Текст книги "Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война"

Отсутствие реального чеченского государства при Дудаеве стало очевидным по приготовлениям его правительства к войне – точнее, по их отсутствию, поскольку, хотя дудаевский режим и разрабатывал некоторые довольно детальные военные планы, в то же время не предпринималось серьезных попыток ни мобилизовать, ни защитить гражданское население. Конечно, впоследствии десятки тысяч чеченцев, включая некоторых женщин в качестве медсестер и бойцов, в тот или иной момент действительно отправлялись воевать за Чечню, но произошло это в результате спонтанного выступления чеченского общества, а не действий со стороны «государства».

«Правительственный план, как накормить население и эвакуировать детей, если армия начнет осаду? Я не знаю о чём-то подобном, но если президент Дудаев так сказал, тогда это, конечно, правда», – заявил один чиновник в начале декабря 1994 года, сидя в своем пустом кабинете в администрации Центрального района Грозного, и зимние сумерки сгущались за его грязным окном. «В любом случае, это неважно, – продолжил он. – Мы, чеченцы, настолько великий, настолько уникальный народ, что сможем прокормить себя, что бы ни случилось. Моя ответственность? Что ты имеешь в виду под моей ответственностью? Я здесь, в своем кабинете, так? Неужели ты думаешь, что я не пойду воевать до конца, чтобы защитить свою страну?» Сказав это, он громко отрыгнул, издав в нашем направлении запах водки, и подцепил своими грязными пальцами сероватый кусок мяса из стеклянной вазочки, стоявшей у него на коленях. Этот кусок он скормил своему коту – грязному, но вполне довольно выглядевшему животному, которое зевнуло и пошло обратно, чтобы растянуться возле электрообогревателя. Спустя две недели российский бронированный натиск по Первомайскому шоссе завяз в крови в двух сотнях метров от руин этого здания.

Главным образом из-за людей, похожих на этого чиновника, многие из моих коллег не очень высоко оценивали способность дудаевского режима остановить подобное российское нападение. Другой причиной была сама природа дудаевской «президентской гвардии», которая в схватках с оппозицией 1994 года оказалась единственной силой, действительно готовой сражаться за Дудаева против других чеченцев. Я часто разговаривал с этими людьми, бродившими вокруг президентского дворца, и некоторые из них не скрывали того факта, что раньше они были преступниками в России – более того, это было поводом для гордости. Мансур Кайсаров, бывший сержант советской армии, а затем «торговец» в России, на мой вопрос о том, как им платят в Чечне, ответил с усмешкой: «Аллах дает».

В конце января 1995 года, во время моей поездки по западной части Чечни вместе с Дэвидом Филиповым из The Boston Globe, мы дважды за один день встретились с представителями дудаевской тайной полиции (ДГБ). Первый раз это случилось в селе Ачхой-Мартан, которое удерживали сепаратисты, но там же проявляла значительную активность и пророссийская оппозиция. С согласия главврача местной больницы мы пошли познакомиться с двумя русскими пленными, которые там находились. Но на пути у нас встали два человека из ДГБ в изрядно поношенной одежде, один с лицом громилы, а другой низкорослый и худой, демонстрировавший игривое высокомерие. «Можете идти к начальнику, к черту или куда хотите. Я здесь власть», – сказал он. Медсестра прошептала мне:

«Здесь действует оппозиция. Никто не знает, у кого что на уме. Сегодня, похоже, единственный выбор для чеченцев – это воевать друг с другом или молча стоять в стороне… Эти люди приехали сюда вчера и начали наводить свои порядки. Они нам даже не представились. Мы не знаем, кто они такие и кто их уполномочил, но знаем, что они опасны. Они говорили с главврачом, и теперь он очень испуган».

На следующий день мы беседовали с мирными чеченцами в селе Серноводское, когда рядом с нами возник темно-лиловый БМВ – поразительное зрелище в этом зимнем пейзаже на фоне заснеженных полей и однообразных серых и коричневых зданий с местным населением в неказистой темной рабочей одежде. Из машины вылез еще один агент ДГБ, наподобие ковбоя из Лас-Вегаса, ростом пять футов четыре дюйма, в кожаном пиджаке и заостренных ковбойских ботинках с маленькими серебряными звездами, с толстой золотой цепью на шее и еще одной цепью вокруг запястья, огромным золотым кольцом с серебряной печаткой – стандартная экипировка второсортного российского мафиози, наряду с привычно заткнутым за пояс большим автоматическим пистолетом – ив этом виде он проехал через два российских блокпоста! Он отрывисто поговорил с местными, и они рассеялись: «Потому что у них нет права разговаривать с вами без разрешения чеченского правительства». Он сказал, что его зовут Рустам и что он сражался с афганскими моджахедами, прежде чем поехать в Москву – «работать бандитом», как он гордо выразился. «Я и сейчас бандит, но я бандит за свою страну!» Когда он уехал, наш чеченский водитель разразился гневом: «Этот недоросток, эта шлюха – если он и был в Афганистане, то только чтобы покупать наркотики. Пожалуйста, не думайте, что такие люди – это вся Чечня».

В августе 1994 года я был свидетелем того, как подобные люди блокировали сторонников Руслана Хасбулатова, когда те пытались организовать митинг у селения Старые Атаги. Их чванливые, бычьи и угрожающие глаза были скрыты за блестящими темными очками в золотых оправах – это было само воплощение латиноамериканских политических гангстеров, причем, как я полагал, с той же степенью реального патриотизма и тем же настроем на реальные боевые действия. Но здесь я, конечно же, был неправ. Они были гангстерами, но категорически не были трусами.

На следующий день после описанной беседы с грозненским чиновником в обществе его кота я разговорился на одном из верхних этажей президентского дворца с одной уборщицей, сорокалетней вдовой по имени Тамара, наполовину чеченкой, раньше работавшей техником на заводе, – ее лицо, когда-то довольно привлекательное, теперь было в глубоких морщинах. После смерти мужа она «вернулась» в Чечню, где фактически никогда не жила, из сибирского города Омска и по какой-то причине не была включена в традиционную для чеченцев внутрисемейную систему помощи. В дудаевской Чечне она оказалась в трижды невыгодном положении: бедность не была бы столь затруднительной, имей она большую семью, но у нее этой семьи не было; к тому же в любом случае она была женщиной, а следовательно, общество, к сожалению, с ней не считалось. Если бы это чеченское большинство[48]48
  По данным переписи населения СССР 1989 года, в Чечено-Ингушетии проживало 734,5 тысячи чеченцев, из них более 382 тысяч (52 %) женщин.


[Закрыть] действительно имело свой голос, то ситуация для страны могла бы развиваться по-другому и более благоприятно.

Ведь, несмотря на то, что многие чеченские женщины всегда поддерживали Дудаева, перед войной я также несколько раз разговаривал с группами женщин на рынке или на улицах и слышал, что они призывали к разумному компромиссу с Россией: «Чтобы наши дети могли жить в мире». Но затем неизменно возникали громадные мужики, вопившие о войне до последнего бойца, и женщины умолкали.

На полу коридора президентского дворца лежал легкий иней, и мы с Тамарой дрожали то ли от ледяного ветра, который дул в уже разбитое при российской бомбежке окно, то ли от страха. На площади внизу непрестанно кружился чеченский религиозный танец (зикр), как пропеллер, движимый глубоким, жужжащим, монотонным, ритмичным механизмом пения танцоров – ив самом деле, зикр и представляемые им традиции можно считать одной из движущих сил чеченского сопротивления.

«Напугана ли я? Конечно, напугана. Я хочу выбраться отсюда, пока не началась настоящая война, но мне надо кормить троих детей, а у меня нет родственников в селе. Я могу найти работу только в Грозном – чего бы это ни стоило. Мне не платили пять месяцев, хотя я прихожу работать на их правительство – единственный смысл сюда приходить в том, чтобы поесть в столовой. Когда мы просим их заплатить нам, они отвечают: как вы можете думать о деньгах в то время, когда нация в опасности? А потом мне приходится видеть, как они объедаются на своих праздниках, строят себе дворцы за наш счет, и всё это происходит уже три года. Пусть Бог их накажет! Только бы пришли русские! Только они смогут навести здесь порядок и покончить со всем этим бандитизмом. Я хорошо жила при российской власти. Я получала 120 рублей и могла как следует ухаживать за своими детьми. А теперь посмотри, как мы живем. Мы и так были нищие, а теперь должны жить в подвале, чтобы нас не убило. О боже, боже, что с нами будет? Как мы сможем выжить?»

Здание, где мы находились, напоминало декорации из последней сцены «Аиды», занятые актерами из третьего акта «Кармен»[49]49
  В третьем акте оперы Жоржа Бизе «Кармен» главная героиня попадает в компанию контрабандистов. Последняя сцена оперы Джузеппе Верди «Аида» разворачивается в подземелье, где заживо погребен возлюбленный Аиды.


[Закрыть]. Построенное для ЦК чечено-ингушской компартии, это здание было типичным холодным и напоминающим могилу советским официальным сооружением. Но люди, которые и впрямь будут здесь погребены в январе 1995 года, по своему облику были кем угодно, только не советскими гражданами. Когда я был в этом здании в последний раз, накануне его разрушения и захвата, его обитатели уже превратились в троглодитов: когда вокруг стали падать российские бомбы, они перебрались в подвалы, где им приходилось держаться против повторяющихся атак на протяжении следующего месяца, пока строения над ними постепенно превращались в руины. В тусклом свете, который становился еще более мутным от ледяных клубов сигаретного дыма, посреди огромных труб и проводов, они чем-то напоминали участников войны конца времен. Среди них бродил персонаж из галлюцинации с огромной лохматой седой бородой, в высоком белом шерстяном колпаке с помпоном и в черных мотоциклетных ботинках, стискивая узел книг о Чечне, перевязанных бечевкой. Этого человека, приехавшего из Москвы, звали Виктор Попков, на его визитной карточке красовалась надпись «магистр» – и он в самом деле чем-то напоминал в моем восприятии Мастера из «Мастера и Маргариты». Стоя посреди пулеметов и ящиков с боеприпасами, Попков рассказывал, что он, бывший советский диссидент, приехал в Чечню, чтобы попытаться агитировать за «ненасильственные инструменты разрешения национальных споров» и проповедовать «духовное примирение между русским и чеченским народами». Боевики, кажется, относились к нему то ли как к святому, то ли как к этакой лохматой зверушке. Для меня же – возможно, несправедливо – Виктор Попков был символом всего трагизма политического краха демократического направления российской диссидентской традиции. Он был, возможно, одним из лучших людей, которых я когда-либо встречал, – и одним из самых лишних<sup>[50]50
  Правозащитник Виктор Попков (1946–2001) находился в подвале дудаевского президентского дворца с 31 декабря 1994 года по 13 января 1995 года. В мае 1995 года был арестован чеченскими спецслужбами по подозрению в шпионаже в пользу федеральных сил, около месяца провел в заключении. В 1996 году создал Комитет общественного патронирования обязательств России и Чечни в рамках Хасавюртовских соглашений. Осенью 1999 года, в начале второй Чеченской войны, Попков организовал в Москве голодовку солидарности с чеченским народом, в дальнейшем несколько раз посещал Чечню с гуманитарными миссиями. В апреле 2001 года был тяжело ранен неизвестными на выезде из села Алхан-кала, затем направлен на лечение в военный госпиталь в Красногорске, где скончался от полученных ранений.


[Закрыть]</sup>.

Куда более уместной фигурой в этих обстоятельствах был доброволец из радикально-националистского украинского движения УНА/УНСО по имени Сашко Билый – человек, выглядевший так, как будто он родился в пещере. У него было массивное лицо с прямым, скошенным прямо от бровей лбом, выступающей челюстью и сломанным носом; он носил американскую бейсболку задом наперед и зеленую исламскую головную повязку Он говорил, что приехал сюда «сражаться с русским империализмом и помочь разрушить русскую империю»: «<…> а затем на ее руинах мы построим новую, действительно великую славянскую державу, которая объединит всех славян во главе с украинцами, старейшим, величайшим и чистейшим славянским народом». Несколько месяцев спустя мне сказали, что он погиб в бою в Грозном[51]51
  Дальнейшая судьба Сашка Билого (Александра Музычко) хорошо известна. Вернувшись на Украину после заключения Хасавюртовских соглашений, он стал заниматься «силовым предпринимательством», а затем оказался одним из самых активных деятелей «евромайдана». В конце марта 2014 года он был убит неподалеку от Ровно в стычке с сотрудниками милиции, предположительно, по личному приказу министра внутренних дел Украины Арсена Авакова. Незадолго до смерти Музычко Следственный комитет России возбудил против него уголовное дело по фактам убийств и пыток российских военнослужащих в январе 1995 года в Чечне. В дальнейшем аналогичное уголовное дело было заведено против экс-премьер-министра Украины Арсения Яценюка на основании показаний членов УНА-УНСО Станислава Клыха и Николая Карпюка, задержанных в России в 2014 году и приговоренных к длительным срокам заключения.


[Закрыть].

Сашко Билый был одним из, вероятно, двадцати украинских волонтеров, которые воевали в Чечне; я встречал троих из них, а также однажды встретил четырех арабов. В целом там могло быть несколько десятков арабов, один из которых, принявший военное имя Хаттаб, как сообщали, стал местным командиром и остался в Чечне после войны. Кроме того, я слышал о нескольких афганских моджахедах, но никогда их не встречал, а также время от времени мне попадались добровольцы из Дагестана, в общей сложности где-то дюжина, причем большинство из них были этническими чеченцами. Вот и всё – не так уж много в сравнении с официальными российскими заявлениями про «шесть тысяч исламских наемников, воюющих на стороне Дудаева»³⁴.

События в России сентября – декабря 1993 года гарантировали успех российской либерально-капиталистической революции 1990-х годов и сохранение у власти ельцинской администрации. Но в то же время они имели катастрофические последствия для отношений между Россией и Чечней. Разгром Ельциным коммунистической и националистской парламентской оппозиции не просто дал российскому руководству возможность подумать о менее раздражающих факторах: на фоне принятия новой российской Конституции вдобавок к этому еще отчетливее стал заметен отказ Чечни поставить свою подпись под федеративным договором, тем более после того, как специальное соглашение в марте 1994 года наконец подписал Татарстан.

В установлении истоков Чеченской войны самым важным фактором необходимо считать именно отказ дудаевского правительства подписать ту или иную форму федеративного или конфедеративного договора. Если бы не этот отказ, напряженность между сторонами и скрытые попытки России избавиться от Дудаева могли продолжаться, но войны не было бы. Уже в 1991 году было понятно, что российские вооруженные силы очень не хотели оказаться вынужденными предпринять очередную попытку подавить национальное движение, а в 1994 году сторонники прямого вторжения составляли незначительное меньшинство в российской администрации. Что же касается Дудаева, то российские министры «хотели ранить, но боялись ударить» его. Чего бы ни стоили подобные заявления, но первым поводом для ввода войск, названным Ельциным перед лицом российского народа в декабре 1994 года, была именно «защита территориальной целостности России»³⁵.

Но при этом, как мы увидим, ельцинский режим не имел выраженно военного характера, а его представители не были вдохновлены сильным чувством русского национализма, – хотя некоторые из них действительно полагали, что могут взывать к русскому народу подобным образом. В конечном итоге лишь настолько критический вопрос, как территориальная целостность России, мог действительно привести к вторжению в Чечню. Таким образом, вопрос об отказе предоставить Чечне автономию не стоял (хотя именно об этом иногда пишут в западной прессе). Если бы в 1993–1994 годах Дудаев был готов к переговорам о широкой автономии или конфедерации на той же основе, что и Татарстан, это было бы принято Ельциным³⁶. (Но конечно, Дудаев справедливо опасался, что это не обязательно положит конец завуалированным попыткам России избавиться лично от него, и с этой точки зрения его упрямство можно понять.)

С другой стороны, конечно, существовали и дополнительные причины для ввода войск в Чечню. Главной среди них был нефтепровод, проходящий от нефтяных месторождений Азербайджана через Дагестан и Чечню до порта Новороссийска, и в этом контексте – опасения, связанные с Турцией, соперничество с ней и страх нарастающего турецкого влияния. Поэтому, как говорили мне российские чиновники и офицеры, одна из причин того, что Россия никогда не сможет признать независимость Чечни, заключалась в том, что, если туркам удастся открыть свое посольство в Грозном, они превратят Чечню «в базу в нашем тылу». Корнями страх перед Турцией уходит в старинные российские национальные опасения, но он вызван также и новым, крайне неприятным осознанием того, что российские силы на Черном море теперь сильно уступают турецким³⁷ (об истории русско-турецкого соперничества в этом регионе и его катастрофических последствиях для населяющих его народов см. девятую главу).

Трубопровод Баку – Новороссийск приобрел важную геополитическую значимость благодаря открытию и запланированному освоению крупных нефтяных месторождений на шельфе Каспия в Азербайджане (начиная с месторождений Чираг, Азери и Гюнешли) с возможностью отправлять тем же маршрутом нефть из Казахстана³⁸. Согласно оценке, они содержат 3,5 млрд баррелей нефти, что сопоставимо с Северным морем. На момент написания этой книги их разработка еще не началась – прежде всего из-за неопределенности с трубопроводным маршрутом и российскими возражениями относительно правового статуса Каспийского моря. Но контроль над доступом к этим месторождениям и поставками с них представляется имеющим огромное геополитическое значение как для Москвы, так и для Анкары и Вашингтона. Здесь я не буду более подробно описывать борьбу за трубопроводный маршрут, поскольку этот сюжет находится на периферии основных тем моей книги, а также потому, что ситуация вокруг него быстро меняется. Однако следует между прочим добавить, что самым главным препятствием для того, чтобы российские трубопроводы получили основную часть каспийской нефти, по состоянию на середину 1990-х годов были не беспорядки в Чечне и не геополитическое давление турок и американцев, а сугубо частное воровство руководства российской государственной трубопроводной монополии «Транснефть»[52]52
  Скорее всего, Ливен имеет в виду скандалы вокруг «Транснефти», начавшиеся после ухода в отставку в 1998 году Валерия Черняева, руководившего трубопроводной отраслью на протяжении двух десятилетий. На его место пришел выходец из «нижегородского клана» Дмитрий Савельев, ставленник тогдашнего премьер-министра РФ Сергея Кириенко, с чьей подачи генпрокуратура возбудила уголовное дело против бывших руководителей «Транснефти», которые, по версии следствия, присвоили 25 % акций компании, принадлежавших трудовому коллективу. Однако Савельев продержался во главе «Транснефти» всего несколько месяцев, став жертвой аппаратной борьбы с первым вице-премьером Николаем Аксененко, после чего гендиректором компании стал выходец из структур «ЛУКОЙЛа» Семен Вайншток, считавшийся человеком Романа Абрамовича.


[Закрыть], которой не стала бы доверять ни одна вменяемая нефтяная компания.

Существование Чечни посередине действующего трубопроводного маршрута от Баку до Черного моря было очевидным препятствием для российских расчетов. При Дудаеве этот трубопровод покрылся врезками, сделанными местным населением для кражи нефти, и уже в 1994 году российское правительство оценивало его ремонт в 55 млн долларов. Война, разумеется, привела его в еще большую негодность.

Как будет показано в девятой главе, российский стратегический императив в этом регионе во многом остается тем же, что и во время войн с Шамилем в XIX веке: иными словами, важна не Чечня сама по себе, а то обстоятельство, что она находится на пути, ведущем в гораздо более важные пункты. Однако, по моему мнению, этот фактор, хотя и является значимым, имел, возможно, второстепенное значение в принятии Россией решения об усилении давления на Дудаева и по большому счету не играл никакой роли в вопросе ввода войск в декабре 1994 года. Если отвлечься от иных обстоятельств, ФСК довольно точно предупредила, что в этом случае чеченские нападения на трубопровод так или иначе сделают его по большому счету нефункциональным. Наконец, Россия попросту могла построить (и по-прежнему может это сделать) другой трубопровод – вокруг Чечни, через Дагестан и Ставропольский край.

Каковы бы ни были исходные причины, по которым ельцинская администрация желала привести Чечню в подчинение, важно не забывать, что катализатором для возобновившегося давления российского руководства на Дудаева была осуществленная чеченскими преступниками серия из четырех захватов автобусов на российском Северном Кавказе. Последние три таких инцидента, в мае, июне и июле 1994 года, произошли в Минеральных Водах, причем, что любопытно, все три – в четверг. Похитители требовали за освобождение заложников миллионы долларов.

В первых трех случаях преступники были либо захвачены на российской территории, либо бежали в Чечню, где их арестовали при помощи сил генерала Дудаева. В последнем случае похищения Дудаев отказался пустить в Чечню как похитителей, так и российские спецслужбы, небезосновательно опасаясь, что у России появится повод занять по крайней мере часть Чечни. После этого российские спецслужбы штурмовали вертолет похитителей в аэропорту Минеральных Вод – это была неумелая операция, в ходе которой погибли четверо заложников и один российский солдат.

Довольно странно, что в поисках «более глубоких» причин российского решения ввести войска в Чечню эти похищения часто забываются. В действительности, какими бы ни были первопричины, обратный отсчет для решения российской администрации ополчиться против Дудаева стал прямым следствием последнего из описанных захватов заложников. Кроме того, это будет несложно понять, если вспомнить, какое воздействие подобные небольшие и случайные, но провокационные инциденты имели на процессы принятия решений на Западе⁴⁰.

Со своей стороны, правительство Дудаева заявляло, что похищения были выполнены чеченской оппозицией при поддержке российских спецслужб, с тем чтобы дискредитировать чеченские власти и предоставить повод для военного вмешательства. Нет ничего невероятного в том, чтобы чеченский Временный совет принял такую стратегию, поскольку позже, уже во время войны, антидудаевским чеченцам предъявлялись убедительные обвинения в совершении ряда преступлений, чтобы сделать заключение мира невозможным. Однако представляется сложным поверить в то, что оппозиция смогла найти чеченцев, желающих сильно рискнуть жизнью в подобном предприятии (ведь последняя группа похитителей была казнена[53]53
  1 августа 1997 года на завершившемся в Ставрополе судебном процессе главарь банды Саид Усманов был приговорен к смертной казни (на тот момент в России уже действовал мораторий на высшую меру наказания). Двое соучастников Усманова – Бувайсар Нанагаев и Шаман Довтукаев – приговорены к 15 годам лишения свободы каждый с отбыванием срока наказания в исправительно-трудовой колонии строгого режима.


[Закрыть]). Тот факт, что во время последней операции российские войска атаковали вертолет, а вместе с заложниками и одним из похитителей погиб российский офицер, также делает эту гипотезу довольно недостоверной⁴¹.

Весной 1994 года из руководителей российского правительства и ельцинского окружения за прямую интервенцию против Дудаева выступали только министр по делам национальностей Сергей Шахрай и Доку Завгаев; позднее к ним присоединился глава ельцинской администрации Сергей Филатов. Во всех трех случаях жесткая линия была, возможно, отчасти мотивирована желанием вернуть ведущую роль в руководстве, утраченную в ходе кадровых перестановок предшествующего года. Что касается Шахрая, то он как потомок терских казаков мог также вдохновляться традиционной ненавистью казаков к чеченцам и желанием вернуть обратно казачьи земли – или как минимум желанием заполучить политическую поддержку казачества для реализации своих политических амбиций.

Для остальной части российской администрации Чечня не занимала столь высокую позицию в списке приоритетов. Было ли это отчасти следствием взяток, раздаваемых сторонниками Дудаева, как это утверждают Говорухин и другие, непонятно. Учитывая глубокую коррупцию в ельцинской администрации, верховном военном командовании и российской бюрократии, в этом нет ничего совершенно невероятного, – но более точные сведения, как обычно, отсутствуют.

По некоторым свидетельствам, ельцинская администрация полагала, будто «маленькая победоносная война» повысит ее популярность внутри страны, особенно учитывая ресурсы ультра-националиста Владимира Жириновского, чья партия в ходе парламентских выборов в декабре 1993 года получила почти четверть голосов. Казалось, – ошибочно, – что это свидетельствует о сильном течении воинствующего национализма в России. Полковник Сергей Юшенков, на тот момент возглавлявший комитет Госдумы по обороне, утверждает, что в январе 1995 года Олег Лобов, секретарь Совета безопасности и ключевая фигура в «клике силовиков» вокруг Ельцина, сказал ему: «Президенту нужна маленькая победоносная война, как это сделали США на Гаити[54]54
  Имеется в виду операция «Поддержка демократии» (сентябрь 1994 – март 1995), осуществленная войсками США с санкции ООН по возвращению к власти президента Гаити Жана-Бертрана Аристида, свергнутого военной хунтой.


[Закрыть]», – в связи с чем Лобов попросил Юшенкова «не создавать так много шума», противодействуя этой войне. Андрей Пионтковский, знакомый с рядом фигур из различных российских экспертных центров, также сообщил мне, что некоторые лица в окружении Ельцина рассчитывали, что война будет популярна и стимулирует российские национальные настроения в поддержку президента. В этом они, конечно же, ошибались. По словам Пионтковского, «для империалистической стратегии у них было наготове всё, – за исключением имперского народа»⁴¹. Еще до ввода войск в Чечню широко распространилось общественное неприятие применения силы, отразившееся, к примеру, в обзорах ИТАР ТАСС, в обычном случае весьма подчиненных преобладающему правительственному курсу. Как сообщалось в начале декабря 1994 года, «репортажи ИТАР ТАСС со всей страны и из некоторых иностранных государств показывают, что большинство россиян и иностранцев хотели бы, чтобы чеченский конфликт был урегулирован мирными средствами»⁴².

В феврале 1994 года Шахрай включил в послание Ельцина парламенту отдельное упоминание Чечни, в котором подчеркивалось, что правительство Дудаева имеет незаконную природу. Как утверждают аналитики ельцинской команды Эмиль Пайн и Аркадий Попов, Шахрай также сыграл ключевую роль в принятии Госдумой в следующем месяце резолюции, поставившей Дудаева вне закона и призвавшей к переговорам с чеченской оппозицией. Либо Шахрай, либо Филатов, предположительно, ответственны за срыв возможности приглашения Дудаева в марте 1994 года для участия в прямых переговорах с Ельциным о конфедеративном договоре. Вскоре после этого чеченские захваты заложников привели к решительному и катастрофическому ухудшению отношений между Кремлем и Дудаевым⁴³.

Сразу же после июльского захвата заложников состоялась встреча руководителя ельцинской администрации Сергея Филатова и главы чеченского Временного совета Умара Автурханова (бывшего майора милиции и сторонника Завгаева). 1 августа Временный совет объявил Дудаева низложенным и провозгласил (что было явной фикцией), что он принял власть на себя. Незадолго до этого, 29 июля, российское правительство выпустило заявление с рядом серьезных обвинений в адрес Дудаева, в которых утверждалось, что он захватил власть путем государственного переворота. Описывая ситуацию в Чечне как «практически вышедшую из-под контроля», российское правительство предупредило, что будет защищать граждан России от насилия. В российской прессе это связывали со столкновениями между Дудаевым и Лабазановым в Грозном: заметное место в российских СМИ занимали кадры отрубленных голов убитых в бою людей Лабазанова, которые были выставлены на главной площади Грозного, что сопровождалось комментариями о «варварстве» дудаевского режима. Активность ФСК в Чечне возросла, и в конце августа дудаевские силы арестовали в Чечне некоего полковника этой службы.

Однако и на этой стадии основная часть российского руководства была настроена действовать путем вооружения Временного совета, а не прямого вмешательства. Слова Ельцина в телевыступлении 11 августа не были лицемерием и отражали те советы, которые он тогда получал:

«Насильственное вторжение недопустимо и не должно осуществляться. Если мы используем силу в Чечне, то поднимется весь Кавказ, начнется такое волнение и будет столько крови, что никто и никогда нам этого не простит. Это абсолютно невозможно. Но ситуация в Чечне сейчас меняется. Роль оппозиции Дудаеву возрастает. Так что я бы не сказал, что мы вообще не влияем на ситуацию»⁴⁴.

Согласно инсайдерской информации, которую я получал в то время, главную роль в решении не атаковать Чечню прямо и немедленно играли тогда осторожность и, прежде всего, экспертные рекомендации военных; план Шахрая совершить воздушный налет на Грозный с целью захвата Дудаева был отвергнут армией и в частной беседе назван Олегом Лобовым «лунатическим». В этом контексте ноябрьское утверждение генерала Грачева о том, что захватить Грозный можно «одним парашютно-десантным полком за два часа», следует считать характерной пустой похвальбой – даже Грачев не был настолько глуп. Такими же были и публичные (и, я уверен, приватные) рекомендации Временного совета оппозиции в Надтеречном районе – по крайней мере до того момента, как Дудаев не разбил его силы в ноябре. Вот что сказал мне Бислан Гантамиров в Знаменском 10 августа: «Я уже говорил и повторю, что в случае российского вмешательства против этого объединится весь чеченский народ. Это будет катастрофа».

Важно отметить, что, согласно правительственным материалам, которые автор этой книги получил по неофициальным каналам в августе и сентябре 1994 года, на тот момент российские разведывательные службы (военная разведка ГРУ и тогдашняя федеральная внутренняя разведывательная служба ФСК во главе с Сергеем Степашиным) настоятельно советовали не осуществлять прямое военное вмешательство – по крайней мере до тех

пор, пока у российской армии не будет больше времени для подготовки и концентрации необходимых сил на границах с Чечней⁴⁵.

Столь же настоятельные советы давали армейские командиры Северо-Кавказского военного округа. Они указывали, что в августе 1994 года в самом этом регионе едва ли присутствовало хотя бы 10 тысяч человек российских войск, причем большинство из них было занято в качестве миротворцев в Осетии и Ингушетии – этого и близко не было достаточно для сокрушения дудаевских сил, численность которых они оценивали более чем в 20 тысяч человек, считая всех вооруженных чеченцев, способных стать на сторону Дудаева в случае российского вторжения. Таким образом, абсолютно хаотичная природа российского вмешательства в декабре 1994 года становится понятной, лишь если предположить, что соответствующее решение было состряпано в последний момент – это особенно подчеркивал генерал Эдуард Воробьев, который отказался от командования операцией, исходя именно из того, что у нее не было плана и она не была подготовлена.

В докладной записке для российского кабмина в начале августа, частично основанной на рекомендациях военных, ФСК предупредила, что военная операция по подавлению Чечни будет медленной и будет сопровождаться большими потерями как среди войск, так и среди гражданского населения, особенно в Грозном. Военное вмешательство станет раздражающим фактором для нерусских автономных республик типа Татарстана и приведет к превращению Дудаева в антироссийский символ, возмутив другие народы Кавказа и усилив влияние Конфедерации горских народов (хотя в действительности данные факторы сильно переоценивались). В этой записке содержалось и предупреждение относительно перспектив затяжной партизанской и террористической войны.

Именно тот факт, что у российского правительства и Министерства обороны было основательное заблаговременное предвидение рисков, сделал российскую катастрофу в Чечне в декабре и январе столь удивительной и достойной осуждения и привел к столь яростной критике в адрес генерала Грачева и его клики изнутри самой российской армии.

В первой декаде августа 1994 года российский Совет безопасности, президентская Комиссия по безопасности и правительство Черномырдина встречались для обсуждения политики по чеченскому вопросу. Однако в конечном итоге все полномочия по проведению политики в Чечне прибрал к рукам Совет безопасности, в чем проявилось общее усиление ельцинской «клики силовиков» за счет правительства Черномырдина. На основе приведенных выше рекомендаций был достигнут консенсус: не вмешиваться напрямую, а вместо этого предоставить техническую, финансовую и военную поддержку Временному совету и кланам, которые его поддерживали (впрочем, сама вера в возможность успешной клановой коалиции против Дудаева была основана на фундаментальной концептуальной ошибке антропологического характера – об этом см. в десятой главе). Вслед за этим 25 августа Временный совет был признан Москвой в качестве единственного легитимного правительства Чечни, тем самым были выведены из игры Хасбулатов и базировавшееся в Москве «правительство национального доверия», сформированное бывшим чеченским премьер-министром Яраги Мамадаевым⁴⁶.