Текст книги "Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война"

Взятие руин президентского дворца 19 января мало что изменило. Чеченцы продолжали сражаться за остальную часть Грозного, хотя это не препятствовало Совету безопасности объявить 25 января, что «военная часть операции в Чечне окончена» и что теперь задачей являются восстановление порядка и «нормализация», а также подготовка к «свободным выборам». Это было всего лишь одно из длинной серии подобных заявлений, хотя оно и не являлось безрезультатным. Чтобы придать ему силу, войска в Чечне были выведены из-под командования Министерства обороны и переданы под начало МВД во главе с генералом Анатолием Куликовым, который ранее отвечал за внутренние войска в качестве их командующего в Чечне и заместителя министра внутренних дел. Последовавшие за этим разногласия и трения в российском командовании будут иметь серьезные последствия, прежде всего в августе 1996 года.

Карьера генерала Куликова[71]71
  Ливен едва ли объективен в своей оценке личности Анатолия Куликова. Для сравнения стоит привести его характеристику в книге Геннадия Трошева «Моя война»: «По-офицерски прямолинейный, он не умел хитрить и ловчить в извилистых коридорах власти. Быстро нажил себе врагов. Боевые генералы, знавшие его по Чечне, искренне переживали, что его подставят где-нибудь, вынудят уйти в отставку. В конце концов так и случилось, но Анатолий Сергеевич успел сделать для государства немало доброго… Для меня министр внутренних дел РФ А. С. Куликов – нравственная и политическая гарантия того, что поведение государства будет предсказуемым и „чистоплотным“. Он не способен предать товарища. Достаточно вспомнить, как на протяжении всех последних лет он поддерживал тяжело раненного в Грозном генерала Романова и его семью. Даже договорился с мировым светилом (нейрохирургом из Японии) о сложнейшей операции. Своих друзей он в беде не бросал. В отличие от многих генералов, он пренебрег личной карьерой во имя спасения солдатских жизней и победы над неприятелем. И что немаловажно: показал российскому народу, что есть люди в генеральских мундирах, которых невозможно запятнать даже в мутной и грязной воде военно-политических игрищ».


[Закрыть] также означала новый шаг в происходившем в российских силовых структурах и администрации процессе отделения продвижения по службе от достижений. Исключительно невыразительный внешний облик Куликова, а равно и его войск в Чечне, а также явные свидетельства того, что как командующий внутренних войск до 1995 года он совершенно провалил их подготовку к серьезным военным операциям, не препятствовали его назначению министром внутренних дел в июле 1995 года, когда дискредитировавший себя генерал Виктор Ерин был наконец вынужден уйти в отставку

Неготовность внутренних войск к серьезным боевым действиям признавали два их командира – генералы Станислав Кавун и Владимир Семенов, которые заявляли, что их части были не в состоянии участвовать в крупномасштабных боевых действиях и нуждались в поддержке армии – примечательное признание со стороны офицеров МВД, учитывая соперничество между двумя этими службами¹⁷.

Вскоре после январского заявления о нормализации главным по российской политике в Чечне вместо Николая Егорова был назначен Николай Семенов, до 1991 года первый секретарь горкома КПСС в Грозном. В качестве руководителя «федеральных органов власти» в Чечне Семенов был поставлен над Временным советом, а Автурханов, Саламбек Хаджиев (бывший советский министр нефтегазовой промышленности) и Гантамиров, восстановленный на посту мэра Грозного, стали его заместителями. Хаджиев будет премьер-министром опиравшегося на Россию «временного правительства» до того момента, пока в ноябре на смену ему не придет Доку Завгаев.

Обеспечив тот или иной контроль над Грозным, российские силы двинулись на восток и юг Чечни, но крайне медленно. Не производилось быстрых бросков бронетехники, которые можно было бы ожидать в силу как советской военной традиции, так и ровной и холмистой природы местности (Чечня между Грозным и подножием гор настолько подходит для войны с использованием бронетехники, что возле города Шали у Советской армии была учебная танковая школа). На этом этапе, согласно Куликову, у русских в Чечне было примерно 55 тысяч человек армейских и внутренних войск – в любой отдельно взятый момент это превосходило количество чеченских боевиков под ружьем примерно в десять раз (хотя резерв потенциальных боевиков, конечно, был гораздо больше).

Аргун, небольшой город в нескольких километрах к востоку от Грозного, сдался российской армии до 23 марта, после героического трехмесячного сопротивления, в результате которого большая часть города осталась в руинах. В середине апреля началось еще более эпическое противостояние, когда армия атаковала село Бамут у подножия гор на западе Чечни. Им не удастся захватить его на протяжении более чем года, и даже тогда чеченцы лишь отступят в горы над селом. (Именно возле Бамута месяцем ранее, вероятно, был убит при крайне неясных обстоятельствах хорошо известный американский гуманитарный миссионер Фред Кьюни и его российские спутники.) Но уже 19 апреля Куликов сделал первое из буквально десятков ложных российских заявлений, что Бамут взят.

В конце марта армия также вынудила чеченские силы отступить из Шали и Гудермеса. Чеченские боевики отходили в направлении подножий гор, а в многочисленных городках и селах старейшины и уважаемые люди начинали заключать соглашения с армейскими командирами, признавая правительство Хаджиева, сдавая оружие и обещая изгнать боевиков с их территории. Конечно, зачастую боевики отказывались уходить, из-за чего у российского командования складывалось ощущение вероломства чеченцев, что нередко приводило к бомбардировке сёл.

Крайний случай того, что могло случиться там, где подобные договоренности не достигались или где российская армия была уверена, что чеченцы нарушили данное ими слово, был продемонстрирован в селе Самашки на западе Чечни 6–8 апреля. С самого начала войны чеченские боевики на этой территории были серьезной помехой в российском тылу. После того как чеченцы не смогли выполнить требование армии пойти на сделку, изгнав боевиков и сдав оружие, российские силы взяли село штурмом. Несколько десятков человек из местного мирного населения были убиты, причем многие из них, согласно свидетельствам очевидцев, безжалостно (местные заявили о 300 погибших, Ковалев – о 211).

17 апреля, после довольно жесткого дипломатического давления со стороны Западной Европы и США (жесткого, конечно, по стандартам того давления, которое Запад оказывает на своих друзей типа Турции и Индонезии, а не по каким-то объективным критериям), Россия позволила постоянной миссии Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) начать работу в Грозном; возглавил ее венгерский дипломат Шандор Месарош¹⁸. На протяжении следующих 15 месяцев работа миссии ОБСЕ окажется очень противоречивой. Ее критики утверждали, что миссия делает недостаточно для поднятия вопросов о жестокостях российских военных, а сторонники говорили, что первой ее обязанностью было продвигать переговоры и мирное разрешение конфликта¹⁹.

Прибытие миссии ОБСЕ совпало с первой с начала войны российской мирной инициативой (по крайней мере так она была представлена), когда Черномырдин предложил прекращение огня без предварительных условий, а Ельцин 26 апреля отдал распоряжение о моратории на дальнейшие наступательные действия российских сил до 12 мая. Одновременно власть делала предложения Масхадову и другим чеченским командирам, пытаясь склонить их к заключению сепаратного мира. Этот период также продемонстрировал публичные разногласия, возникавшие между разными российскими лидерами: Грачев заявлял, что не будет даже говорить с Масхадовым, пока чеченцы сами первыми не капитулируют и не сложат оружие.

В любом случае эти предложения были проигнорированы чеченцами. Их силы проникали обратно в Грозный небольшими группами и осуществляли нападения на российские позиции. Степашин, явно пытаясь сохранить открытые каналы связи с Дудаевым, объявил, что всё это было деяниями не дудаевского правительства, а Шамиля Басаева, который «вышел из-под контроля Дудаева». На мой взгляд, это был полный вымысел, но в ряде случаев в ходе войны он окажется ценным в качестве способа действовать в ситуации, когда Россия могла изобличать «террориста» Басаева, при этом по-прежнему ведя переговоры с Масхадовым либо Дудаевым. В действительности же, хотя разница между этими людьми в самом деле существовала, все трое тесно работали вместе до поражения России (либо, в случае Дудаева, до смерти). Примечательно, что, хотя Басаев после войны и выступил против Масхадова на президентских выборах 1997 года, в ходе военных действий он взаимодействовал с Масхадовым и подчинялся его приказам – либо же это было мое впечатление, когда я видел их вместе. В любом случае, как отмечал глава миссии ОБСЕ в Грозном, обе стороны неоднократно нарушали ельцинский мораторий.

Ближе к концу мая армия стала оказывать сильное давление на чеченские позиции в предгорьях Кавказа, особенно вокруг сёл Чири-Юрт и Сержень-Юрт. Они расположены, соответственно, на входах в узкие долины рек Аргун и Хулхулау, которые ведут к горным селам Шатой и Ведено. Последнее было одной из последних твердынь Шамиля во время войны с Россией в XIX веке, и тогда обе эти долины тоже были ареной тяжелых боев. Русские также начали направлять войска в Чечню через высокогорные проходы в Дагестане, угрожая Ведено с тыла.

К маю 1995 года Шатой и Ведено были последними крупными центрами с чеченским населением, которые полностью находились в руках сепаратистских сил. Когда в этом месяце мы вместе с Себастьяном Смитом из AFP посетили Сержень-Юрт и Ведено, мы увидели существенные признаки того, что шансы чеченцев на победу были низки – возможно, тогда они находились на самом низком уровне в течение всей войны. Боеприпасов было очень мало, многие люди крайне устали, а в некоторых случаях их боевой дух начинал ломаться. Басаев позже признавал, что чеченцы были близки к поражению, и говорил, что именно из-за этого был вынужден против своего желания принять тактику набегов на Россию и захвата в заложники мирных жителей.

Снижение боеспособности чеченцев помогает объяснить то, почему в начале июня армия оказалась в состоянии начать свою единственную действительно успешную операцию в этой войне, в ходе которой уже 4 июня состоялось взятие Ведено. Как следствие, одновременно Россия вышла из поддерживаемых ОБСЕ мирных переговоров, начавшихся 25 мая, а Дудаев, со своей стороны, заявил, что российское наступление сделало бессмысленным продолжение переговоров. Он призвал к продолжению борьбы, но теперь начинало казаться, что российская стратегия достижения превосходства над чеченцами в живой и огневой силе работает. 13 июня армия взяла Шатой, что было признано правительством Дудаева.

Однако уже на следующий день произошло событие, имевшее критическую значимость для войны, которое дает Шамилю Басаеву право считаться одним из самых заметных чеченских деятелей современности. Вооруженный отряд под его командованием, обманув или подкупив на своем пути многочисленные российские блокпосты, в конечном итоге был остановлен милицией в непосредственной близости от города Буденновска в Ставропольском крае, примерно в 40 милях от чеченской границы. Затем басаевцы повернули обратно и напали на город. После штурма отделения милиции они на короткое время захватили городскую администрацию, а потом захватили несколько сотен заложников и удерживали их в больнице, угрожая убить их, если российская армия не будет выведена из Чечни. Сообщалось, что Басаев действительно казнил нескольких раненых российских солдат, находившихся в больнице, а во время нападения чеченцев был убит 91 человек, включая милиционеров и местных жителей²⁰. Басаева сопровождал Абу Мовсаев, человек из ближнего круга Дудаева, глава его секретной службы ДГБ, что позволяет с высокой вероятностью предположить, что Дудаев знал об этом замысле.

Басаев позже говорил, что его план заключался в том, чтобы проникнуть как можно глубже на территорию России, – если возможно, то даже в Москву, – но, потратив 25 тысяч долларов по пути, включая 9 тысяч долларов на взятки на российских блокпостах во избежание досмотра его грузовиков, он остался без денег²¹. Дудаев отрицал ответственность за этот набег, а Масхадов отказался от комментариев.

17 июня российский спецназ предпринял две безуспешные попытки штурма больницы, понеся потери, при этом были убиты несколько заложников и чеченских боевиков. Дополнительным риском в этой кризисной ситуации были группы истеричных и пьяных «казаков», которые установили блокпосты вокруг города и преследовали местных чеченцев и западных журналистов. Похоже, случайным или паническим выстрелом солдата возле блокпоста была убита Татьяна Алякина, российская журналистка, супруга германского корреспондента.

В отсутствии Ельцина, который находился на саммите Большой семерки в Галифаксе (как обычно, он исчез после начала очередного кризиса), переговоры с Басаевым начал Черномырдин. Они достигли соглашения о немедленном прекращении огня со стороны российских войск, возобновлении переговоров, а также о предоставлении транспорта и гарантии безопасного проезда для Басаева и его людей при их возвращении на контролируемые сепаратистами территории Чечни. 19 июня в сопровождении заложников и нескольких храбрых добровольцев из российских СМИ и депутатов Госдумы они вернулись в Чечню, где их приветствовали как героев.

Несмотря на то что это был очевидный акт терроризма в обычном значении этого слова, набег Басаева был необычайной дерзостью, которая могла легко спасти всё его дело. Последовавшие мирные переговоры и сопровождавшее их соглашение о прекращении огня дало оказавшимся под жестким давлением чеченским силам критически необходимую им передышку на несколько месяцев, прежде чем полномасштабные боевые действия возобновились. За это время они просочились обратно на большую часть Чечни и в результате увели ее без боя из-под носа у российской армии.

Уверен, что ельцинская администрация согласилась на переговоры именно потому, что Буденновск продемонстрировал, насколько высокую политическую цену пришлось бы заплатить за продолжение войны, а также показал способность чеченцев спровоцировать жестокое политическое унижение. Ведь, несмотря на то что реакция российского общественного мнения по отношению к Басаеву и чеченцам неизбежно была крайне враждебной, опросы также показывали громадный гнев людей в связи с некомпетентностью российских властей и служб безопасности. Телевизионная картинка показывала Ельцина, улыбающегося и произносящего тосты мировым лидерам в Галифаксе, на фоне жестокости и невнимания к заложникам со стороны спецслужб при попытке взять штурмом больницу в Буденновске. Конечно, и перед этим событием, и позже ельцинский режим выказывал пренебрежение к российскому общественному мнению, но события в Буденновске случились за шесть месяцев до назначенных на декабрь 1995 года парламентских выборов и, что еще более важно, за год до президентских выборов, назначенных на июнь 1996 года.

В этом контексте Ли Хокстейдер, корреспондент The Washington Post, похоже, ошибался, утверждая во время произошедшего позднее захвата заложников в Первомайском, что атака на это село, видимо, состоялась потому, что «на протяжении столетий русские привыкли ожидать от своих лидеров силу, а не уважение к человеческим жизням»²². Рост популярности Черномырдина, а позднее Лебедя показывает, что позицию многих сегодняшних россиян характеризует как раз противоположное утверждение.

Что касается настроений в вооруженных силах, то обычно осторожная в своих колонках военная газета «Красная звезда» заявила:

«Приходится признать, что, несмотря на все разговоры о “поддержке” и “усилении” безопасности граждан, государство оказалось абсолютно неготовым оценить подобные угрозы и справиться с ними. В какой другой стране, кроме России, группа не из двух или пяти человек, а из двух сотен преступников, вооруженных тяжелыми пулеметами, могла бы проехать на расстояние больше сотни километров? Значит ли это, что грузовик с убийцами мог появиться на Красной площади? Вся эта история свидетельствует о параличе, который охватил наши службы безопасности»²³.

Как писали тогда же «Известия», Буденновск доказал, что «россияне сегодня живут в слабом государстве», при этом издание обвиняло власти в жестокости и некомпетентности²⁴.

В результате переговоров с Басаевым рейтинг популярности Черномырдина пошел вверх, а рейтинг Ельцина упал на еще более низкий уровень. В качестве кости, брошенной оппозиции и общественному мнению, министр внутренних дел генерал Ерин и начальник ФСК Сергей Степашин были смещены Ельциным. Грачев оставался на своем посту еще год благодаря лояльности Ельцину и, несмотря на его долю ответственности в чеченском фиаско, был в конечном итоге отправлен в отставку лишь в рамках той самой сделки, когда Лебедь предоставил Ельцину свою поддержку во втором туре президентских выборов. На место Ерина пришел Куликов, который, как уже отмечалось, столь же погряз в чеченской катастрофе. Как и на протяжении всей чеченской войны, – а на деле и на протяжении всей истории России при Ельцине, – никто не понес реальной ответственности за случившееся.

Размышляя над ходом наземного сражения, отмечу, что, как только в конфликт оказалась вовлечена российская армия, а огромная масса чеченского народа примкнула к другой стороне, то, учитывая решимость чеченцев бороться до конца, единственным военным шансом армии на победу было связать чеченские силы в решающей битве и уничтожить их. Чеченцы же не хотели заходить так далеко – они лишь стремились уничтожить само желание армии сражаться и в выполнении этой задачи действительно преуспели, как до них это сделали Вьетконг и Фронт национального освобождения (ФНО) Алжира.

Поэтому Чеченская война поднимает один фундаментальный вопрос военной стратегии и философии. После громадных военных гекатомб в Европе XX века, после еще большей, а фактически окончательной угрозы уничтожения, созданной Холодной войной и гонкой ядерных вооружений, многие военные теоретики стали намеренно уходить от доктрин Карла фон Клаузевица (выведенных, в свою очередь, из военной практики Наполеона), которые доминировали в западной военной мысли и практике в XIX веке и в первые семь десятилетий XX века. Эта смена отношения также была в огромной степени мотивирована Вьетнамской войной, в ходе которой военные задачи, порожденные самой войной, стали полностью преобладать над исходными политическими целями, ради которых она была развязана, а военные и узкостратегические аргументы отделились от какого-либо серьезного политического анализа как подлинных американских интересов, так и даже всё более очевидной международной стратегической реальности²⁵.

Клаузевиц проповедовал «настоящую войну» (в отличие от беспорядочной безрезультатности «реальной военной практики»), основанную на как можно более полной мобилизации национальных ресурсов, намеренном стремлении к решающей битве и преследовании врага до его полного уничтожения. По его мнению, война – это «продолжение политики с добавлением других средств[72]72
  В немецком оригинале: «Der Krieg ist eine bloRe Fortsetzung der Politik mit anderen Mitteln».


[Закрыть], и хотя Клаузевиц допускает умеренные формы конфликта, в целом победителем будет та сторона, которая последует логике войны наиболее тщательно и безжалостно. Чеченская война, скорее, подкрепляет эту точку зрения.

В своей блестящей работе «История военного дела» британский военный историк Джон Киган красноречиво доказывает, что в эпоху оружия массового уничтожения подобная «логика» является безумием и что в ней действительно нет ничего специфически естественного и традиционного. Киган призывает вернуться к куда более древней модели войны, которая практиковалась многими «примитивными» народами, – зачастую уклоняющейся и косвенной, заботящейся о предотвращении прямых столкновений и предполагаемых ими тяжелых потерь, а также полностью или частично находящейся под воздействием ритуала и традиции в своих ограничениях искомых целей, задействованных сил и масштаба используемого насилия. (Я читал эту авторитетную, глубоко продуманную и глубоко мотивирующую работу, перемещаясь между российскими силами, чеченскими сепаратистами и чеченскими коллаборационистами в декабре 1995 года, и эта обстановка лишь стала для меня подтверждением, что профессор Киган исключительно хорошо знаком с многими лицами и разными сущностями войны²⁶.)

Западные стратеги, в самом деле, уходят от 200-летней западной традиции стремления к прямой и решающей битве, вместо этого занимаясь поиском способов оказания давления на врага, точно совпадающих с достижением политических целей. Их вдохновляет желание политического характера – избежать причинения тяжелых потерь своей стороне и нанесения их гражданскому населению противника, что пробудило бы возмущение международного сообщества. Оба эти желания были очень заметны в ходе Войны в Заливе. В случае Чечни было бы гораздо лучше для всех, если бы осенью 1994 года российское руководство прибегло к некоей косвенной, неочевидной стратегии для свержения Дудаева и избежало прямого вооруженного столкновения в решающей битве.

Однако, с точки зрения стандартного противопоставления западного и азиатского, армии и партизан, прямого военного столкновения и уклонения от него, в Чечне случилось нечто довольно странное, но очень легко объяснимое. После первого кровавого штурма Грозного «современная» российская армия с ее огромным превосходством во всех видах вооружений, необходимых для решающего сражения «по Клаузевицу», обычно пыталась избегать таких сражений и действовала с использованием косвенных, уклончивых средств. Прежде всего, Россия попыталась произвести прямое и косвенное давление на местное население, чтобы вытеснить сепаратистские силы, заключить сепаратные соглашения и по возможности добиться принесения формальной присяги поставленному ими клиентскому «правительству» в Грозном.

Главным способом этого давления выступали бомбардировки, но в целом они были относительно мелкомасштабными и выборочными, за исключением тех случаев, когда принималось решение наказать местное население за успехи сепаратистов, как это было с разрушениями села Самашки в ноябре 1995 года и поселка Новогрозненского в январе 1996 года. В целом же армия избегала как прямых нападений, так и массивных бомбардировок, направленных на полное уничтожение того или иного населенного пункта. Бомбардировки были одновременно и неизбирательными, и точечными (both indiscriminate and discriminate). Неизбирательность заключалась в том, что целью бомбардировок были убийства и запугивание гражданского населения, но в то же время они были точечными в своей спорадичности и ограниченном масштабе. Большинство бомбардировок в Чечне совершенно не походили ни на ту, которая в декабре 1994 – феврале 1995 года уничтожила центр Грозного, ни на советские бомбардировки контролируемых моджахедами территорий Афганистана либо на безжалостное поражение гражданских целей западными бомбардировщиками в ходе Второй мировой или Корейской войн.

Именно таким способом с февраля по апрель 1995 года армия вела затяжную кампанию по вытеснению сепаратистских сил из города Шали на юге Чечни, где чеченцы создали свой штаб после падения центра Грозного. Однако при следующем посещении Шали в мае 1995 года, уже после его «падения», я, к собственному удивлению, обнаружил, что город не просто не был сильно разрушен – российские силы даже не разместили там гарнизон и не контролировали территорию. Вместо этого они остановились неподалеку от города и ограничивались отдельными вооруженными патрулями (лишь один или два раза в день).

В результате мы с Себастьяном Смитом ездили по центру как бы «занятого русскими» города с заместителем командира местных повстанцев Саид-Хасаном Такаевым (хотя он действительно принял меры предосторожности, сбрив бороду, а когда мы проезжали мимо определенных домов, прикрывал часть лица рукой, как будто у него болели зубы). Вот его слова:

«Русские не входят в Шали пешком. Можно вообще сказать, что они не ходят ногами по земле. Они не завоевали Шали в каком-то реальном смысле и не управляют им. Они действительно смогли использовать свою бронетехнику, чтобы захватить территорию вокруг Шали и заставить нас отступить, но они не завоевали народ. Мы можем вернуться в любой момент. Мы по-прежнему уверенно ощущаем себя здесь, потому что люди поддерживают нас…

Так что если бы не русская авиация, я бы мог спуститься с гор, вытеснить русских и отобрать всю эту территорию за один день. Но в этом нет смысла. Мы потеряли много людей и не можем ее удерживать – они очень сильно стреляют. Но однажды, вот увидишь, мы сделаем именно так»²⁷.

В последние дни мая 1995 года мы с Себастьяном находились в небольшом чеченском городке Ведено, бывшем командном пункте Шамиля у восточного подножья чеченской части Кавказа. В первый же день, когда мы там были, село подверглось ряду российских воздушных ударов, поэтому мы спрятались в подвале штаба местного чеченского коменданта (во время бомбардировок на следующей неделе по этому дому был нанесен прямой удар). В течение предыдущих нескольких недель в Ведено были убиты и ранены несколько десятков мирных жителей, хотя установить точное число было трудно.

Однако эти налеты проводились группами по два самолета и с очень нерегулярными интервалами. Сидя в подвале, а затем глядя на последующие удары по Ведено с относительно безопасных близлежащих холмов, я какое-то время нервно гадал, не пошлют ли военные одну-две эскадрильи тяжелых бомбардировщиков, которые сотрут всё это место с лица земли. Сделать это было очень легко, а поскольку на тот момент Ведено было единственным крупным населенным пунктом, который находился в руках чеченских повстанцев, военные могли быть уверены, что тем самым уничтожат много боевиков, очень возможно, и нескольких чеченских лидеров – в самом деле, после полудня в день налета мы с Себастьяном брали интервью у Аслана Масхадова и Шамиля Басаева в помещении, которое находилось внутри старого укрепления, самой очевидной цели, которую только можно было представить.

За несколько недель до этого российский самолет (предположительно, на основании разведданных) совершил удар по дому семьи Шамиля Басаева в Ведено – были убиты его сестра и десять других членов его семьи. Конечно, во время распада Советского Союза Москва уступила большинство своих функционирующих тяжелых бомбардировщиков Украине, но в 1995 году, как отмечали западные источники, у России всё еще оставалось 220 высокоорбитальных бомбардировщиков Ту-22 и Ту-26 (к 1996 году их осталось уже 130 – яркое свидетельство ухудшения ситуации), и даже если большинство из них были неспособны летать, авиация наверняка могла наскрести достаточное их количество, чтобы уничтожить одно село²⁸.

Главными причинами того, почему армия полагалась на тактику уклонения в наземных боях, были, конечно, деморализация солдат и желание избежать потерь как при нападениях, так и из засад. Но когда дело доходило до фронтальных атак и масштабных бомбардировок, похоже, появлялся еще один мотив: российские власти действительно искренне верили, что со временем смогут использовать сочетание так называемой стратегии кнута и пряника[73]73
  В оригинале: «меча и самовара».


[Закрыть], чтобы запугать, подкупить или даже убедить большинство чеченцев «умиротвориться» и формально принять опирающееся на Россию правительство²⁹.

В течение этого периода российские силы заявляли о подписании локальных соглашений с более чем двумя третями чеченских поселений, которые обещали изгнать боевиков и признать власть правительства Завгаева. Это не было пропагандой – подобные сделки действительно были существенной частью российской стратегии и заключались во многих местах, – я сам обнаружил это во время нескольких своих визитов в Чечню в ходе войны.

Например, 27 мая 1995 года я оказался неподалеку от села Майртуп у самого подножья Кавказа в компании группы местных добровольцев. Мы смотрели, как российские вертолеты и самолеты бомбят село Бачи-Юрт в четырех милях от этого места, но у Майртупа было соглашение с русскими, и эти люди больше не участвовали в войне – на какое-то время. Один плотный молодой человек по имени Исса, сказавший, что раньше в этом году он воевал с Россией, сообщил:

«Мы полностью поддерживаем правительство Дудаева, но мы должны выражать публичное признание правительству Хаджиева, хотя это российская марионетка, если выражаться прилично… Но сейчас нам приходится думать прежде всего об интересах нашего села. У нас нет средств для продолжения войны с Россией. Поэтому мы заключили соглашение с близлежащими русскими частями, что если мы не атакуем их, то они не будут бомбить наше село. На этом настояли наши женщины и старики, чтобы их не постигло то же, что и в других сёлах… Но конечно, однажды мы возьмемся за оружие снова. Россия находится в предсмертной агонии».

Но не все были столь воодушевлены. Один из товарищей Иссы прервал его: «Мне не кажется, что Россия собирается умирать так быстро». Еще один, пожилой бородатый мужчина по имени Дауд, который, похоже, тоже не был согласен, добавил: «Нам пришлось отдать русским 30 автоматов, но мы знаем, что они вернутся и потребуют еще, а у нас этого нет. Они будут проводить облавы и арестовывать людей, и мы ничего не сможем с этим поделать. Но, что бы ни случилось, им не сломить наш дух».

Как показывают эти слова, подобные сделки редко оставались в силе надолго. С российской точки зрения, ситуация осложнялась тем, что в любом отдельном населенном пункте почти всегда присутствовали определенные элементы, которые действительно хотели пойти на сделку с военными, – но даже если они преобладали, это очень часто не останавливало повстанцев, которые действовали на данной территории довольно свободно, полагаясь для защиты на местные семейные связи. Иногда повстанцы, похоже, действительно были вполне довольны тем, что соглашения действовали – именно потому, что они в самом деле снижали риск бомбардировок и гражданских жертв, при этом не причиняя сопротивлению никакого реального вреда.

В данном случае можно привести пример Шатоя – горного села в следующем за Ведено ущелье. Как я выяснил во время своих визитов в декабре 1994 и январе 1995 годов, там присутствовали искренние антидудаевские настроения, а равно и общее скептическое отношение к вооруженному сопротивлению, которое, возможно, восходило еще к конфликту между местным населением и Шамилем. На протяжении войны шли переговоры между федералами и местными уважаемыми людьми, и российское командование по ряду случаев заявляло о достижении мира, – но это не воспрепятствовало постоянным действиям сил повстанцев на данной территории.

Тем не менее, памятуя о постепенном процессе «сплочения», российское высшее командование, возможно, искренне заботилось о том, чтобы не допустить переход всего чеченского населения к постоянному противостоянию из-за массовых и неразборчивых убийств. Еще одним ограничительным фактором для чеченского населения были собственные коллаборационисты (хотя «пророссийски» настроенные чеченцы, с которыми я разговаривал лично, прекрасно понимали, насколько российские бомбардировки и зверства в первые месяцы войны ослабили их позиции, и осознавали, что каждая новая жертва среди мирного населения подрывала их еще больше³⁰). Данный фактор также может объяснять то, что, в отличие от британцев во время Бурской войны, французов в Алжире и американцев во Вьетнаме, Россия никогда не избирала тактику сгона населения отдельных территорий в «защищенные поселения» с целью превращения оставшейся части местности в зону неконтролируемого огня, где можно убивать всё, что движется³¹.