Текст книги "Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война"

Продвижение российских войск к чеченской границе во время осетино-ингушских столкновений было единственной вооруженной попыткой Москвы оказать давление на Дудаева между ноябрем 1991 и июлем 1994 года. За исключением отдельных словесных извержений, российское правительство ограничилось введением крайне неэффективной торговой блокады и отменой централизованных субсидий для Чечни. К тому же эта «блокада» не получала никакой поддержки от полицейских сил в соседних Ингушетии и Дагестане²⁵.

Прекращение финансирования действительно было гораздо более эффективной мерой. Вплоть до июня 1993 года, пытаясь вернуть дудаевский режим обратно под свое крыло и помочь местным русским (или, скорее, чтобы удержать их от отъезда из Чечни и тем самым воспрепятствовать дальнейшей консолидации сепаратистских позиций), российское правительство переводило определенные средства для выплаты пенсий – в общей сложности 2,5 млрд рублей, хотя сколько из этих денег вообще увидели пенсионеры, это, конечно, отдельный вопрос. Профессор Валерий Тишков, ведущий российский антрополог и бывший советник ельцинской администрации по национальным вопросам, утверждает, что только в 1992 году в виде различных государственных платежей было перечислено 4 млрд рублей. Однако это в любом случае было гораздо меньше, чем в обычные времена, а в сочетании с хаосом и коррупцией в официальных кругах Чечни это привело к тому, что дудаевская администрация вскоре оказалась неспособна выплачивать многие зарплаты – в еще большей степени, чем это было в тот же период в России.

К середине 1993 года это привело к масштабному разочарованию в Дудаеве и растущей поддержке чеченской оппозиции. Впрочем, благодаря чеченской предприимчивости, торговле не облагавшимися налогами товарами, финансовой мощи чеченских бизнесменов (часто бывших главарями организованной преступности) на большей части России, вкупе с чеченской семейной и клановой солидарностью, чеченское население страдало не так сильно, как можно было ожидать. Только на банковской афере[45]45
  Эта нашумевшая махинация была реализована в ситуации становления новой банковской системы. В Советском Союзе, где все расчеты производились между государственными предприятиями, при переводе денег с одного банковского счета на другой использовалась система специальных сообщений (авизо), отправлявшихся в Госбанк и его территориальные подразделения по телетайпу, в которых при помощи паролей и кодов указывалось, какую сумму и куда требуется перевести. Как отмечает в своей книге экс-председатель ЦБ РФ Виктор Геращенко, система не давала сбоев в течение десятилетий. Суть махинации с авизо заключалась в том, что аферисты узнавали пароли и шифры и рассылали в подразделения ЦБ по всей стране поддельные авизо, после чего незамедлительно осуществлялись переводы денег, вернуть которые уже было невозможно, когда выяснялось, что авизо были фальшивыми, а фирмы – получатели средств – подставными. По оценке Геращенко со ссылкой на данные МВД, за 1992–1994 годы из девяти чеченских банков поступило 485 фальшивых авизо на сумму 1 трлн рублей.


[Закрыть], осуществленной чеченским криминалитетом в Москве в 1992 году, как сообщалось, удалось выручить ошеломляющую сумму 700 млн долларов, и большая ее часть отправилась в Чечню. В целом благодаря превращению Грозного в центр контрабанды, отмыванию денег и финансовым махинациям чеченцы приобрели в мире российского бизнеса как множество союзников, так и множество врагов²⁶.

По причинам ли коррупции или в качестве составной части схемы quid pro quo [одного вместо другого (лат.)] – в обмен на поддержание работы трубопровода из Баку, но на всём протяжении этого периода российские власти позволяли Чечне продолжать импортировать российскую нефть для переработки на собственных заводах и реэкспорта их продукции. Егор Гайдар, российский премьер-министр в 1992 году, четыре года спустя дал следующее оправдание этому перед комиссией Госдумы по расследованию событий в Чечне:

«Нефтеперерабатывающий комплекс Грозного является крупнейшим в России, раньше он использовался для обеспечения горючим значительной части Северного Кавказа, Ставропольского, Краснодарского краев и так далее. В этом смысле одномоментно перекрыть нефтяной кран означало как минимум оставить данные регионы без горючего для посевной, и это наказало бы не только Чечню, но заодно и Россию».

В общей сложности с 1991 по 1994 год Чечня экспортировала примерно 20 млн тонн нефти на международные рынки. Учитывая коррупцию среди российской бюрократии и пограничников, вряд ли можно сомневаться, что в действительности чеченцы экспортировали гораздо больше. Примерно так же в этот период почти полностью провалились российские попытки контролировать потоки нефти и металлов на границах прибалтийских стран, что позволило Эстонии, которая сама не производит ни грамма цветных металлов, на пару лет стать одним из их крупнейших мировых экспортеров²⁷.

В этот период чеченские власти получили от нефти по крайней мере 300 млн долларов прибыли, которые так и не поступили в государственную казну (некоторые российские источники оценивают эту сумму вообще в 1 млрд долларов²⁸). Вопрос, был ли лично генерал Дудаев коррупционером и преступником, в некотором смысле не имеет значения. Те, кто знаком с его характером, предполагают, что это было не так, а значительная часть этих долларов на деле шла на закупку вооружения для национальной обороны. Однако Дудаев действительно завербовал значительное количество преступников в свою национальную гвардию и терпел их деяния. Он не делал почти ничего для предотвращения хищений азербайджанской нефти из трубопровода, который шел по чеченской территории в Россию, и постоянных грабежей российских поездов, следовавших через Чечню, – хотя, учитывая природу чеченского общества и крах старых советских институтов в Чечне, очень сомнительно, что он вообще что-либо смог бы с этим поделать, даже если бы хотел²⁹.

Тем временем всевозможные государственные службы в Чечне продолжали рушиться – даже еще быстрее, чем в России. Последствия этого для конкретных людей смягчались чеченскими традициями клановой солидарности, так что чеченские «бизнесмены» часто поддерживали большое количество родственников, которые в противном случае были бы не обеспечены. Однако русское население страдало особенно тяжко. Из-за этого, а также из-за растущей физической небезопасности значительное количество русских уехали, а поскольку они работали во многих важных службах, деградация последних шла еще быстрее.

К апрелю 1993 года недовольство чеченцев Дудаевым достигло той точки, когда большинство депутатов парламента, казалось, были готовы поддержать процедуру импичмента в его отношении, и оппозиция развязала кампанию массовых протестов. К этому моменту от Дудаева отвернулось большинство его союзников, которые помогли ему прийти к власти, за исключением Яндарбиева. Из прочих, Хасбулатов вел собственную баталию в Москве с Ельциным и причудливым образом сам объединился с российскими националистскими и коммунистическими силами (я лично видел, как он заявлял по российскому телевидению: «что хорошо для русской нации, то хорошо и для всех народов России»), а Гантамиров, Мамадаев и Сосламбеков присоединились к оппозиции Дудаеву.

Одним из мотивов уйти в оппозицию для них было то, что Дудаев отверг проект договора о конфедерации с Россией, который Мамадаев и Сосламбеков разработали в январе 1993 года вместе с российской делегацией во главе с Сергеем Шахраем и Рамазаном Абдулатиповым. В предшествующем году они также установили рабочие отношения с Руцким, который по-прежнему входил в ельцинскую администрацию. И хотя он воспринимался в целом как резко античеченский политик, было достигнуто соглашение о снятии российских экономических санкций и создании взаимных миссий в Грозном и Москве³⁰.

Дудаев также убедил Чеченский национальный конгресс отвергнуть указанный договор, так что когда Шахрай и Абдулатипов прибыли в Грозный для его подписания, Дудаев отказался встречаться с ними, и их выставила за дверь его гвардия. Скандал вокруг договора мог отчасти быть причиной той ненависти к Дудаеву, которую затем демонстрировали Шахрай (казак по происхождению) и Абдулатипов (дагестанский аварец), и являлся примером примечательной способности Дудаева оскорблять людей и объединять их во враждебном отношении к нему – и это было не последней причиной Чеченской войны.

Однако яростная националистская риторика Дудаева была, конечно же, не просто отражением его собственного характера. Следуя отнюдь не уникальной исторической модели на мировой сцене, Дудаев мог предполагать, что единственным способом, который мог позволить ему объединить Чечню вокруг своего правления или по крайней мере завоевать искреннюю приверженность ряда групп чеченской молодежи, было поддержание националистских настроений и страхов по поводу «отечества в опасности» на раскаленном докрасна уровне. Поэтому его риторика могла быть не столь «иррациональной», как казалось.

Это совпадает с моим анализом чеченского общества (см. десятую главу) как «управляемой анархии», которая способна на эффективное общее действие лишь в том случае, когда для этого представляется некий очень специфический стимул, и которая может принять только лидера единственного типа – военного лидера в контексте мобилизации против исконного врага. В этом смысле больше повезло Масхадову – он уже зарекомендовал себя как военный лидер и, предположительно, больше не нуждается в дальнейшем подтверждении этого статуса.

В связи с этим интересно сравнить Чечню при Дудаеве с другой российской автономной республикой, которая продвинулась дальше всех в своих порывах к независимости и в конечном итоге достигла наибольшей автономии – Татарией, которая сегодня носит название Татарстан. Именно Татарстан сегодня стал тем, чем оказалась бы Чечня, если бы у власти остался Завгаев и если бы чеченские националисты не были столь многочисленны и хорошо вооружены, а чеченский народ не был столь анархичным и отвергающим какую-либо власть. Разница в поведении двух этих наций в 1990-х годах отчасти объясняется куда более значительными изменениями, которые произошли в татарском обществе и под властью Российской империи (начиная с XVI века, то есть на три века дольше, чем в случае Чечни), и при советской власти. Всё это привело к тому, что татары стали очень напоминать русских и в социологическом, и в культурном смысле³¹.

Однако татары были более жестки и более последовательны в своем стремлении к суверенитету, чем полагают многие наблюдатели. Коммунистические лидеры Татарской АССР дважды обращались с просьбой повысить ее статус до союзной республики, конституционно отделенной от России: в ходе дискуссии по принятию новой советской Конституции при Сталине в 1936 году, когда несколько из них в результате были казнены, и при Брежневе в 1977 году, когда в соответствии с позднесоветским и брежневским подходом их подкупили более значительными инвестициями центра в промышленность Татарии.

Начиная с 1990 года ключевым различием между Чечней и Татарстаном, очевидно, было то, что в 1991 году Чечня пережила национальную революцию, в результате которой были свергнуты местные институты советской власти, а в Татарстане этого не произошло. Первый секретарь татарской коммунистической партии Минтимер Шаймиев остался у власти, разгромил радикальную националистскую оппозицию, сочетая принуждение и кооптацию, и преобразовал региональную коммунистическую партию в умеренную партию национальных государственников под его абсолютным контролем. Это было нелегкой задачей, и в определенные моменты волна радикального татарского национализма, ведущая к провозглашению независимости, казалась реальной возможностью. И если бы это произошло, то нет причин сомневаться, что ельцинская администрация предприняла бы против татар безжалостные меры³².

Легко объявить стратегию Шаймиева циничным и коррумпированным номенклатурным маневрированием – но следует также признать, что в результате Татарстан получил впечатляющую степень реальной автономии и обрел контроль над важными и эффективными рычагами государственной власти, включая контроль над полицейскими силами, возможностью взимать налоги и над экономикой, а в особенности над производством и экспортом нефти, – несмотря на отсутствие международного статуса или собственной армии. Того, кто приезжал в Татарстан в 1995 году, не могло не поразить, как много признаков собственно татарской государственности там на самом деле присутствовало. Напротив, чеченцы при Дудаеве боролись за полную независимость, но в процессе потеряли государственные структуры, которые могли быть основой этой независимости без войны.

Описанная картина государственного коллапса в Чечне никоим образом не противоречила ни разрастанию чеченских министерств и резкому увеличению числа бюрократов, ни расширению тайной полиции. Первое попросту было следствием приватизации государства (то же самое происходило и в России) и подкупа отдельных лиц и групп путем раздачи им номинальных государственных постов; второе же было необходимо для защиты Дудаева. Разрастание спецслужб, возможно, оказалось достаточно эффективным – если допускать, что российские спецслужбы пытались ликвидировать Дудаева, – но это определенно не увеличивало его популярность среди собственного народа.

Последовавшая анархия – безвластие – внесла троякий вклад в приближение войны: она стимулировала Дудаева прибегать к радикальной националистской риторике в попытке компенсировать отсутствие у него реальной государственной власти; допускала рост бандитизма, который перетекал в Россию и приводил в ярость российское правительство; способствовала росту внутренней силовой оппозиции (само собой разумеется, что она была неконституционной, поскольку в Чечне не было реальной конституции), что давало России широкие возможности для вмешательства и игры по принципу «разделяй и властвуй».

Что касается желания Сосламбекова, Мамадаева и Гантамирова найти компромисс с Россией, то, на мой взгляд, оно отражало прежде всего интересы представляемых ими групп: Мамадаев – чеченских бизнесменов, происходивших из советской управленческой элиты; Сосламбеков и Гантамиров – новых бизнесменов и мафию. Хасбулатов получал поддержку от советских образованных классов и собственной обширной клановой сети. Он происходил из одной из тех семей мусульманского духовенства, которые при Советской власти перешли в светские академические круги. Сам он был экономистом по образованию, а его старший брат Асланбек – известным историком.

Однако и у Хасбулатова были собственные криминальные контакты – сообщалось, что его побуждал вернуться в Чечню в августе 1994 года Сулейман Хоза[46]46
  Сулейман Хоза [чечен. – воробей) – прозвище Николая Саид-Алиевича Сулейманова, возглавлявшего так называемую южнопортовую группировку, которая контролировала продажу автомобилей, станции техобслуживания, торговые точки и прочие объекты в Южном порту Москвы. Впервые был арестован осенью 1989 года по подозрению в ряде разбойных нападений на хозяев иномарок, которых под угрозой физической расправы заставляли «дарить» свои машины вымогателям, но в ходе следствия все потерпевшие изменили показания. Затем Сулейманов несколько раз был осужден в России, после очередного освобождения отправился в Грозный, где сошелся с Русланом Лабазановым, в одном из столкновений с дудаевцами был ранен и попал в плен. После того как его выкупили, Сулейманов вернулся в Москву, где был расстрелян в конце 1994 года.


[Закрыть], ведущий московский гангстер. Эти группы, конечно же, пересекались между собой, причем все они хорошо осознавали, что их коммерческие интересы, а на деле и коммерческое выживание, зависели от того, чтобы Чечня в некотором смысле оставалась внутри России, дабы чеченцы могли продолжать жить и работать на всей территории Российской Федерации и свободно использовать рубль в качестве валюты. Кроме того, они могли искренне опасаться ужасных последствий войны в Чечне для чеченского населения.

Кроме того, их начинал беспокоить – по крайней мере так мне говорили мои чеченские знакомые в Москве – нарастающий античеченский шовинизм в России и в ельцинской администрации. Эти настроения отчасти объяснялись старыми счетами, но в то же время и стремлением отомстить как Дудаеву, так и, что более важно, Руслану Хасбулатову, который верховодил оппозицией Ельцину («если бы мы только могли пристрелить этого чечена», – такие настроения в то время часто звучали среди сторонников Ельцина). Чеченские авторитеты опасались чего-то вроде изгнания чеченцев из Москвы, которое действительно имело место, пусть даже в ограниченном масштабе, после того как Ельцин сверг российский парламент в октябре 1993 года. Обосновавшиеся в Москве деловые и мафиозные чеченские лидеры имели основание бояться: мне рассказывали, что в декабре 1994 года, когда началась война, их вызывали поодиночке в московскую мэрию и ФСК и предупреждали, что если в Москве произойдет какая-либо крупная чеченская террористическая акция, то всё чеченское землячество будет депортировано, а его лидеры по дороге «исчезнут».

Что касается чеченских образованных классов, в особенности небольшого количества женщин-профессионалов, то их настроения и страхи хорошо выразила одна чеченская женщина-врач по имени Наташа (ее имя, конечно же, отражало определенную степень русификации), с которой я в приватной обстановке разговаривал в грозненском военном госпитале 15 декабря 1994 года:

«Я родилась в Казахстане и прожила большую часть жизни в Алма-Ате, но когда в 1991 году здесь произошел переворот, мы вместе с семьей вернулись, потому что хотели жить в чеченском государстве… Но я должна сказать, что в последние три года Чечня была не тем, чего я ожидала. Чеченцы здесь отличаются от чеченцев, которые живут в других республиках. Они менее образованны, в них больше национализма. Они нас не очень хорошо приняли… Образованные люди здесь – доктора, учителя, инженеры – сильно пострадали. Мне, например, не платили больше года. Я могу выживать только потому, что моя семья поддерживает меня, и я еще могу заодно помогать другим врачам. Также я чувствую рост исламизации, это ухудшает ситуацию для образованных женщин…

Нам, чеченцам, действительно надо быть немного более сдержанными. Тут слишком много молодых людей, готовых потерять над собой контроль, и слишком много вожаков, которые их поощряют. Вот почему нам нужны более образованные лидеры…

Я не политическая активистка, но, честно говоря, думаю, что если бы у нас были более образованные лидеры, то можно было бы уладить эту проблему с Россией гораздо раньше и без войны. Однажды я встречалась с Русланом Хасбулатовым и думаю, что если бы у него было больше влияния, он мог бы лучше с этим справиться…

Конечно, я горжусь своим народом и его храбростью, но, когда я вижу, как молодые ребята готовы бросаться на танки с почти голыми руками, мне хочется плакать. Никто не должен этого хотеть».

Эту же мысль можно выразить более резкими и предвзятыми словами самого профессора Хасбулатова: «То, что мы увидели в Чечне при Дудаеве, это крестьянское восстание, и вы как историк должны знать, что крестьянское восстание – это самое безобразное, самое глупое и самое опасное политическое явление».

Помимо отчуждения представителей образованных слоев, высокомерный и диктаторский стиль как самого Дудаева, так и его различных хвастливых прихлебателей также наполнял гневом его бывших политических союзников, и к этому, конечно же, добавлялось яростное возмущение от того, что они не получили ту долю чиновной добычи, которая, как они считали, им уже предназначалась. Бывшая советская верхушка в Чечне была основательно против Дудаева, и на ее сторону всё больше становилась интеллигенция, разгневанная исчезновением своих заработков и обеспокоенная всё возрастающими движениями генерала (по крайней мере риторическими) в сторону учреждения исламского государства.

Дудаев ответил на все эти протесты роспуском парламента и силовым сокрушением оппозиции. В последовавшей борьбе были убиты несколько дюжин человек, а грозненская мэрия, штаб-квартира Гантамирова, была разрушена. Взамен парламента Дудаев назначил отобранные лично им совет старейшин («мехк-кхел»[47]47
  Мехк-кхел – высший законосовещательный орган у вайнахских народов, призванный решать наиболее важные вопросы и выступавший высшим судом. Название буквально переводится как «суд страны».


[Закрыть]) и «совет глав тейпов», а в 1994 году возродил Чеченский национальный конгресс в стремлении укрепить свою власть³³. Начиная с этого момента Дудаев часто заявлял, что чеченский народ в 1991 году сделал «необратимый выбор» лидера – весьма четкий знак того, что у него вообще не было намерений сталкиваться с реальными выборами или сдать власть.

Оппозиция отступила в сельскую местность: Гантамиров – на свою домашнюю базу в Урус-Мартане к югу от Грозного, а оставшаяся часть оппозиции, державшаяся главным образом на политическом клане Доку Завгаева и бывшей советской верхушке, – в село Знаменское на северо-западе Чечни неподалеку от российско-чеченской границы. Эта территория перешла под власть России раньше, чем оставшаяся часть Чечни, причем при царском режиме сюда были переселены чеченские противники Шамиля, которые сформировали на этой территории определенную пророссийскую традицию.

Следует отметить, что в это время чеченская оппозиция, похоже, не получала открытой военной поддержки от России или хотя бы значительных скрытых военных поставок, поскольку во время столкновений в Грозном оппозиция не использовала тяжелого вооружения. Вероятно, России не удалось воспользоваться этой возможностью для попытки сломить Дудаева попросту потому, что по мере того, как борьба с Верховным Советом в Москве шла к своей кульминации, причем на кону стояло выживание ельцинской администрации, крупные чиновники не проявляли никакого внимания к тому, что представлялось им глубоко периферийным вопросом.

Однако нет причин сомневаться в том, что с самого начала оппозиция действительно получала определенные стимулы со стороны России. В Надтеречном районе в июне 1994 года было основано чеченское временное правительство под руководством бывшего милицейского офицера и протеже Завгаева Умара Автурханова, которое получило российскую поддержку оружием и деньгами. Последнее обстоятельство позволило ему консолидировать контроль над территорией Надтеречного района благодаря выплате зарплат и жалований его жителям.

Однако в понимании многих других чеченцев (включая многих из тех, кто не поддерживал Дудаева) получение лидерами временного правительства помощи от России лишь подтверждало их репутацию предателей и российских марионеток. Значительная часть ведущих чеченских оппонентов Дудаеву, включая Сосламбекова, отказались иметь с ними что-либо общее. Других же чеченцев, у которых оставались сомнения, идти ли им в оппозицию, роль России, возможно, убедила в том, чтобы дальше поддерживать своего президента. В число колеблющихся (такие слухи ходили в то время) входил даже Шамиль Басаев, вернувшийся в Чечню после абхазской победы в октябре 1993 года. И если в начале 1994 года даже такой абсолютно убежденный националист, как Басаев, и впрямь разочаровался в Дудаеве и колебался, это тем более наводит на мысль, что если бы ельцинская администрация была готова сыграть на выжидание, она бы избавилась от своего жупела довольно скоро.