Текст книги "Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война"

Когда два дня спустя первый заместитель командующего сухопутными силами генерал Эдуард Воробьев получил приказ принять командование операцией (до этого полномочия на земле осуществляла тройка – Грачев, Ерин и Степашин), он обнаружил, что плана операции как такового не существовало, а войска, находившиеся в его распоряжении, были совершенно непригодны к реализации поставленной задачи. Воробьев сказал Грачеву, что для подготовки войск потребуется три месяца. Павел Баев приводит следующие данные на 5 декабря: было собрано 23 800 человек войск, включая 4800 человек во внутренних войсках, при наличии 80 танков и 200 БТРов². В это число входили отдельные подразделения «элитных» Псковской (76-й) и Тульской (106-й) дивизий ВДВ. Я также встречал некоторые части Таманской гвардейской мотострелковой дивизии, которую не упоминает Баев, а к первой неделе операции количество задействованных танков, похоже, существенно увеличилось. В своем отчете перед Госдумой

Воробьев позже сказал, что был обеспокоен уходом политиков от ответственности за операцию.

Реакцией Воробьева был отказ от командования. Он был уволен из армии и в январе публично выступил с жесткими обвинениями Грачева в «моральной трусости», поскольку тот не сообщил Ельцину, что армия не готова для вступления в Чечню. Десантники (или как минимум сам Иван Бабичев) также осознавали, почему командующий ВДВ генерал Евгений Подколзин был намеренно отстранен от планирования операции Грачевым: Подколзин (так мне говорили офицеры) ранее предупреждал, что для ее успеха потребуется гораздо больше людей и времени на подготовку.

Еще до того, как всё это произошло, некоторые из самых высокопоставленных и наиболее уважаемых генералов армии открыто выступили против войны – среди них были заместители министра обороны Борис Громов и Валерий Миронов, генералы Александр Лебедь и Георгий Кондратьев. Всех их Грачев вынудил уйти из армии либо, как это было в случае Громова, перешедшего на работу в МИД, занять малозначимый пост. Считается, что в общей сложности 557 офицеров всех рангов были подвергнуты дисциплинарным взысканиям, уволены или покинули армию добровольно в знак протеста против ввода войск в Чечню. В январе командующий СКВО и весь высший командный состав округа также были отправлены в отставку, причем мне говорили, что некоторые из них уже нашли оправдание в спокойном уходе по собственному желанию.

Как представляется, между 16 декабря, когда Воробьев отказался принять командование, и 31 декабря, когда произошла атака на Грозный, в которой участвовала и колонна Бабичева, российский «генералитет» и Генштаб решили, что, несмотря на нежелание участвовать в этой войне и плохие предчувствия, теперь, когда армия уже была задействована, у нее не было иного выбора, кроме как победить, чтобы избежать совершенного унижения и возможного распада как самой армии, так и государства. Принципиально важным было и то, что Ельцин вышел из больницы и взял на себя моральную и политическую ответственность за операцию, тем самым освободив генералов и офицеров от опасений, что их назначат политическими козлами отпущения.

Когда порядок наверху был восстановлен, Бабичев и его офицеры либо вернулись в строй, либо (в некоторых случаях) просто покинули армию, которая затем с грехом пополам отправилась в бой – глубоко деморализованная и лишенная энтузиазма, но хотя бы внешне единая и дисциплинированная. Колонна Бабичева так и не пошла дальше по главной дороге с запада на Грозный, а передвинулась на север, где соединилась с колонной, которая шла из Моздока. Бабичев остался в числе старших командиров, но больше не командовал отдельными подразделениями в Чечне. В апреле его назначили командовать армейским корпусом в Краснодаре.

Существовала опасность вспышки внутреннего хаоса, но не только из-за нее большинству генералов казалось, что если их уже удалось вовлечь в войну, то им придется сражаться. Возможно, лучше всего спустя пять месяцев эти причины обобщил Павел Фельгенгауэр, журналист, чьи статьи часто отражали точку зрения генералитета:

«Воспоминания чеченцев о последней Кавказской войне [XIX века], впрочем, очень романтичны. Очевидно, они в самом деле верят, что нерешительные русские действительно признают поражение и побегут, когда столкнутся с настоящей чеченской храбростью. Они всё еще не осознают, что Россия просто не может позволить себе проиграть эту войну и подарить чеченской нации независимость – безотносительно к цене, которую придется за это заплатить. Большинство российских политических и военных руководителей уверены, что полный уход из Чечни может ускорить крах закона, порядка и центральной государственной власти на Северном Кавказе. Это полномасштабно подорвет жизненно важные российские национальные интересы в этом стратегически значимом, богатом нефтью регионе»³.

Поэтому в результате, хотя боевой дух военных в Чечне так и не воспрянул после событий начального периода войны, к четвертой неделе декабря открытые протесты в армии прекратились, военная иерархия объединилась вокруг идеи, что начатую войну нужно выиграть, а сцена была подготовлена к началу реального вторжения.

Тем временем, как было сказано в первой главе, Грозный был подвергнут спорадической, но довольно жестокой воздушной бомбардировке, в ходе которой вместо поражения значимых целей (если допустить, что она вообще была направлена на это, а не просто на запугивание и деморализацию гражданского населения) погибли сотни мирных жителей, причем большинство из них были русские, что разгневало общественное мнение в России и на Западе.

Важную роль в нарастающем осуждении войны в России сыграл Сергей Ковалев, старый диссидент и борец за права человека еще с советских времен, который провел много лет в лагерях. На протяжении большей части бомбардировок он оставался в Грозном, и его осуждение ввода войск имело в России важное моральное воздействие. На этом этапе российское независимое телевидение (в тот момент действительно независимое и еще не попавшее под контроль Бориса Березовского), огромное большинство газет и даже в более закамуфлированном виде российское государственное телевидение – все они резко критиковали военное вмешательство.

Позже стала широко известна оценка профессора Ковалева, согласно которой до конца января 1995 года в Грозном погибло 25 тысяч мирных жителей, хотя при всём должном уважении к нему лично и к его огромной моральной и физической храбрости, это почти наверняка было серьезным преувеличением. К сожалению, российские демократы немногим лучше российских бюрократов, когда речь идет об аккуратном обращении с цифрами. Например, оценка Галины Старовойтовой февраля 1996 года, согласно которой в результате Чеченской войны «около 50 тысяч были убиты, 250 тысяч остались без крова, а 500 тысяч стали беженцами», представляет собой такой же подозрительно округленный набор цифр, какой можно встретить и в других источниках.

Исходя из моих собственных расследований, проведенных в нескольких главных больницах на тот момент (помимо Грозного, в Урус-Мартане, Старых Атагах, Шали и Ачхой-Мартане), а также из известных военных допущений, согласно которым на одного убитого приходится два или три раненых, абсолютный максимум гражданского населения, погибшего до конца января 1995 года, составит 5 тысяч человек. Количество похороненных в массовых и индивидуальных могилах на центральном кладбище Грозного, по моим подсчетам на 25 мая 1995 года, составляло 737 человек, а также 75 новых могил было на Карпинском кладбище за пределами города. Я не могу быть совершенно уверенным в точном количестве похороненных в массовых могилах, поскольку некоторые тела лежали поверх других, от некоторых остались только фрагменты, либо они были расчленены. Тем не менее, даже с учетом этих допущений, окончательное число не будет превышать 900 человек.

Разумеется, точное количество погибших будет значительно выше в связи с чеченским правилом хоронить людей в их родовых селах, если это возможно. В мае 1995 года я посещал кладбища во многих городах и селах, и хотя я видел там очень много новых могил, даже если распространить это на всю Чечню, то не удастся обнаружить такого, чтобы общее количество складывалось ни в 25 тысяч человек, ни в даже треть от этого числа. (Чего бы это заявление ни стоило, в сентябре 1995 года глава поддержанного Россией Временного правительства Чечни Саламбек Хаджиев оценил количество гражданского населения, погибшего на эту дату, в 6–7 тысяч человек⁴.)

В январе 1997 года, уже после окончания войны, организация «Мемориал», созданная для увековечения памяти преступлений и жертв советской эпохи, привела следующую оценку потерь среди российских войск: в общей сложности 4379 человек убито, 703 пропали без вести (частично захвачены чеченцами, частично убиты), 705 дезертировали.

Конечно, к концу войны, после таких инцидентов, как убийства в селе Самашки, бомбардировки многих городов и сёл, новые сражения в Грозном и Гудермесе, количество погибших гражданских лиц могло легко превзойти 20 тысяч человек, – но никак не достигало «сотен тысяч», о которых упоминали Лебедь и другие. Если бы последняя оценка была верной, то это означало бы, что треть совокупного населения Чечни погибла или получила ранения, что, очевидно, не является верным. Все эти рассуждения не преследуют цель минимизировать размах преступлений ельцинской администрации – просто журналисту следует пытаться быть точным и не использовать подозрительные свидетельства даже в поддержку добрых дел.

31 декабря российские войска в Чечне, теперь объединенные в одну группу соединений к северу и северо-западу от Грозного, начали полномасштабное наземное наступление на город. Выбор этой конкретной даты объяснялся по-разному: новогодними каникулами российских СМИ, ожиданием, что чеченцы тоже будут отмечать Новый год, или тем фактом, что это был день рождения генерала Грачева.

Армия атаковала только с двух сторон, поскольку численность ее сил не позволяла окружить и изолировать город. В результате на протяжении «осады», которая в общей сложности продлилась примерно семь недель, Грозный был открыт на юг и восток, поэтому чеченские боевики получали постоянное подкрепление и припасы и фактически были способны отступить из города в правильном порядке.

Грачев позднее заявлял, что у чеченцев в Грозном было 15 тысяч хорошо вооруженных бойцов (возможно, вдвое, а то и втрое больше, чем их реальная численность), а генерал Анатолий Квашнин, командовавший наступлением на Грозный, обосновал свой провал предположением, что, исходя из опыта Второй мировой войны, ему требовалось 50–60 тысяч человек, чтобы взять город. Однако эти оправдания были лживы, поскольку преувеличивали и количество защитников Грозного, и их вооружение. Во Второй мировой войне тяжелое вооружение немецкой и советской армий было примерно равным – в Грозном российская армия имела в таком виде оружия тотальное превосходство⁵.

Первый день сражения был совершенно катастрофическим для армии. Сергей Степашин позже пытался оправдать провал своего разведывательного управления в процессе подготовки армии к сопротивлению, которое она встретила в Грозном, утверждением, что система оборонительных сооружений в городе была создана после 1991 года, в то время как у наступавших были только карты предшествующего периода. Но это уже само по себе было смехотворным оправданием, поскольку все эти годы Грозный был открытым городом, и сложно понять, чем там занимались агенты ФСК, если они оказались даже не в состоянии обеспечить армию информацией о центрах сопротивления.

Однако более соответствует истине то, что подобных формально организованных укреплений в Грозном не было. Отсутствие явных баррикад и засад для танков фактически заставляло меня и других журналистов думать, что чеченцы устроят в городе лишь символическую схватку Но, как мы увидим, они оказались куда лучшими тактиками, поскольку баррикады были бы разнесены на куски танковым огнем с определенного расстояния. Один боевик так описывал реальный боевой опыт чеченцев:

«Русские солдаты оставались в своих бронемашинах, так что мы просто стояли на балконах и бросали гранаты на их машины, когда они проезжали внизу Русские – трусы. Они просто неспособны выйти из укрытия и сражаться с нами один на один. Они знают, что они нам не соперники. Поэтому мы их бьем и всегда будем бить».

Отсутствие пехотного прикрытия также было объяснением провала российского наступления, прозвучавшим в частной беседе из уст одного представителя российского генштаба:

«Российские войска прорвались через периметр наружной обороны и заняли левый берег реки Сунжа в Грозном. Чеченцы благоразумно отступили. Но когда наши бронемашины заняли центр города, их ждал сюрприз. Согласно объяснениям, которые дал Генштаб, российской стороне не хватало пехоты. Чеченцы позволили танковым колоннам пройти, а затем окружили и атаковали их»⁶.

На традиционном американском слэнге первая стадия последовавшего сражения называлась бы стрельбой по индейке (turkey-shoot, то есть легкой добычей). Несколько сотен российских солдат погибли в течение нескольких часов, и от полной катастрофы отделяла лишь тонкая грань. Вот как описывал десять дней спустя, лежа на больничной койке, произошедшее с его частью 65-й мотопехотной дивизии ночью 31 декабря и утром 1 января Валерий Кукаев, 19-летний рядовой родом из колхоза в Самарской области, служивший водителем БМП и оказавшийся в чеченском плену:

«Командиры не дали нам ни карт, ни инструкций – просто сказали следовать за впереди идущей БМП, но она заблудилась и в конце концов сама следовала за нами. К утру мы окончательно заблудились и оторвались от других частей. Я спросил нашего офицера, где мы, – он ответил, что не знает, где-то возле железнодорожного вокзала. Нет, у него тоже не было карты. Нам сказали занять оборонительные позиции, но это было безнадежно – чеченцы окружили нас и стреляли. Негде было укрыться, потому что они были везде.

Я спросил, какие будут приказания, у командира нашей группы лейтенанта Чернышенко, и мне сказали, что он уже отправился за ними. Потом мы пытались скрыться. Когда это происходило, я был ранен снайпером – я выбрался из БМП, чтобы найти выход. Мои товарищи положили меня в другую БМП, но она скоро была повреждена. Я видел три полностью уничтоженных БМП и думаю, что уцелело только пять или шесть человек из их экипажей. Моим товарищам пришлось оставить меня, – они сказали, что не могут меня нести. Я не обвиняю их – двое из них сами были ранены, один в руку, а другой в ухо. Одного из них взяли в плен вместе со мной. Я не знаю, удалось ли остальным выйти. Я лежал там три или четыре часа, а потом меня нашли чеченцы. Мне сделали операцию в больнице в Грозном, а потом меня доставили сюда. Они хорошо со мной обращались, хотя я был их враг. Я не хотел быть их врагом, прийти сюда, чтобы убивать других колхозников, – я же сам колхозник. Если Ельцину и Грачеву нужна эта война, пусть они сами приедут сюда и воюют, а не посылают нас на смерть»⁷.

Северная колонна, продвигавшаяся в сторону центра Грозного по Первомайскому шоссе, была остановлена с тяжелыми потерями примерно в полумиле от президентского дворца, находившегося на центральной площади города. 20 февраля около школы на Первомайском мне встретились подполковник 81-го мотострелкового полка, назвавшийся Николаем Михайловичем, и полдюжины его людей, двое из которых несли какие-то мешки. Через семь недель после начала сражения за Грозный они разыскивали останки своих товарищей, всё еще разбросанные среди руин. Вокруг лежали разбитые вдребезги, искореженные части танков и БТРов, по которым явно стреляли снова и снова. Николай Михайлович проклинал данные разведки, которые они получили перед боем: «Если бы эти идиоты в ФСК дали нам хоть какое-то представление о том, какое сопротивление нам предстоит встретить, конечно, мы бы не направились в город так, как мы это сделали». Он сказал, что командир 81-го полка погиб, а вместе с ним было убито или ранено больше половины его людей. Также был убит командир 131-й мотострелковой бригады[67]67
  131-я отдельная мотострелковая бригада в 11 часов утра 31 декабря 1994 года получила задачу войти в Грозный и захватить железнодорожный вокзал. К 13 часам сводный отряд под командованием полковника Ивана Савина вышел к вокзалу, где соединился с подразделениями упомянутого выше 81-го мотострелкового полка. В 19 часов началась атака боевиков, окруженная бригада потеряла 157 человек, 22 танка, 45 БМП, 7 автомобилей и все 6 ЗРПК «Тунгуска». После этого бригада получила приказ к отступлению, в ходе которого погиб полковник Савин, его тело было найдено только 21 января. Вскоре после этого он был представлен к званию Героя Российской Федерации посмертно, но присвоение звания произошло лишь в сентябре 2005 года.


[Закрыть]. Эта бригада, входившая в западную колонну, достигла района железнодорожного вокзала, к югу от главной площади, но затем была окружена, расколота на части и почти уничтожена. Вся наступающая группа оказалась перед угрозой вытеснения из города.

Согласно российским СМИ и военным источникам, ситуация была спасена главным образом благодаря генерал-майору Льву Рохлину (по происхождению он был еврей, что было необычно для высших рангов советской и российской армий), офицеру ВДВ, который восстановил контроль над разрозненными войсками, возглавил их и прорвался к частям, окруженным на вокзале. На основе этого успеха он затем начал делать карьеру политика-центриста, после думских выборов 1995 года став главой Комитета по обороне и ведущей фигурой в вызывающей разногласия сфере военной реформы (см. восьмую главу).

После этого ситуация в Грозном превратилась в мрачный упорный поединок: российские силы медленно приближались к президентскому дворцу под прикрытием одной из самых интенсивных в войнах последних лет бомбардировок. Как следствие, центр Грозного был почти полностью разрушен. В конечном итоге вместо штурма чеченских позиций российские войска буквально взрывали их вместе с боевиками. Российское правительство, в свою очередь, выпускало сообщение за сообщением, рапортуя о «победе», «прекращении бомбардировок» и «нормализации», которые по своей лживости напоминали советские времена. Их явная отдаленность от реальности способствовала дискредитации государства, а также официальных и полуофициальных СМИ, которые распространяли эти сообщения и осмеивались независимыми российскими изданиями, причем даже теми, которые обычно симпатизировали властям⁸.

Однако 19 января президентский дворец после нескольких ложных заявлений о его взятии российскими войсками был всё же оставлен его защитниками, когда бронебойная бомба попала в подвал, где они держались. Российские военные потери были высоки, хотя благодаря тому, что после первых нескольких дней войска полагались больше на артиллерию, чем на прямую атаку, не настолько высоки, как предполагали некоторые сообщения того времени. Ныне покойный генерал Волкогонов, в целом надежный источник, приводил такие данные: на 24 февраля в федеральных силах было убито 1146 человек, пропало без вести еще 374 человека, из которых большинство погибли⁹.

Наступление на Грозный сопровождалось огромным количеством грабежей и нападений на гражданское население, что уже было описано в первой главе. Я видел прямые свидетельства этих грабежей утром 12 января возле села Алхан-юрт на главной дороге из Грозного в западном направлении, когда мимо машины, на которой я ехал в сторону Грозного, на большой скорости в противоположную сторону промчался российский БТР. Незадолго до этого мы слышали очереди автоматического огня откуда-то спереди. Опасаясь, что там идет бой, мы осторожно двинулись вперед, пока не обнаружили два российских грузовика с простреленными шинами, один из которых лежал в кювете, окруженный чеченскими боевиками.

Они пригласили нас взглянуть на этот грузовик. Там было полно всякого добра, которому отдал бы должное российский сержант Билко[68]68
  Сержант Билко – герой одноименного комедийного фильма режиссера Джонатана Линна, заведующий гаражом на военной автобазе.


[Закрыть]: компьютер IBM, принтер Epson, кондиционер, один ящик с чистыми аудиокассетами, а другой с женским бельем. Еще какая-то женская одежда валялась по всему дну грузовика, как будто ее раскидали там случайно. Это была добыча, награбленная в северных пригородах Грозного, – ее тащили российские войска (включая офицеров), покинувшие линию огня (с позволения своих командиров или без него), чтобы продать ее на базарах юга России. Но потом они свернули не в том месте и заехали на территорию, контролируемую чеченцами.

Стоит отметить, что в первые недели Чеченской войны провалы состоялись фактически в каждом роде войск российских вооруженных сил, за исключением военно-воздушных, – потому что, как выразился один западный военный атташе, «в них никто не стрелял». Например, сегодняшнее состояние «элитного» спецназа наглядно обрисовал мне 18-летний сержант 22-й бригады спецназа Александр Тупольский, чье подразделение в конце декабря было заброшено в чеченские горы, чтобы действовать как наступательная сила в чеченском тылу – предположительно, чтобы воспрепятствовать перегруппировке чеченцев в горах для партизанской войны (это допущение, разумеется, было основано на том, что чеченские боевики побегут из Грозного, как только русские начнут серьезное наступление). Я встретился с сержантом Тупольским 11 января в больнице в селе Старые Атаги после того, как он был ранен и взят в плен. Вот его рассказ:

«Нас забросили с вертолета, в моем подразделении было где-то 50 человек. Предполагалось, что мы установим контакт с другими группами, но их так и не сбросили. Когда примерно через два дня стало ясно, что вся операция – это бойня, нас надо было забрать обратно, но штаб сообщил нам, что они не могут послать вертолеты из-за облаков и тумана. Я считаю, что пилоты просто слишком испугались это сделать. Мы просили и просили воздушную поддержку, но она пришла только после того, как мы сдались, причем они чуть нас не разбомбили. Заодно они упустили и боевиков. Возможно, они хотели нас убить, потому что мы им мешали. Мы говорили об этом между собой. Бог его знает, я просто больше не хочу об этом думать.

Нам не дали с собой ни еды, ни палаток, ни спальных мешков, а в горах был мороз, и скоро нам стало худо… Нет, я никогда не обучался бою в горах или тому, как выживать в этих условиях… Четыре дня нам было нечего есть и негде спать, при этом мы всё время передвигались, потому что чеченцы, конечно, сразу на нас насели. В нас стреляли снайперы, и к тому моменту, когда мы сдались, двое были убиты и двое ранены. Мы не могли разжечь огонь, потому что боялись, что нас увидят. В конце концов мы просто прекратили сопротивление. Какие-то местные чеченцы договорились о нашей сдаче в плен…

Нам никогда не говорили, зачем нас туда отправляют. Наш командир обычно не говорил нам об этом – возможно, он тоже об этом не знал, так что мне было нечего сказать моим парням. Нам сказали только, что мы идем освобождать мирное чеченское население от афганских бандитов и наемников, которые воюют за Дудаева. Но теперь я думаю, что нас обманули, что все это была какая-то игра Кремля. Каждый день мы видим, как сюда привозят обычных мирных жителей, убитых и раненых бомбами. Чеченцы обращались с нами прилично – посмотрите, мы получаем такой же уход, как и их раненые. Я больше никогда не буду воевать с ними. Если я выберусь отсюда, то вернусь к своим родителям»¹⁰.

Причем, повторю, это была группа спецназа – предположительно, crème de la crème [лучшие сливки (фр.)] российской армии.

Что касается российской артиллерии, то ее огонь был не более точен, чем российские бомбы. В частности, в январе 1995 года я находился вместе с другими корреспондентами в одном доме на юге Грозного, возле которого чеченцы установили миномет, продолжавший стрелять день ото дня, причем явно с той же самой позиции. Но постоянные российские попытки ликвидировать его ни к чему не приводили. Один старый французский военный корреспондент был совершенно озадачен: «Но у русских же есть приборы, чтобы отследить, откуда стреляет этот миномет, – они есть в каждой современной армии, поэтому минометы надо постоянно перемещать с места на место. Что же они валяют дурака?» Российские квалифицированные специалисты предлагали разные объяснения этого: оборудование могло быть испорченным (из-за отсутствия запасных частей значительная часть российского вооружения могла выживать лишь за счет перестановки деталей с другого оборудования); оно могло быть полностью сломанным и ни разу не ремонтированным; его могли нелегально продать (возможно, чеченским «бизнесменам»); те единственные люди, которые знали, как с ним обращаться, ушли из армии, и вместо них никто не появился; либо, наконец, в этом оборудовании мог присутствовать (хотя бы потенциально) какой-то алкогольный компонент – в последнем случае не требуется каких-то дополнительных объяснений его судьбы¹¹.

Но, как предполагает последняя гипотеза, даже многие военно-технические провалы в конечном итоге сводятся к краху морали, а не только к плохой подготовке (поскольку эффективность не стала выше по мере продолжения войны). Если бы российские пилоты и пулеметчики в самом деле верили в необходимость Чеченской войны, то они предприняли бы гораздо больше решительных усилий для поражения своих целей, какими бы ни были недостатки их вооружения, а российские летчики, несмотря на погодные условия и обстрел с земли, рисковали бы, чтобы достаточно снизиться для более точного метания бомб, – как это делали аргентинские летчики во время Фолклендской войны, встретившись с гораздо большим превосходством противоположной стороны, но и достигнув куда больших результатов.