Текст книги "Атлантида священная (из действительности доисторических времен)"

Он еще верил в то, что гармония на Посейдонисе восстановима…

В голове вдруг явственно прозвучал сигнал вызова. Частота его была приемлемой для общения, и Аполлон откликнулся. Это была Туран. Легкая на помине, она первой откликнулась на мысли брата о царской семье.

Аполлон неплохо относился к этой своей сестре, – может быть, тут играла роль непобедимая женственность ее естества, а, может, дело было просто в незлобивости Туран. Как бы то ни было, а она оставалась одной из немногих, с кем здесь, в Атлантисе еще желал говорить светлый бог.

– Приветствую тебя, сестрица, – послал ей улыбку Аполлон, – что скажешь?

Он увидал Туран полулежащей, по своему обыкновению, на софе с высоким изголовьем; одна нога ее была вольно вытянута на белом шелке, другую царевна согнула в колене, как бы непроизвольно покачивая ею из стороны в сторону. В ее черных, как смоль, прелестных кудрях красовалась свежая роза; другим таким же цветком, но уже на длинной ножке, она гладила себя в ложбинке между белоснежными тугими грудями.

Аполлон и бровью не повел.

– Ты по делу или просто так? – спросил он, хорошо зная нрав Туран. – А то я занят…

– Ну вот, – чуть покривила крохотный ротик юная красавица, – ты всегда занят, когда бы я к тебе ни обратилась. А сам, так ни разу не удосужился узнать: жива ли твоя сестра Туран, не остыло ли ее сердце, не увяла ли, не дай Единый, ее несравненная красота?

– Сердце твое, о любвеобильная, не может остыть вовеки: что будет тогда с нами, твоими поклонниками? Что же до твоей красоты, то о ней нет надобности справляться. Весь Атлантис, – да что Атлантис! – весь мир наслышан о ее дивной силе.

– Ловлю тебя на слове, дорогой брат, – не упустила момента Туран, и искрящийся взгляд ее синих глаз проник Аполлону прямо в душу. – Коль уж ты признаешь себя моим поклонником, так изволь прибыть ко мне. И немедленно. Желаю видеть тебя воочию, а не так…

Сладкая немощь обволокла Аполлона. Он прекрасно знал, чего от него добивается Туран: ей и жизнь не в жизнь, если кто-либо из мужчин, достойных ее внимания, не падет к ее ногам, чтобы навек уже остаться там, у подножия ее трона, пресмыкаясь в надежде вновь вкусить блаженство обладания самой богиней. Аполлон же был как раз из числа тех, кто предпочитал оставаться на расстоянии от ее всесильных чар, – но и не отвергал ее грубо и недвусмысленно. Сейчас все было сложнее: едва только собралась с силами его мысль, обесточенная накануне общением с Другом, как это наваждение!

Усилием воли Аполлон остановил в себе поднимающееся желание, обращая его к той цели, которая ему предстояла. Сделать это было нетрудно, – он владел своими энергиями, а преобразовать одно в другое было лишь делом техники. Тем более что никогда нельзя уничтожать самую плодотворную из всех сил. Ведь сила взаимного тяготения женского и мужского, в своих бесчисленных выражениях, есть поистине животворящая мощь Великих Начал, – основы мироздания…

– Туран, дорогая, – ласково произнес Аполлон, – что для нас обоих расстояние?..

Однако Туран почуяла натяжку.

– Ты предлагаешь мне звездный секс? – томно протянула она, поднося розу от тела к губам.

Аполлон содрогнулся – ничего подобного у него и в мыслях не было. Между тем, Туран продолжала развивать свою мысль, – в энергиях наслаждения, пусть даже косвенных, как сейчас, она находила постоянное возрождение. В отличие от остальных, не владеющих секретом привлечения к себе сердец.

– Но я, знаешь ли, отказалась от этого. Конечно, в особых случаях приходится довольствоваться старым, порядком надоевшим способом любовного удовлетворения тонкого тела. Но теперь, когда я могу сравнивать, скажу тебе, с теми ощущениями, которые дает земное тело, нельзя и близко поставить никакие другие!

– Туран, сестричка! – попробовал остановить водопад льющихся на него откровений Аполлон. – Вспомни, милая: ты говоришь со своим братом, который не разделяет этих новомодных увлечений. Можно ли так впадать в сферу земных чувств? Не боишься ли ты огрубления духа?

– Вот еще! – засмеялась Туран, обнажая ряд ослепительных в своей красоте зубов. – Огрубление духа, говоришь ты? По мне – лишь бы не тела! – Она протянула к нему руки, обнаженные, гибкие, и, послушная ее движению, легкая ткань туники открыла нежно-розовый сосок. – Сама Туран, владычица любви, зовет тебя, Апплу!

Браки между близкими родственниками были обычным делом в среде атлантов и даже поощрялись, как сохраняющие чистоту крови. Мимолетные соития также не являлись чем-то из ряда вон выходящими, хотя сам Аполлон не был сторонником их. Так что дело состояло вовсе не в этом. В чем же?..

Аполлон, не только не отвергавший женской любви, но и сам беспрестанно домогавшийся ее, не пытался найти ответ на этот вопрос, – сейчас ему было не до того. Натиск Туран, на сей раз решившей, по всему было видно, добиться победы над недоступным ее чарам богом, все усиливался. Для него же главным было избежать обиды Туран, которая неминуемо настигнет его, если он не сумеет сгладить отказ. А в том, что здесь кроме отказа ничего и быть не может, он не сомневался: какая-то неясная ему самому пелена, нечто вроде брезгливости, стояла между этой обольстительной женщиной и его мужским чувством, не давая им сблизиться.

– Брось дурачиться, сестра, – с мягкой укоризной попенял ей Аполлон, – видишь, мне недосуг. Ты отвлекла меня от важного дела.

– Ах, да, – вновь засмеялась Туран, и этот смех, так волновавший многих, опечалил ее брата. – Я и забыла, что ты у нас нынче вместо царя. Вот незадача! Сейчас тебе недосуг, а ночью – законное время Мариса. Может, завтра?..

Но Аполлон не мог обнадеживать женщину – тем более, родную сестру – попусту. Сдерживаясь, ибо мысленный процесс в нем продолжался, и что-то брезжило уже в нем от искомой истины, он ответил, стараясь не выдать своего нетерпения:

– Вряд ли, – и повторил, подчиняясь внутреннему чувству, вынесшему на поверхность его разума некий результат его ментальных поисков. – Вряд ли, сестрица, можно будет меня застать завтра, и не только дома – он кивнул на дворец, – но и вообще на Посейдонисе. Так что – давай отложим нашу встречу. До лучших времен.

– Чем же эти времена нехороши? – надула розовые губки Туран. – По мне, так лучше и не бывает. А, понимаю, – ты имеешь в виду возвращение Родама? Но что-то мне сдается…

Она замолчала, пристально уставив взгляд куда-то вдаль. Потом взглянула на Аполлона и неуверенно улыбнулась.

– Впрочем, меня это не касается, – сказала она, и его поразила внезапная усталость в ее тоне, – скажи лучше, где ты будешь? Может, вдали от стоокой родни к тебе будет легче приблизиться? Что ж, я прилечу, если попросишь…

Но Аполлон не собирался оставлять каких-либо недомолвок во всем, что касалось царя Родама. Тем более что исходили они не от кого-нибудь, а от самой царевны Туран, законной дочери теперь уже небесного царя Сварга. Тут без особой на то причины не произносилось ни слова. Аполлон улыбнулся и сказал:

– Но сначала ты закончишь то, что хотела мне сообщить, хорошо?

Он мысленно протянул руку и погладил ее по чернокудрой головке.

– Как давно мы с тобой не виделись, Туран, дорогая, – сердечность в его тоне не вызывала сомнений, – а помнишь, как в детстве… Впрочем, о чем это я!

Однако было поздно: Туран вдруг расплакалась. Всхлипывая, как ребенок, она с готовностью отвечала брату, размазывая слезы по щекам:

– Помню ли я, Апплу?! Да ты всегда был самым любимым из братьев! И ты защищал меня, как лев, ото всех. Помнишь, когда застукали нас с Марисом под лестницей?..

– Как же, огромный скандал был, – усмехнулся Аполлон, – жрецы сразу потребовали твоего заточения в монастырь. Хорошо, что отец, слава ему в веках, нашел другой выход, поженил вас с братом…

– Давно это было, – улыбнулась Туран, уже несколько успокоившись, – вот и мучаюсь с десяти лет в браке. И Марис никак не уймется: все так же пламенеет любовью ко мне. А ревность, знаешь, она отвращает женщину, надоедает ей своей навязчивостью. Вот у нас и возникают проблемы.

– Ваши бы проблемы, да мне, – как бы про себя сказал Аполлон, – я бы их мигом решил! Зато ты, сестричка, единственная из царевен замужняя домина.

– Чему тут радоваться, – пожала плечами Туран, – если подумать, что отец наш прочил меня в жены своему наследнику. Не будь того случая с Марисом, так была бы я сейчас вашей царицей, вместо этой…

Она снова запнулась. Аполлон и сам уже чуял неладное, но отчего-то хотел слышать подтверждение из уст Туран, забыв обо всем другом.

– Договаривай, – сказал он.

– Надо ли произносить вслух то, что я всего лишь предчувствую? – задумчиво ответила Туран. – Так оно, может, и обойдется, но, узаконенное моим словом, уже обязано будет исполниться. Нет, брат, я не хочу выговаривать того, что ты ожидаешь услышать. Тем более что событие приближается. Скоро, скоро…

Вдруг она широко распахнула глаза, уже полузакрывшиеся было в легком трансе. Аполлон, внимательно наблюдавший за сестрой, заметил испуг, метнувшийся в них.

– Что, Туран? – снова спросил он. – Может, зная заранее, мы сумеем предотвратить нечто страшное, что грозит всем? Не таись!

– А ты не знаешь? – Туран взглянула на Аполлона, и в ее взгляде уже не было прежнего кокетства. – Ты, великий и всевидящий Апплу, хочешь уверить меня в том, что ни о чем не догадываешься?

– Когда тебе ведомо будущее, хотя бы и ужасное, надежда все равно должна вести тебя в твоей борьбе, – прямого ответа ему удалось избежать, но Туран и так было все понятно. – До конца. И даже после.

Туран опустила ноги, сев на своей софе и обеими руками опершись о ее край.

– Но что же может быть после конца? – вопрос звучал иронично, но глаза ее, в упор нацеленные на брата, глядели непривычно серьезно. – И что ты вообще считаешь концом?

– Эх, сестричка! Об этом бы нам с тобой поговорить как-нибудь в другой раз, на свободе!

– Нет уж, отвечай, раз начал.

– Но ты же знаешь, что вся жизнь состоит из этапов, она не однородна в протяженности. И каждый этап – это конец чего-то, отжившего к этому моменту, но одновременно и начало нового. Именно это я и имел в виду, когда говорил о конце. И о том, что после него.

– Так, значит, наступает конец? – почему-то тихо переспросила Туран.

– Взгляни на происходящее с астрологической точки зрения, Туран!

– Будто я понимаю что-нибудь в астрологии!

– Умница! Вот если бы тебе в этом следовали наши горе-мудрецы, скольких несуразиц мы бы избежали!

– Скажешь тоже…

– Но я серьезно! Ведь что такое астрология – это величайшая из всех наук! Она вбирает в себя, можно смело сказать, все составляющие тело мироздания законы, – из тех, конечно, которые доступны нашему пониманию. Потому без полного знания любой отдельной науки – ты не астролог; но и без умения соединить их все вместе тебе лучше не приближаться к живому Богу. Ибо что такое мироздание в целом, как не Единый?

– Но наши мудрецы, они ведь так много знают, – задумчиво протянула Туран, – и говорят так загадочно. Не то, что ты: сказал, и мне все ясно!

– Однако я вовсе не претендую на звание мудреца! Тем более, астролога.

– Ты, Апппу, который может все?..

– Не преувеличивай. Однако то, что я и «могу», идет во мне от чего-то врожденного. Сила, например, которая не приходит ни с какими учеными степенями. Или способность предвидения. Как и у тебя, Туран, это ведь то, что существовало еще до нашего рождения.

– Так ты думаешь, что и я что-то «могу», кроме легких побед над мужскими сердцами?

– В этом нет никакого сомнения! Твои же знаменитые чары – что это, как не неведомая внутренняяя сила? Хоть и проявленная в повышенной сексуальности…

– Выходит, чтобы употребить ее на что-то другое, я должна лишиться своей женской привлекательности?

– Хотя бы ее части.

– Ну уж нет! Зачем мне тогда эта сила, если я стану никому не интересной?

– Этого не может быть, Туран. Сейчас, например, ты интересна только для тех, кто ищет в тебе бесконечный источник, из которого он может черпать свое наслаждение. Но, стоит тебе обратиться к другой стороне своего естества – к знанию или чему-то другому, неважно чему, – как ты привлечешь не меньшую (а может, и лучшую) часть мужчин. Именно тех, кому станешь вдруг интересна своим широчайшим кругозором или познаниями в одном из видов науки. Ведь женская твоя привлекательность – она остается при тебе, она не убывает с приобретением знаний. И лишь дополняет их. Знаешь ли ты, что женщина, направленная к познанию, да к тому же и красивая – это сила, выше которой нет!

Туран деловито уточнила:

– Нет на Земле или вообще в Космосе?

– На Земле, на Земле! И что только ты так прикипела к Земле, не пойму. А вообще, чтоб ты знала, и в Космосе также. Ведь что в малом, то и в большом, что внизу, то и наверху, – этого ты еще не забыла?

– Конечно же, забыла! – удивилась Туран. – Я както совсем отошла от ваших, – она так и выразилась «ваших», – идей, проблем. У меня свой мир, приземленный, правда, но зато такой понятный и уютный. Ты вот все говоришь о мужчинах вокруг меня, – а знаешь ли ты, что женщин я одаряю даже больше, чем ваше мужское племя?

– И чего же они, если не секрет, просят у тебя? Не иначе, небось, как омоложения!

– Во-первых, они жаждут любви, и любви взаимной. Детей просят. А уж молодости, – об этом не осмеливается никто из них говорить вслух. Знают, что не во всем властны боги…

– Тут мы опять приходим к той же астрологии. – Старение и астрология?..

– Вот именно. В организме человека старые, отжившие клетки активно заменяются новыми, но такими же. И вдруг этот процесс замедляется, а затем и вовсе останавливается. Почему? Ты, например, знаешь секрет своей вечной молодости?

– Так же, как и все мы…

– Но мы – не человеки. А разница, хотя бы в этом случае, состоит в нашем умении избавиться от этого страшного механизма старения. В нас это заложено, и происходит само собой. И если при этом даже нам приходится прибегать к укрепляющим напиткам и очищающей пище, то что же говорить тогда о них, этих маленьких наших подобиях?

– Какая несправедливость, – затуманилась Туран, – жаль, что не призвали меня при их сотворении. Я бы их не обделила молодостью.

Аполлон усмехнулся:

– Успокойся, дорогая, – сказал он, – в деле сотворения человека никто из нас не участвовал. И не нам с тобой обсуждать плюсы и минусы того, что получилось в результате этого акта. Однако наши с человеками различия говорят лишь о совершенно обособленных астрологических структурах. О том, например, что при нашем первоначальном вхождении в физическое тело были задействованы одни соотношения звездных миров и сопутствующие им физические и химические законы, действовавшие на тот момент; создание же человека произошло при совсем иных условиях, и изменить их не может никто, кроме самого человека. Понимаешь?

– Не-а, – мотнула головой Туран, – но это неважно. Ты так красиво говоришь, что остальное не имеет значения. Прошу тебя, продолжай!

– Раз тебе интересно, значит, понимание придет позже. Человек… Громадную тему я затронул, и лучше не продолжать сейчас.

– Но почему – «кроме самого человека», Апплу?

– Потому что каждый из них будет проходить свой индивидуальный путь развития, помимо общего для нас всех. И на этом пути не возбраняется опережать других. Пожалуйста! Этим ты только поможешь остальным. А что такое «путь» – это нам знакомо. Мы этот отрезок уже прошли когда-то. Потому и оказались хоть и на Земле, но в физическом состоянии высшей, по сравнению с ними, эволюции. В мироздании ведь все живое. И влияние отдельных излучений надо понимать как то, что тебя понуждают претворить худшие и вредоносносные аспекты этих излучений в самые благотворные.

– Как красиво! – восхитилась Туран. – И себя улучшаешь, и вокруг делается лучше!

– Закон Пользы, дорогая моя. То, что отсеивает все ненужное и дает рост благу.

– С другой стороны, Апплу, – Туран умнела на глазах, – выходит, что и нас теперь «отсеивают», так? Чем же мы провинились? Скажи!

– Законы Космоса жестоки к отдельным личностям, Туран. Они не щадят никого и ничего.

– Но ты говорил об Общей Пользе… Польза – это благо. Это – когда хорошо. Так я понимаю.

– Снизу, с Земли, нам понятнее боль каждого создания. В этом, быть может, и состояла главная причина нашего нисхождения в плотный мир, – чтобы мы прочувствовали на себе все тяготы жизни, которую предлагаем человекам. И чтобы облегчили им, по возможности, пребывание здесь. Однако Высший План, он настолько велик, он предусматривает такие космические масштабы, в которых мы, вместе с человеками, вовсе и не заметны.

– Иду я вчера по дорожке сада, – задумчиво и вроде бы не к месту промолвила Туран, – вдруг смотрю: муравьи! По муравьям иду. Хорошо еще, что заметила вовремя. И то потоптала невесть сколько…

Аполлон замолчал. Он с новой нежностью глядел на сестру, которую, как оказалось, совсем не знал. Что все ученые знания, подумалось ему, перед этим умом сердца, бесценным поистине сокровищем, данным не кому иному, как именно женщине!

– Туран, драгоценная моя! – произнес он наконец. – Не надо тебе ничему учиться! Ни астрологии, ни чему другому. То, чем ты владеешь, дороже любых изысканий. Я, неразумный, взялся тебя наставлять, тогда как должен был смиренно просить у тебя совета. Что я и делаю…

Туран восприняла перемену в брате как должное. – В чем совет-то? – невозмутимо спросила она. – Дело непростое, в двух словах и не скажешь.

– Так говори в трех или больше. Я послушать люблю! – Ты все шутишь, а мне вот стало не до шуток. Речь пойдет о брате Родаме.

Он произнес это имя и остановился, чтобы оценить реакцию Туран. Однако та хранила молчание.

– Вначале, когда я вернулся на Посейдонисе, – продолжал Аполлон, – я не придавал большого значения его уходу.

– Исчезновению, – поправила его Туран.

– Какая разница! Главное, что он решил уединиться. А это всегда у нас считалось священным таинством, привилегией царя. Общение с Высшими Энергиями, которое под силу только ему, облеченному Божественной властью, должно было принести обновление ему как духовному естеству, и силу – как существу физическому. Однако…

– Последнее, видимо, беспокоило его самого даже больше, чем тебя! – не удержалась Туран.

– Однако, – не обратил внимания на ее вывод Аполлон, – вскоре после его… исчезновения тут случились некоторые события.

– Так вот почему ты в неурочное для себя время появился в Атлантисе! – ахнула Туран. – А я-то голову ломала! Значит, это ты вернул царицу с того света! Впрочем, непростительно, что я не догадалась об этом раньше: кто бы еще, кроме тебя, мог проделать такое!

– Туран! – укоризненно произнес Аполлон. – Мне становится все труднее говорить с тобой. Не узнаю тебя: откуда такая неприязнь к царице? Это тем более удивительно, что вы обе, и ты, и она, имеете много общего.

Аполлон говорил, а сам уже знал, что Туран с ним не согласна. Не желая ее сердить, он добавил:

– Так мне показалось…

Туран молчала, опустив глаза и перебирая лепестки роз на коленях. Аполлон поторопил ее:

– Что же ты молчишь, сестрица?

Туран отшвырнула от себя растерзанный цветок, отряхнула подол, и только после этого подняла глаза на брата.

– Ну, во-первых, дорогой братец, – сказала она, и нежность ее голоса странно не соответствовала колючему тону, – давай, наконец, выясним степень нашего родства.

– Время ли сейчас?..

– Когда-нибудь же надо это сделать! А то все «сестричка», да «братец»! Может, ты и вправду этому веришь?

– Ах, Туран! Ну, что это на тебя нашло? И как раз тогда, когда…

– Да, я знаю, ты всегда спешишь. Особенно, если надо оделить своим вниманием меня. Но все же ответь мне: ты и вправду считаешь меня сестрой, если не родной, то хотя бы сводной? Или же знаешь истину о моем рождении?

Туран побледнела, ее всегда широко распахнутые глаза чуть прикрылись густыми черными ресницами, отчего лицо ее приобрело обычно несвойственное ему высокомерное выражение. Аполлон поспешил заверить ее:

– Знаю, Туран. И не только я. Ни для кого не секрет, что прекрасная Туран – поистине, а не на словах, неземного происхождения.

– Что это значит? Говори, я хочу слышать это. Аполлон готов уже был подчиниться.

– Но не могу же я произнести Имя, – вдруг опомнился он.

– Говори, – повторила Туран, – я отвечаю за все!

– Дело не в ответственности, а в том, что вряд ли стоит сейчас, когда так напряжена атмосфера, рисковать проявлением в ней высочайших вибраций! Но я отвечу тебе, – он решил, что одно не лучше другого: сердить женщину, да еще такую! – Твой отец – божественный Уран…

– Дальше!

– Родилась ты в море. Пенистые волны вынесли тебя на берег, и нимфы, по велению великого Посейдона, отдали младенца моему отцу, открыв ему и тайну: он должен воспитать истинную богиню, чистотой происхождения превышающую любого из атлантов. Ну, теперь ты довольна?

– А сейчас скажи мне вот что, – будто не слыша последней фразы Аполлона, велела ему Туран, – и в чем же ты видишь «общее», как ты выразился, между мною и царицей?

– О, прости меня, драгоценная моя, – с облегчением вздохнул Аполлон, – я наконец понял! Но и ты должна поверить мне: я не имел в виду что-либо общее в вашем происхождении. О сравнении здесь не может идти и речи! Дело в другом. Ты давно задаешься вопросом, почему твой брат Апплу сторонится тебя, так ведь? Изини за прямоту.

– Ну да! – чуть удивленно произнесла Туран.

– Что ж, я признаюсь тебе. Что касается царицы (не будем усугублять ее состояния произнесением звуков ее имени), то здесь все понятно: земная часть ее естества преобладает, ведь материнская кровь – главное в потомстве. И это в какой-то степени извиняет ее тяготение ко всему, что от стихии Земли. Ты же, Туран, в своей сущности не несешь ничего от планеты. Даже удивительно, как стихиям огня и воды удалось не только соединиться воедино, но и совершенно преобразиться, чтобы создать тебя. Ведь по всем канонам твое тело должно быть чем-то эфемерным, текучим, а оно проявлено, видимо!

– Слава Единому, – проговорила защитную формулу Туран.

– И вот теперь ты, именно ты так возлюбила Землю, что вдруг окунулась в ее, – он запнулся, чтобы не сказать лишнего, – не самые высокие проявления. Почему ты забыла свое прежнее занятие, Туран?

– Какое же? – удивилась она.

– Ты одна изо всех нас в детстве могла летать. Неужели ты не помнишь, как прямо с места свечкой поднималась вверх, в Небо?

– О, это я помню, – живо подхватила Туран, – чудное ощущение! Особенно мне нравилось шевелить облака и тучки, – из них тогда лился дождик. Селяне, заметив это, начали присылать своих лукумонов с просьбами полить посевы в одном месте или осветить солнышком – в другом. Ах, как это было прекрасно! Ты не знаешь, Апплу, как я благодарна тебе за то, что ты напомнил мне о моих детских полетах!

– Так куда же все подевалось, Туран? Отчего ты сразу вдруг опустилась с неба да на землю?

– Ну, не совсем уж и сразу, – как-то поугасла Туран. – Но с того случая, – ну, с Марисом, – мне стало все труднее и труднее подниматься ввысь. Да и охота понемногу пропала… Ах он, злыдень! – в голосе ее послышались неподдельные слезы. – Уверил меня, что это просто игра, уговорил, что так и взрослые балуются. А когда пронзил меня, словно мечом, так, что я от боли света белого не взвидела – было уже поздно. И мой крик ничему не помог. Только ославила я сама себя.

– Марис, конечно, болван, каких свет не видывал, – попытался успокоить ее Аполлон, – но от этого тебе не легче. Что ж, сделанного не воротишь, однако не стоит и отчаиваться. Зачем так уж поддаваться внешним ударам и нагромождениям? Ты должна понимать, что есть силы, которым очень и очень хочется привлечь дочь Света к себе, в темноту. Но отнюдь не просветиться этим они желают (их уже вряд ли что просветит), а лишь отемнить ее саму.

– Слыхала уже об этом, – отвела глаза Туран. – Гермес мне уже надоел этими проповедями.

– Ну, тогда дело твое, – омрачился Аполлон, – и все же мне жаль. Не тебя, – ты сама себе хозяйка, – но того, что мы все теряем в твоем лице значительную силу.

– Кто это «мы»?

– Все те, кто трудится над просвещением человечества. Нести свет ему – как раз то, ради чего мы здесь. А ты, Урания, плоть от плоти Света, ты уклоняешься от своей прямой функции! Что ж говорить тогда об остальных?

– Каждый отвечает только за себя. Но ты меня задел за живое, Апплу! Живу, как умею. С дворцовой кликой, во главе с царицей, не близка. А выходит, что нахожусь наравне с ними: они признают лишь мир околоземных чувств и ощущений – и я, в своих чисто земных наслаждениях. Это сравнение меня не устраивает, брат. Наравне с царицей я не желаю быть ни в каком отношении. Так что мне делать?

– Ты посмотри, как мы столкнулись с тобой на этом вопросе: «что делать?», – усмехнулся Аполлон, – но я отвечаю тебе первым. Природа так распорядилась, Туран, что ты обладаешь мощными космическими функциями. Это – любовь, пронизывающая весь мир, многоликая и единая одновременно. И от тебя зависит, останется ли эта любовь приземленной, на уровне нынешнего человека, или охватит своей огромной сферой всю беспредельность его сознания. Это – дело далекого будущего, – но будущее, оно ведь творится постепенно. Светлая мысль, загорающаяся в нас однажды, заставляет все вокруг подчиниться ее исполнению, – затем другая, пятая, десятая. А представь, что нас много таких? Насколько тогда ускорится общее движение к лучшей устроенности жизни!

– Ну, ты известный идеалист, Апплу! И следовать за твоими установками я не смогу, предупреждаю сразу.

– Какие же у меня особенные установки, хотел бы я знать, – пробормотал Аполлон, отворачиваясь от Туран.

Но от той нельзя было скрыться.

– Они не особенные, Апплу, – начала она толковать ему своим завораживающим голосом, – но они очень суровы. Ты стоишь на крайних позициях: это хорошо, а это – плохо. И никаких средних, оправдывающих некоторое колебание, позиций ты не признаешь. Верно?

– Но это не мои установки! Это – Вечный и Единый Закон, Туран. Все имеет свои два противоположные полюса. И я предпочитаю, знаешь ли, придерживаться всегда того из них, который повыше. Потому что эволюция мироздания отдает преимущество ему, который означает благо. А я только следую за эволюцией.

– Но мои земные приключения – это тоже благо, Апплу.

– Сомнительное и очень временное благо, дорогая. Раз отрывает тебя от твоей исконной космической семьи и заставляет зарываться лицом в землю, ничего кроме нее не видя. Это непростительно, знаешь ли. Даже человеков мы учим, и они пытаются это понять, что наша планета – всего лишь часть общего. Для них она – вроде нулевого класса первоначальной школы; для нас, атлантов – экзамен, испытание перед выпуском на более квалифицированный уровень. Кто-то из нас подтвердит свое право подняться выше, но кое-кому придется покрутиться здесь еще немало времени, чтобы пройти весь курс заново…

– Страшная перспектива, – передернула плечиками Туран, – но тебе она не грозит. Ты-то уж, со своей праведностью, заслужил, небось, небесных степеней!

– Не уверен, сестрица. И вовсе я не праведен. Если покопаться в моей жизни пристрасно, так для очищения наберутся целые вороха! Да и сам я, признаюсь тебе, не готов к тому, чтобы оставить Землю, если это и будет мне предложено сейчас: дело ведь только начинается.

Туран весело расхохоталась. Аполлон не перебивал ее, хотя, непривычный к смеху, с трудом переносил его.

– Вот это да, – сумела наконец произнести Туран, – наш светлейший братец Аполлон, оказывается, вовсе не так уж и чист! Вот это признание! Да за него кое-кто, ты знаешь, выложил бы мне гору золота!

– Уймись, Туран, – опомнился Аполлон, – а то пожалею я, что открыл перед тобою душу.

– Что ты, что ты, Апплу, родной мой, – отвечала та, искренно встревоженная поворотом дела, – я ведь все шучу. Но ты должен знать: что бы ни случилось, как бы я себя ни вела, в глубине сердца я – всегда на твоей стороне. Кроме тебя и Герму, мне не на кого и положиться в этом мире, знаешь ли…

Она встрепенулась, словно яркая птичка, и подняла руки, охорашивая свою и без того прелестную головку.

– Благодарю тебя, – серьезно воспринял ее слова Аполлон, – хотя не знаю, отдаешь ли ты себе отчет в том, что твоя помощь и в самом деле может мне понадобиться. И скоро.

– Знаю. Потому и говорю, – ответила Туран. – Так в чем же состоит твой главный вопрос ко мне?

– Вопрос мой очень сложен. Если бы ты могла мне ответить, я бы спросил тебя: Туран, как спасти Атлантиду? Но я и сам знаю, что ответа не может быть. Потому скажи мне хотя бы о том, все ли в порядке с моим братом Родамом, и не должен ли я спешить ему на помощь.

Туран задержала свои руки на пышном узле волос, что-то там перевивая и подкручивая. Лицо ее так долго оставалось опущенным, что Аполлон наконец понял: она не может взглянуть ему в глаза. Сердце его сжалось тяжким предчувствием, хоть и он был уверен, что давно готов ко всему.

Но вот она подняла голову. Впервые, кажется, он видел свою названую сестру такой серьезной, хоть губы ее и пытались улыбнуться.

– Это и в самом деле вопрос не ко мне, – тихо сказала Туран, – где уж мне, глупенькой потаскушке, заниматься делами целой империи!

Аполлон попытался было возразить, но богиня остановила его едва заметным жестом маленькой руки.

– Ты спросил, – строго сказала она, – я отвечаю. Изволь уж выслушать меня до конца. Или ты, создатель этикета, указывающего, как подобает себя вести в каждом отдельном случае, и что делать пристойно, а что непристойно среди цивилизованных атлантов, – ты сам же и нарушаешь его?.. Ну ладно, это я к слову.

Ее многословие было явной отсрочкой ответа. Аполлон понял это и не торопил, даже когда она замолчала.

– Не знаю, надо ли мне говорить то, что мне открылось, – ты ведь у нас и сам знаешь будущее получше всякого, – усмехнулась она, – но я скажу. Скажу, чтобы облегчить тебе твое собственное знание и разделить с тобой твой груз. Твоего брата спасти нет возможности, Апплу. Он, царей царь, не удержал свою силу, а это значит – потерял власть над миром. Облеченный высшим знаком, тремя молниями, он не управлял ими, и теперь они же своим огнем грозят сжечь его самого. Атлантида пришла в упадок, и теперь уже вряд ли что спасет ее: враги царя Родама слишком набрали силу, для того чтобы можно было разрешить дело миром. Ты вправе спросить, в чем причина? Их множество, этих причин, и все они важны. Так бывает всегда, когда в одну точку упорно нагнетаются вещества, опасные взрывом. Взрыв все откладывается, а нагнетение все усиливается, и кажется, что так может продолжаться до бесконечности…

Странно, но Туран нисколько не походила на обычных прорицательниц, которые непременно начинали кликушествовать, едва только приступали к прочтению будущего. Она сидела спокойно, и голос ее был тих и печален. Вот только глаза, слегка прикрытые веками, что притушило их яркий блеск, говорили о том, что эта женщина говорит не своими словами, – она повторяет истину, начертанную на невидимых страницах.