Текст книги "Атлантида священная (из действительности доисторических времен)"

Ничего личного, такого, что касалось бы только атланта Родама, живущего на земле, не было открыто ему. Он и не интересовался этим, полностью погруженный в непрестанно ткущийся ковер всеобщей кармы. Ковер, который, однако, не был лежащим или же повисшим в одной плоскости, но заполнял собою все пространство вокруг, – пространство, которого, между тем, не было.

Нити, светящиеся, темные, все разных цветов и их тончайших оттенков, свивались и развивались, осторожно соприкасались друг с другом и резко отталкивались, иногда даже взрываясь. Все это, едва царь останавливал взгляд на чем-то, тут же проявлялось яркой картиной земной жизни, однако не ограничивалось показом какого-то одного явления, но продолжало его развитие в будущее. Впрочем, останавливаться царю Родаму и не приходилось: сознание его, самым невероятным для земного состояния, но таким естественным для этой минуты, образом охватывало разом все действия, явления, мысли персонажей, их заботы, далеко или близко идущие планы, и даже то, к чему могут привести те или иные из них. Охватывало одновременно или вневременно…

Сказать, что он находился в состоянии блаженства, значило бы ничего не сказать, ибо блаженство, по уровню своего развития, царь Атлантиды имел возможность испытывать и в обычном, земном, состоянии. Но то, что он чувствовал теперь, было чем-то качественно иным: это было полное слияние с Божественной Тканью Мира, во всем ее единстве, единстве Силы, Разума и Красоты.

Он ясно отмечал каждое ощущение этого нового для себя состояния сознания, которое соединяло их все в один прекрасный поток. Гармония, – пел этот многоструйный поток. И не было возможности – да и надобности также – вычленять из него что-нибудь одно, называя его по имени и обедняя этим неразрывно целостное его единство.

Напряжение в спокойствии, – так назовет про себя царь Родам это состояние много позже. Именно, – высочайшее напряжение, которое возможно лишь при величайшем спокойствии духа, – так определит он его для брата Герму. Ибо не кому иному, как Гермесу, будет поручено несение Высшего, отныне становящегося тайным и сокровенным, Знания. Того Знания, которое должно быть донесено через все катастрофы, преграды, смятения и разрушения. Через чудовищные преступления пролития крови, ужасы бессмысленных войн и страданий, потемки сознания, которые повлекут за собой гибель народов и бесчисленных цивилизаций, снова и снова возрождающихся одна из другой – и забывающих об этом, и презирающих собственное происхождение.

Благословенный Гермес, имен которого не счесть во всех веках и племенах, исполнит данное ему поручение. Тайными символами, непонятными даже для посвященных, словами, – а там, где исчезала письменность, так и легендарными преданиями – отголоски Великого Знания непрерываемо и победно шли в изустных передачах из поколения в поколение. Они часто заучивались наизусть, несмотря на темный смысл странно звучащих слов давно исчезнувшего, но священного поныне языка.

Эти обрывки истины, единственной для всех, пройдут сквозь черную эпоху человечества. Разрозненные, искаженные и неузнаваемые, они будут собраны Новыми Атлантами, – обновленными людьми на обновленной Земле. Очищенные их самоотвержением и соединенные в единой, целостной мозаике, они, являя собой части одного и того же тела, сольются в живой и прекрасный монолит Истинного Знания, которое от века.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Голос Атласа вернул царя к действительности земной. Но – вернул обновленным, вернул полного сил и ожидания чего-то непременно героического, что он теперь в состоянии совершить.

– Ну что, пришел в себя? – слова титана раскатывались эхом в соседних ущельях, хотя заметно было, что он говорит далеко не в полную силу, сдерживая себя из опасения навредить. – Теперь понимаю, что сталось с атлантами, если даже лучший и высочайший из них… Зачем же ты призвал меня, коль встреча со мной тебе опасна?

– Прости, великий Аттли, – голосом охрипшим, но бодрым, произнес царь Родам. В опаленной его глотке звуки продирались через боль, которую невозможно было явить наружу, – хотя что могло быть тайною для Атласа? – Не буду отнимать у тебя много времени и отягощать своими делами, – они теперь почти сплошь – земные…

– Говори! – пророкотал титан.

Царь Родам помолчал. Начало было неожиданным, в своих мыслях об этой встречи он готовился к разговору. Представлял, как поделится с высоким посланцем своими опасениями насчет того, что атланты – почти все – начали снижать уровень собственных возможностей, духовных и физических. И вдруг – такой поворот событий! Что же это: выходит, что и он, царь всего населенного земного мира, великий и непревзойденный, которому подвластны все, кого он желает видеть подчиненными, повелевающий не только земными подданными, но и стихиями с их невидимыми для землян духами, – и он тоже не может больше соответствовать эталону атланта, он, который есть само совершенство, космический посланец, бог?.. Бог – это для человеков – постарался он уточнить мысль, – на самом же деле – не совсем бог. Так, что-то среднее: полубог. И кто это придумал…

– Да уж, конечно, не ты, – Атлас перешел на мысленный диалог. – Тебе бы дай волю, так ты, пожалуй, и всевышним бы себя прозвал, что скажешь?

Царь Родам был сбит с толку. Пожалуй, это с ним случилось впервые в жизни. И – именно в такой момент!..

Непонятно было – то ли Атлас ни во что его не ставит, – опять? – одернул его вновь невидимый внутренний наставник, невесть откуда вдруг взявшийся, – или же он… Ну конечно, над ним подтрунивают!

– Пожалуй, оно-то еще серьезнее, чем я думал, – вновь подал голос Атлас. – Великое право – доверять своим ближайшим. Но, – если желаешь, чтобы дело составилось по-настоящему, так, как ты его задумал и направил, – нельзя отдавать его исполнение другим, хотя бы и самым-самым… Говорю это для тебя, царь, чтобы ты принял это к действию. Все делай сам. Только своей энергией, от начала до конца. Иначе будешь раскаиваться; как я сейчас раскаиваюсь в том, что оставил дело своих рук и мысли своей, поверив в то, что преемники мои доведут его до конца… И достойные все были, эти преемники, а вот поди ж ты! Аттитлан гибнет…

Царь Родам был потрясен. Гибнет! Атлантида гибнет, – верно ли он понял, не ослышался ли? Эти его смутные опасения, недовольство всеми вокруг – значит, они подсказывали ему действительно нечто страшное, что приближается, затягивая всех в какую-то паутину, из которой не вырваться?.. А он-то пришел сюда, чтобы пожаловаться милостивому Отцу на непослушных овечек его стада!

– Не прерывай меня, – напомнил условие Атлас. – Ты совсем разучился слушать. Да и понимаешь с трудом. Это – не в укор. Укоров не будет: поздно. Теперь надо суметь спасти то, что еще можно спасти. Садись и запоминай.

Родам оглянулся, ища, на что бы присесть, раз уж велит, но Атлас с неподдельным огорчением добавил:

– Мало того, что Фохат стал для тебя непереносим, – Фохат, высшая энергия, без которой немыслима сама жизнь, – так ты еще и разучился подставить под себя стул?!

Он махнул рукой – показалось, что на Родама с его возможностями, – однако стул, настоящий деревянный стул, хоть и простой, без резьбы, но добротный, появился подле царя. Тот, в конец пристыженный, но сохранивший внешнюю невозмутимость, поблагодарил Атласа и сел: взяла свое царская привычка не терять достоинства ни при каких обстоятельствах. Даже при таких, как встреча с Атласом.

Царь Родам глубоко, с затяжкой вздохнул, после чего его дыхание надолго приостановилось. Казалось даже, что оно исчезло вовсе, – но это только казалось: на самом деле функции дыхания перешли вместе с полетом сознания на высший, духовный план. Все его существо подчинялось теперь центрам, составляющим триаду верховного сознания, неподвластного земным, животным сигналам.

Внезапно мысль его, под воздействием огненной силы Атласа, обрела четкость и ясность – и легко полилась потоком считываемых сверх-идей, отличить которые от собственных всегда возможно не только по их несравненной глубине, но и по необычности формы:

– Во времена, теряющиеся в дали сотен тысячелетий планетного исчисления, когда из Зерна Жизни, проросшего на Земле, оплодотворенной Небом, развились и размножились сменявшие много раз друг друга виды, – один из них, наиболее опередивший своих сородичей по развитию заложенного в них содержания, был отмечен Советом Семерых как возможный объект дальнейшей эволюции.

Эволюция… Долго, долго еще невежество будет заключать это понятие в рамки развития физической формы, связывая с ее приспособляемостью к жизни развитие разума, или интеллекта, что в равной степени составляет физическое явление, призванное облегчить существование. Но разум – это всего лишь высшая земная ступень животного инстинкта, изначально приданного всему живому.

Нечто совершенно иное по качеству, вибрациям и возможностям – это сознание. То самое сознание, которое, будучи воспринято вначале хотя бы одним человеком, особь за особью, род за родом вводит все человечество в общую семью Космического Сознания, – великое Общее Поле взаимосвязанностей, где нет расстояний, нет самого понятия времени, ибо все в одном, и одно во всем, – но не в обособленности. Потому что здесь нет тайн. Допущенные в эти сферы прекрасно знают, что не существует такой тайны, которая бы не открылась, – она во мгновение ока станет явной для сознания, обратившегося к ней. Раз нет тайн, – значит, нет ухищрений, обмана, – и попросту зла как такового. Это Царство Истины. И все мировое содружество следует этому закону. Собственно, Закон – един. Множество частностей его, придуманных человеками – это всего лишь попытка расчленить великое тело Истины. А ведь если следовать всего лишь одному этому незыблемому правилу, – можно не задумываться об остальном в жизни…

Истина – это доброта и любовь Бога, заключенные в сердце человека, на какой ступени развития он ни стоял бы. И если это сердце открыто всему, что составляет жизнь, – Бог действует через такое сердце на мир, окружающий человека.

Но – в общей массе, – человек закрывает, почти неминуемо, сердце свое для добра, и, поддавшись неким вредоносным силам, внушающим ему думать только о себе, заботиться о себе – и трудиться, опять же, только на собственные потребности, сам себя этим человек отвергает от истинного благополучия, как земного, так и духовного, – ибо если закрыто его сердце для добра, которое есть одно на всех, то закрыто оно и для принятия в себя помощи Всевышнего, его животворящего луча…

Одним словом, эволюция Космоса – это то же, что эволюция сознания. А само сознание можно представить как одухотворенный интеллект. Цель велика: ввести человека в общее духовное поле, и дальше – дать ему возможность расширять свое сознание до уровня космического. Это – как бы цель-максимум на нынешний Великий Круг, который необозрим по количеству земного времени, но конечен с точки зрения Беспредельности, в которой эта эволюция продолжается.

Действительно, – каждому свое. И неисчислимы в Космосе уровни развития сознаний, как беспредельно и число атомов, несущих в себе зародыш первозданной жизни. Подобно любому семени, жизнеспособность атомов необычайно продолжительна. Ведь они, появившись на свет сразу после протонов, нейтронов и электронов, несут в себе, в закодированном виде, историю всей жизни во Вселенной. Историю не только прошлого, но и будущего, – того пути, по которому пойдет, должна пойти эволюция. Все это чрезвычайно просто, как просто все, что исходит от Истины: биологическое состояние любого организма зависит от того, каким образом простейшие атомы первозданных, стихийных элементов – например, воды или воздуха – образуют в нем сложные соединения.

Да, именно атомы представляют собой ископаемые Космоса, реликты Великого Огненного Начала…

Эволюция – явление всеобщее. Не только на уровне планеты, но и Вселенной – и выше, – она осуществляет потенциальные свойства каждой системы, от верха до низа. Эволюция, таким образом, это планомерная расшифровка генетического кода. Коды атомов, сочетающихся в строго определенные молекулы, дают жизнь бесчисленным их видам, сразу же образующим свои собственные, но также загодя спланированные задания.

Эволюция плотно-материального состояния так же не лишена порядка и красоты, как и эволюция всех других, более тонких, или «невидимых», как любят говорить на Земле, видов материи. Да, материи, ибо в мироздании все материально, но материя различна сама по себе. Материя более организованная, а, значит, и прошедшая свой путь эволюции с оценкой «отлично» (потому что двоечников в следующий класс здесь не переводят), достигшая уже определенной высоты в эволюции не только физической, но и, куда реже, – духовной, в силу своего высочайшего сознания добровольно берет на себя заботу о тех, кому предстоит еще только вступить на этот путь, – путь совершенствования, путь развития человеческих цивилизаций.

Ибо что такое цивилизация без сознания? Какой бы сверхразвитой интеллектуально она ни была, но стоит уйти из жизни носителям знания, – как исчезает все, исчезает даже из памяти народной. Что может остаться? Лишь несколько самых выносливых строений…

Да и те, утерявшие своих создателей, а с ними и секреты построения, вызывают в следующих поколениях лишь удивление и недоумение, – и ничего больше.

Конечно, в более отдаленные и просвещенные времена начнут понимать, видя их, что жили на Земле люди с поистине божественными возможностями, которые они стремились передать человекам, лишенным еще тогда искры божьей.

Но из животных в люди – путь непростой. Здесь необходима помощь со стороны. Непосредственная жертва…

* * *

Не впервые Картлоз приближался к Посейдонису морем, но каждый раз зрелище, которое открывалось глазу, было заново поражающим…

Корабль уже замедлил свой ход, чтобы дать возможность пассажирам, облепившим поручни всех трех палуб, насладиться панорамой. У капитанов Атлантиса была своя традиция: приостановиться как бы в изумлении перед тем, как на горизонте, там, где сливаются ярко-голубым цветом небеса и море, вечно сияющие и одинаково лазурные, начинало особенно посверкивать и блистать. И хотя не было ни на одном судне ни единого человека, который бы не знал доподлинно, что этот ослепительный свет исходит от орихалковой стены, окружающей Верхний Город, – средоточие и главный оплот Атлантиса, – а также от наверший его дворцов и храмов, капитан неизменно провозглашал в громкоговоритель голосом зычным и волнующе-низким:

– Атлантис! Атлантис, достопочтенные господа! Приближается главное чудо земли, город, по красоте и великолепию достойный своего создателя, великого титана Атласа, чье имя носим мы, жители этой благословенной земли, – и восприемника его могущественного бога Посейдона! Возблагодарим же небесных покровителей наших за счастливое плавание и благополучное прибытие к родным очагам. Гостей же попросим присоединиться к нашей благодарственной молитве и принести свою посильную жертву охраняющим нас богам, дабы и впредь они не лишали нас своей защиты!..

Картлоз, стоявший рядом с капитаном, с одобрением проводил взглядом золотой перстень с красивейшим сапфиром, который тот, показав всем в поднятой руке, с размаху бросил далеко в море. Этот перстень не давал Картлозу, в общем-то довольно безразличному ко всякого рода драгоценностям, покоя в течение всего плавания, а оно было долгим, и продолжалось полный месяц, если считать по старинному атлантскому календарю, – двадцать дней. Раньше, до Катастрофы, этот путь, говорят, проделывали шутя: каких-то четыре-пять дней от Тарса! Теперь же, когда мореплавание едва-едва возобновляется за столбами Мелькарта, – океан, сплошь забитый глубоководным илом и ставший вязким, как жидкая грязь, от рассеянного в воде и воздухе материка очистился, слава Единому, – от того же Тарса можно, идя сразу к северу, все по-над берегом, добраться до студеных полярных вод, которые (говорят же: нет худа без добра!) после исчезновения Атлантиды заметно потеплели. Будто и вправду, как утверждает капитан, теплое течение от самой середины земли Мус, не чувствуя теперь для себя преграды, вырвалось на свободу и направилось топить льды на северо-восток.

Картлоз усмехнулся: много им там дела, теплым водам, точить ледяные громады – это тебе не то, что согреть воду в кружке! Хотя – что ж, за последние пару лет, как он впервые сумел пройти этим путем, – изменения в тех местах огромны. Пожалуй, никакие расчеты не смогут дать полного прогноза очищения северных земель ото льда: так быстро, и еще с ускорением, идет процесс.

Конечно, в древности атланты знали, – с их-то возможностями! – что под северной ледяной шапкой, пусть и не сплошь, – но находится земля. Или огромный остров, или же материк. По всей вероятности, все же – последнее, иначе острову пришлось бы быть слишком узким и растянутым. Ведь полосу земли, освободившуюся от ледового панциря, еще голую и очень неприветливую (Картлоз даже поежился при одном этом воспоминании) проходили в течение нескольких дней. Он помнил, какая это была безрадостная пора: дул попутный ветер, но парусов не поднимали и шли машиной на самых малых оборотах: места совсем новые, лоций – никаких, хоть движение, слава Единому, здесь довольно уже оживленное. Все – благодаря атлантам из Посейдониса. Ведь доверять на море, – как, впрочем, и на суше, – теперь можно только им: все остальные, заводнившие Срединное море, принадлежат морским разбойникам, бродягам, потерявшим свою землю, как и многие другие, но избравшим для себя самый легкий путь к обогащению. Интересно, где же они обитают? Ведь должна же быть суша, на которой они могли бы обсушиться и обогреться, да и детей народить. Нельзя же без этого человеку, если он человек, конечно. Да и их эти ужасные заработки: для чего-то они ведь им нужны? Даже пропить их, и то нужно место на суше, где только и растет виноград, – из моря вина не выжмешь и не выпаришь…

Драгоценности, за которыми охотятся, в основном, эти бродяги, тоже нужно обратить в товар, или хотя бы в эти… каури, кажется, так называют маленькие красивые ракушки, которые вывозят только с одного места, – где-то на экваторе, чуть ли не посередине между Ливией, с ее восточной стороны, и Мусом, – с его запада. Незаметно, а смотри ты, дорожают эти белые, с коричнево-радужным переливом, и крепкие, как электрон, небольшие завитки, которые нельзя ни подделать, ни заново воспроизвести. Говорят, на тех островах их чуть ли не лопатой гребут, но монополию держат… А кто, собственно, в этом монополист?

Картлоз перебрал в уме всех известных ему в деловой сфере, кто мог бы придумать такое гениальное применение морским ракушкам, как всемирная форма товарообмена и, к тому же, наладить их вывоз при соблюдении полной тайны. Наконец он пожал плечами: при всей своей осведомленности в мировых торговых делах, он вынужден был признать свое поражение в этом, таком пустяковом с виду, случае. Он постарался отогнать от себя эту неприятную мысль, – и здесь его, восточного атланта, обходят. И кто? Знать бы… Почти наверняка – эти выскочки-коротышки из Ливии. Теперь уже и не поймешь, как их называть, и какого они родуплемени. Кто-то говорил, что они – не коренные жители ливийского побережья, хотя это и так понятно. Где сейчас сыщешь собственно коренных жителей? После того, как все земли, пригодные для жизни, заселены были беглецами из Атлантиды. Вот и эти, – Картлоз усмехнулся названию – финикийцы. Хотя сами себя они так не называют, а упорно зовут себя: ханаан, по имени своего родоначальника, которого, кстати, никто не знает. Хурры, которые когда-то исконно жили на всем побережье юга Срединного моря, теперь теснятся слабыми кучками то там, то здесь, в самых неудобных местах проживания. Зато все еще сохраняют свое лицо. Остальные из них, те, которые слились с пришлыми из Атлантиды племенами человеков, прикоснувшихся к жизни богов, и от этого ставших только спесивее, – те совсем потеряли память о себе.

Да, все смешалось в мире, а уж о чистоте крови и говорить не приходится…

Размышления его прервал капитан, жестом призвавший и своего почетного пассажира принять участие в жертвоприношении. Картлоз и виду не подал, что не видит смысла в этой пустой трате зачастую неповторимых по красоте и совершенству исполнения драгоценных изделий. Он вынул из одного отделения широкого пояса крокодиловой кожи загодя для этого случая припасенный прозрачный мешочек, не спеша, под заинтересованными взглядами сгрудившихся вокруг соседей, развязал много раз обвитую шелковую ленту на нем – и церемонным жестом, высоко подняв мешочек, высыпал его содержимое в море. Картина была прелестна: разноцветные камни, все ограненные или же просто отполированные, рассыпая вокруг себя снопы радужных искр, беззвучно и мягко, точно в растопленное масло, погрузились в зеленоватую, травяного оттенка и такую же прозрачную, как хризолит, воду. Здесь было довольно глубоко – как везде, где пронеслось огненное дыхание божьего гнева, – но дно уже обозначалось тем, что отражало солнечные лучи.

Дождь подарков богу Посейдону уже закончился, и Картлоз немного пожалел, что за своими думами пропустил зрелище редкой красоты. Но тем значительнее оказалось его приношение: всеобщее внимание теперь было приковано к разлетевшимся от удачного броска и долго еще видимым под водой камням купца.

– Эоэ! – зычно крикнул капитан. – Хорошее предзнаменование! Господин наш Посейдон принял все жертвы! Чувствуете ли вы радость? Это не ваша личная радость! Нет, это великий и могущественный изо всех богов, чью силу перенимают все, кто ступает на землю его острова, или хотя бы приближаются к ней с добрыми намерениями. Это Он одаряет вас своей могучей радостью, несравнимой по силе ни с каким земным чувством! Посейдон принимает вас! – и без всякого перехода он неожиданно изрек:

– Господа! Наш благословенный богом корабль в обратное плавание к Таршищу, или Тарсу, как вам будет угодно, отправляется через месяц. Через месяц, господа, день в день и час в час, мы отплываем обратно. Поспешите, кто еще не успел этого сделать, занять себе каюты поудобнее, хотя у нас все места, даже в трюме, где помещаются ваши грузы, удобны! Можете спросить у своих мешков и корзин! Ха-ха-ха!..

Под аккомпанемент раскатистого баса, усиленного рупором, матросы, предводительствуемые деловитым молодым помощником капитана, успели уже убрать паруса, а в последнюю минуту – и опустить крытую лестницу для удобства пассажиров. Сами-то они просто перепрыгивали через борт, когда это было нужно. Как сейчас, например: корабль шел впритирку к каменной пристани, а на ней уже ждали матросы, чтобы, подхватив концы, брошенные с носа и нормы, закрепить их на огромных бронзовых тумбах, впаянных каким-то чудом в красноватый базальт природного мола. Картлоз сверху наблюдал эту картину. Он не торопился сходить вниз, в толчею галдящей публики, отчего-то спешащей непременно в первых рядах сойти на землю. Можно было представить, как им опостылел этот корабль, в течение долгого месяца бывший им гостеприимным и устойчивым домом на ненадежной, текучей стихии.

– Ну что? – раздался бас капитана, и рука его дружески обняла Картлоза. – Не торопимся? Ну и правильно. Здесь, у нас, может, самое интересное только начинается! – и он слегка потряс своего привилегированного пассажира.

Картлоз поморщился от такой вольности: он не переносил фамильярности в любом ее виде, пусть она даже исходит от атланта, которому повезло родиться в северной части материка. Конечно, эти атланты сейчас контролируют всю населенную часть земного шара, но надолго ли? От знающих не скроешь, что вся их хваленая сила, их всемогущество, которым они так кичатся, – он пренебрежительно взглянул искоса на добродушного с виду капитана – заключается всего лишь во владении ими Малым Кристаллом…

Но привычка держать под контролем свои действия взяла свое. Спрятав мысли под дружелюбной улыбкой, Картлоз ответил хозяину своего временного дома:

– Я вот и подумываю: не остаться ли мне в моей чудной каюте, с которой я прямо-таки сросся за это время?..

– А что?! – взревел от восторга капитан. – Где ты найдешь еще такие условия?! – он подмигнул Картлозу и снова попытался обнять его, от чего тот увернулся. – Вот только придется на денек перейти в любую другую каюту. Хоть и капитанскую, – он простецки ухмыльнулся, – надо, понимаешь, уборочку произвести на всем корабле. Это – священная традиция, – после плавания очистить каждый уголок, отмыть все: стены, потолки и полы, чтобы можно было провести настоящий очистительный ритуал, – ну, ты знаешь, пригласим жрецов из храма Нептуна и все такое…

Рука его все порывалась к объятиям, и Картлоз не сдержался. Чуть более порывисто, чем было допустимо среди атлантов, он схватил эту широкую ладонь и припечатал ее к борту. Капитан детскими удивленными глазами посмотрел на него и обиженно спросил:

– Ты чего?..

– Да плечо у меня болит… – опомнился Картлоз. – Чирей вдруг выскочил… А ты все трогаешь и трогаешь! Прости меня за резкость, друг Дирей!

– Чирей?.. С чего бы это? Питание у нас было превосходным всю дорогу. Чирей – это неспроста. Вроде бы маленький такой, а зла творит много. Вернее, не сам творит, а рассылает из себя мириады врагов во все стороны организма, внедрившись в какую-то ослабленную точку.

И он даже откинулся, чтобы осмотреть Картлоза получше. Однако тот был уже и сам не рад: он забыл, что эти атланты не болели, и не просто так не болели, но знали секрет быстрого исцеления. Один из многих, исчезнувших из памяти его рода. Их-то и предстояло добыть Картлозу. Секреты, после Катастрофы ставшие недосягаемыми для восточных атлантов, отторгнутых от высшего Знания решением Совета Семерых.

Картлоз уже и не знал, как выйти из этого положения, когда вдруг его взгляд упал на руку Дирея.

– Что я вижу! – с неподдельным изумлением воскликнул он. – Твое замечательное кольцо! Так ты, значит, его не… Молчу, молчу!

И он картинно припечатал пальцы к своему рту, который все больше раздирался в ехидной улыбке: теперь Дирей был у него в руках!

Капитан быстро отдернул руку и даже завел ее за спину, – но было уже поздно.

– Что ты имеешь в виду? – в растерянности его голос как-то сник и потерял свои неподражаемые модуляции. – Кольцо? А что – кольцо?

– Да ты не опасайся меня, друг Дирей, – вкрадчиво заговорил Картлоз. – Покажи-ка мне свое кольцо… Ну, конечно, то самое, настоящее! Я так боялся, что ты не догадаешься бросить в море фальшивое! Ведь там, где ты бываешь, во всех этих лоскутках и обрывках, образовавшихся на месте когда-то единой империи, много всякой накипи всплыло наружу. И уж поддельные драгоценности – это еще не самое трудное и важное для тех, кто желает обогатиться любым путем, – он помолчал, разглядывая кольцо, запавшее ему в душу с первого взгляда на него, еще при посадке на корабль в Тарсе. – Береги его. Другого такого нет и не будет.

Он поднял голову от кольца, которое жадно разглядывал, пытаясь запомнить его, впечатав в сознание. Как его учили, готовя в эту поездку, от которой так много ожидали там, на родине, чье имя он носил…

– Вот я и берегу, – пробормотал капитан Дирей, – потому и не мог пожертвовать его милостивому богу Посейдону. Надеюсь, что он, зная все и понимая, не обидится на меня за это.

– Что это ты, как варвар какой, называешь великого бога то Посейдоном, то Нетуном? – перебил его Картлоз.

– Да все потому, что профессия у меня такая – ездить по всему свету, – Дирей все еще был скован, мысль о разоблачении, которое теперь зависит от этого мозгляка, лишенного благорасположения богов, точила его. – Знаешь ли ты, что Посейдон, да благословит его деяния Всевышний, до Катастрофы владел землей, да, да, именно землей?

– Ты шутишь, можно ли?..

– Эх, и отстали же вы, восточные, в своей изоляции! И времени-то прошло совсем ничего – если сравнивать с Историей, конечно, – а вы, я давно замечаю, совсем закостенели в тех границах, которые тесно сжимали вас и раньше. Но они-то ведь и привели к беде, да и не только вас! Ну, ты понимаешь, я говорю о характере, который определяет отношение к знанию. У вас, восточных, это сделалось…

– Мы, кажется, говорили совсем не о том, – холодно проговорил Картлоз, не глядя на собеседника.

Капитан Дирей осекся. Ему не надо было объяснять, что происходит – знание шестым чувством, слава Единому, не оставило его пока. Недаром им всем: морякам, купцам, просветителям, начавшим выезжать в тот, как бы затерянный, мир, строго-настрого запрещалось во всех контактах с простыми человеками ли, или же вот с такими вроде бы и атлантами, как этот высокомерный и хитроумный восточник, упоминать о Катастрофе. А тем более – распространяться о причинах, вызвавших ее: об этом говорить можно было только со «своими». Уже не раз капитан Дирей убеждался в правильности этого запрета, что особенно касалось таких, как этот, твердолобый. Вот уж поистине верно это их определение: лишение божественных даров выразилось у атлантов, преступно с ними обошедшихся, лишь в одном, но зато стоящем всей земной жизни: боги закрыли в них потустороннее видение, третий глаз, находящийся во лбу. Атлант, лишенный этого дара, становился просто человеком, – нo гораздо хуже: со своими-то не забытыми претензиями…

– Ах, да, мы отвлеклись, – в голосе капитана появилось что-то наигранное, с чем он не мог сладить, но в двух словах вопрос о Посейдоне-Нетуне заключается в том, что…

– Ну, хватит! – зашипел Картлоз и сдавил руку Дирею. – Отдай мне свое кольцо – и никто не узнает о твоем преступлении!

– Ты чего это? Какое преступление? Да у меня этих колец знаешь, сколько? И все настоящие! Пойдем, покажу! Пойдем, пойдем! Ишь, расшумелся! Стража, ко мне!

И капитан пронзительно засвистел в серебряный свисток, постоянно висевший у него поверх блузы, в отличие от амулетов, которые принято было носить прямо на теле.

Но его гость внезапно весело рассмеялся, приведя этим могучего, но простодушного атланта-капитана в некоторую растерянность. Он не мог взять в толк, как это можно было, после всего того, что было тут говорено, – и даже не в словах дело, а в том, что прочувствовал капитан, – так искренно смеяться и вообще делать вид, что ничего не получилось! Слава Единому, который надоумил капитана: послал силу, а вместе с ней и нужные слова, чтобы отвести, если не беду, то целый комок неприятностей…

Картлоз, между тем, чуть не захлебывался от смеха. Он все порывался что-то сказать, но смех, который должен был доказать капитану его искренность, не давал прорваться ни одному слову. Капитан уже несколько отстраненнее, как и полагалось это с самого начала, наблюдал за конвульсиями своего собеседника, когда вдруг вспомнил о своих дальнейших действиях, предписываемых всеведущей инструкцией. Эта инструкция была накрепко впаяна в сознание тех из атлантов, кои уже утеряли естественную связь, непринужденный внутренний диалог между собой, не говоря уже о выходе на Высший План. Она служила как бы напоминанием: в жизни случается не только доброе и открытое, но есть и оборотная сторона этому. И ты, коль скоро вышел на уровень общечеловеческий, в какой-то степени затемнив таким образом свое сознание, должен, общаясь с другими, – будь то человеки или даже твои собратья-атланты – находиться постоянно в боеготовности. Во всех странных, сомнительных для тебя случаях ты можешь безоговорочно передавать свое сознание вверх по Иерархии, – там уж разберутся, что к чему, и укажут тебе, как действовать дальше.