Нельзя оставлять.

Правда, вспоминаю я, нельзя. Привычно развязываю «счастливый узел». Кладу на стол. С удивленного лица королевы взгляд перескакивает на Карела. И я, спохватившись, спрашиваю:

– Где стрелок?

– Пойдем, – глухо отвечает Карел.

Стрелка бросили на заднем дворе. Он не слишком-то походит на человека… Ну да, толпа. Но все же, все же…

– Наш, – говорю я Карелу.

– Точно?

Еще бы не точно… Чем же тебя купили, Мелкий?! Ты ж… Мы ж тебе всю жизнь верили… всю жизнь… Ты ж был – своим!

– Знаю его.

– Так, значит, – цедит Карел. – Тифаний, значит… Эй, кто тут! Капитана ко мне, живо! Ах ты ж, сволота… Коней седлайте!

– Когда они уехали? Карел?

– Утром.

– Не догоним.

– Что-о?!

– Не догоним, говорю. Своих коней с нашими не равняй.

От Карела ощутимо полыхает яростью. А толку? Думаешь, я отомстить не хочу?!

– Серьезно, Карел… не догнать. Поздно.

– Да, – говорит через силу, – правда. Прости.

Пинает Мелкого, горбится… и тут меня осеняет:

– Карел… Подземелье, Карел! Гномий путь! Прах меня задери, да мы у них на дороге станем! День пешком! Карел… Можно, я сам его пристрелю?

– Нет уж, – цедит король Таргалы. – Я в доле.

4. Пресветлый Отец Предстоятель из монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

– Пресветлый вернулся! – распахивая дверь, сообщает брат Бертран. Полусонная утренняя трапеза нарушается. Светлейшие отцы выскакивают из-за стола – встречать, братия рвется следом. Никогда прежде не видал я в нашем дворе такого столпотворения.

– Здравствуйте, дети мои, здравствуйте, – смеясь, кричит Пресветлый. – Погодите, ко всем подойду! Я тоже скучал, я рад всех вас видеть снова! Все ли благополучно у нас?

Не знаю, что можно понять из ответного гвалта – разве, что всё благополучно и все рады? Пресветлый обходит двор, осеняя встречающих благословениями, называет по именам, лобызается…

Добирается и до нас с Сержем. Вглядывается мне в лицо, говорит тревожно:

– Осунулся. Встретимся с тобой завтра ввечеру, у брата библиотекаря, расскажешь… Ох и часто вспоминал я тебя, Анже! А это вот для тебя привез… – Пресветлый протягивает мне каменной твердости щепку на черном траурном шнурке. – Реликвия сия, Анже, осенена благословением Светлейшего Капитула, а взята она была с места захоронения святого Карела из Верлы, того самого, в чью честь назван был принц Карел. Это, Анже, обломок древнего мавзолея, того, на месте которого триста восемьдесят лет назад решением Капитула построена была часовня…

Я благоговейно прикладываюсь губами к древнему дереву. Вот так подарок!

– Носи, Анже, – отечески улыбается Пресветлый. – Да будет тебе опорой святость ее.

И идет дальше, оставляя меня в потрясении. Такую реликвию и королю бы впору, а тут – мне… послушнику незаметному!

– Вот только скажи, что ты не заслужил, – хмыкает Серж. – Пойдем, Анже. То-то, чую, Пресветлый службу закатит!

В самом деле, спохватываюсь я, вон, братия в часовню валит… Я надеваю шнурок со святой реликвией на шею и тороплюсь вслед за всеми.

Но после службы, после рассказа Отца Предстоятеля о путешествии, после радостной болтовни и праздничной трапезы, вернувшись в келью и встретившись взглядом с серебряным волком, я снова беру в руки подарок Пресветлого. Не хочется мне возвращаться к Смутным Временам, к Серегиному горю. Уж больно радостный выдался день. Завтра, говорю я себе. Рыдающая Софи, мрачный Карел, опустошенный Серега – завтра. Могу я порадоваться со всеми?! И я, щурясь, долго разглядываю чудесно сохранившийся обломок древнего мавзолея, а когда устают глаза, все медлю выпускать его из рук, все впитываю кончиками пальцев почти неуловимые щербинки на гладкой поверхности, потаенную прохладу… благословение Капитула, о коем говорил Пресветлый…

5. Благословение Капитула

– Вот эта запись, – перед Пресветлым ложится на стол раскрытый фолиант. – Почитайте, Отец Предстоятель.

Библиотекарь Капитула почтительно отступает на несколько шагов, а брат Провозвестник, тонко улыбнувшись, умащивается в мягкое кресло, передвигает светильник поближе к хроникам и добавляет:

– Можно вслух. Признаться, я с удовольствием послушаю.

…Потрясенный позором изгнания, принц Карел отказался от руки принцессы Ирулы и помощи Императора. Мы не знаем доподлинно, когда покинул он Корварену и каковы были его планы. Возможно, опальный принц намеревался просить гостеприимства своей сводной сестры, королевы Двенадцати Земель, или чаял дождаться смягчения отцовского гнева у своего родича Луи в Дзельке Северной. Однако принц совершил ошибку, в странствиях своих слишком близко подойдя к предгорьям, где и был схвачен подземной нелюдью и опознан как наследный принц Таргалы – что наводит, добавлю, на мысль о предательстве.

Как бы то ни было, владыки Подземелья сообразили, какой козырь попал в их нечестивые руки – и как можно использовать его в войне против короля Анри. Несчастный принц был подвергнут пытке, и зрелище это колдуны Подземелья влили в драгоценный камень: дабы любой, взглянув на сей самоцвет вблизи, смог увидеть мучения Карела. И гонец Подземелья передал камень королю, сопроводив пояснениями и требованиями.

Но король Таргалы, хотя и грозила сыну его участь поистине ужасная, отверг с негодованием требования нелюди, ибо счел их несовместимыми с честью своей. И сказал он, что лучше Карелу умереть, чем запятнать себя предательством рода людского, и что верит он, что его сын думает так же.

И тогда гномы поняли, что ничего не выиграют от мучений и смерти несчастного принца, и стали искать другие пути, дабы добиться своего.

Принца вновь пытали, и вновь муки его влиты были в драгоценный камень – но на сей раз самоцвет предназначался королеве, оплакивающей изгнание сына, но не знающей о его пленении. Ибо если для короля всегда на первом месте остается честь, и Анри был в этом истинным королем, то мать ради спасения дитя своего может поступиться и честью, и короной, и даже жизнью – своей и чужой.

Гномы не ошиблись: супруга короля Анри оказалась больше матерью, чем королевой. И поистине это стало бедствием для Таргалы, ибо королева владела ведьмовским даром. Она ответила гномам, что выполнит их требования, буде пощадят жизнь ее сына. Она соблазнила капитана королевской гвардии, доблестного и достойнейшего рыцаря – чем, несомненно, погубила его душу. И, сделав это, она убедила несчастного, что ее сын более достоин короны Золотого Полуострова, ибо готов подписать мир с Подземельем и прекратить тяготы долгой войны.

Однако боялась злокозненная королева, что капитан, хотя и пал жертвой ее чар, не захочет поднять оружие против законного своего короля. И потому она вплела ведьмовской наговор в нить судьбы короля Анри, дабы, увидев сына, он позабыл о родственных узах и обнажил шпагу, вынудив принца защищать свою жизнь – то же, что принц станет защищаться, пообещали ей гномы, ведь они тоже знались с темной наукой чароплетства. И ввязала королева черную смертную нить в гриву любимого коня короля Анри, заговорив ее так, чтобы в миг атаки конь вышел из-под власти хозяйской руки. И даже на себя самое накинула она покров чар, дабы, если придется ей вмешаться в схватку, все увидели лишь то, что она защищает собственную жизнь – и не более того. Так подготовила королева-отступница возвращение сына своего в столицу Золотого Полуострова.

Гномы же тем временем сообщили принцу Карелу, что отпустят его и даже подпишут мир с Таргалой, если поклянется он, став королем, ни в чем не нарушать мирного договора. Опальный принц не увидел большой беды в такой клятве, ведь он и в мыслях не держал восстать против власти законного короля своего и сюзерена. Кроме того, ему дали понять, что о его спасении беспокоится его отец король, и что опала, видимо, будет смягчена. И принц, не подозревая в происходящем коварного умысла, вернулся в Корварену и предстал перед королем и королевой.

И тогда исполнился злокозненный план нелюди подземной и королевы-отступницы: король, обвинив сына в измене, обнажил против него шпагу, и принц скрестил клинок с отцом и господином своим, не осознавая, что творит страшное сие деяние по воле колдунов Подземелья. И королева, дождавшись удобного мига, разыграла опасность для жизни своей и, изобразив простительный и понятный женский испуг, направила на короля всю силу своих и гномьих чар. И увидели люди, как стал на дыбы верный конь короля, как рухнул он и забился, и король Анри погиб смертью нелепой, внезапной и весьма странной для опытного всадника и умелого воина. И хотя для несведущих в чароплетстве смерть эта выглядела роковым случаем, и именно так восприняла ее Корварена, истинной виновницей гибели короля Анри следует назвать его супругу…

– Но почему королева? – растерянно вопрошает Пресветлый.

– Потому что Карел – святой, и обвинять его – святотатство. Но всё же, брат мой, хоть и спас он Таргалу, трон ее занял он не по праву. Ибо закон запрещает короноваться убийцам и их потомкам.

– И все потомки святого Карела, – медленно, словно через силу говорит Пресветлый.

– Правили и правят вопреки закону, – жестко чеканит слова брат Провозвестник. – Святая Церковь терпела сие, памятуя о деяниях и заслугах святого, чтимого всей Таргалой. Однако ныне пора положить предел неправедной власти. Ваш молодой король не чтит Святую Церковь и установления ее, не признаёт над собою власти Светлейшего Капитула. Мы намерены вызвать его на Святой Суд – и объявить лишенным незаконного наследия. Одних хроник было бы мало для такого решения – но ваш послушник поможет нам доказать истину.

– И кто же станет королем Таргалы?

– Тот, у кого сохранилось право на ее корону. Владыка и повелитель Великой Хандиарской Империи – а он, между прочим, верный сын Святой Церкви. Впрочем, юный Луи мог бы стать вассалом императора и его наместником на Золотом Полуострове…

– Он не согласится, – качает головой Пресветлый. – Молодой король горд, к наставлениям своего аббата он прислушивается даже меньше, чем к советам министров.

– Что ж, тем хуже для него.

– Так что же, война?

– Ваш король проиграет ее! – И брат Провозвестник раздвигает губы в сытой ухмылке, на краткий миг становясь неуловимо похожим на дикого кота.

ПРОЩАНИЯ

1. Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Как во сне, откладываю я осененную благословением Светлейшего Капитула реликвию. Долго сижу без единой мысли в голове, в тягостном и горьком недоумении. Благо, Серж не стал расспрашивать: видно, решил, что задумался я о дознании. Иначе – как сумел бы я объяснить то, чего сам никак не мог понять?!

Урочные вечерние моления скользят мимо, не задерживаясь в душе. О своем молюсь я ныне. Господи, вразуми! Подскажи, кто прав! Кому верить?! Старшим, осененным Светом Твоим – или собственной совести? Ведь я знаю: в хрониках Капитула не больше правды, чем в песнях менестрелей…

Но Капитулу правда и не нужна. Они ведь меня в свидетели записали, даже не зная еще, что именно я увижу… что узнаю… «Что узнал ты, Анже?» – спросит завтра Пресветлый.

Я узнал, что уже тогда Империя искала способы вернуть Таргалу. Узнал, каков стал под конец жизни король Анри – и знание это таково, что я не желаю гадать, кто убил его и как. По заслугам честь, по делам расплата. Туда и дорога.

Я узнал, каким был Карел… Я смотрел на него глазами двух самых близких его друзей, я прошел вместе с ними тяжкий путь через Смутные Времена… Ради чего? Неужели – ради новой смуты?!

Тяжкие мысли. Стоило ли искать правду… кому нужна она – правда?!

Мне.

Я беру со стола серебряного волка. Сергий, тебе тоже больно сейчас. Столько раз я переживал твою боль… Хватит ли у меня духу пожалеть об этом?!

2. Посольство короля Юрия

Поют стрелы. Ржут кони. Кричат люди. И застилает разум горькое счастье мести. Ни один не ушел. Ни один не умер сразу. Но все-таки этого мало. Слишком мало.

– До Юрки добраться, – сжимаю кулаки в бессильном – пока! – бешенстве. – Все бы отдал… жизнь бы положил… только добраться!

– Ничего, – цедит Карел. – Он придет. Теперь – тем более придет.

Наскоро перевязанный, с трудом удерживаясь в седле, едет прочь единственный оставленный жить воин Тифания. Везет лихую весть своему королю.

Остывает ярость короткого боя. И наваливается – взамен – тяжелая, как могильный камень, пустота.

3. Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Пустота… никак, видно, ее не избыть. Сосущая, сиротская пустота в душе. Серега потерял побратима… лишь теперь понимаю я до конца, как впечатываются в душу чары братства. А я… что потерял я? Веру в совесть людскую? Так не сегодняшняя это потеря, старая. Уважение к тем, что учили меня видеть Свет Господень?

А может – безмятежность монастырского бытия?

Разве останешься ты теперь здесь, Анже-послушник? Разве сможешь – безропотным орудием Капитула? Ты все еще веришь, что им лучше знать? Столько увидев, столько узнав – веришь?!

– Серж…

– Что, друг Анже?

– Серж, я…

– Да что с тобой?! Опять себя довел… Давай-ка в сад выйдем. На воздух…

В сад? Да, пожалуй, так будет лучше. Под Свет Господень, под небо Его…

А небо хмурится, и вдруг я сознаю: каково Господу глядеть на дела, творимые именем Его? Одна власть стоит другой, сказал мне когда-то Серж. Да, наверное. Но не тогда, когда ради власти развязывают войну и зовут врага в родную страну. Не тогда, когда гибнут за чужую власть люди, уверенные, что идут в бой за Свет Господень.

– Я хочу сказать тебе, Серж. Ты стал мне братом, я люблю тебя. И мне горько, что я тебя подведу. Но я должен. Я уйду отсюда, Серж. Прости.

– Уйдешь? То есть – из монастыря уйдешь?! Что стряслось, Анже?

Я рассказываю Сержу о видении своем, об имперских хрониках и брате Провозвестнике… Я гляжу в хмурое лицо и гадаю – что скажет, дослушав? Что сделает? Сдаст? Так было бы правильно… так должен он, брат стражник… но уйти тайком от Сержа я бы не смог. Пусть… Куда Господь поведет, туда и пойду.

– Так тебя, значит, в орудия божественной справедливости… По мне, Анже, кто другой на радостях бы…

– Не хочу. Однажды Империя уже развязала Смутные Времена. Хватит и того раза. Кровь на душу брать… не по мне.

Серж долго молчит. А потом совсем не то говорит, чего жду я от него.

– Ладно. Иди к себе пока, друг Анже, и отдыхай. Мы выйдем перед рассветом. Постарайся выспаться.

Наверное, я слишком заметно удивляюсь.

– А что ты думал? – мрачно вопрошает Серж. – Далеко уйдешь один с такими глазами? Ты хоть понимаешь, что назад дороги не будет, что тебя и найти-то не должны, а иначе…

– А ты?

– А я, друг Анже, считаю, что ты прав. И всё. Хватит разговоров. Только вот что… есть у тебя, куда пойти?

– Мир велик…

– Да я разве про то! Верное место есть, где пересидеть можно?

Я молча пожимаю плечами.

– Ясно. Попомни мои слова, Анже, так просто о тебе не забудут. Землю рыть станут… а значит – драпать придется, что есть силы. Сможешь ли?

Разве ведомы нам пределы сил своих…

– Стараться буду, – бормочу я.

Серж качает головой. Повторяет:

– Отдохни. Я зайду за тобой.

И, резко развернувшись, уходит в сторону кухни.

А я возвращаюсь к себе… Полно, к себе ли? Решение принято. Снова нет у меня дома.

Я подхожу к столу. Вот они, все здесь: Юлия и Софи, Ожье и Васюра, Карел, Лека, Серега… Простите, что я бросаю вас. Дознание закончено. И всё, что не успел я узнать, так и останется там… в Смутных Временах, в позабытом людьми прошлом.

Но у меня есть еще немного времени. Эта ночь. Все равно не засну: до сна ли?! Серебряный волк, мой остроглазый приятель… в последний раз…