Текст книги "Мама у турникета. Счастье материнства на пределе возможностей"

Вторичное использование

В принципе, я уже смирилась и не жду, что дети когда-нибудь научатся дружить. Я жду, что они хотя бы начнут друг другом пользоваться – уже легче будет. По моим наблюдениям (хотя, скорее, из жизненного опыта), в отношениях братьев и сестер однажды наступает переломный момент: когда старшие осознают, что младшего всё, обратно уже точно не запихнешь, они начинают действовать по схеме «тот, кто нам мишаит, тот нам поможит» (с).

У нас в детстве были попугаи. Вообще кого только в детстве у нас не было благодаря моей необъятной любви к животным и умению виртуозно вынимать родителям мозг, но сейчас не об этом. В наши с сестрой обязанности входило чистить клетку раз-два в неделю по очереди. Я всё делала добросовестно, зеркальце намывала, жердочки деревянные до блеска натирала, кормушки-поилки-поддон. Когда подходила очередь сестры, она несла клетку в ванную, вставала ко мне вполоборота, устремляла через плечо вниз печальный взор и начинала показательно страдать, попутно воспевая мои умения: мол, и жердочки так чисто, как у меня, отмыть не получается, и зеркальце всё равно заплеванное, и как ты вообще, молодец-молодец-ручки твои золотые, это делаешь? Я, конечно, сразу расплывалась, но для виду закатывала глаза, снисходительно бросала «цццах, ла-а-адно» – и вот я, значит, в лучах славы, выгребаю попугаичье дерьмо. А моя неодаренная сестра сидит рядом на стуле, дует на свеженакрашенные ногти и ненавязчиво подкидывает дровишек, дабы не гас мой энтузиазм: «А-а-а, ах вот как надо. Как это у тебя получается? Я никогда так не научусь». Знай, коза, я тебя раскусила!

Или вот в Клину. Там мы у бабушки всё лето проводили с двумя двоюродными братьями. Витька, наш самый старший, постоянно учился и слушал группу «Мираж». А Димку (по возрасту он между мной и сестрой), постоянно где-то носило, и он вечно во что-то влипал. Поэтому я знала наизусть все песни Гулькиной и как палочками держать сигарету, чтобы предки не унюхали.

А поселок у нас маленький на окраине был, все друг друга знали, и вести на бабулькиных хвостах разлетались быстрее, чем нынче по ынтырнэтам. Димка набедокурит в очередной раз – и сидим с ним опять в кустах у дома вечером. Ну и он меня посылает, значит, узнать, чего там баб Женя с тёткой про него трут – прикинуть размер леща чтоб, которого он отхватит, как только порог переступит. Говорю, да как я пойду-то, спалят же. Он: «Ну скажи, что пить хочешь». В общем, к концу вечера мой организм на 101 % состоял из воды, и я булькала при ходьбе, но брата ни разу не сдала и информацию ценную ему исправно добывала. Думается, взрослые быстро нашу стратегию просекли, и, когда им еще не успевали нажаловаться, уже знали: если на Настю напал сушняк, значит, Димка опять что-то натворил.

Всё детство и юность из нас четверых я была самая мелкая, всегда мечтала о младшем, чтобы тоже иметь личные побегушки. Долго выпрашивала, но мне так никто и не родил. Пришлось вот самой. Немножко не рассчитала только, что с младшими, когда они не брат или сестра, а твои дети, так почему-то не работает. У меня, впрочем, тоже был переломный момент, когда я осознала, что моих всё – обратно уже не запихнешь. Но как ими пользоваться в своих корыстных целях, я до сих пор не придумала. Так что выжимаю что могу. Тёмка с Алиской пока фишки с использованием ближнего своего себе во благо не просекли (ну Тёма разве что по мелочи сестру гоняет чего-нибудь отнести-принести-поклянчить), зато безбожно друг на друга стучат. Чем бессовестно пользуюсь я – это в разы сокращает мне беготню в комнату, потому что один еще не успел свой косяк докосячить, второй уже несется: «Ма-а-ам, а знаешь, знаешь, там Алиса-а-а…» / «А знаес, знаес, там Тё-ё-ёма…». А, ну и собачьи миски они, конечно, моют гораздо чище меня, и корм сыпят ровнее, и воду наливают более жидкую.

И как у них это получается? Никогда сама так не научусь.

Какая разница

Обещала себе, что никогда не буду сравнивать детей, потому что ну разные они, да и как вообще можно, непедагогично это. Но начала, кажется, еще когда они были двумя полосками на тесте. Типа Тёма сразу и ярко, а Алиска только через полчаса проявилась, и то неточно. Хотя нет, еще раньше: Тёма у нас не с единственного снайперского выстрела получился, почти год учебные стрельбы вели отчаянно. Успела и попереживать, и над тестами однополосными поплакать. Алиска же – па-а-ау! – сразу в яблочко, как только мы ее задумали. Ну а потом пошло-поехало – я, сама того не замечая, так часто стала их сравнивать, аж в азарт вошла.

Тёмка с младенчества был довольно режимным и вообще виртуозно прикидывался идеальным ребенком: ел как по расписанию и умел самостоятельно засыпать в коляске на балконе – мне надо было просто выставить его вон и захлопнуть дверь. С Алиской слово «спать» у меня в принципе из обихода выпало за ненадобностью на целый год, а сам процесс, вот тот, где ты, под одеялкой лежа видишь прекрасные сны хоть сколько-нибудь за сутки, хоть кусочками, стал казаться каким-то миражом, флешбэком из прошлой жизни.

Она спала по пятнадцать минут.

Ровно.

Я даже однажды ночью в отчаянии тумблер в ней искала – думаю, ну должна же эта функция как-то отключаться. Но это еще не всё. Те заветные пятнадцать минут она спала только на руках и при условии непрерывного укачивания с большой амплитудой. Поэтому ночи я проводила, сидя на фитболе и пружиня, как неумелый рэпер. Периодически подсовывала фитбол под зад папе и ответственно перепоручала ему дочь, но расслабиться в полной мере все равно не могла – его фитбол убаюкивал намного быстрее, чем ее. Папа, правда, ночами тоже был на спорте – чтоб не вырубаться на фитболе с Алиской на руках и держать амплитуду, придумал ходить с ней выпадами-приседами по квартире. Довольно скоро у нас с ним возникло стойкое ощущение, что мы выиграли безлимитный абонемент в долбаный ночной спортзал и беспощадного персонального тренера в придачу. А отказаться – никак.

Тёма прекрасно умел сам себя развлекать, часами разглядывая собственные ноги и сообщая им, что в мире всё «агу». С Алиской я начала завидовать кенгуру. Потому что они тоже должны постоянно таскать на себе ребенка, но им природа хоть сумку под это дело выделила. Человеческой матери природа выделила лишь подмышку, поэтому Алиске ничего не оставалось, как под этой мышкой болтаться, пока я другой рукой вынуждена была справляться со всеми своими бытовыми обязанностями. Нужду, простите мне эти подробности, я тоже справляла с помощью одной руки и исключительно с напарником. Помню, в очередной раз сидела на толчке под пристальным Алискиным взором и с ужасом подумала: а вдруг я потом больше писать не смогу, когда никто не смотрит?!

С Тёмой я вечно читала какие-то правильные книжки и всё делала по науке. Прикорм мы ввели в шесть месяцев. День в день, с ювелирной точностью. Я к этому событию готовилась, термоложечку специальную купила с мягкими краешками – чтоб горячее случайно не дать и десенку не повредить, баночки с пюрешками, тарелочку с присоской. Все четко по схеме – «начинать с зеленых и белых пюре, с половины чайной ложки, далее увеличивая в геометрической прогрессии, если не возникло аллергических реакций». Будучи безнадежным гуманитарием, вспомнила даже, что такое геометрическая прогрессия – понимаете вообще, с какой ответственностью я подходила к процессу?! Потом мы потихоньку вводили цветные пюре, всё с теми же ложками, прогрессиями и прочим геморроем, приправленными моими переживаниями, что ребенок не ест брокколи. Ни один человек еще нормальным без брокколи ж не вырос, ну. Хотя я пробовала брокколи эту и очень его понимала, но все равно почему-то была убеждена во взаимосвязи зеленой блевотоподобной (сразу на вид, вкус и запах) жижи из банки и становлением личности.

Алиска никого не спрашивала и ввела себе прикорм сама по своей авторской схеме. Стянула у брата из тарелки кусок тыквы, расплющила в кулачке и слизала всё, что промеж пальцев повылазило, – так мы начали тыквенное пюре. Мягкой ложки у нее так и не было, а брокколи она настолько экспрессивно харкнула мне в лицо, что я раз и навсегда перестала к ней лезть не только с банками этими несъедобными, но и в принципе лезть.

Тёма был первым, и с ним всё было страшно и волнительно. Алиса была вторая, и с ней всё было некогда. Поэтому когда падал Тёма, я бросалась успокаивать, дуть, мазать, дезинфицировать, в доктора играя, чтоб не так страшно. С Алисой как-то сам собой выработался принцип «не убилась, и ладно». Они, кстати, по доброй младенческой традиции оба наворачивались с нашей кровати в период совместного сна. Когда упал Тёма, я вслед за ним пыталась упасть в обморок от нервного перенапряжения, но передумала. Села бдить-мониторить его состояние, параллельно полночи провисела на мамском форуме, успокаиваемая девочками, что я не самый ужасный на свете родитель и у всех рано или поздно ребенок хоть раз падает с кровати. Я им не верила, потому что точно знала: я отвратительная мать, а они просто меня утешают – и снова шла бдить и мониторить. И весь следующий день бдила. И еще ночь.

Когда же дебютировала Алиска, я просто вернула ее к нам в кровать, и все продолжили спать. Да ну ла-а-адно вам «ужасная мать», у всех дети хоть раз с кровати падают, ну.

А еще удивительно, насколько разные ощущения во мне вызывали мои дети, пока не стали такими засранцами были младенцами. С Тёмычем всё было сдержанно, по-пацански. Я, юная и неопытная, почему-то не подозревала, что младенца можно целовать. Не знаю почему – может, где-то глубоко сидела мысль, что он такой весь крошечный, беззащитный и стерильный, а тут я со своим ужасно микробным ртом. Увидела однажды, как муж его целует, и прям в ступор впала: «А что, так можно?!» Ну и с тех пор нацеловывала самозабвенно, но всё равно без излишних сюсюканий. Мужик же.

С младшей было по-другому. Это вот, наверное, те особые нежные чувства мамы к дочке: мне хотелось ее сожрать. Серьезно, я когда ее целовала, прям силой себя сдерживала, чтоб не начать кусать. Своим чудесным спасением из пасти любвеобильной матери она, думается, обязана моему лактостазу. Видимо, инстинкт самосохранения мне подсказал, что если я ее сейчас сожру, то никто мне уже эти сиськи-кувалды не расцедит, потому что на механический молокоотсос в комплекте с капустным листом и траумелем надежды было мало.

А еще запах. До появления детей не раз слышала от недавно родивших, что младенцы чем-то таким пахнут, очень вкусным и особенным, что чувствует только мама. Ну фиг знает – мне и от щенков вкусно-щеночковым всегда веяло – и необязательно быть сукой (собачьей, в смысле, матерью), чтобы это почувствовать. Вот и старший не помню, чтоб источал какие-то прям эдакие ароматы. Да, что-то приятное – и это чувствовала не только я, но и все, кто ему не мать. Сестра, например, когда заходила, с порога «плыла»: «Ой, как вкусно ребеночком пахнет». Сдается мне, что он скорее каким-нибудь проктерэндгэмблом пах, нежели просто «ребеночком», вот и весь секрет.

С младшей у меня было ощущение, что я родила гастроном. Она совершенно крышесносно пахла, как будто собрали все самые умопомрачительные запахи, замесили их и испекли свежайшую сладкую булку. И вот она пахла этой булкой и миллионами-миллионами тончайших оттенков самых разных ароматов. Я в макушку ей носом втыкалась и нюхала, нюхала, нюхала, так глубоко вдыхая, как будто через ноздри ее обратно родить пыталась. При этом когда подсовывала мужу, блаженно закатывая глаза: «Поню-ю-юхай! Чувствуешь, как па-а-ахнет», он почему-то сухо резюмировал: «Да не, вроде не обкакалась».

Сейчас всё немного иначе. Тёма давно не идеальный младенчик и, кажется, решил воздать мне сполна за то халявно-блаженное время. Алиса больше не вызывает у меня острых каннибалических приступов, зато научилась спать в кровати, а не на фитболе. Да и в принципе спать[2]2
  Поплюйте через плечо, а? Опрометчиво я, конечно… Кстати, вот вам главное мамское правило: нигде, никогда, никому не говорите и не пишите, что ребенок хорошо всё что угодно: спит/ест/ведет себя. Даже шепотом или мелким шрифтом. Как только поделишься радостью – всё, конец. Причем в обратную сторону, ссска, не работает.


[Закрыть]. Сейчас я всё реже их сравниваю – то ли просто некогда, то ли поводов нет – и люблю их одинаково, и изводят они меня одинаково, да и пахнет от них теперь обычно одним и тем же. Вообще не проктерэндгэмблом.

Годовая оценка

Ближе к Алискиному первому маленькому юбилею часто стал поступать вопрос. Не «когда за третьим?», что удивительно, – видимо, за меня слишком красноречиво отвечало мое лицо, и люди боялись, что оно за такие вопросы может больно ударить мешками под глазами. «Как тебе первый год с двумя?»

Есть в великом могучем одно емкое слово, которое вот очень точно характеризует, как он, первый год-то. Но мне нельзя его употреблять, во-первых, потому, что я мать двоих детей, а во-вторых, есть вероятность, что это прочитает моя десятилетняя племянница. Проницательный муж догадался, что это слово на букву «п» и предложил заменить его на «прекрасно». Так вот, мой первый год с двумя детьми с разницей 2 года 10 месяцев – это был просто полный… был просто полон прекрасностей!

Вспомнить опять же наш ночной сон. Хотя как вспоминать то, чего не было? Ну или то, что Алиска была совершенно нетолерантна к соскам, пустышкам и всему, что я под видом сиськи пыталась запихнуть ей в рот в попытках спасти остатки своих нервов. А еще она не признавала никаких поверхностей, ничьих рук, не убаюкивалась и не успокаивалась ни у кого, кроме меня. И нет, такого не «не может быть», это не «да просто приучили» и «избаловали девчонку». Так с самого начала, это факт, с которым ничего невозможно было поделать, и я никак не могла взять в толк, зачем все убеждают меня, что я придумываю. У нас каждую ночь шла какая-то борьба, будто я отчаянно пыталась отвоевать у младшей свое право хотя бы на кро-о-ошечный такой досуг. Но каждый раз с позором сдавалась после пятнадцатой примерно попытки уложить и отползти от нее. Помню, когда первый раз за, наверное, полгода мне наконец удалось, я минут пять исполняла какой-то идиотский победоносный танец, а потом мы час (!) подряд смотрели с мужем фильм и шутили, что, если и дальше так пойдет, там и до интима недалеко.

Я звала их конвейером, потому что просто до смешного, они не пересекались ни на минуту, как будто один другому сигнал телепатический посылал – мол, я спать, а ты вставай давай, а то там мать уже зад на диван мысленно пристраивает и чай в мечтах наливает. Не бывало такого, что днем один еще спит, а второй уже спит, ни-ког-да. Четко по очереди, или бодрствуют вдвоем, никакого зазора. Чемпионы-рассинхронисты, е-мое.

Прекрасно было и то, что папа у нас стал больше не фрилансер, папа начал ходить в офис (сомнительное, конечно, совпадение) и теперь в двух случаях из пяти успевал аккурат к укладыванию, в двух случаях не успевал и в одном, пятничном, приезжал домой на такси. Потому что метро закрыто уже, а очередной мультик про какой-то плед надо непременно сдать до выходных (это официальная версия, и я изо всех сил до сих пор в нее верю).

У меня же весь тот год прошел под девизом «Я не успеваю». Можно подставить вообще перед любым глаголом, выражающим нормальную жизнь человека, – не ошибетесь. Я не успевала ни поесть, ни помыться, ни поспать. Зато, если уж на меня снисходил такой подарок небес, как кусочек личного времени в размере десяти-пятнадцати минут, я проживала его на максималках: ела, мылась и спала одновременно. Под вечер, размазанная по дивану, я вспоминала объективно халявное время, когда был только Тёма, и искренне удивлялась: как, почему-у-у я ничего не успевала с одним ребенком? Что я вообще делала целыми днями?! Пересматривала как-то видео, там Тёмка еще один, в возрасте Алиски. И вот он топчется около выключателя, а я сижу на заднем фоне – румяная, счастливая и со щеками. Сейчас я в глобальном плане тоже была счастлива, но то, что смотрело на меня из зеркала, – просто обнять и плакать, какой-то тощий замученный мальчик.

Хронически ничего не успевала я, кстати, на фоне того, что постоянно куда-то неслась. В прямом совершенно смысле. Мы однажды разделились – мужчины мои с бумерангом, палкой и лавашом пошли по своим каким-то важным делам, а я с маленькой спящей Алиской гулять. Только километра через три, домчав сквозь парки с коляской до шоссе, я остановилась, по сторонам посмотрела и озадачилась: «А куда я несусь? Я ж гуляю». Я, кажется, до сих пор под небольшим наклоном вперед так и хожу.

Но самый пи-и-иэ-э-э… пи-и-иэ-э-эрекрасное – это совершенно жесточайший кризис трех лет у старшего, который накрыл его в 2,4 и, сска, не заканчивается! Я-то считала, что это выдумки нерадивых мамаш, которым лень искать подход к своими чадам, но нет – он действительно существует, и он куда страшнее, чем пишут в книжках. И почему, почему, скажите, он длится до сих пор, он же, блин, кризис ТРЕХ лет! Когда он закончится? В 18?! Если б не кризис, то первый год с двумя детьми в целом был бы именно прекрасным, а не на букву «п». И со всеми бессонными ночами, Алиской под мышкой, папой глубоко в ночи и невозможностью уделить себе хоть чуточку времени, хоть разочек за сутки, за неделю, за месяц – со всем этим в принципе вполне можно справиться, если ты вменяема. А я теперь была невменяема, и я отчаянно не справлялась.

Понимаете, обычно есть какой-то маячок. Ну типа пятнички у работающих людей, когда ты всю неделю пашешь, к среде почти издох, но знаешь: скоро настанет пятничка, и вот тогда-а-а… И с этой греющей мыслью вполне сносно отпахиваешь еще два дня. Мама тоже тот еще пахарь, и для нее отбой – это ее личная маленькая, но такая долгожданная пятничка. Тот самый маяк, к которому она весь день на себе прет этот неподъемный, неповоротливый бытовой корабль с его бесконечными истериками, какашками, отрыжками и «не буду я суп». Это то волшебное время, когда все, накормленные, помытые и счастливые, раскиданы спать, а еще более счастливая мать из тыквы опять превращается в человека и может пару часов побеспределить – в сериальчик там залипнуть или котлет навертеть без беготни, да в тишине, да в один заход.

У нас весь первый год не было отбоя. Понимаете, у меня весь первый год не было пятнички. То есть он как бы был, но давал мне времени ровно сбегать пописать и ткнуть кнопку чайника. Дождаться, когда чайник вскипит и уж тем более чаю попить – ха-а-а, фиг тебе, мать, понедельник уже, начальник вызывает, орет вон опять. Я за это время не то что обратно в человека эволюционировать не успевала, я чувствовала себя уже даже не тыквой, а унылой тыквенной пюрешкой – такая же раздавленная и на вид не очень.

Я должна была стать уютной хранительницей очага. Но вместо этого была каким-то осьминогом, Ктулху, е-мое, – восьмирукое то ли божество, то ли чудовище. Могла одновременно кормить грудью младшую, готовить человечью еду старшему, класть собачью еду в миску собаке (и даже не путать), закрывать одной ногой стиралку, другой вытирать пол, потому что на него все время что-то проливалось, третьей унимать очередную Тёмычеву истерику. Очаг я хранить не успевала совсем. Квартира выглядела так, будто в нее фура, на продуктово-вещевой рынок спешившая, въехала, и все шмотки с едой разметало в радиусе 54 кв. метров.

Друзей я стала просить не менее чем за сутки предупреждать о визите, и всё равно получалось как в той (ни фига не смешной теперь) шутке: «А гости и не догадывались, что квартиру еще пришлось убирать до состояния «извините, у нас не прибрано»». Какой-то беспощадный, мать его, тетрис. Можно было весь день всё раскладывать по местам, пытаться попасть каждой вещью в нужную дырочку, чтобы – тынц! – ряд исчез, и везде чисто. Но сколько в нужные дырочки ни попадай, оно всё валилось-валилось-валилось неподходящими фигурками откуда-то, к вечеру вырастала хаотичная гора, а у меня случался очередной моральный геймовер.

Роли дублировали

НО. Должно же тут быть вот это «но» большими буквами, пока вы не попередумали рожать вторых, третьих и последующих. Женщина вообще очень странный человек. А мать – очень странная женщина. Всё, что ее не убивает и практически доводит до Кащенко, делает ее сильно счастливой. Вот вы спроси́те, хотела бы я что-то изменить? Ну там, разницу в возрасте побольше или детей поменьше? Не-а. Как бы ни было иногда сложно, сколько б я ни рыдала за тот и последующие годы от тотальной усталости и бессилия, я ни разу ни о чем не пожалела. Вот сейчас написала и поняла, что даже мысли такой в голове не возникало – жалеть.

Хотя, знаете, нет. Кое-что я все-таки изменила бы. Я взяла бы няню. Приучила б себя выделять на это бюджет, несмотря ни на что, и сделала траты на нее такими же обязательными, как на еду и бензин. Потому что без помощника в таком непростом деле как, материнство, и каши не сваришь, и далеко не уедешь.

У нас няни никогда не было и нет до сих пор. С самого начала, вместо того чтобы искать няню, я искала причины, почему она нам не нужна. «Я пойду работать, а ребенка будет воспитывать чужая тетя», когда могла вернуться в Cosmo. «Я ж всё равно постоянно дома, чего мы будем тут вместе», когда родилась Алиска. «Да скоро уж один в сад пойдет, полегче будет, чего тут осталось-то», когда силы были уже на исходе. Ну и деньги. Мы могли себе позволить по крайней мере несколько сеансов помощи в неделю, но я всё конвертировала во что-то непременно более нужное, чем вот эта блажь – няня. А когда вроде получалось с собой договориться и заглушить сомнения, все они в рупор озвучивались извне старшими поколениями и прочими неравнодушными. И вот я уже снова сижу «и так в поле не рожала, куда тебе няню еще».

Так что вот вам ценное осознание, вымощенное моими почившими нервными клетками: няня нужна, даже если вы не рожали в поле не работаете. Чтобы вы могли передохнуть (ударение на «у») иначе скоро ударение станет на «о». Прийти в себя, попить чаю, пока кто-то отвлекает от вас детей, прогуляться одной, с подружками встретиться, вспомнить, что у вас увлечения есть, и что вы – это вы, а не только бесплатное приложение к детям. Не надо брать на полный день пять раз в неделю – это дорого и в принципе не так уж необходимо, если не выходите в офис на полную ставку. Но пару раз, по паре часов – я вас сильно прошу, разрешите себе это. Всё, что вы потратите на няню, позже сэкономите на психотерапевте и антидепрессантах, а у детей будет меньше шансов регулярно видеть рыдающую от усталости маму.

В конце концов, даже у актеров вон дублеры есть. И это нормально: когда чувствуешь, что не потянешь, нанять дублера – человека, который за гонорар частично возьмет на себя твои обязанности, чтоб ты была целее. Актер же, примеряя новую роль, отдает себе отчет, что да, она сложная, но интересная, это новый опыт, я готов выкладываться по полной. Но вот с небоскребов прыгать, пожалуй, не буду, тут помощник нужен, иначе расшибусь в лепешку.

Мамой работать сложнее, чем актером. Мамой работать сложнее, чем кем бы то ни было вообще. И ей тоже помощник нужен, ну или хотя бы чтобы кто-то страховал. Необязательно всё, совсем всё делать самой. А главное, зачем? Ведь как бы идеально ты ни справился, кинокритики все равно найдут, к чему придраться.

Мы же не хотим навечно стать актером одной роли и похоронить себя на съемках этого фильма про материнство, правда? Хотим захватывающий приключенческий фильм для всей семьи, а не вечную драму. Хотим идти по красной ковровой дорожке в платье и с гордо поднятой головой, а не в шейном корсете, иметь какие-то заметные, свои собственные, достижения, гонорары неплохо бы. Да и в принципе иметь возможность куда-то, блин, выйти в платье.

Поэтому я очень советую, нет, скорее даже настаиваю: мамам нужен дублер. Мы же не Джеки Чан.