Текст книги "Мама у турникета. Счастье материнства на пределе возможностей"

По пути случилась еще одна схватка, я ее мужественно продышала под мужнины: «Ты молодец, ты молодец», потом лифт и, наконец, вожделенный родблок. Девочка из приемного сообщила, что сейчас придет акушерка, и удалилась. Я же припала к подоконнику и начала размахивать бедрами – накрыла очередная схватка. Когда отпустило, я стала располагаться – по-хозяйски прикрыла шторы, приглушила свет, выгрузила из пакета на стол собачьи мячики, водичку, заметила за кроватью зеленый фитбол и устремилась в его сторону. Акушерка застала нас с мужем в тот момент, когда мы в четыре руки пытались выковырять этот здоровенный мяч из-за кровати – он, гад, все никак не хотел пролезать. Тут меня опять скрючило схваткой, ее я продыхивала, уже немного подвывая. Муж как раз добыл фитбол и спешил ко мне на помощь, но акушерка, глядя на меня, сообщила, что мяч нам вряд ли понадобится, сидеть на нем теперь точно нельзя. Поумилялась, что я тут со знанием дела похозяйничала, похвалила, что дышать умею хорошо, со схватками справляюсь, поэтому она сейчас подключит КТГ и пока удалится. Дала спокойно пережить еще одну болючую схватку, затем меня второй раз за последние полчаса заботливо уложили на бочок, прикрепили датчик, сообщили, что КТГ будем делать раз в два часа по двадцать минут.

Акушерка подалась было в сторону двери. Я только собиралась подумать, как же схватки-то такие лежа продыхивать целых двадцать минут к ряду… и тут меня накрыло очень знакомое и очень забытое за три года ощущение: когда из тебя с такой нечеловеческой силой начинает переть дирижабль, что, кажется, сейчас наизнанку вывернет. Я, срываясь на рык, вслед акушерке: «ТууУУУУУжИИИИтЪ!» Акушерка не очень-то мне поверила, но притормозила, вернулась, заглянула в самые недра, подняла на меня удивленные глаза: «Давление чувствуешь? Покакать хочется?»

Покакать?!

Я только что после двухлитровой (или сколько там?) клизмы полчаса на толчке оттрубила, мне еще неделю покакать не захочется! Во вторых родах, в принципе, можно уже как у взрослого человека спрашивать, тужит или нет. Но я поняла, что она имеет в виду, поэтому очень утвердительно вместе с потугой из меня просто выперло: «ДЪАААА! Очень. Хочется. ПОКЪАААААААААКЪАТЬ!»

«Так, ну рожать сейчас будем. Я здесь, не волнуемся, – то ли мне, то ли больше себе говорила она. – Начнем со мной, П. А. вот-вот будет». И на пару секунд скрылась за дверью с телефоном в руках, видимо сообщить П.А., что надо бы поторопиться, потому как я не очень-то расположена его ждать.

Когда она вернулась, я почувствовала какой-то щелчок внутри, и из меня хлынуло. «Во-о-оды!» – рычу. Она подскочила ко мне, посмотрела. «А что, – говорит, – не отходили еще?!» – «Нет, – отвечаю, – вот, сейчас». Прям сплошной вечер сюрпризов для акушерки, мне кажется, она следом подсознательно ждала торт и выпрыгивающую из него стриптизершу.

Где-то между схватками я успела по-отечески так взять ее за руку и попросила сделать всё возможное во имя спасения моей, пардон, промежности, чтоб не как в прошлый раз. Ну и не зря ж я такую подготовительную работу проделала с малиной, хождением на попе и всеми возможными маслами во всевозможные места. Акушерка кивнула. «Постараемся, – говорит, – если будешь слушаться». – «Буду!» – бодро кивнула я и ушла в себя справляться с очередной схватко-потугой.

Далее акушерка анонсировала, что сейчас в руку мне поставит катетер – ну, если я вдруг начну помирать, чтоб меня – оп! – и спасли. В прошлый раз мне на схватке надо было лежать в позе эмбриона и не дергаться, пока ставили эпидурал, в этот держать руку прямо и не шевелить ей на потуге, чтобы поставили катетер. «Мишн импосибл – 2», честное слово. Но я обещала слушаться, посему катетер поставили без особых проблем.

В какой-то момент я почувствовала мелкую дрожь во всем теле. Даже не дрожь, а как будто я всю себя отсидела, пальцы на руках свело. Я, значит, размахиваю перед акушеркой своими этими онемевшими клешнями: «Меня, – говорю, – свело всю!» Она спокойно разъяснила, что ребенок головкой устремился к выходу и, видимо, что-то пережал, через пару минут отпустит. И правда – отпустило. Все-таки как же хорошо, когда рядом человек, который может заверить: даже если ты вдруг почувствовал себя большим беспомощным крабом, в родах это ок. В этот раз вообще всё было понятно, четко и слаженно. Акушерка отдавала команды, что и как делать, когда тужиться, когда продышать. Я слушалась изо всех сил, но иногда не могла выполнить то, что она велит. Тогда она моментально отрезвляла меня фразой: «Ща ка-а-ак порвешься!» – и я опять становилась прилежной и послушной.

Кровать уже волшебным образом превратилась в кресло (причем трансформировалась прям со мной на борту), когда распахнулась дверь, и в нее, как в замедленной съемке, торжественно раскинув в стороны руки, вошел П. А. «Христос, – говорит, – воскрес!» Радостно так, благоговейно. Мне на секунду даже показалось, что он в этот момент светом сверху озарился. Спросил: «Ну, как дела?» – и с ходу заглянул в… В общем, да, голову можно было бы и не мыть. Вместе мы пережили еще пару схваток, он сначала велел притянуть колени к ушам и попробовать тужиться (о-о-о, это я теперь умею), а потом и вовсе поступила команда: «Сейчас схватка пройдет, разворачиваемся и встаем на колени».

Я взмолилась, мол, нет, я не могу, я передумала, я не хочу вертикально, я не буду на колени. Но, как говорится, назвался вертикально родящей, полезай раком на кресло. Еще раз попыталась дать отбой, но П. А. был непоколебим. «Так, – говорит, – легче будет, спасибо потом скажешь». И меня под белы рученьки развернули к спинке передом, к достопочтенной публике задом. Еще и бахилы смешные надели. Муж сразу подскочил к изголовью с вопросом «чем помочь?», я начала молча отмахиваться от него, как от большого комара, мол, сама я, САМА, и жестами отправлять его смотреть в окошко. Вцепилась в спинку когтями, зафиксировалась подбородком, отклячила зад, зачем-то порываясь загоризонталиться обратно. Но номер не прошел, меня мгновенно вернули в вертикальное положение.

Тут меня настигла очередная потуга. Врач с акушеркой в один голос скандировали: «Воздуха набрала и-и… Давайдавайдавайдавай! Ещёещёещёещё!» Удивительно, но это правда помогало – такая себе группа поддержки, мой личный маленький фанатский сектор.

В этот раз всё было совсем по-другому: ни обезболивания, ни прокола пузыря, мне даже в вену ничего (физраствор, витаминки или что они там вводят обычно) вкатить не успели. И, несмотря на отсутствие эпидурала, куда более терпимо. С Тёмычем последние часа три у меня слились в одну сплошную дикую схватку вперемешку с потугами, которую никак невозможно было продышать и которая, казалось, никогда не кончится. Я не понимала, где начало, где конец, я вообще почти ничего не соображала, плыла в каком-то полубреду и только беспомощно протяжно выла. Сейчас же я пребывала в трезвейшем уме и здравой памяти. Когда меня определили на колени, в голове у себя совершенно отчетливо прокрутила: «Так, тужимся вниз, а не в лицо, резко не выдыхаем. Если что, дышим собачкой». А? «Ютьюб» – то оказался вполне себе заменой курсам. Я четко различала, где начало потуги и где конец, между ними давался полноценный отдых в пару десятков секунд, когда муки разом прекращались, я могла собраться с мыслями, внять наставлениям акушерки, что и как мы будем делать дальше, морально подготовиться к следующей потуге и начать работать с ее наступлением. Параллельно я еще зачем-то разглядывала провода, свесив голову со спинки кресла, и пыталась сосчитать какие-то кругляшки в узоре на полу.

Я послушно набирала воздух, тужилась под бодрящее «Давайдавайдавай!», выдыхала по команде, опять набирала воздуха, опять тужилась. Тихо, правда, не получалось, не умею я в беззвучном режиме рожать. Но сейчас это были не дикие вопли отчаяния от какой-то безысходности и непонимания происходящего, сейчас это было, скажем так, рабочее звуковое сопровождение. Я честно пробовала молча, но мне так было сложнее. Да и вообще я считаю, что когда из тебя неумолимо лезет человек, об этом просто невозможно молчать. Поэтому и болючие схватки я продыхивала в голос, иногда переходя на рычание, и на потугах выдыхала с весьма громким дурацким звуком «бхххээээээ». Без эпидурала ощущения, конечно, совершенно иные. Я чувствовала дочь, чувствовала каждый миллиметр, который мы вместе преодолеваем. Вместе! А не так, что я лежу релаксирую под анестезией, пока она в одиночку отчаянно пытается родиться…

Вообще потуги для меня очень загадочная штука. Второй раз – и я так и не поняла, то ли на них боль отступает, то ли это уже просто боль какого-то 80-го уровня, когда что-то в мозгу отключается. Но и тогда – после нескольких часов диких схваток – потуги стали настоящим подарком. И сейчас, совершенно не отвлекаясь на боль, я просто усердно работала под всеобщее «давайдавайдавай!», набирая по команде воздух и делая «бхээээээээ».

«Так, головку родили», – послышался приятный голос акушерки. Я и сама это чувствовала и понимала, что вот, еще чуть-чуть! – Давай, следующая потуга последняя! Воздуха набрала, задержала дыхание – и-и-и…»

И-И-И!

Вот оно, то ощущение, которое ни с чем не спутаешь, круче которого в жизни, наверное, и не бывает. Ощущение неимоверной легкости, даже не легкости, а блаженства. Все мучения позади, тебе просто хорошо, и ты абсолютно счастлива. Практически как диплом защитить.

Муж начал суетиться: «А пуповине дадите отпульсировать? А к груди сразу приложите?» Нет, ну зря я его на роды взяла! Я же вся обмякла, повисла на спинке, зацепившись подмышками и подбородком, и восторженно промямлила: «Какие классные ро-о-оды!» Потом оглянулась – все (врачи, акушерка, неонатолог и еще кто-то) молча стоят полукругом и смотрят куда-то мне в зад. Я несколько озадаченно: «Ммм… А вы чего все молчите?» Они, косясь на мужа, хором засмеялись: «Ждем, пока пуповина отпульсирует!» Ну молодец, скажите, всех построил!

Пока ждали, кто-то из моего импровизированного зрительного зала сказал: «Мамочка, посмотрите через правое плечо». Я, как и положено водителю цвета блонд, естественно, перепутала право и лево, но потом собралась с мыслями и посмотрела куда надо. Она. Моя девочка, моя дочечка, такая маленькая, такая теплая, такая… моя! Лежит у меня на ногах поперек икр, кряхтит там себе чего-то. 3160, 52 см. Целых полметра и еще два сантиметра чистейшего счастья, наш маленький пасхальный зайчик. Вообще отчаянная, конечно, девица, успела 1 мая родиться вопреки моим угрозам про Даздраперму.

Дав, как и обещали, отпульсировать пуповине, меня любезно развернули и уложили поудобнее – кресло снова чудесным образом стало кроватью. Маленькую взвешивали и измеряли, а я ждала, когда же меня накроют казенным байковым одеялом, выдадут грелку со льдом на пузо и выкатят на гремучей каталке в коридор на сквозняк – ожидать осмотра и перевода в послеродовое. Но на вопрос про грелку П. А. сказал, что это прошлый век, и велел просто отлежаться как следует на животе. В коридор тоже не выгнали – прямо в родблоке П. А. сразу, не отходя от кассы (образно-то как про кассу!), меня осмотрел. Я покорно ждала вердикта и «портного» с иглой и нитками, особо ни на что не надеясь. «Без разрывов», – констатировал П. А., снимая перчатки. Я аж на локтях приподнялась: «Да ладно?!» Вот. Защитила диплом без дополнительных, так сказать, вопросов. Теперь можно идти праздновать!

П. А. поднял на меня свои добрые глаза и посмотрел из-под светлых бровок: «Вопросы какие-нибудь, – говорит, – есть?» – «Да. А ужин скоро?» …Я это вслух спросила?! Ну а что? Рожать – это вам не балансы сводить, проголодалась я. Ужин, к слову, я прозевала – родила под вечер, съели всё. Но сердобольные муж с дедом в ночи сгоняли мне за перекусом.

Нового маленького человека осмотрели, измерили, взвесили, немного обтерли, завернули в одеяльце, прицепили мне на грудь под чутким папиным руководством. После чего кто-то заботливо вполголоса сказал: «Отдыхайте», и все тихонечко удалились, прикрыв за собой дверь. Мы остались втроем – знакомились, поздравляли бабушек-дедушек и пытались осознать, что всё закончилось, а вот этот прекрасный кряхтящий инопланетянин – наша дочь, а мы теперь дважды родители.

И вот знаете, что хочу сказать, подытоживая. Муж на родах – это вообще не фу-фу-фу. Я очень рада, что он оба раза вместе с нами все это прожил и очень помог. Он теперь точно знает, каким трудом достаются дети, и гордится тем, что ходил со мной «добывать» обоих, а не сидел, весь из себя стрессующий, в баре с кружкой нефильтрованного седативного и кольцами кальмаров в кляре. И я горжусь.

Ну а девочки… девочки – это нечто совершенно особенное. Она – мой личный маленький космос, глубокий и бескрайний, который бонусом еще вкусно пахнет булочкой. И за это счастье бесконечное спасибо лучшему врачу, акушерке, пусть и не личной, мужу и самому распрекрасному роддому.

Кто как обзывается

Любопытный факт: если процессом создания человека люди, как правило, занимаются сообща, то при выборе имени этому человеку впоследствии могут возникнуть серьезные разногласия. Как с ремонтом – вроде оформляете одно и то же пространство, но у каждого свое понимание, какой диван больше подойдет к этим обоям и что лучше гармонирует с отчеством Денисович.

С Алиской всё прошло более-менее гладко, потому что еще Тёма должен был стать Алисой, но одна деталь нам все планы спутала. Я с детства мечтала о дочке Алисе – может, «голос из прекрасного далека» подсказал, и мне хотелось вслед ребенкиному имени всю жизнь интонациями Коли Герасимова шептать: «Миелофон у меня», не знаю. Мужу имя тоже нравилось (подозреваю, без Селезневой и тут не обошлось). Взбунтовалось лишь старшее поколение: «Ну какая Алиса?! Она же будет Денисовна, да еще и в фамилии „с“!» Мол, вы что, семья логопедов? Помилуйте дочь! А я, наоборот, в этом узрела плюс. Вот придет Алиска однажды в подростковости поддатенькая и будет убеждать, что капли в рот не брала, я встану в дверях – руки в боки – и грозно: «Да? Имя свое хоть внятно произнести можешь?» Она, почти не раскрывая рта, скажет «алисденисссна» и не спалится.

Тёмычу же надо было сочинить мужское имя, и мы к этому оказались не готовы, хоть и сочиняли почти полгода до его рождения. Кроме того, с нами случилось вот как в той шутке: никогда не узнаешь, сколько людей ты ненавидишь, пока не придет время выбирать имя ребенку. Выяснилось, что практически всех упырей из моего детства звали любимыми именами мужа, а всех упырей из его детства – моими. Я говорила «Рома», муж крыл «Димой», я говорила «Макс», муж крыл «Пашей», я злилась, крыла матом и уходила. Методом проб, ошибок и «ну и пусть безымянным будет» сошлись-таки на Тёме – причем имя Тёма нравилось нам обоим, но обоим же не очень нравилось Артём. Собственно, Артёмом и сейчас мы его зовем редко, в основном когда накосячит, поэтому оно у нас почти ругательное. И в саду, помню, в первый месяц воспитатель осторожно сообщила, что ребенок на имя не откликается, надо бы обратить внимание. Я спрашиваю: «А вы его как зовете?» – «Артём». Я говорю: «Попробуйте Тёма».

Я ж, знаете, тоже не Настей задумывалась. Мои родители вообще ждали мальчика, потому что по всем прогнозам должен был получиться он. По форме маминого живота, ее предпочтениям в еде, какому-нибудь, не знаю, взмаху ресниц слона в день, когда Луна в Сатурне, – дело было тридцать четыре года назад, да ещё и в Бангладеш, и точнее прогнозов просто не существовало. Не уверена, впрочем, что они и спустя тридцать четыре года там существуют.

Имя даже готово было – Сашенька, несостоявшийся Сан Саныч я. Ну и до кучи мама родила меня 23 февраля, чтоб уж совсем наверняка. Папа, когда его стали с очередной девочкой поздравлять, сначала не поверил, потому что ну не могли же слоновьи ресницы в Сатурне наврать, засомневался, не напутали ли чего бенгальский доктор и русский переводчик, и, по слухам, несколько раз пеленку разматывал, проверяя, не объявилась ли все-таки недостающая деталь.

Сашей, как вы, наверное, заметили, меня так и не назвали, зато назвали Настей. Мама говорит, в честь главной героини «Морозко» с расчетом, что из меня такая же кроткая нежная девочка получится, «На-а-а-астенькой зовут которую». Но хрен там. С возрастом, кстати, и с появлением собственных детей я всё отчетливее улавливаю в этом намек, этакое завуалированное родительское предупреждение: мол, если что, батюшка загрузит тебя в сани и вывезет в лес, где тебя, коли очень повезет, подберет какой-нибудь дед в красивой шубе.

Папины ожидания, к слову, я частично оправдала: всё детство играла исключительно в машинки – в коляске их катала, с юности пила с ним пиво с воблой, платьишкам и каблучкам и по сей день предпочитаю кеды и шорты, вожу машину на механике и даже дырочки для воды и масла под капотом не путаю. На самом деле я просто не знаю, где дырочка для масла, но точно знаю, куда лить воду. Из кожи вон лезу, короче, только чтоб не сани, лес и дед в шубе.

Но вернемся ко мне и мужу – мы люди без фантазии, конечно. Старшего назвали самым популярным именем его года рождения, младшую – одним из топ-10 ее года. Случайно так вышло, но кто ж нам поверит. Зато теперь меня еще больше впечатляет фантазия других родителей на выдумывание имен собственным детям – они, очевидно, очень стараются не попасть тоже в какой-нибудь топ. Недавно в детском магазине услышала, как чья-то мама кричит: «Агуша! Агу-у-уша!» Я сначала решила, что она к творожкам взывает, думаю, ну все, мать, уработалась, и меня это, значит, скоро ждет. А потом смотрю, из-за стенда с игрушками девочка примерно двух лет к ней на клич выруливает.

Агуша.

Девочка Агуша.

Это что? Аглая? Глафира? Гузель? Или ее реально в честь творожка назвали?

Помню, когда еще Алиски не было, оказались мы с Тёмычем в песочнице с Добрыней и Василисой. Добрыня был совсем не богатырем и не совсем русским. Щупленький казах, короче. Василисе имя очень шло – наверное, потому, что она была с косой. Дети как дети, но всякий раз, когда мамы их звали, я аж подскакивала: «Ё-мое, да я ж в былине!» Потом в песочницу пришли маленький белобрысый Лука и кудрявый Серафим. Я на своего Артёма-самое-популярное-имя посмотрела печально. «Эй ты, – говорю, – собирай формочки, пойдем обедать». Хотя, если подумать, мы ж его тоже в честь творожка назвали…

Одно время, кстати, модно было нарекать детей частями света. Я почти весь мир посмотрела, не вылезая из песочницы – и Север, и Запад, розу ветров хоть рисуй. Роза ветров… Берите на заметку – учитывая тенденции, это вполне может быть именем и фамилией какой-нибудь девочки. Или мальчика. Розалий Ветров, сокращенно Роза.

Помню, на площадке с нами гулял задиристый пацан лет трех и немножко всех кошмарил. Сначала отпинал Тёмкин велик, потом отобрал у девочки мяч. Хотел укатить Алискин самокат, но не на ту напал – она вцепилась в ручку мертвой хваткой и врубила голосовую сирену. Не успела я вмешаться в драму, как через поляну размашистым шагом в их сторону устремился папа хулигана: в фуфайке нараспашку (или как это нынче называется – парка?), ботинках на скорую ногу, русоволосый и небритый – такой прям русский-русский мужик, медведя не хватало – да как гаркнет: «Запад, ну-ка прекрати! Хватит приставать к детишкам!» Ба-а-а! Мировая политическая ситуация в миниатюре, я аж опешила.

Ну и вот, понимаете, Запад. И ладно еще дети. Север – даже красиво. Но дети детей?! Северович? Ю… как… Югович? Ю-простите-говна? Западна? Западновна? Искренне прошу прощения у всех, кто нарек детей частями света и другими какими-нибудь частями, но я старовер и никак не могу для себя придумать объяснение зачем. Что движет родителями при выборе подобных имен своим детям? Разве что в прятках жульничать удобно: увидел мох на дверце шкафа, значит, Юг где-то тут.

Глава 3

Двойные стандарты

Как только я переступила порог роддома первый раз – не внутрь, а наоборот, торжественно и с Тёмой на руках, практически сразу начал поступать вопрос: «Когда за вторым?» Причем так подозрительно часто и настораживающе ото всех – ощущение, что я где-то задолжала им второго ребенка и теперь с меня пытаются его взыскать в довольно бесцеремонной манере. Пренатальные коллекторы какие-то, честное слово.

И то ли под этим натиском, то ли потому, что всегда так и мечталось, то ли мы не так поняли народную мудрость про «между первой и второй», но промежуток у детей и правда получился довольно небольшой: два года и десять месяцев.

* * *

Я хотела начать эту главу как-нибудь трогательно. Мол, какое это невероятное счастье, что их двое, и какие мы молодцы, что так быстро решились. Хотела рассказать, как выменяла у своих прекрасных деток мультик на две минуты «маме сосредоточенно позаниматься в тишине». Села на кухне учить итальянский, но в мою сторону тут же началось непрерывное беспощадное паломничество. Сначала Алиса отламывала руку трансформеру и приходила ныть, чтоб я починила. Раз шестнадцать подряд с интервалом секунд в десять. Потом пришел Тёма и запел песню. Потом они скакали по стульям, на одном из которых сидела я, но их это нисколько не смущало. Потом Тёма кричал: «Пароль, Алиса, скажи паро-о-оль!», Алиса пароль не говорила, потому что говорить еще не умела в принципе, он ее не пропускал, она ругалась непонятными словами, а Тёма еще громче вопил: «Непра-а-авильно! ПАРО-О-ОЛЬ!» А потом я собрала манатки и сбежала. Мысленно, конечно, потому что куда я сбегу? Я часто так делаю: представляю, что бегу вниз по лестнице, и у меня плащ красиво развевается. По лестнице с пятнадцатого этажа сбегать, конечно, неразумно, но на лифте не так эффектно, плащ бы не развевался. Хотя чего я, у меня и плаща-то нет.

А потом Тёма повис на столе, смахнул кружку с соком, всё разбилось на хрен и залило кухню липкой жижей. А дальше они ржали, убегая в комнату от разъяренной матери, которая гналась за ними, швырялась итальянскими распечатками и орала: «ДВЕ МИНУТЫ, ВАШУ МА-А-АТЬ! Я ПРОСИЛА ВСЕГО ДВЕ МИНУТЫ-Ы!»

Тут я как раз подошла бы к трогательной части и рассказала, как они хором заболели – кашель, температурища. И уже итальянский на фиг не нужен, и хоть по почке за каждого отдам, лишь бы не болели. А еще Тёмыч подошел, глаза стеклянные, и тихонечко сухими губами прошептал: «Ма-а-ам, а можно компотика? Я-я-яблочного». И ты думаешь: «Берите и селезенку тоже, только пусть поскорее выздоравливают, мои котики, мои зайчики сладкие».

И какой-нибудь трогательной фразой закончила бы.

Но шел пятый день, как я с ними в четырех стенах, меня не брало уже ни вино, ни афобазол, ни сожранный почти целиком тортик, мне некуда бежать, негде спрятаться. Заперлась в ванной и сидела на полу, на всякий случай подперев собой дверь, мне на голову сыпались винтики, потому что эти монстры выламывали ручку. Но знаете, я всё еще готова была отдать почки, чтоб они скорее выздоровели. И селезенку, чтоб хоть один в сад наконец свалил.

…На самом деле я всегда хотела, чтоб детей было как минимум двое. Вообще думала о трех, но как-то незаметно пришла к выводу, что два – это мой максимум. Нет, не максимум – предел. Завязала я, короче, с этим делом.

У меня самой есть старшая сестра, у нас разница семь лет. Семь лет между детьми – это, скажу вам, пропасть. Сначала нет ничего общего, потому что пока одна еще писается в штаны, вторая учится строить глазки мальчику за соседней партой. Потом младшая таскается балластом за старшей и мешает строить любовь с тем, кому строились глазки. А потом они просто друг друга бесят, потому что и комната одна на двоих, и шмотки у нее прикольнее.

В общем, поначалу мы с сестрой старались друг друга не замечать, а когда замечали – вечно грызлись. Ну как поначалу… первые лет двадцать. За это время она несколько раз пыталась меня убить, потерять и забыть (не специально, конечно, я вообще подозреваю, что она меня тайно любила всё это время). Но я не сдавалась.

А потом две знаковые банки пива сделали «пшшш», и сестра, откинувшись на спинку стула, произнесла сакраментальное: «Наконец-то ты выросла, с тобой теперь хоть выпить можно». А то! Я еще и в штаны больше не писаюсь. Вот с тех самых пор мы и пьем. Тьфу, дружим.

Очень сблизились с сестрой, в общем – настолько, что живем теперь в соседних подъездах. Втихаря достроили с ней дачу, пока родителей не было дома (вышли ненадолго в командировку на два с половиной года). Ели пиццу с гогошарами в Молдавии и очень боялись последствий, потому что понятия не имели, что такое гогошары. Она была моим верным бесстрашным пассажиром, когда я только на права сдала: помню, как мы первый раз съезжали по серпантину с парковки на крыше «Ашана» и орали как две дуры, одна вцепившись в руль, вторая в торпеду, – это было еще страшнее, чем гогошары. Мы были беременные, поступательно, но в общей сложности три раза. Я тащила ей неподъемный арбуз пешком до дома и готовила фаршированные перцы, она кормила моих мужиков, пока я токсикозила Алиской, и до сих пор подкармливает всю нашу шоблу чем-нибудь вкусным. Мы выглядим как две странные тетки, сбежавшие то ли из психушки, то ли с тимбилдинга, потому что гуляем с детьми в одинаковых пуховиках, варежках и уггах, приобретенных по принципу: «О, ты где такое купила? Слушай, поедешь, купи мне тоже, а?»

Короче, это очень здорово, когда рядом (в идеале в соседнем подъезде) есть лучший друг. Лучший друг, только еще ближе (хотя куда уж ближе соседнего подъезда-то), которому при необходимости можно доверить детей на пару часиков, собаку на пару месяцев, подрезать невероятной вкусноты самодельный лимонный пирог или шмоточку – они у нее до сих пор прикольнее. Стоило ради этого подождать всего каких-то двадцать лет.

Именно поэтому вопрос о том, что детей должно быть больше, чем один, в нашей новой маленькой семье не стоял: скучно же, когда тебя никто не бесит. Но я учла все огрехи и сократила разницу в возрасте, тем более очень знающие все вокруг, вот те, которые: «Когда за вторым?», нашептали, что так у детей будет много общего и они, значит, всё детство будут вместе играть.

Вместе играть.

Я дернула глазом сейчас, вы слышали?