Текст книги "Атлантида священная (из действительности доисторических времен)"

Ган не спускал с нее умоляющего взгляда. Он, казалось, не в состоянии был избрать никакого решения. Однако Кадиса поторопила его:

– Быстрее, Ган. Они могут прийти сюда с минуты на минуту. Если уж я могу видеть их, то они тем более знают, где ты находишься. Не хотела бы тебя пугать, но… Так решайся же!

– Да, да, да! Спаси меня, Кадиса! И я согласен на все, что бы ты ни пожелала…

Кадиса выпрямилась. Она медленно отошла в середину круглой комнаты, повернулась в ту сторону, где за окном возвышалась белая громада неприступной Цитадели и приподняла руки, молча взывая к неведомому божеству. Шепча заклинания, она обошла трижды вокруг Гана, затем остановилась за его спиной и, как бы оборачивая его голову чем-то невидимым, неосязаемым, но плотным на ощупь – так, что невозможно было ему теперь даже пошевелиться, – громко произнесла несколько фраз на языке, неизвестном Гану. Трижды повторенное имя, состоявшее из единственного слога, завершило это действо.

Как только Кадиса резко опустила руки, к Гану вернулась живость его членов. Он поднялся, готовый немедленно начать действовать, но не зная, в чем же должно выражаться это его действие. Кадиса пришла ему на помощь:

– Теперь иди. У ворот тебя заждался твой амбал. Он домчит тебя к твоему мобилю, а если пожелаешь – и прямо к Лефу, уж будь уверен.

– Он, что…?

– А как ты думал? Но не бойся теперь ничего. Часа три тебя, правда, покрутят в Цитадели, – но спать ты будешь дома. Утром, после того как Хадиза вымоет и отобьет твои косточки, пришлешь за мной.

Видя, что он повинуется беспрекословно, она остановила его на пороге:

– Золото свое забери… А то нечем будет расплатиться с амбалом…

Не говоря ни слова, он опустился на корточки и сгреб кучку ценностей в свой кошель. Ощутив привычную тяжесть на поясе, Ган приободрился: ничто так не дает уверенности в себе, как деньги…

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Хрустальный дворец источал тихую музыку.

Его сверкающие в лучах утреннего солнца чистопрозрачные стены, высокие стрельчатые наличники узких окон, покрытые алмазной гранью, тонкая резьба многочисленных розеток и трилистников, украшавших и скрывавших перекрытия между этажами – все, казалось, пело само по себе, отвечая звуками на нежные переливы яркого света. Свет этот, – свет Животворящего Светила, – такой незаметный и обыденный в своей жертвенности всему земному, сиял высшей радостью, встретив на долгом пути космическом – материю, способную не просто впитать или даже отразить его, но и заставить его разделиться на собственные составные части – цвета радуги.

Гермес медлил, охваченный упоением, которое стало для него, увы, таким редким. Он совсем позабыл про Лефа, которого привел с собой, – но тот неожиданно подал голос:

– Чудо! – убежденно произнес Леф. – Истинное чудо!

Гермес, не отрывая карих глаз от необыкновенного явления, столь поразившего его, и стараясь как можно дольше продлить это хрупкое состояние наслаждения Красотой во всех Ее сочетаниях: форме, цвете и звуке, – ответил, но ответ был предназначен не столько Лефу, сколько самому себе.

– Да, – чудо. Одно из тех, что рассыпаны во всей жизни, и которых никто не замечает. Вот, от нас все требуют и требуют чудес. Эта жажда сверхъестественного стала для человеков чем-то наподобие одуряющего напитка Фуфлона: чем больше они его потребляют, тем больше привыкают к нему, пока дозы для хоть какогото удовлетворения не превысят допустимого. Да, они уже и не просят – они требуют, угрожая в противном случае, что перестанут верить в нас. Что это, как не леность чувств и разума?.. Ведь для того, чтобы заметить, просто заметить вот это чудо, которое у нас перед глазами, надо сначала хотя бы подумать: что это, откуда берется эта радуга? Конечно, проще валиться на колени перед материализацией духа, чем употребить свою голову на то, к чему она предназначена! – в голосе Гермеса проскользнула горечь, и он, заметив это, постарался ее сгладить. – Хотя, конечно, им, беднягам, и в самом деле трудно представить, что радуга – это не мост, по которому шествуют боги, а луч света. Ведь свет для них не имеет окраски, тогда как радуга – она многоцветна…

– …И, к тому же, играет своими цветами на гранях хрусталя, как Аполлон на своей арфе, – закончил его мысль Леф.

– О, да ты поэт, друг Леф! – с удивлением взглянул на него Гермес.

– Впрочем, чему я удивляюсь: ведь так о многом нам приходится забыть, что еще недавно было неотъемлемой частью жизни атлантов. Но неужели мы навсегда позабудем о красоте? И сможем заменить ее в своем сознании этим уродством, которое наступает? Не верю!

Леф, этот неприступный, твердокаменный Леф молчал, и Гермес ощутил, что он слушает. Слушает так, как могут это делать только атланты, наделенные от Бога способностью слышать не только слухом, но и всеми остальными органами чувств, в своем синтезе доведенными до совершенства.

И в самом деле, было от чего впасть в чистый экстаз! Дворец Аполлона, выстроенный им как-то в порыве вдохновения (не без помощи пространственных элементалиев, стихийных духов), – был сам по себе явлением поразительным, даже для Атлантиды. Вполне приспособленный для жизни тела, – это был один из земных домов Апплу – он, в то же время, отвечал, насколько это было возможно, потребностям его в ясности и свете. Недаром ведь Аполлона почитали по всему населенному миру именно как Бога Солнечного Света.

– Кому, кроме Апплу, – тихо сказал Леф, – под силу превратить дневной свет в музыку? Да еще сопроводить каждый звук ее цветом…

Гермесу не хотелось отвечать, нарушая этим сладостное чувство покоя, проникшего в его душу. Но он не был бы Гермесом, если бы отвлекался дольше, чем можно, от своей цели. Он с улыбкой взглянул на Лефа, который, казалось, позабыл обо всем, окунувшись в незримое море благодати, и произнес:

– Гармония… Вот она, перед нами, а мы – в ней. Когда-то, еще задолго до нас, атланты, говорят, владели ею и жили в таком вот состоянии, как мы с тобой, Леф, сейчас – постоянно. Это и было то самое прекрасное равновесие, которое мы давно утеряли, хотя никак не хотим признаться самим себе в этом.

– Однако, в этом состоянии, – покрутил головой Леф, приходя в себя, – невозможно ведь ничем заниматься! Век бы наслаждался покоем, который несет эта благость… А как же быть с делами? Ведь нужно же комуто на земле и дело делать!

– В том и секрет, друг Леф, – ответил ему Гермес, и улыбка его сделалась печальной, – что мы, атланты, разделились сами в себе: одна наша часть тянется к высшему, другая же, – другая занимается делами земными, как ты говоришь. А ведь этого разделения не должно было быть. Ты что, думаешь, таков был изначальный План? Многого, конечно, мы не знаем, но уж, поверь мне, разделения не предусматривалось. Да, впрочем, что я тебе говорю? Ты и сам знаешь. Не будь того предательства, из-за которого нарушились все ожидаемые следствия, и жизнь на планете вдруг ускользнула в сторону от Пути, предназначенного ей… Но что же мы стоим?.. Идем, по пути договорим…

– Кому, как не мне, знать лучше всех о том, к чему привело то предательство. Иногда мне кажется, что все настолько повернулись лицом к тем предателям, что ничего уже сделать нельзя. Не хочется так думать, но…

– Понимаю тебя, Леф. И все же мы должны работать, пытаясь вразумить всех, чье сознание затемнилось.

– Но если оно затемнилось бесповоротно?

– Будем надеяться, что эти случаи редки. И на них не надо надолго останавливаться. Подумаем о тех, кого еще можно спасти, уберечь…

– Поработал бы ты со мной рядом хотя пару деньков…

– Что ж, это мысль, – легко согласился Гермес. – Вызови меня, когда пожелаешь – я приду.

– Что ты, – испугался Леф, – тебе нельзя! Это я так, к слову. Ты не выдержишь.

– Вот-те на! Ты выдерживаешь, а я, выходит, из другого теста сделан?

– Вот именно. Из другого. Ты еще Апплу позови с собой.

– Апплу нельзя.

– И тебе нельзя. И другим, кто еще сохранил себя в чистоте. Такого налипнет, что и не отмоешь!

– Оно налипает и так… Благодарю тебя за заботу, Леф, но с этой нашей «чистотой», как ты выражаешься, или обостренной чувствительностью, прямо беда, признаюсь тебе. Завидую иногда тем, кто закрыт, – так донимает порой это общее неравновесие, что, кажется, терпения больше нет выносить все это. И ведь что интересно: самые сильные удары от тех, кого привык считать своим. Понимаешь, какой это угрожающий признак?

– Удивляешься? Ты, Гермес?.. А я вот не удивляюсь. Перестал удивляться. Долго не мог понять, что происходит, пока не догадался.

– Поделись со мной…

Леф недоверчиво взглянул на Гермеса: не шутит ли. Однако светлое лицо Герму было непривычно серьезно.

– Будто сам не знаешь… Ну, ладно, скажу. Кто такие эти «свои» для нас? Те, кого мы привыкли считать таковыми. По рождению, по воспитанию: с кем-то вместе росли, с кем-то учились в одной Академии. В Академии, где, кстати, до сих пор еще учат, что атланты – отпрыски божественной расы, ровно на семь порядков опередившей земных человеков…

– Я этому не учу…

– Так другие учат. А ведь на самом деле все это давно уже не так. Причин не берусь указывать, но мы стали другими. Большинство из нас, во всяком случае.

– Привнесение человеческой крови, так?

– Конечно. Хотя и не это главное, по-моему. Ведь в нас всех, не надо забывать об этом, тоже течет изрядная толика этой самой крови.

– Половина на половину…

– Ну вот! Скажешь тоже! Такое соотношение было верно для самых первых, которых родились на Земле, чтобы ей было от этого больше пользы. Но после, – сколько поколений наших предков сменилось, наполняя и наполняя Землю своими отпрысками от земных женщин? Их-то уж никак нельзя считать атлантами! Однако – сами они ставят себя на одну доску чуть ли с царем Родамом! Хотя в душе их – тьма…

– Ты прав, Леф. Но, именно эта самая малая толика атлантской крови и оставляет наши сердца открытыми перед ними. И тогда уж ничто не мешает яду в виде неприемлемых излучений проникать в нас. Хуже всего то, что поражается наше самое слабое звено – земной организм. Замечаю, как он становится все проницаемей для болезней. А ведь что такое болезнь? Разрушение равновесия в теле, каким бы оно ни было. И все больших усилий стоит нам восстановить в себе его. Боюсь, что не всегда это нам удается в полной мере, – и тогда накапливается этот остаточный яд в наименее совершенном из тел – земном, плотном.

– И что же, нет никакого лечения?

– Лечение одно. Та самая гармония, равновесие всего организма в его полном сочетании, видимом и невидимом, которое мы с тобой только что восприняли. Поблагодарим же за это Апплу!

– За что это вы меня собираетесь благодарить? – раздался голос, который вывел наконец Лефа из состояния задумчивости. – Что-то вы задержались. Смотрю на вас, смотрю, а вы все беседуете. Интересная тема, должно быть? – обратился Аполлон к Лефу, делая, в то же время, приглашающий жест в сторону открытого входа – арки, ведущей в парк.

– Приветствую тебя, высокородный Апплу! – со всей торжественностью произнес Леф, опускаясь на одно колено перед Аполлоном не только в знак ритуальных условностей перед сыном и братом царей, но, скорее, в силу искреннего преклонения, переходящего в восхищение. – Прости, что нарушаю твой неприкосновенный отдых своим вторжением. Прошу выслушать мое сообщение. Его государственная важность настолько велика, что…

– Ты знаешь, Леф, в узком кругу, как сейчас, например, я не склонен соблюдать все придворные церемонии, – мягко остановил его Аполлон, – поэтому благодарю тебя за то, что ты ограничился лишь мимолетным коленопреклонением. Сегодня я говорил уже Герму, что помню о своей обязанности замещать брата Родама в его отсутствие. И вообще – о каком это неприкосновенном отдыхе может идти речь среди атлантов?

Леф, к которому непосредственно были обращены эти слова, осмелился наконец встретиться глазами с Аполлоном – и дрогнул. Вибрации высшего порядка, словно молния, пронзили его тело, и глаза мгновенно переполнились слезами. Однако Леф мужественно выдержал испытание и не отвел своего взгляда, пока Аполлон не отвернулся сам. Как гостеприимный хозяин, он пошел впереди гостей, и шаг его был широк и волен, вздымая просторные длинные одежды лазоревого цвета: бог Света никогда не обнажал перед другими своего тела. Не все, подобно Лефу, могли бы выдержать мощь его излучения.

По этой же причине они расположились для беседы не в доме, хрустальные стены которого были наэлектризованы в огромной степени и могли бы представить собой опасность для более приземленной энергетики Лефа, а на зеленой лужайке в саду, со стороны дома, обращенной к востоку. Здесь на золоченых шестах уже был раскинут легкий шатер, подобранные цветными лентами и кистями полы которого давали простор ветру, очень кстати охладившему вдруг разгоревшееся лицо Лефа. Вокруг маленького резного столика из слоновой кости были приготовлены три мягкие лежанки с высоким изголовьем, покрытые белоснежным льняным полотном.

Гермес сразу же растянулся на ложе, с видимым удовольствием потягиваясь всем телом. В отличие от него, Аполлон, как и Леф, не возлегли, а лишь присели на сиденье, и хозяин дома наполнил кубки.

– Пусть этот нектар, секрет которого дарован нам свыше, – сказал он, – просветлит наши тела, как и души, и даст поистине неземную ясность нашим мыслям. Да воссоединимся мы на сей час с Высшим Источником Мудрости, ибо, чувствую, великая забота предстоит нам. Без Его Помощи нам не разрешить ее.

Они пригубили напиток, и Аполлон слегка откинулся на изголовье. Его прекрасная голова покойно опиралась на пальцы левой руки; светлые, с золотистым отливом, волосы, сложенные на затылке в тугие локоны, надежно удерживавшие обычную среди атлантов прическу, увенчивал венок из темно-зеленых душистых веточек лавра. Голубые, все просвечивающие до самых глубин, глаза смотрели настолько ясно, что Леф понял: Аполлон знает все. Нечего перед ним пытаться как-то связать упорно расходящиеся нити отдельных тревожных сведений, – он это сделает сам.

Воцарилось молчание. Нарушить его, как старший, мог только Аполлон, а он не спешил это сделать. Леф, упершись взглядом в носки собственных каучуковых сандалий, напряженно ожидал распоряжений; Гермес задумался, поигрывая золотым кубком и весь уйдя, казалось, в созерцание его резьбы.

Наконец Аполлон отнял руку от кифары, струны которой, как бы в рассеянности, пощипывал.

– Так в чем же вопрос? – спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Упруго, словно мячик при настольной игре, Гермес вскочил с места.

– Постой, Леф, – выставил он руку вперед ладонью, – разреши мне сказать.

Леф, и без того не имевший намерения говорить первым, только кивнул головой.

– Если тебя интересуют подробности, – быстро заговорил Гермес, – Леф тебе выдаст их с три короба. Но сейчас – о главном. Как только из поля всеобщего зрения исчез царь Родам – Гермес, в присутствии постороннего, хотя бы им и был Леф, приближенный его брата, не позволил себе вольности по отношению к титулу, – тотчас в стране началось непонятное движение. Эти недоумки, о которых ты знаешь, Апплу, решили, что настал самый подходящий момент для воплощения в жизнь их планов: они начали готовиться к захвату власти. Но они забыли, против кого идут – Гермес усмехнулся без тени самодовольства, – ведь мы… – он быстро взглянул на Лефа и поправился: – Леф, я хотел сказать, знает свое дело. Они все давно у него как на ладони…

– Не сомневаюсь, – дождавшись короткой паузы в речи Гермеса, спокойно произнес Аполлон, – ведь Леф – известный мастер порядка. Но… Скажи мне, Леф, – Аполлон тепло улыбнулся Гермесу, и тот понял, что брат желает выслушать подробности именно из первых рук, – зачинщики заговора взяты под стражу, очаги бунта погашены, – что же тебя беспокоит настолько сильно, что аура твоя притушена коричневыми бликами?

Леф при первом к нему обращении поднял голову.

– Аура?.. – удивленно повторил он. – Я и забыл думать о цветах своей ауры.

– Напрасно, – мягко укорил его Аполлон, – наша аура – основа нашей жизни. И если мы не будем поддерживать ее постоянным мысленным очищением, – то сильно рискуем оказаться вскоре на одной доске со своими противниками. Те и без того уж так расстарались, что многих атлантов и не отличишь по излучению от самых преданных слуг зла.

– Ты прав, как всегда, великий Апплу, – печально сказал ему Леф, – но их действия настолько изощренны, что все чаще приходится пропускать удары. И очиститься становится все трудней и трудней…

– Это не по твоей ли части, Герму? Надо провести с воинами и, в первую очередь, со славными этера, цикл бесед о том, как обезопасить себя от приемов черной магии. Ведь именно ею враги только и могут бороться с нами, призывая на помощь свою темную рать. Они не думают о том, что сами себе роют могилу, ибо предпочтя однажды предательство всего светлого в самих себе, тем самым они исключают себя из эволюции.

– Но это их самостоятельное решение, – заметил Гермес, – хотя неизвестно, почему они так крепко держатся за него. Видно, очень привлекательны обещания всяких благ, которые им сулят, иначе что же?..

– Не стоит много говорить на эту тему, Герму. Они сами выбрали свой путь, ты прав, и Бог с ними.

– Так что же, поддаться им и смотреть, что же будет дальше, не противясь им, что ли?

– Ну уж нет! – Аполлон взял на кифаре звучный мажорный аккорд, который многократным мелодичным звоном отозвался в стенах дворца. – Разве я когданибудь учил тебя поддаваться вражьей силе?

Гермес перевел сияющие глаза на Лефа, как бы передавая ему частицу гордости за своего поистине божественного брата, и Леф понимающе кивнул ему.

Между тем Аполлон продолжал:

– Кстати, о вражьей силе… Как она, Вражина, себя проявляет? Помнится, у нее было и другое имя: Ворожея, если я не ошибаюсь.

Отвечать на этот вопрос пришлось Лефу. Ибо Гермес, неунывающий и бесстрашный Гермес, вдруг опустил глаза и замолчал, как бы отстранился.

– О, имен у этой дамы предостаточно, – охотно поддержал тему простодушный Леф, – сейчас она, например, выступает под именем Кадиса. У нас зарегистрирована ее школа по обучению оздоровительному массажу.

– И вы разрешаете ей это? Массаж, прикосновение к энергетическим точкам, означает овладение и всеми тонкими каналами тела. А ведь ей запрещено все, что хоть как-то касается влияния на ауру!

– Но у нее имеется золотая пластинка с разрешением на открытие такой школы, – слегка растерялся Леф, не ожидавший никаких проблем там, где наличествовала обладавшая непререкаемым для него авторитетом золотая пластинка царского Совета. – И работает Кадиса, в основном, среди человеков. Лечит их.

– При помощи своей же силы, которую то отпускает на волю, то отзывает снова на цепь, когда за это платят. Разве это лечение? К тому же, сомневаюсь, чтобы она ограничилась человеческим материалом…

Леф, озадаченный, потер затылок.

– Ты прав, светлый Апплу. Она и в самом деле обслуживает дома тех, кто называет себя атлантами. Правда, сюда, в Цитадель, она ни под каким видом не вхожа, – заметил Леф, начиная кое-что понимать.

– Зато некоторые из атлантов сами ищут ее общества, – нарушил свое молчание Гермес. – Кадисе вовсе не нужно появляться на всеобщее обозрение в Цитадели: после скандала с ее изгнанием из сообщества атлантов никто открыто и не осмелится общаться с ней. Но зараза нижнего астрала настолько глубоко проникла даже в наши слои, что бороться с ней, наверно, уже невозможно.

– Ты хочешь сказать, что время упущено, и это так. Но борьба все равно не должна ослаблять своего накала. Ведь темнота пользуется любыми трещинами и щелями, чтобы только вползти и потушить свет. Человеческое сознание, пока еще темное само по себе, не столь привлекательно для наших противников, как сознание атланта. Завладев им, они бы приобщились к бесконечному Источнику знания и силы…

– Меня ты можешь не убеждать в этом, Апплу! – кивнул кудрявой головой Гермес. – Я весь внутри этой борьбы и навсегда останусь в ней. Но я неспроста сказал: «зараза». Именно, как мертвящая эпидемия, расрастается стремление атлантов к проявлениям низшего мира. Тебе, брат, не все еще ведомо из того, что у нас тут делается…

– Хотя пришлось уже слегка прикоснуться, – вскользь обронил Аполлон.

– И случай с царицей, на который ты намекаешь, это также результат такого бездумного, любопытства ради, нисхождения в нижние, непереносимые для атлантов, слои астрала.

– Но почему пострадала только царица Тофана? – не удержался Леф. – Ведь при ее дворе давно уже развлекаются подобным образом – щекочут нервы. И ни с кем еще ничего подобного, как с царицей, не происходило!

– Видишь ли, верный Леф… – Аполлон призадумался, подыскивая слова, которые были бы по сознанию этому доблестному защитнику царской семьи как оплота дела атлантов. – Целью натиска тех, с темной стороны, является, конечно же, тот, кого ты чтишь (и правильно делаешь!) превыше всего и всех – царь Родам. Но царь наделен такой мощью, что никакая фронтальная атака его не возьмет. Вот и приходится им действовать обходным маневром. С фланга, так сказать. Царица где-то дала слабинку, это надо признать. Может быть, дело в ее неистинном происхождении. Ведь недаром все же, под номером первым в наших законах, которые касаются продолжения царской династии, стоит непререкаемый запрет на брак царя с женщиной не его единокровного происхождения. Все знают, что этот запрет касается только личности царя. Остальные атланты вольны в своем выборе, хотя для продолжения чистого рода так же точно должны были бы соблюдать эти правила. Но общение наше с человеческими дочерьми нисколько не ущемляет природы. Скорее, наоборот, улучшает ее.

– Вот только моя супруга никак не желает этого понять, – вставил Леф, – послушала бы она тебя, великий Апплу, так, может, и ослабила бы немного поводок…

– Это говорит только о том, что ты перебираешь, дорогой Леф, – не принимая шутки, заметил Аполлон. – Любовь – священное чувство. И если оно есть, то оскорблять его нельзя.

– А как же быть, когда много женщин ждут твоего взгляда, как подарка?

– Трудно сказать, чем вызван такой призыв. Земные женщины – они от земных чувств. И любовь с ними неизбежно превращается в коловорот страстей, если им не поставить заслона.

– Прости, Апплу, но ты говоришь, как истинный небожитель! – улыбнулся брату Гермес. – Нашему другу, думаю, не все понятно из твоих наставлений.

– Разве?.. По-моему, все достаточно ясно. Если ты атлант и не снизошел духовно, то твоей сферой остается соединенная воедино сфера Земли – и Огненного Плана. И никаких промежуточных остановок, вроде этого ужасного астрала. Потому что именно там все чувства, которые являются драгоценнейшим достоянием как атланта, так и человека, превращаются в нечто уродливое – то, что уже привыкли называть приземленными чувствами. Так любовь стали делить на земную и неземную. Под первой подразумевают некое постыдное, прямо скажем, некое торопливое действо, которое совершают тайком, под покровом той же темноты. А вот скажите мне: разве не ясно, что дети, которые появляются на свет в результате «земной» и «неземной» любви, – эти дети отличаются и внешне и по своим способностям, поистине, как машина от разумного создания?

– Но это и понятно! Ведь земные женщины, восприняв божественное семя атлантов, и детей производят природы высшей, чем собственная!

Аполлон посмотрел на брата, затем перевел взгляд к Лефу. Тот уже не встревал в разговор, затеянный им же, но слушал внимательно.

– Что скажешь, Леф, – обратился Аполлон к воину, – знаешь ли ты разницу между истинной любовью и земным влечением, которое так мимолетно?

– Как не знать, – смущенно улыбнулся Леф, – знаю, конечно. Только, уж не осуди меня, светлый Апплу, кажется мне, что это чувство, которое ты зовешь истинной любовью, я испытал не к собственной супруге, хоть она и высокого атлантского рода, и люблю я ее также по сей день… Наверно, я ошибаюсь, и не стоит на мои выдумки тратить времени…

– Ну же, не тяни, Леф, – подбодрил его Гермес.

– В общем, о том, что означает слово «любовь», я узнал с простой сельской девушкой! – выпалил Леф и засмеялся, довольный.

Гермес похлопал его по колену, поощряя его откровенность; Аполлон молча глядел на этого светлокудрого красавца, мощные мышцы которого, казалось, не умещались в его доспехах. Наконец он затаенно улыбнулся и проговорил:

– Да, это, конечно, тоже любовь. Хотя она и отличается несколько от той, которую я имел в виду. И, тем не менее: как ты поступил в своем случае?

Леф пожал плечами.

– А ты, великий Апплу, прости меня, как бы ты поступил?

– Вот это ответ! – удивился Аполлон. – Ну хорошо, я тебе скажу, как я поступаю в случаях, сходных с твоим. Первое мое слово: я всегда владею собственными чувствами, а не наоборот.

– Неужели ты хочешь сказать, что не признаешь любви с земными женщинами?

– Признаю. Но, пока не окончилась одна любовь, пока не растворились ее волшебные нити, я никогда не завязываю новой, каким бы заманчивым ни был призыв. Это, знаешь, совсем нетрудно: надо только принять такое решение для себя раз и навсегда. И в этом нет разницы для женщин, какого бы происхождения они ни были. Любовь должна приносить радость не только плотскую. Она должна становиться основанием для дружбы во все последующее время. Это закон, которому не все мы следуем…

Он посмотрел на остроконечную верхушку солнечных часов: та почти не отбрасывала тени.

– Однако мы сильно отвлеклись, – сказал Аполлон, и взгляд его, упершись в Лефа, сверкнул неожиданной льдинкой. – Несчастье с царицей – оно предвещает нам всем, всей Атлантиде, большую беду. Ее человеческая природа оказалась, как и было предсказано уже давно, сильнее небесной. И царица стала тем входом, через который в наш общий дом проник целый легион невидимых врагов. Атланты, которых Высшие Силы пытались спасти, удержать от соприкосновения с околоземным астралом, видимо, не могут дальше исполнять ту миссию, с которой они в свое время были посланы на Землю. А ведь цель была велика: помочь понять их высшее назначение, направить и организовать их разумную деятельность, чтобы ее, в виде чистых земных энергий, вливать в Единый Космический Источник. Этот Источник и без того не оскудеет, конечно. Но Земля!.. Земля может выпасть из круга общих энергий. Можем ли мы это допустить?

Гермес отрешенно заметил:

– Иногда не мешает трезво соизмерять свои силы.

Аполлон быстро взглянул на него.

– Что мы и делаем. И не только в этот момент. Предстоит полная перегруппировка сил, с тем чтобы в будущем оказалась возможной сама победа.

Леф, казалось, еще не понимал, к чему клонит Аполлон, но флюид опасности, который им воспринимался безошибочно, уже проник в его разум.

– Ты сомневаешься в конечной победе, великий Апплу? – спросил он, выпрямляясь.

– Конечная победа так же несомненна, как то, что мрак рассеивается светом и ничем другим. Но бывают моменты, когда неизбежно отступление, хотя бы и временное, все в целях той же победы. Кому, как не тебе, Леф, знать об этом!

Леф, глядя в землю, кивнул, напряженно обдумывая слова Аполлона. Угрюмо он спросил:

– Так что же мне делать? Не вообще – а конкретно. С моими пленниками, к слову сказать. Судить их – это все равно, что рыбу отпустить в виде наказания обратно в море. Ведь вся управляющая верхушка Атлантиды, я не преувеличиваю, предана измене. Можно, конечно, запугать их, издав разные указы, – но это не даст ничего. Так же, как не дало результатов и запрещение черной магии под водительством Вражины. Сама она напоказ перестроилась настолько, что стала громко провозглашать здравицу светлым силам и послушанию законам, тогда как деятельность ее подопечных расползлась по стране подобно вязкой паутине. И за руку их не поймаешь: поди докажи, что это не поклонение дозволенным богам! У них даже молитвы и мантры, известные всем, обращаются в злую силу, ибо мысленно направляются в черный канал, будь он неладен! – и Леф скрестил на обеих руках по два пальца…

Аполлон не стал на этот раз увещевать преданного этера, – он только молча обменялся взглядом с Гермесом. Леф, между тем, продолжал:

– Мы знали, конечно, что в подземельях не все чисто. Слишком большое движение там происходило. Поздно каяться, но это, в первую очередь, моя вина. Я проглядел начало, а теперь этот комок змей настолько разросся, что не знаешь, как к нему и подступиться!

– Очень просто: надо его разрубить! – быстро вставил Гермес, сопровождая свои слова выразительным жестом.

– Заденешь двоих-троих, остальные же расползутся, – отпарировал Леф. – Да оно так и получается: уже начали спешно снаряжаться корабли, а один из царских советников зафрахтовал даже космический лайнер…

– Для чего? – удивился Аполлон.

– Собирается, как мы понимаем, перевезти на новое место обитания все свое племя, – усмехнулся Леф, – да не все поместятся даже в нем зараз. А второго рейса, это они понимают, не будет. Помнят опыт переселения Каци-Картилинов. Представьте себе, что творится сейчас среди бесов!

– Кто это такие? – переспросил Аполлон. Я, признаться, не силен в человеческих племенах…

– Это, великий Апплу, как раз близкие родственники тех самых весей и дарданов, которых ты своим высочайшим разумением переселил в свое время в любезную твоему сердцу Трою.

– А куда направляются эти?

– Вроде бы на материк, в ту его часть, которая открылась после таяния льдов. Капитан Дирей привез нам полное описание этих земель, с прибрежными лоциями и документальными съемками.

– То-то долго они ходили! – не удержался Гермес. – Всего – плавания туда и обратно – девять дней, полмесяца, а они сильно задержались…

– Таково было распоряжение царя Родама: помимо карт, составленных по результатам космической съемки, подробно обследовать открывающиеся земли также и визуально.

– Ну и как, пригодны они к жизни? – в голосе Аполлона ясно слышалась печальная нота.

Леф живо повернулся к нему:

– Пригодны-то пригодны, однако… Боюсь, что наших тепличных человеков, изнеженных в климате постоянной весны Посейдониса, нельзя будет селить в тех местах. Климат там все еще очень суров.

– Но так было и раньше. Еще до гибели Гипербореиматерик, ей противолежащий, постоянно был скован панцирем льда. Однако схиртли колонизировали его еще в те времена, когда ничто, казалось, не угрожало ни им самим, ни их стране. И колонизировали удачно, надо сказать.

– Ты знаешь все, великий Апплу. Должен тебе сказать, что схиртли и сейчвс живут там.

– Это новость для меня, Леф. И новость благая, ибо доказывает именно то, что я предвидел: человек может приспособиться к любым земным условиям!

– Только бы ему не мешали, – тихо прибавил Гермес.