Текст книги "Лаборатория зла"

Она может изменить свою жизнь к лучшему, было бы желание. И она изменит – это Лера знала наверняка.

Помимо приобретения новых знакомых, Лера так же получше познакомилась со старыми – то есть с теми, с кем ей приходилось коротать время в палате для острых состояний.

Во-первых, на что Лера обратила внимание буквально сразу после переезда в новую палату, так это то, что в этой палате уже находилась Клавдия. Лера, несомненно, была рада видеть Клавдию, несмотря на то, что дружить с ней было достаточно сложно. Лера, конечно, подозревала о том, что исчезновение Клавдии из первой палаты вовсе не означало ее гибель, как ей казалось ранее, но все же ей было необходимо убедиться в этом воочию, и только увидев Клавдию своими глазами, она убедилась в том, что ее, разумеется, не убили, просто состояние ее улучшилось раньше, чем состояние Леры, поэтому Клавдия переехала из острой палаты раньше. Правда, лежала она несколько дольше, чем Лера и, в отличие от нее, не в первый раз.

Клавдия имела некоторую умственную отсталость, и дружба с ней была несколько затруднена по причине интеллектуальной недостаточности – Клавдия была наивна до предела, совсем как ребенок, все суждения ее были легковесны, и из речи окружающих она понимала не все. Но вместе с тем Клавдия была капризна и самолюбива. Она очень хотела всем нравиться, веря в свою необыкновенную значимость. Как оказалось, Клавдии было уже тридцать четыре года, чего никак нельзя было сказать по ее внешности – выглядела она значительно моложе своих лет, почти школьницей, а ярким небрежным макияжем и неловкостью в движениях Клавдия по-прежнему напоминала Лере обезьянку.

Большинство людей не воспринимало Клавдию всерьез, все обращались с ней как с избалованным ребенком, что задевало Леру, которая пыталась относиться к Клавдии серьезно. Несмотря на явную инфантильность последней, Лера все же думала о том, что Клавдия является таким же человеком, как и другие, и внутренний мир ее страдает не меньше, чем у остальных. Возможно, Клавдия понимает меньше, чем положено в ее годы, но когда с ней говорили как с ребенком, самолюбие ее страдало. Она была таким же человеком, у нее были мысли и чувства, она переживала и радовалась не менее остро, чем другие. По причине очевидной речевой обедненности ей зачастую было трудно объяснить свои переживания, рассказать о них, но все же и у Клавдии была своя история жизни, к которой Лера прониклась не меньше, чем к другим, хоть и их разговоры с Клавдией были ограничены.

Всегда ли Клавдия была такой, как сейчас, или когда-то ее развитие соответствовало норме до какого-то травмирующего происшествия, Клавдия не знала. То есть неизвестно было то, являлись ли нарушения, имеющие место в ее психике, врожденными или они являлись следствием какого-то события. В ее семье об этом не говорили. В ее семье вообще мало о чем говорили – по крайней мере, в адекватной форме. Родители пили, поэтому им не было особого дела до отсталого ребенка, который умел лишь плакать и кричать и оттого производил впечатление абсолютно бестолкового существа.

Родители не стеснялись в выражениях, называя Клавдию ущербной и убогой. Наверное, они действительно не любили ее, и дефектный ребенок только их раздражал – а может, они просто не знали, как с ней обращаться в виду особенностей ее развития. Но, как бы то ни было, а они ей не занимались – Клавдию растил старший брат, которого она искренне обожала и до сей поры.

Было удивительно, как при таком воспитании мог вырасти такой замечательный человек, как брат Клавдии. Правда, его развитие было нормальным – возможно, поэтому ему было несколько проще. Впрочем, она не знала. Да и не особенно задумывалась над этим – она просто обожала своего брата, а детали его жизненного пути, которые были не вполне доступны для ее понимания, ее не особенно волновали.

Игнат был старше на десять лет, и он не жалел ни сил, ни терпения на то, чтобы создать максимально благоприятные условия для своей сестры. Он никогда не обижал Клавдию. Он не дразнил ее, не обзывал убогой и защищал перед родителями всякий раз, когда они устраивали сцену.

Рассказывая об этом, Клавдия всегда обиженно поджимала губы, горделиво вскидывая подбородок – она-то не имела сомнений в том, что убогой она никогда не была. Она отдавала себе отчет в том, что являлась «не слишком способной» и «моложе, чем следовало», но при этом самооценка ее вовсе не страдала – Клавдия хотела нравиться и считала, что у нее это прекрасно выходит.

Брат устроил ее в специальную школу, где обучали таких, как она – «плохо успевающих», и школа нравилась Клавдии. Тогда, когда ее хвалили. И тогда, когда у нее было настроение чему-то учиться. В ином же случае Клавдия становилась крайне раздражительной – когда хвалили кого-то другого, Клавдия разражалась гневом. В подобных случаях от ее жизнерадостности и любознательности не оставалось и следа – Клавдия кричала и рыдала, заливаясь неиссякаемыми слезами глубокой обиды, сыпля ругательствами. Бывало, что Игнату поступали жалобы на то, что любимая сестренка устраивала драки с одноклассниками или убегала с уроков. Игнат лишь разводил руками: что он мог поделать? Клавдия была не обычным ребенком, которому можно было просто все объяснить, и он бы понял и начал хорошо себя вести. Учителя настоятельно рекомендовали психиатрическое лечение. Игнат искал сестре врачей, показывал специалистам. Испуганная Клавдия на время утихала. В конце концов, она могла и сама по себе, вне зависимости от обстоятельств, становиться доброй и покладистой девочкой.

Школа была окончена, и Игнат, уже успевший к этому времени жениться, переехал в отдельную от родителей квартиру с молодой женой и взял сестру с собой. Жена брата не то что бы любила Клавдию, но относилась к ней с терпением, что, однако, не вызывало особой симпатии у самой Клавдии. В ее сердце было место только для ее брата.

Годы шли своим чередом. Игнат по-прежнему старательно занимался сестрой, периодически устраивал ее на какую-нибудь нехитрую работу, но ни на одной из них Клавдия долго не задерживалась – порой у нее просто не было настроения работать, и она не являлась, за что была уволена, или же устраивала конфликты, замечая недостаточно почтительное к ней отношение начальства.

Игнат доблестно обеспечивал семью, сделав карьеру проектировщика зданий. Жанна, его жена, не работала, занимаясь дома с детьми, которых у молодой семьи было уже двое. Клавдия добросовестно пыталась помогать Жанне по хозяйству, с искренним умилением устраивая возню с малютками. Но иногда она «плохо себя вела». «Плохое поведение», как называла свои выходки сама Клавдия, заключались в том, что на фоне приступа ревности, когда Игнат был ласков с женой и детьми, или когда он кого-нибудь хвалил, или когда попросту у Клавдии было плохое настроение и что-то не получалось, она устраивала бурные истерики дома, укоряя Жанну в том, что она появилась в жизни ее брата, ломала вещи и била посуду, чем раздражала Жанну и пугала детей, после чего часто уходила из дома, отправляясь куда-нибудь в ночной клуб тратить деньги своего брата, стащенные откуда-нибудь из ящика.

Брат переживал. Он искренне любил сестру, и его беспокоило как ее состояние, так и нервы своей жены и развитие детей. Ругать Клавдию было бесполезно, объяснять что-либо – тоже. Потому периодически он отправлял ее в больницу на лечение, где на фоне приема препаратов под наблюдением врачей она становилась и спокойнее, и мягче, после чего отправлялась домой в добром расположении духа и еще достаточное время не устраивала конфликтов.

Но все же иногда случались какие-нибудь инциденты, как было в этот раз, перед нынешней госпитализацией: дети брата пошли в школу – «В нормальную, не такую, какая была у меня! Но я ведь не хуже!», а Жанна по-прежнему не устраивалась на работу, чтобы не оставлять Клавдию одну дома, что так же вызывало в ней бурю негодовании – «Я что, маленькая, что ли? На себя бы посмотрела!».

Все было как и множество раз до этого – обругав Жанну, Клавдия убежала из дома. На следующий день она вернулась, где после бессонной ночи ее поджидал взволнованный брат, тут же отправивший ее в больницу.

«Я плохо себя веду иногда», – сознавалась Клавдия, потупив глаза, – «Но я ведь не хуже других? Ведь не хуже? Правда? Вот пусть и не говорят, что я хуже, это не так! Я много чего из себя представляю!».

Поначалу Клавдия была раздражительна и ворчлива, потом любознательность и доброжелательное отношение к другим взяло свое, после чего она просто становилась назойливой, приставая к соседям с бесконечными просьбами «рассказать ей что-нибудь интересное». Мало у кого бывало настроение развлекать Клавдию, да и кому было приятно рассказывать истории из своей жизни человеку, который попросту не мог их понять в силу своего умственного развития, и душещипательный рассказ о чьей-нибудь жизни был для Клавдии не более значим, чем обсуждение прошедшего завтрака. Потому-то ее действительно мало кто воспринимал всерьез, что обижало Клавдию, но обиды ее были, как правило, недолгими и неглубокими, а даже если кто-то соглашался с ней поговорить, в любой момент у нее могло поменяться настроение, и она прерывала собеседника без всякого зазрения совести, моментально переключившись на что-нибудь другое, завоевавшее ее внимание. Впрочем, само общение занимало для Клавдии весьма ограниченное значение – по-настоящему небезразличен ей был только брат, остальные же люди были не более чем объектами развлечений, которые должны были, по ее мнению, безропотно признавать ее уникальность.

Другой пациенткой, уже будучи знакомой Лере, была Алина, которая через некоторое время так же перекочевала в другую палату. Правда, не в ту же самую, что и Лера, но в любом случае она уже не нуждалась в присмотре острого режима.

Алине было двадцать восемь лет, хотя выглядела она значительно моложе – глядя на ее тонкую фигурку и бледное личико, ей едва ли можно было дать больше восемнадцати.

Алина была больна уже давно, и пребывала в больнице уже в третий раз.

В школе Алина была тихой и замкнутой, ничем не выделяющейся девочкой. Она прилежно училась и почти не общалась со своими сверстниками, но, в отличие от Вики, ее изолированность от общества никак ее не беспокоила – просто ей было комфортно поддерживать такой образ жизни. Она была домоседкой – прогулки и прочие развлечения, требующие выхода в мир людей, ее интересовали мало – значительно больше ей нравилось проводить время за чтением. Алина читала книги с утра до вечера – девочку, увлеченную философией, психологией и оккультивизмом, ровесники понять не могли. Она казалась им странной, и они относились к ней с некоторым опасением, не избегая, однако, ее общества в полной мере – порой кто-нибудь из них все же заходил к ней в гости. Несмотря на опасения и чувство неловкости, которые вызывал необыкновенно серьезный для своего возраста взгляд девушки, одноклассники проявляли к ней робкий интерес, зная о том, что Алина умна, и иногда к ней можно подойти, чтобы пару часов с замиранием сердца послушать необыкновенные истории, вычитанные из разнообразных книг и энциклопедий, которыми Алина могла поделиться. Главное, что знали ее одноклассники – это то, что нельзя было приходить к Алине слишком часто, как и задавать какие-либо вопросы, касающиеся личной жизни Алины – замкнутая серьезная девочка злилась всякий раз, когда чувствовала хоть мало-мальскую угрозу интимности ее мира.

Школа, затем годы обучения в университете на философском факультете – все проходило ровно и спокойно. Алина всегда хорошо училась, отвечала материал она всегда уверенно, никогда не волнуясь о том, что о ней подумают и как воспримут. Точно так же она относилась к окружающим людям – казалось, она абсолютно не нуждалась в их обществе, хотя и не проявляла враждебности – она могла разговаривать, а могла не разговаривать – просто ей было все равно.

По специальности Алина не работала, считая, что полученное образование необходимо прежде всего для духовного развития, которое не должно быть опошлено использованием его как способа заработка. Алина предпочитала работать продавцом в книжном магазине – благодаря своей начитанности, она с легкостью могла дать любые консультации покупателям, и на работе ее ценили.

Молодые люди интересовали девушку лишь эпизодически – точно так же как и в других сферах ее жизни, она относилась к ним с той же позиции – Алина могла встречаться с ухажером, а могла не встречаться, интерес ко взаимоотношениям был весьма формальным – скорее, ей было все равно. Если фаза ее настроения несколько менялась, она с легкостью могла разорвать любые отношения, чтобы они не препятствовали ее уединенным интересам, не испытывая при этом ни сожаления, ни сочувствия к тем, кого она бросала.

Из родственников у Алины была только мать, которая, впрочем, имела схожий характер, за исключением того, что у матери собственная семья была – хотя, однако, было не совсем понятно, какую степень значимости она для нее имеет. Как бы то ни было, а они проживали отдельно друг от друга – нельзя было сказать, что они абсолютно равнодушно относились друг к другу – скорее, их общение было редким в силу замкнутости обеих.

Был у Алины сокровенный интерес, который она ставила на первое место иерархии своих ценностей – Алина крепко верила в Бога. Помимо личной заинтересованности, вера была для нее просто необходима – слишком много страхов было у Алины, справиться с которыми в одиночку она не представляла возможным. Алина боялась многого – ее пугал ветер, и дождь, и мороз, и резкие перепады температуры на улице, и сквозняки на дне квартиры, и звук капающей воды из подтекающего крана. Все казалось ей странным, любое явление, происходящее без воздействия человека, она расценивала как некую живую силу или же знак. Она часто молилась, обращаясь к Богу за защитой и прояснением происходящего. Алина могла часами сидеть в комнате неподвижно, бормоча под нос свои обращения, и уже трижды случалось так, что молитвы ее приобретали болезненный ход – просто что-то случалось в голове у Алины, нажимался какой-то рычаг, и она начинала слышать голос Бога, которого так любила.

В тот день пошел дождь. Когда Алина на этот раз поступила в больницу, зима еще не успела сменить осень – Алина поступила незадолго до появления в этих стенах Леры. Шел сильный дождь, и низкое небо, ставшее совсем темным, казалось, было готово рухнуть на землю, накрыв серой пеленой всю ее поверхность. Алина сидела дома и цепенела от страха, глядя в окно, по стеклу которого молотили косые струи разбивающейся воды. Казалось, дождю не было конца – временами он чуть-чуть утихал, но после этого непременно возобновлялся с новой силой. День прошел, на смену ему наступила ночь, в тишине которой шум дождя казался еще более зловещим, неотвратимым. Алина не могла спать – всю ночь она молилась, беспокойно шевеля губами, уставившись пустым взглядом в темное окно, отражающее муть, накрывшую окружающий мир. Наступление утра не принесло облегчения – дождь не прекратился и на следующий день, поливая землю все с той же силой ярости природной стихии. На работу Алина не вышла – страх приковал ее к комнате, не позволяя сделать движение, выбросившее бы ее из единственного островка безопасности в утопающем мире. И тогда, переполненная отчаянием, предаваясь беспрестанным мольбам, Алина услышала Его голос, который оповестил ее, что на Землю опустилась Божья кара, и этот дождь – только ее начало. Дождю не будет конца – отныне вода будет лить непрестанно, пока не затопит всю Землю, и случится еще один Всемирный Потоп. Алина должна была предупредить людей об опасности, которая грозила им, о которой они еще не подозревали. Алине было дозволено узнать зловещую правду благодаря ее преданности Богу, и теперь она должна была предупреждать других, призывая людей строить плоты и плывучие дома, чтобы у кого-нибудь был шанс спастись, ибо Бог милостив и не позволит из-за грехов человечества вымереть всему люду, позволив выжить отдельным его единицам, которые осуществят свой шанс все исправить, в последующем искупив прошлые грехи людей.

Гонимая предостерегающим голосом, Алина отчаянно рванулась на улицу, где одергивала прохожих, призывая их строить ковчеги, оповещая их, что она призвана для того, чтобы донести до грешного люда волю Божью и предостеречь о Его каре. Отчаянно она хватала людей за рукава, устремив на них безумный взгляд, переполненный отчаянием, повторяя слова, снова и снова раздающиеся в ее голове.

Алина не знала, кто именно вызвал ей «Скорую Помощь» – кто-то из испуганных людей с улицы, после чего она была доставлена в больницу – в третий раз. Предыдущие два раза она помнила уже не очень отчетливо – они случались уже в период ее работы в магазине, и тогда, как и в этот раз, Алина была управляема голосом, появлявшемся у нее в голове, который она принимала за голос Бога.

Сейчас она уже чувствовала себя значительно лучше – по крайней мере, голоса она уже не слышала, понимая то, что он не был истинным Божьим гласом, что, однако, не избавило ее от преданности Богу – Алина регулярно молила небеса о том, чтобы больше не быть ведомой галлюцинациями. Если ее болезнь – это наказание за какие-то прегрешения, то она будет надеяться, что Бог поможет ей искупить эти грехи, хотя бы осознав их.

Несомненно, Алина еще не была достаточно здоровой, чтобы быть готовой к выписке, но дела ее шли явно лучше, чем когда Лера видела ее в первой палате, остерегаясь ее бессвязного бормотания. Но Алина не сильно переживала свою болезнь – она могла рассказывать о ней, а могла не рассказывать – просто ей было все равно. Еще немного, и спокойствие ее окончательно возобновится, и тогда, Лера надеялась, Алина снова сможет выйти на работу и жить в спокойствии и размеренности, которые были ей так комфортны.

Еще одной девушкой, которая достаточно быстро переехала из первой палаты, была Лена – та самая Лена, поступление которой Лере удалось лицезреть, которая так просила Леру, чтобы та отвязала ее.

Лене было тридцать два года. Она не слышала голосов, ее не преследовали ни страхи, ни депрессия – проблемы ее были несколько банальней – просто Лена страдала алкоголизмом.

Когда-то жизнь ее была стабильной и осмысленной – семья, школа, швейное училище, работа на фабрике. Все было хорошо – только скучно – будучи жизнерадостным человеком, Лене хотелось веселья. Сначала пьянство ее заключалось в веселых попойках с многочисленными друзьями, со временем компания ее уже перестала быть дружеской – Лена готова была повеселиться с каждым, кого встречала на улице. Работа ладилась плохо, периодически приходилось ее менять по причине увольнений, но Лену это не сильно беспокоило – ей хотелось веселья.

Она не считала злоупотребление алкоголем болезнью – все же пила она не каждый день, пока не случились обстоятельства, предшествовавшие ее госпитализации. В тот день Лена не была пьяной и вообще, как ей казалось, вела себя вполне прилично. Она честно улеглась в постель пораньше, чтобы выспаться – все-таки многочисленные пьянства изнуряли, и утром встать на работу – теперь она работала кондуктором в троллейбусе.

Но вот только спать у Лены не получилось.

Она лежала в кровати и боялась, и страх этот нарастал и нарастал. Повсюду в ее комнате, везде – ей мерещились тени. Вокруг были люди, они ходили и говорили между собой, а по полу ее комнаты бегали мыши. Она боялась. Она не понимала, что происходит. Она кричала, пытаясь выгнать незваных гостей, не понимая, откуда они могли взяться в ее комнате и переполняясь чувством гнева от этой неслыханной наглости – заявиться к ней в дом.

Люди не уходили. Мыши бегали, запрыгивая на постель, отчего Лена взвизгивала и металась – она боялась мышей.

Она не знала, сколько часов длилась эта сумасшедшая ночь – родственникам, взбудораженным криками Лены, удалось вызвать психиатрическую помощь.

Галлюцинации закончились не сразу. Уже находясь в палате, Лена видела людей, которые скользили взад и вперед мимо постели, к которой она была привязана. Врачи пытались делать ей капельницы – она злилась, полагая, что до сих пор находится дома, не понимая, кто эти люди и из каких соображений они хотят проколоть ей вену. Лена отбивалась как могла, она ругалась, и гнев ее был даже сильнее страха.

Теперь же Лене было очень стыдно за свое поведение. Ей объяснили, что психическое расстройство, по вине которого она очутилась здесь, было вызвано злоупотреблением алкоголя. Лена верила. Она была напугана так, что твердо решила прекратить, осознав весь ужас того, куда она сама себя завела. Другие люди, находящиеся здесь, сходили с ума не по своей вине – она же загнала себя в пучину сумасшествия самостоятельно. Как глупо, как нелепо!

Лена оказалась вполне приятным в общении человеком, чего нельзя было понять по тому, как она вела себя в первой палате, демонстрируя грубость и амбициозность. На тему своей болезни она говорила неохотно – ей было очень стыдно, но все же говорила, что показывало ее намеренность изменить свою жизнь и справиться со своим недугом. И Лера верила, что Лена справится.

Каждый из людей, с которыми она познакомилась здесь, был по-своему несчастен. Все эти люди были такие разные, и судьбы их складывались тоже по-разному, пересекаясь сейчас в больнице. Они были разные, но при этом были так похожи – страх, боль, тоска и отчаяние – все это объединяло находящихся здесь, что позволяло им понимать друг друга. Всех их связывало то, что у каждого из них, независимо от различности характеров и жизненных условий, внутри работала эта самая лаборатория зла, нещадно проектируя и страх, и отчаяние. И в задачу каждого из них состояло обезвредить ее, заставив замолчать, чтобы она перестала продуцировать внутри человека образы зла, препятствующие и даже делающие невозможным счастливое существование. Путь победить лабораторию был в том, что прежде всего нужно было осознать то, что все безумные переживания, через которые прошел каждый из здесь присутствующих, на самом деле не существовали в реальности, являясь продуктом болезни. Все зло было лишь внутри, и понимание этого позволяло это уничтожать. Делясь друг с другом переживаниями, внимательно выслушивая истории других, было проще разобраться в своих собственных. Все они страдали, но все могли друг другу помочь. Раньше Леру не интересовали другие люди, но теперь, когда она пошла на поправку благодаря Екатерине Васильевне, она поняла всю неадаптивность своей замкнутости, и теперь ее искренне интересовал каждый, и каждого она пыталась понять, находя в отзвуках чужих душ линии своей собственной, ныне скованной, как и у других, болезнью.

Не все из ее соседей по первой палате уже были переведены в палаты общего наблюдения, как и не все, кто был в этих палатах, несмотря на спад остроты заболевания, готов был с легкостью идти на контакт. Многие из пациентов, хоть и реагируя на окружающую действительность, еще витали в своих мирах – кто-то был полностью захвачен болезнью, в ком-то болезнь проявлялась уже лишь по кускам, рассыпаясь на отдельные элементы. Некоторые из больных с утра до ночи были поглощены своим бормотанием, разговаривая с невидимыми собеседниками, были и те, чьи глаза уже начали блестеть здоровым блеском, кто готов был с радостью общаться с другими. Это место было скоплением лабораторий зла, но и эпицентром их разрушений – кто-то приходил в себя быстрее, кто-то – медленнее – Лера верила в каждого их них, благодарная за то, что благодаря им ей было проще понимать свою болезнь, и проще было с ней бороться. Лера чувствовала, как с каждым днем ей становилось все лучше и лучше. Она знала, что еще совсем немного, и она поправится.