Текст книги "Мистическая Якутия"

Молчание народа было нарушено, наконец, возникло всеобщее оживление:

– Правильно председатель говорит!..

– Сегодня-же нужно заглянуть!..

– Молодец, Матвеев!..

Матвеев понял, что завернул не в ту сторону и народ знает про все сверхсекретные планы актива, но не растерялся, поднял торжественно правую руку:

– Товарищи! На этом разрешите мне закончить праздничную вступительную речь посвящённую…

– Разрешаем…

– Чэ!

– …Чего уж там…

Люди стали расходиться по алаасу. Наконец, все почувствовали радостное праздничное возбуждение. Подготовка к празднеству проходила три дня: в чисто вымытых огромных железных бочках на открытом огне варилось мясо забитых животных, в семьях колхозников загодя отварили глухарей, уток и зайцев – добыча охотников, испекли лепешки, оладьи, пирожки, из погребов достали запасы сметаны, масла, приготовили кумыс. Ысыах – национальный народный праздник, людям хотелось прочувствать радость, каждая семья гордилась своим столом – расстеленной прямо на лугу под березками скатертью со снедью. Стайки деревенской ребятни бегали по лугу от стола к столу, вечно голодные дети отрывались в этот день по полной: каждый взрослый считал своим долгом угостить детей чем-нибудь вкусным.

Тракторист Эсперден спросил у агронома:

– Ёндёрёй, ты когда-нибудь самолёт видел?

Ёндёрюська подбоченился, снисходительно улыбнулся:

– А как же, целых два раза!

– Два раза?!

– Да, два раза!

– Врёшь, однако! В кино-то все мы видели.

– Вот, как тебя сейчас, – агроном поправил галстук, – я же в городе на курсах учился. Даже лётчика видно было.

– А какие они, самолёты?

– Они большие очень, сделаны из железа, и два крыла у них друг под другом…

Эсперден призадумался:

– Да, я тоже в кино это заметил. А почему друг под другом?.. Это как? У птиц же из подмышек вторые крылья не растут.

– Тёмный ты человек, Спиридон. Подъёмная сила, завихрения, двигатель керосиновый тяжёлый очень. Как ему всё это поднять?

Судя по блеску глаз, до сельского механизатора, кажется, что-то дошло:

– Это как трактор, однако, тоже ведь тяжёлый… Если коленвал удлинить и вентилятор большой привернуть, крылья с боков приделать-приклепать…

Агроном с восхищением посмотрел на тракториста:

– Голова-а!.. А потом трактор под горку пустить. Он разгонится, и ка-ак… ёптать бля…

– Интересно, наверное, с небес на землю смотреть.

– Красиво будет, ёппаш мать, – согласился Ёндёрюська и задумчиво посмотрел в небо, – наш колхоз вот-вот перемахнёт через границы своей колыбели. На пограничье наук сегодня вырастают целые научные концепции, которые становятся залогом будущих колоссальных достижений человечества… – Ох, как нравилась агроному эта заученная наизусть фраза! – Однако, я поэму про советский летающий трактор напишу.

– Летающий, не летающий, когда же мы жить хорошо станем? Или ты думаешь, самолеты с тракторами изобилие нам дадут, голод прекратится? Это сегодня на праздник председатель откуда-то деньги достал. Ну, покушаем, попьем, а дальше что?

У агронома алчным блеском блеснули глаза – вот он – враг; есть шанс отличиться. Но виду не подал:

– Ты считаешь, что плохо живем в стране советов, в родном колхозе?

– А ты считаешь, хорошо? – с беззаботностью и наивностью малого ребенка ответил тракторист, – Сегодняшний день напомнил мне начало коллективизации. Однажды бедняки, отобрав у кулаков весь скот и все нажитое их семьями добро, организовали колхоз. В колхозе никто не работал, не пахал, жрали что было, и каждый день устраивали собрания-совещания, судили-рядили-спорили, как лучше основать светлое будущее. К концу года проели-пропили все конфискованное, и коммуна развалилась.

Когда-то Ендерюська слышал эту байку, но от кого, не помнил. Ну, что ж, времена изменились, можно и отличиться, вырыть яму, например, для этого антисоветчика. Но яма уж рылась для всего колхоза другими силами. Одно зло, даже предполагаемое и планируемое, порождает еще большее зло. Детская наивность тракториста, ни с того, ни с сего, вдруг разбудила дремавших глубоко в сумеречных закоулках души агронома бесов…

Измученные и уставшие от долгого стояния под палящим солнцем девушки с юношами под звуки баяна преподнесли, наконец, кумыс председателю и стали танцевать. Народ предался буйному празднованию, лето очень короткое и нужно всё успеть сделать. Скачки, борьба, перетягивание палки, мясо, кумыс, вино…

Шумно, весело, с танцами, с задушевными песнями и дикими драками, древний языческий праздник, худо-бедно, закончился. Обошлось без человеческих жертв: Ёндёрюська успел зачитать свою новую поэму о молодых советских ударницах доярках еще с утра, на торжественной части, пока народ ещё более-менее находился в узде.

Когда солнце и луна поменялись на небосклоне местами, то есть – луна утвердилась на востоке, а солнце на западе, кто-то остался спать, укрывшись лёгким слоем тумана на алаасе, кто-то продолжил праздновать по дворам. Жертву затребовал обиженный Старик. Было так…

Наступил срок собраться всем на конспиративной таёжной поляне. Приглашённый из соседнего района шаман Бёкка Никифоров неистово камлал, два почтенных старца с важным видом стояли рядом, девять юношей копали могилу промеж елей, зрители, со стаканами в руках и с трепетом в сердцах, наблюдали за происходящим: белыми ночами всё прекрасно видно. Не только видно, но и слышно: пение шамана было слышно даже на прилегающих алаасах, а бой бубна, казалось, разносился по всей тайге.

Колхозный кузнец, после шаманского благословения («чэ!»), ударами обухом топора по лбу («чэ!»), быстро забил всех жертвенных животных («чэ!»), мужчины, разведя дымокуры («чэ!») для защиты от комаров и тщательно заточив ножи («чэ!»), стали свежевать скотину («чэ!»).

Якутский нож – это и оружие: им можно резать и колоть; это и инструмент: рукоятка, сработанная из березового корня, прямая, хваткая, и удобная, ничего лишнего. Тело коровы и все внутренности ещё содрогаются, а мужчины уже выпускают кровь, легко снимают шкуру и режут мясо на части.

Шестидесятилетний ойун Бёкка был настоящим шаманом – все, кроме властей, об этом знали. Впадая в транс, Бёкка разговаривал с духами и вещал. Даже сам начальник якутского Гидрометцентра товарищ Роберт Исаакович Очумевший не брезговал заезжать к нему в гости. Всё ведающий агроном при этом многозначительно указывал в небеса указательным пальцем и произносил непонятное слово: – «консультация!». Забегая вперёд нужно признать – наверное, только благодаря «консультациям» с шаманом репрессии, пока-что, обходили начальника Гидрометцентра стороной. Пока-что… Да, умели метеорологи в то время работать.

Судя по всему, Бёкка уже достиг нужной кондиции: вошёл в особое состояние транса, и запел незнакомым загробным голосом:

– Мой палец закатился под спину… – толпа ахнула: про этот палец знали все! – Пусть почтенные старцы приладят его на место!

Вокруг старцев вмиг образовалось пустое пространство.

– Пусть старцы приладят его на место! – Повторил шаман Бёкка, продолжая лежа на спине колотить по бубну, – я долго мучился, я долго страдал, терпение моё не беспредельно!..

Старцы разгребли в гробу хвою – к ужасу присутствующих большой палец на правой руке Монньогона действительно отсутствовал – палец был обнаружен под спиной нетленных мощей, вероятнее всего при падении гроба он оторвался и закатился под хребет. Невозмутимый, накачанный во всех смыслах, кузнец преподнёс старцам сухожилие жертвенного жеребца, с его помощью палец примотали на место. Толпа облегчённо вздохнула, где-то на заднем плане послышалось задорное позвякивание стекла и шёпот: «Чэ»…

Гроб Старика закрыли крышкой и поднесли к краю могилы, пятеро парней, снизу, уже приготовились было принять скорбный груз, но шаман Бёкка, не прекращая камлать, теперь уже на корточках, опять заговорил не своим голосом:

– Мне нужен провожатый!

Страх вновь сковал людей тяжким гнетом, донесся звон разбитого стекла: «провожатый» – это означает – кто-то из присутствующих должен умереть для того, чтобы его душа проводила Старика до потустороннего места назначения – до страны небытия. Девственные юноши с гробом в руках застыли в полусогнутом состоянии у края могилы. Их чистые сердца не были готовы к такому обороту событий, их беспокоила нереальность происходящего.

– Матвеев! – Вновь крикнул Бёкка чужим голосом.

Председателю стало дурно, сквозь пелену сизого дыма дымокуров ему показалось, будто мощи Монньогона шевельнулись.

– Матвеев, если сейчас же не найдётся желающий уйти со мной, то умрёт этот шаман! Но тогда на обе ветви моего рода падет страшное проклятие!.. – Бёкка выронил из рук бубен с колотушкой, вновь упал на землю, нро теперь забился в жутких конвульсиях.

Раздался спокойный голос поселкового юродивого – Бааски Фёдорова, но в наступившей тишине это было как гром среди ясного неба:

– Бёкка не умрёт, умрёт другой – старый… – Для девственных юношей с гробом в руках это прозвучало, как команда разогнуться, те, кто был в яме, синхронно вытерли со лбов капли холодного пота.

Как-то само-собой, в полнейшей тишине, народ расступился, пропуская вперёд семидесятилетнего колхозного механизатора Спиридона Сергеева, который смело и совершенно спокойно заявил:

– Товарищи!.. Братья!.. Я готов выполнить волю Старика: я уже достаточно прожил на этой земле, пусть мой род процветает и живёт в мире! У меня взрослые дети и уже большие внуки, мне не о чем больше беспокоиться в этой жизни: я знаю – пришёл мой час. Я согласен быть провожатым!..

Толпа присутствующих еще раз с облегчением перевела дыхание: такой расклад устраивал всех, даже родственников тракториста. В воспалённом мозгу председателя мелькнула, было, мысль провозгласить здравицу в честь товарища Сталина, но его перебил восставший с того света и вновь застучавший в свой бубен шаман Бёкка:

– Из-за сегодняшней ночи, некоторых из вас, в будущем, ждет огромная неприятность. Она случится по вине одного молодого человека, и дойдет до суда. Но вы говорите только правду, и потерпите до осени. Я сам явлюсь в городе к кому надо, и ваши страдания прекратятся.

Присутствующим это последнее потустороннее уведомление Старика было совершенно непонятным, а потому ценную информацию пропустили мимо ушей. Одним махом довели дело до конца и разошлись…

Отважный механизатор умер на следующий день: просто лёг спать, и не проснулся – старый человек, как это часто бывает, сам прочувствовал приближение своей смерти. Это была последняя странная смерть в этом селе, и одновременно – первая по причине нормальной старости. Агроному не пришлось показывать органам свою политическую бдительность.

В последний путь Спиридона Сергеева провожали всем районом и со всеми, подобающими настоящему мужественному герою, почестями. Вспомнили, что был он и героем гражданской войны, воевал в рядах РККА против Колчака. Схлопотал вражескую пулю – чудом остался жив: пуля прошла в двух сантиметрах от сердца. А так – жить бы ещё, да жить…

На поминках с особым теплом вспоминали, как он работал по совместительству в качестве клубного киномеханика. Клуб, собственно – это школьный коридор, а школа – это барак. За день до демонстрации фильма он приходил к школе, и, на прикрепленной на крыльце возле двери маленькой крашеной зелёной краской доске, мелом писал название фильма и время начала – «кино Чапаев. 8 час вечером».

На следующий день, примерно за час до начала сеанса выносил из стоящей во дворе школы маленькой будки бензогенератор, заливал в бачок топливо, заводил, на специальном хитроумном приспособлении перематывал бобины с киноплёнкой, после чего эти бобины заправлял в проектор.

Сельчане самостоятельно расставляли в накуренном коридоре школы скамейки, рассаживались рядами. Пока во дворе тарахтел генератор, наслаждались ярким светом «лампочки Ильича». Во время ожидания начала фильма делились новостями, деревенскими сплетнями.

Русский язык никто толком не знал, переводил фильм, если поспевал за ходом действия, агроном Ёндёрюська. Если не успевал, то разжёвывал в те моменты, пока Спиридон менял бобины на кинопроекторе:

– …Петька Анке говорит: «а это – щёчки», ёптать накОй билят…

– Что за щёчки-то? – Обязательно переспросит какой-нибудь умник.

– На пулемёте, ёптатьбля, на «максиме», ёптать, щёчки такие есть, накОй ёппаш`мать… – Перекручивая бобину, значимо вставляет Спиридон.

– Э-э…

Перевод с русского был отличный, качественный – все всё понимали, даже малые детишки.

В посёлке был ещё один человек в совершенстве владевший техникой русского языка, но он уже давно помер – родной дядя Бааски Фёдорова – Митряй, ему на голову когда-то кирпич упал. Тот злополучный кирпич, хоть вещь в хозяйстве и нужная, но похоронили в одной могиле с Митряем. Поминки есть поминки, помянули добрым словом и тракториста.

Прекрасной души был человек, образованный, интеллигентный: на тракториста тоже в городе на серьёзных курсах обучался. С ранней весны по снежную осень всегда ходил голый по пояс, и оттого был загорелым почти до черноты. Бывало – возьмёт Митряй с собой двоих-троих дружков и умотает на таёжные озера на своём тракторе, возвращался всегда с полными мешками карасей и весь посёлок угощал.

Караси быстро ловятся: на одном озере бреднем протянут – мало, к другому поедут. На втором или третьем обязательно полный бредень карасей будет. Так что работа эта быстрая, неутомительная. Очень даже привлекательная. Особенно когда «душа просит».

Люди ему в знак признательности бутылочку и выставляли. Весёлый такой был, приветливый, общительный. Ходит потом по посёлку, гуляет, жизни радуется. Народ старался в такие моменты ему на глаза не попадаться. На третий-четвёртый день после последнего потребления «огненной воды», Митряй, вроде-бы трезвый на голову, бегал по посёлку с палкой в руках, гоняя только ему видимых «мохнатых и рогатых». До людей в такие моменты он не домогался, бывало, искал шамана или Бааску Фёдорова, чтобы узнать – кто такие эти самые «мохнатые и рогатые». Ему объясняли – это абаасы – черти, и вообще – «прекращай пить, тогда они и отстанут». Митряй на время прекращал.

Митряй, кстати, и научил Эспердена водить и ремонтировать трактор. Не последнюю роль в обучении сыграл пулемёт Шоша.

С войны достался Спиридону этот трофейный пулемёт, на лося с ним ходить – одно удовольствие: приклад удобный, в магазине двадцать патронов, сошки имеются, устойчивый. Митряй и положил глаз на это оружие. Поначалу Эсперден всё отнекивался одалживать, не доверял Митряю серьёзное оружие на охоту давать, но тракторист посулил научить его водить трактор, Эсперден и сдался.

Пулемёт полковника Шоша – штука очень сложная. Если трёхлинейку, там, или бердану, любой ребёнок с закрытыми глазами на мелкие детали разберёт-соберёт, а винчестер – с помощью подсказок взрослых за один вечер освоит: «бу маны – бу манна (как-то, даже, неприлично – „вот это – вот сюда“, як.,)», то обращение с пулемётом требует знаний строго специфической научной терминологии: «вот эту ***здюлину берёшь, накОй билят, вытаскиваешь, эту хренотень отводишь… аю, бля дьобынай!.. отводишь эту куёбину накОй билят в сторону, она, куда надо, сама и **бенивается, накОй ёппаш`мать…».

Так и получилось, что знание технической терминологии и помогло Спиридону в совершенстве освоить трактор – в этом плане служба в Рабоче-Крестьянской Красной Армии явно пошла ему на пользу.

Оказывается, в мирной и военной технике все названия одинаковые, народ говорит – таким макаром даже танки можно без труда освоить. Было бы желание. А что, вон в кино показывают – очень даже на тракторы похожи, такие же, квадратные, только пушка с пулемётом спереди торчат. А из пушки Эсперден на войне тоже постреливал. Когда рассказывал, чисто по-русски говорил – «ка-ак она **зданёт»! И добавлял по-якутски – «только успевай рот открывать вОвремя, ёппаш`мать»! Да-а, золотой человек был, мастер на все руки. Эх, жалко – времени человеку не хватило: ещё бы маленько, и из трактора самолёт бы смастерил…

– Э-э…

***

Дела в Атамае пошли на лад – об этом трубили все республиканские средства массовой информации. Племянник председателя – агроном Ёндёрюська стал получать высокие премии: пошли дожди, повысилась урожайность кормовых культур. Появлялся он на людях только нацепив на шею модный галстук в голубой горошек. Как человек интеллигентный, почти городской, он, разумно решил, что галстук для мужчины – это как бельё для городской модной женщины: меняет осанку, заставляет подобающе себя вести; даже выражение глаз у человека меняется: взгляд становится мудрым каким-то, заоблачно умным. А галстук-бабочка так вообще ко многому обязывает, но это уже был-бы перебор: здесь попахивало буржуинством, так что от ношения бабочки пришлось решительно отказаться.

Его знаменитое стихотворение продублировали в районной газете «Советская ферма», и даже опубликовали фотопортрет. На фотографической карточке чётко были видны пробивающиеся на щеках бакенбарды – Ёндёрюська решил их отращивать, чтобы больше походить на классика мировой литературы. Бакенбарды росли неохотно, слабовато; поэтому агроному пришлось выставить бутылку приехавшему на съёмку фотографу, чтобы он сделал соответствующую ретушь.

Полностью исчезли болезни, прекратился падеж скота, и смертность людей вошла в статистическую норму. Постепенно в отчие дома стали возвращаться люди. В райкоме на каждом партсобрании на все лады принялись восхвалять председателя колхоза товарища Матвеева и ставить в пример отстающим.

Конечно же – появились завистники: стукачи не дремали; и как следствие – уполномоченный из райцентра ревизор…

Молодой, но усердный ревизор товарищ Токарчук прибыл в Атамай на новеньком ретивом обкомовском ГАЗ-М1, пригнанном в Якутск в прошлом году. Прибыл внезапно, без предупреждения. Машина, подняв клубы жаркой пыли, встала посреди пустынной дороги в центре посёлка. Лобовое стекло тотчас облепили противно жужжащие навозные мухи и оводы, водитель стал озираться по сторонам:

– Ни разу здесь не был, где сельсовет – не знаю.

– Вымерли все, что-ли, – посмотрев на наручные часы, лениво возмутился Токарчук.

– Сенокос начался, все в полях, однако…

– И на ферме, – знойная серая пыль осела, возле ГАЗа материализовалась старая доярка Варвара с пустыми ведрами в руках, – а вы откуда, из города что-ли? К кому приехали? Машина-то какая красивая…

– Из города мы, – открыв дверь, ответил шофёр, – к председателю Матвееву приехали.

Любопытная Варвара, чтобы продолжить разговор, вытащила из кармана фартука папиросину, обратилась к начальнику на ломанном русском:

– Письки есть?

– Чего-о?! – Взревел Токарчук, – Какие письки?! Ты чего это…

– Ну, это, – приветливая Варвара изобразила пальцами совершенно непристойный жест, похоже – будто чиркает об коробок, – ипписьки есть?

Возмущённый от такой встречи ревизор спросил уже водителя:

– Чего ей надо, Фрол, она что, не в себе?

– Спички она спрашивает, товарищ Токарчук, – ответил водитель, и обратился уже к доярке, – садись, дорогу до председателя покажешь.

Разговор водителя с дояркой, понятно, происходил на якутском языке. Варвара с папиросиной в зубах уже приноровилась было проникнуть в красивую машину, но Токарчук с великим подозрением посмотрев на её пустые вёдра, пресёк это дело:

– Куда это она попёрла?

– Дорогу покажет.

– Пусть так объяснит, – и ни к селу ни к городу добавил, – и без того мухоты хватает.

– Начальник говорит – так объясни, где сельсовет находится.

– А-а… дык вот она, контора-то, – Варвара невозмутимо показала рукой на стоящий рядом с дорогой, неподалёку от машины, невзрачный, обмазанный глиной, старый дом с маленькими окошками, – здеся он, – и пошла на ферму, рассказывать всем как она на машине с молодым начальником каталась. Начальник красивый такой, ладненький, весь в белом костюме, чистенький. Сразу видно – из городского парка на автомашине приехал, из того самого парка, про который председатель на празднике рассказывал.

Рядовая доярка не знала, что председатель в данное время расслаблялся в гостеприимном доме почётной доярки колхоза – Матрёны, так что не будем её строго судить.

Токарчук, надменно бросив водителю: – «Жди здесь», – вошёл в дом сельской конторы: замков в те времена на двери не вешали: коммунизм; да и внутренний дверной крючок, появился всего как с полгода назад, да и то – благодаря настойчивым требованиям молодой ударницы пятилетки.

Окинул взглядом пустое помещение, осмотрел покрытый мятым, с подозрительными пятнами, выцветшим кумачом стол, загаженный окурками и мухами подоконник, сел на председательское место:

– Деревня… – разведя локти в стороны сладко потянулся, выгнул спину, – э-эх…

Послышались хруст позвонков, затем жужжание – это овод залетел в помещение и сейчас бестолково бился об оконное стекло. Токарчук подошёл к окну, полюбовался окрестностями, неопределённо хмыкнул и взял лежащий на подоконнике коробок спичек:

– «Ипписьки», бля, – зажёг спичку и стал «охотиться» за оводом, – щас я тебя… щас я тебя прижучу, шваль…

Сжечь неповоротливому оводу крылышки нетрудно, он уже жужжал крутясь на спине среди окурков и табачного пепла. Полюбовавшись результатом от проделанной работы, ревизор вновь сел за стол.

Взяв в руки какой-то замызганный скоросшиватель, стал лениво перебирать бумаги. Все бумажки были исписаны аккуратным каллиграфическим почерком. Причём – латиницей. Ревизор был исконно русским парнем, но знал, что якуты пишут латиницей, так что особо на содержание документов внимания и не обращал, тем более – не понимал.

Вдруг что-то насторожило… Ретивый чиновник внутренне собрался и стал более внимательно перебирать документы… Стоп… Вот! Вот где собака порылась, написано практически русским по белому: «iasnoglazyi pegii jerebec»!, – Удача – «вот`те и пустые вёдра»! Ревизор в своё время, в отличие от малограмотного агронома, окончил семилетку, на пять с плюсом сдал экзамены по французскому (частенько, бывало, бахвалился этим фактом перед друзьями): ему достался «счастливый» билет по алфавиту, так что разобраться в транскрипции не составило особого труда. Вырвав из папки оба протокола, стремительно метнулся на выход. Передумал – вернулся, схватив всю папку, выбежал:

– В райком! Срочно! Быстро! Ещё быстрей!

Наконец испуганный водитель, с помощью «кривого стартёра» запустил двигатель, влетел в кабину, и, подняв облако пыли, рванул с места с бешеной скоростью 30 км/час.

Всю долгую дорогу ревизор, уже мысленно видевший новый просторный личный кабинет с красивым кожаным креслом и огромным столом красного дерева, изучал документ «Delo po rashodam Starika».

– Слышь, Фрол, – прищурившись, обратился Токарчук к водителю якуту, – «Starik» – это понятно, а що це таке – «Monniohon»?

– Монньоhон? – Переспросил шофёр, – чёрная смородина.

– Нас на мякине не проведёшь, контрра! – Ругнулся ревизор, водитель втянул голову в плечи, – да это я не до тэбэ… Якутня, бля…

Токарчук задумался, Фрол усердно рулил. Очень боялся простой деревенский парень ревизора Токарчука: если уж этот тойон (шишка, начальник, хозяин, барин, як) до чего-нибудь прицепится, долго отцепиться уже никак не может. Был очень властолюбив и жесток, хоть и старался эти качества тщательно скрывать. Доставляло ему немыслимое удовольствие придраться до чего-нибудь и пилить, пилить. Пилить подчиненного по нескольку часов, а бывало – и весь день кряду. Мало того, бывает и на следующий день придирки продолжаются. К примеру с утра «попилит» по какому-нибудь поводу, к обеду обязательно вспомнит, подойдёт, напомнит, ещё с полчасика «попилит», нотации почитает. После обеда – то же самое, только для этого специально в кабинет вызовет. В течение дня между делом – само собой. В конце рабочего дня, если убедится что настроение у человека ещё основательно не испорчено, обязательно этот досадный момент исправит. Однажды на полу машины увидел окурок папиросы, такой хай поднял! Никакой, говорит, дисциплины, самоконтроля, совершенно, говорит, новую машину до непотребного виду довёл: только что чуть ли не с завода получили, а уже ржавеет, вот-вот развалится! Таскал бедного Фрола по кабинетам, по коврам. Дошёл до Самого! Ему что – делать больше нечего? Фрол сам не курил, но получилось так, что какого-то курящего начальника возил, тот и «наследил». В итоге Фрола лишили премиальных. Да разве этим тойонам хоть что-нибудь объяснишь? Всё, что ни скажешь в своё оправдание, против тебя же и обернётся. Хорошо – статью по вредительству не пришили. А ведь могли запросто, были случаи. Страшно жить…

Был в обкоме партии невзрачный начальник невзрачного отдела по фамилии Губский. Когда к нему попадала «сверху» малозначащая бумажка с целым ворохом резолюций: «тов. Х., пр. принять меры»… «т-щу У., примите меры»… «зам., тов. З., к выполнению»… «тов. Губский, пр. принять меры». Губский, особо не ломая голову, так как он был последим в цепочке, часто писал так: «тов. Маувер, пр. принять меры»! … Только благодаря бдительности ревизора Токарчук отправили в лагеря обоих: и начальника отдела Губского, и обкомовскую уборщицу Маувер, которая «принимала меры» таким образом: рвала бумажку на мелкие клочки, и отправляла в мусорное ведро. С тех пор в мусорных ведрах никто и никогда никаких бумажек не наблюдал…

– Ну, ладно, говоришь «чёрная», значит, название ягоды должно быть «кара чего-то там»? Или я не прав, Фрол?

Водитель, не отрывая взгляд от дороги, ответил:

– Нет, просто «мoнньohon» это ягода – чёрная смородина – так называется, слово не переводится никак…

Странно – тойон молчал, похоже – пока-что всё его устраивало. Токарчук торопился в центр: «…ехал цыган на коне верхом, видит девушка идёт с ведром…». Приятные думы всецело овладели его молодой и горячей душой. Приятное породило приятное: мысли стали роиться вокруг образа его новой пассии – Элеоноры Евстигнеевны Хрящ, – молодой, красивой и необычайно темпераментной супруги прокурора республики Мкртчан.

Да, кстати, – подумал ревизор, – а при чем здесь девушка, да еще и с ведром?..

Эх, молодость, молодость… Все беды – от женщин…