Текст книги "Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война"

Анатоль Ливен
Чечня: трагедия российской мощи. Первая чеченская война

Anatol LIEVEN

CHECHNYA: TOMBSTONE OF RUSSIAN POWER

В оформлении обложки использована фотография Михаила Евстафьева «Чеченские боевики-“дудаевцы" молятся у Вечного огня напротив здания президентского дворца. Грозный, декабрь 1994 г.»

Copyright © 2017 by Anatol Lieven

Preface copyright © 1998 by Anatol Lieven

© H. П. Проценко, перевод, 2019

© В. Ю. Яковлев, переплет, титульный лист, 2019

© Евстафьев М. А., иллюстрация, использованная в оформлении переплета, 1994

© Оформление, Русский фонд содействия образованию и науке, 2019

От издательства

Предлагаемая читателю книга Анатоля Ливена посвящена так называемой Первой чеченской войне 1994–1996 годов – попытке подавления властью Российской Федерации сепаратистского мятежа на Северном Кавказе. Она появилась по свежим следам событий (впервые была опубликована в 1998 году) и написана их очевидцем: автор в описываемое время находился в Чечне и в своей книге излагает в основном собственные впечатления о происходившем. Это обстоятельство является, пожалуй, основным достоинством книги, которая сама по себе является документом той эпохи.

Хотя центральное место в книге занимает сама чеченская кампания середины 1990-х годов, довольно много места посвящено и описанию обстоятельств, так или иначе сказывавшихся на том, как и почему велась эта кампания. А. Дивен пишет и о том, что представляла собой после распада Советского Союза его основная часть – Российская Федерация, какое воздействие на психологию населения оказали проводившиеся тогда реформы, как была устроена российская власть, как стало возможным возникновение в Чечне сепаратистского режима Д. Дудаева и какова была его идеологическая основа.

Для восприятия и понимания книги большое значение имеет личность ее автора. С одной стороны, А. Дивен – современный западный журналист, человек соответствующей среды, пишущий для вполне определенного читателя. С другой – это довольно редкий представитель своего социального и профессионального круга: по своему происхождению он принадлежит к аристократии исторической России как потомок одного из древнейших остзейских родов, два века находившегося на русской службе и имевшего высший в России родовой титул светлейших князей. А. Дивен к тому же является младшим братом известного британского историка Доминика Дивена, чьи книги («Российская империя и ее враги» и «Аристократия в Европе») изданы в современной России. Это обстоятельство не только предполагает чуждость автора тому, что обычно именуется «русофобией», но безусловно выделяет его из среды берущихся писать о российских проблемах западных историков и журналистов, не имеющих, за редчайшими исключениями, адекватного представления о реалиях исторической России и принципиальном отличии ее от созданного большевиками СССР и руководствующихся в своем подходе распространенными на Западе стереотипами.

Следует иметь в виду, что книга эта была написана в то время, когда «постсоветская» российская государственность была чрезвычайно слаба. Отказавшись (в отличие от стран Восточной Европы) от правопреемства с докоммунистической государственностью в пользу прямого продолжения советской, она в то же время не унаследовала военного потенциала последней. Ее административные и военные структуры находились в состоянии хаоса и развала и не были способны противостоять сепаратистским поползновениям вплоть до того, что стоял вопрос о дальнейшем территориальном распаде страны. На этом фоне события в Чечне, завершившиеся позорным «Хасавюртским миром», фактически выводившим Чечню из состава России, не только зарубежным наблюдателям, но многим внутри страны действительно могли казаться предвестником полного развала. Поэтому едва ли может вызвать удивление, что книга эта в свое время была издана под названием «Chechnya: Tombstone of Russian Power».

Первая чеченская кампания велась для российских войск в экстремальной ситуации не только потому, что слабая ельцинская власть, предприняв попытку подавления сепаратистского мятежа, столкнулась в этом с противодействием как демократической, так и коммунистической оппозиции, но потому, что сама государственная власть в лице ее высшего эшелона не была едина в отношении к чеченским сепаратистам. Это находило выражение и в том, что часть ее прямо препятствовала подавлению мятежа (как только удавалось добиться военных успехов, из Москвы обычно следовал приказ остановиться и начинать переговоры), и в том, что практически все значимые средства массовой информации, в том числе главные государственные телевизионные каналы освещали события с позиций симпатий к сепаратистам, а российские войска в них отстраненно именовались «федералами». Для тех, кто отождествлял себя с российской военной мощью, это действительно было трагедией.

Последующие события, как известно, не оправдали выносившихся в 90-е годы прогнозов о судьбе российской государственности, и автор (в числе очень немногих на Западе) был рад пересмотреть многие свои тезисы и оценки. Тем не менее книга эта, отражающая реалии того тяжелого времени, служит о нём красноречивым напоминанием и тем будет, несомненно, весьма полезна для современных читателей в России, многие из которых или не могли по возрасту, или уже не помнят событий середины 1990-х годов.

С. Волков

Предисловие к российскому изданию

Памяти Рори Пека,

оператора и доброго друга, убитого 3 октября 1993 года в Останкино (Москва)

Apellé ‘le brave’ par les braves eux-mêmes

[Назывался храбрецом самими храбрецами (фр.)]

Эпитафия маршала де Крильона[1]1
  Маршал де Крильон, Луи де Бальб, герцог Маонский (1717–1796) – французский и испанский военачальник, командующий франко-испанским экспедиционным корпусом при осаде Менорки (1781) и Гибралтара (1782). – Здесь и далее, если не указано иное, подстрочные прим, перев.


[Закрыть]

Эта книга воплотила сразу несколько замыслов. Это рассказ о Первой чеченской войне 1994–1996 годов очевидца событий, происходивших по обе стороны конфликта, а также исследование причин и природы упадка России в 1990-х годах, следствием которого стало поражение (хотя и временное) России в этой войне. Российская постсоветская катастрофа рассматривается в этой книге в контексте трагической истории вторжения либеральных капиталистических революций в прежде закрытые социально-экономические системы. В книге проведены аналогии с предшествующими трансформациями в Южной Европе и Латинской Америке, при этом в качестве лейтмотива использован роман Лампедузы «Леопард» о разрушении старого порядка на Сицилии при новой либеральной гегемонии Северной Италии.

Тем самым в книге также подвергнута критике идеология Вашингтонского консенсуса, которая преобладала в западной мысли в 1990-х годах, и исследована природа «демократии» в России в этот период. Наконец, книга включает обзор истории и культуры чеченского народа в рамках предпринятой попытки объяснить сочетание блестящего успеха чеченцев в войне с катастрофическим провалом в строительстве государства.

За двадцать лет, которые прошли после написания этой книги, российские государство и общество, конечно же, претерпели масштабное восстановление, хотя коррупция продолжает пожирать страну и в наши дни. Чечня была вновь включена в состав Российской Федерации, а исламистский экстремизм был подавлен, хотя лишь ценой второй ужасной войны и институализированной диктатуры клана Кадырова в Чечне.

Тем временем американская модель капитализма свободного рынка и «демократии», которая в 1990-х годах нанесла России такой ущерб, переживает мучительные затруднения у себя же дома. По горестной иронии, подъем уровня смертности среди рабочего класса, который в 1990-х годах наблюдался в России и других бывших советских республиках, происходит уже в США, причем по той же самой причине: из-за нарастания мер по радикальной стабилизации экономики, которые негативно воздействуют на уровень жизни и усиливают подверженность нервным болезням. Поэтому можно предвидеть, что в будущем гегемония Вашингтонского консенсуса в мире в целом – не говоря уже о России – продлится сравнительно недолго.

С другой стороны, административные структуры бывшей советской коммунистической власти, которые, казалось, полностью рухнули вместе с самим СССР, продемонстрировали достаточную жизнестойкость для посмертного существования. Как показано в книге, центральным для чеченской катастрофы 1990-х годов – и для подъема сепаратистов, и для их неспособности создать работающее государство – был тот факт, что из-за депортации чеченцев в 1944–1956 годах коммунистическую партию в Чечено-Ингушской автономной республике до 1989 года возглавляли русские, так что она оказалась неспособной пустить корни и создать локальные клиентские сети таким же образом, как это произошло в других регионах бывшего Союза.

Это и сделало возможным свержение в Чечне коммунистического руководства во время августовского путча 1991 года. Но, как это одновременно произошло в Грузии (а затем в Ираке, Ливии и других местах), свержение коммунистического руководства в Чечне уничтожило не только это руководство, но и само государство. В результате ряд радикальных военных формирований (militias) и криминальных групп, которые господствовали в Чечне при номинальном правлении генерала Джохара Дудаева, оказались неспособны создать новое государство. Точно так же и сторонники генерала Аслана Масхадова не смогли это сделать между 1996 и 1999 годами (на что также повлияли разрушения и ожесточение, причиной которых стала война 1994–1996 годов), а новые власти в Ливии – после свержения Каддафи.

Однако в других частях бывшего СССР – как в автономных республиках Российской Федерации, так и в бывших союзных республиках Средней Азии – местные коммунистические партии под новыми названиями не только сохранили власть и удержали единство своих государств, но и справились со сложной и опасной задачей обеспечения организованной передачи власти после смерти их лидеров. Тот факт, что лишь Чечня на протяжении значительного периода была исключением из этого правила, свидетельствует о том, в какой степени советские институты пронизывали даже еще более отсталые территории СССР.

С другой стороны, в книге подчеркивается, насколько это ощущение зависимости от государства ослабило русский этнический национализм как самостоятельную силу в современной истории, хотя в заключении я утверждаю, что в целом это было позитивным явлением. Как бы ни были ужасны чеченские войны 1994 и 1999 годов, они были бы гораздо хуже, если бы напоминали войны на Южном Кавказе или в бывшей Югославии, превратившись в этнические войны между русскими юга России и кавказскими народами и практически наверняка распространившись на другие мусульманские народы Российской Федерации.

Даже во время максимального ослабления России в середине 1990-х годов я всегда был убежден, что стремление США превратить Россию в подчиненного участника американской системы глобальной безопасности обречено на провал, что Россия всегда будет стремиться найти свою роль в качестве одного из полюсов многополярного мира. Точно так же я всегда был убежден в существующей у русских силе, которую в другом месте (в книге об американском национализме) я называл идеей «цивилизационного национализма», существующего или по крайней мере культивируемого в России. Иными словами, это национализм, определяющий себя не через одну лишь этничность, а в качестве носителя специфической версии человеческой цивилизации и особой идеи государства. Подлинная сила России (как и в случае с Индией) в настоящем может быть далека от этого образа, но он и дальше будет определять то, как многие русские воспринимают свою нацию, исключая для России роль чьего-либо сателлита.

Такое представление о себе происходит из православного, имперского и советского прошлого России. Кроме того, оно предполагается тем фактом, что даже после распада Советского Союза Россия остается громадным многонациональным государством с самой большой территорией на планете, находящимся в середине обширного постсоветского пространства, которое по-прежнему прочно скреплено языковыми, экономическими и культурными связями. Если Россия сохранит верность своему прошлому в этом аспекте, то чеченская катастрофа 1990-х годов останется тем, чем она и была до настоящего времени – ужасным исключением.

В завершение я хотел бы от всего сердца поблагодарить издательство Русского фонда содействия образованию и науке за интерес к выпуску российского издания этой книги, Николая Проценко за работу над переводом, моих агентов Наташу Фэйруэзер и Зои Нелсон, агентство Rogers, Coleridge and White за продвижение книги и, наконец, моего старого друга профессора Георгия Дерлугьяна за то, что на протяжении многих лет он оказывает мне любезную помощь, делясь своими прозрениями относительно позднего СССР и современного общества в целом, а также за его важную помощь в том, что эта книга публикуется на русском языке.

2017 год

Предисловие ко второму изданию

В этой книге Чеченская война используется в качестве некоей призмы для рассмотрения почти полного коллапса российского государства и армии, а также слабости русского национализма в 1990-х годах. Поэтому вынесенная в подзаголовок формулировка Tombstone of Russian Power (Могильный камень российской мощи[2]2
  О том, почему книга изначально имела именно такой подзаголовок и почему от него было решено отказаться в российском издании, см.: от издательства и интервью автора 2017 года (приложение).


[Закрыть]) не предполагает, что именно чеченцы несли главную ответственность за утрату Россией статуса великой державы – однако их победа, как надгробие, была одним из самых знаковых проявлений этого процесса. При этом я стремился рассматривать вторжение в Россию либерального капитализма в контексте как российского прошлого, так и схожей исторической модели неудачной капиталистической модернизации, пережитой в странах со слабыми государственными структурами, слабым правопорядком и слабым гражданским обществом. Полагаю, показанная мной несостоятельность реформ и самого государства подтвердилась в полной мере, хотя это и печально, девальвацией рубля и частичным российским дефолтом в августе 1998 года, через четыре месяца после первого издания данной книги. После этих событий и их последствий уже невозможно было с наивным оптимизмом относиться к российским «реформам» как к воплощению идеологии свободного рынка, что было характерно для столь многих западных наблюдателей. Очевидной стала моральная, интеллектуальная, экономическая и историческая ничтожность этих «реформ», подробно разобранная в этой книге. Кроме того, случившееся в августе 1998 года акцентировало одну из главных тем этой книги: то, как само российское государство и в особенности его компрадорская элита стали всецело зависимы от продажи сырья, прежде всего нефти и газа, на мировых рынках. Падение цен на нефть в 1997–1998 годах было ключевым исходным фактором российского кризиса.

Резкий экономический спад, последовавший за августовским дефолтом, и назначение премьер-министром Евгения Примакова обозначили фактический конец ельцинского режима, но многие сформировавшиеся при нём черты нового российского порядка настолько сильно укоренились, что, вероятно, сохранятся в обозримом будущем. В результате Россия вряд ли станет страной, которая будет в состоянии достаточно платить своим солдатам и тем более за которую большинство россиян захотят умереть в бою. В заключении к книге я рассматриваю возможность радикальных изменений в результате национальной революции той или иной формы, наподобие тех, что совершили Кемаль Ататюрк при крушении Османской империи или, менее успешно, Гоминьдан в Китае. Мой вывод заключается в том, что для России такой сценарий сравнительно маловероятен – по меньшей мере если не состоится дальнейший ее распад, а существующий конституционный порядок не рухнет.

Ввиду слабости России ее поражение в Чечне и ее нарастающая неспособность распространять свое влияние за пределами собственных границ являются не только результатом бессилия государства, коррупции и экономического спада. Они также отражают глубокий моральный кризис, охвативший российское общество, наличие в нём того уровня цинизма, апатии, атомизации и алчности, который делает крайне сложным любое объединение ради коллективных – не говоря уже о национальных – целей. Принципиально значимой особенностью России и «русской диаспоры» в соседних государствах в 1990-х годах была именно предельная слабость русского национализма в качестве мобилизующей силы – это обстоятельство нанесло чрезвычайный урон российскому государству и обществу, но в то же время спасло Россию от катастрофического пути Сербии. Как поясняется в этой книге, главным образом данный провал вызван тем, что русский национализм – с исторической точки зрения – лишь в очень редких случаях фокусировался на русской этничности, а вместо этого был связан с той или иной формой имперского, идеологического и полиэтнического государства: православием и царем, коммунизмом и Советским Союзом. Но с коллапсом империи и идеологии русский национализм, – хотя он, конечно же, существует, – стал невероятно беспорядочной и несфокусированной силой. Несомненно, превратить его в какой-то новый агрессивный этнический национализм можно, лишь предприняв интеллектуальную и культурную трансформацию, переходящую в национальную революцию.

Поэтому во второй и третьей частях книги я обращаюсь к академическим дискуссиям о происхождении национализма и национальных конфликтов, об «изобретении традиции» и «конструировании культуры». Я также стремлюсь опровергнуть слишком уж укоренившееся мнение о культурной неизменности русской нации на протяжении веков, проявляющейся в особенном размахе имперского экспансионизма и склонности к тоталитарному правлению. Как показано в этой книге, это неверная интерпретация российского прошлого, поскольку в какой-то мере такой взгляд не учитывает имперский опыт других европейских государств. Поэтому я сравниваю российский имперский опыт на Кавказе с опытом других империй, например, французской – в Алжире и британской – в Афганистане. В этой связи я также стремлюсь внести свою лепту в дискуссию о взаимосвязях между модернизацией, телевизионной культурой, демократией и снижением градуса милитаризма. Утверждение о неизменности России также не принимает во внимание совершенно новые особенности этой страны накануне XXI века, которым едва ли можно найти какие-либо сравнения в российской истории. Однако эти черты в целом весьма сопоставимы с опытом слабых и коррумпированных государств в других частях мира на протяжении последних 200 лет.

В третьей части книги рассмотрены истоки чеченской победы, заключенные в самой природе чеченского общества, в его традициях и в историческом опыте страданий под российским [имперским] и советским владычеством. Уверен, что эта часть содержит первый антропологический портрет этого замечательного народа на английском языке. В ней я рассматриваю разительный контраст между, с одной стороны, спонтанно порожденными дисциплиной и организацией, которые были продемонстрированы чеченцами во время войны, и, с другой стороны, полной неспособностью этого народа как до войны, так и после нее создать институты модерного национального государства. Чеченцев можно назвать «первозданной этнической нацией», причем их национализм не был создан или даже значимым образом сформирован процессом образования государства, экономическим развитием или массовой грамотностью. Чеченская победа была частью прерывистой исторической модели, в рамках которой на протяжении XX века явно «примитивные», но при этом обладающие превосходными моральными качествами, тактическими навыками и пользующиеся благоприятными обстоятельствами силы наносили поражение современным имперским армиям, а это само по себе должно служить предостережением в отношении не только российских представлений о расовом превосходстве, но и технологической самонадеянности Запада. Однако, несмотря на то, что в прошлом чеченское общество смогло породить довольно эффективную форму «управляемой анархии», оно, похоже, неспособно вынести бремя любого модерного государства – даже собственно чеченского. Более того, некоторые качества и традиции чеченцев, благодаря которым они стали такими невероятно эффективными бойцами, также оказались решающей причиной их склонности к преступной деятельности и успешности в качестве «мафии». Как и в других частях мира, в данном случае домодерное общество оказалось способным выжить, эксплуатируя разломы (а в случае современной России – зияющие пропасти) модерной капиталистической экономики. Однако любую надежду на стабильный экономический рост для большинства чеченцев уничтожает не только эта тенденция, подпитываемая последствиями войны: трансграничные похищения людей и бандитизм также в состоянии уничтожить любой шанс на стабильные отношения с Москвой, а в действительности и с другими соседями Чечни.

Эта книга не претендует на то, чтобы стать полной или связной историей России в период Чеченской войны, причем ее первая часть задумана лишь как обрисовка общей картины через мои собственные воспоминания о том, что я видел до и во время войны, и представление хронологии событий. Здесь же анализируются отличительные особенности конфликта – беспорядочный характер процесса принятия решений российским правительством в 1994 году, сущность российской стратегии, степень российского произвола по отношению к гражданскому населению. Эти самоограничения были сделаны по двум причинам. Во-первых, полное историческое описание было бы монументальной работой, а во-вторых, описываемые события по-прежнему недалеки от нас, и для полного осознания причин произошедшего в 1994–1996 годах еще не прошло достаточно времени – что же касается чеченской стороны, то этого вообще может никогда не случиться. От внешнего наблюдателя-нечеченца глубинные причины событий в Чечне обычно скрыты несколькими слоями тумана: антропологическим, религиозным, лингвистическим, а на деле и криминальным. Однако можно рассчитывать, что с российской стороны появится более полная картина событий, когда некоторые из тех, кто несут ответственность за эту войну, действительно напишут свои мемуары или заговорят, скрывшись за границей.

Вскоре после начала войны я побывал на одном из огромных нефтеперерабатывающих заводов на окраинах Грозного. Этот город некогда был самым крупным центром переработки нефти в самой большой нефтедобывающей стране мира, и его промышленность соответствовала такому масштабу: ряды циклопических механизмов, переплетенных с громадными трубами, которые напоминали конечности чудовищ и демонов, простирались вдаль, пока не исчезали в декабрьском тумане. Тогда мне представился великий храм исчезнувшей религии, наполненный громадными идолами, чьи внушающие страх имена были давно забыты, – но эти советские индустриальные молохи, когда их час пробил, потребовали свою долю человеческих жертвоприношений. Всё вокруг было мертвым, холодным и беззвучным, пока мимо не прошла небольшая группа чеченских боевиков, ухмыляясь и поднимая руки в победном жесте и с криками «Аллах велик», но и они скрылись в тумане.

Эта сцена напоминала эпитафию целому миру, ведь Советский Союз для большинства его жителей был больше, чем просто цивилизацией или деформированной версией современности (modernity). Это в самом деле был целый мир – единственный, который они знали, и в то же время, согласно его основателям и наставникам, величайший из всех миров, вершина человеческой истории, знания и достижений. Огромные советские заводы были величайшими монументами этого мира. Сама идея, что вся советская промышленность однажды испытает почти полный коллапс и беззвучно рухнет, всего несколько лет назад представлялась совершенно немыслимой, равно как и другая идея – что вся российская армия может подвергнуться унижению от небольших групп плохо вооруженных партизан. Но это свершилось, и это следует признать, проанализировать и по возможности понять.