Текст книги "Перевозчик"

Как раз Иван Иваныч уже открыл дверь, как он говорил, своего «гарема». Это было достаточно большое светлое помещение, по одной стороне которого шли окна и стояли 10 или 12 кроватей. В ногах на их спинках были вмонтированы плоские телевизоры, а в головах стояли тумбочки. «Напоминает нашу общагу», – пришло Николаю сравнение. Над кроватями низкий, очевидно подвесной, потолок состоял из зеркал. Поэтому Николай снова подумал: «Получается, он прямо здесь, на виду у всех, их и пользует».

Наложницы, наверное после послеобеденного отдыха, под наблюдением распорядительницы, или лучше назвать ее надсмотрщицей, довольно пожилой мулатки, кровать которой стояла отдельно, в углу на противоположной стороне, заправляли постели и собирались на прогулку. И опять же, как снова заметил Николай, ни на одной из них не оказалось трусиков, а несколько были даже пока еще после сна и без поясков. Ему показалось интересным и странным, что неожиданное появление мужчин, хозяина и незнакомца, нисколько не заставило их как-то всполошиться и постараться спешно прикрыться, как было бы в таком случае на Земле. Конечно, они уважительно дружно поприветствовали вошедших, но спокойно продолжали свои дела с приборкой.

Также странно давеча вели себя и одеты были и правительницы. И он спросил о такой странности у Ивана Иваныча. Тот удивился вопросу и тоже спросил:

– Чего же странного, ведь жарко, а бабе приятно, когда ветерок обдувает.

Николай ответом не удовлетворился и спросил еще:

– Ну я могу понять, если это простолюдинки, но у вас и правительницы без порток ходють.

– Ну и что, им же тоже жарко.

– А как жа если какое-нибудь официальное мероприятие?

– Да какая разница, ведь на официозе жара не спадает.

«Да-а, никаких неудобств телу! Вот она, настоящая цивилизация!» – сыронизировал себе Николай. Ну и вслух тоже не смог отказать себе подколоть и сказал:

– А интеллигенты в городах, да и у нас на деревне бабы-дуры в любую жару в портках ходють. Значит, у вас, у правителев, цивилизация более цивильная?

– Ну если хочешь, можно и так сказать.

– Вы уж простите, что спрашиваю, это чтобы не отстать, мне жа таперя иногда придется вращаться в ваших кругах.

– Ничего, ничего, просвещайся, просвещайся.

– Еще вот интересна, мужики-та чиво голяком не ходють и в шортах потеють?

– Это более тонкий вопрос. Во-первых, шорты более-менее продуваются, а во-вторых… понимаешь, у некоторых мужиков это… ну… прибор у них такой скромный, что стыдно показывать. И вот, как бы из-за, так сказать, негласной мужской корпоративной солидарности все ходим в шортах. Лично я, например, запросто могу и обнажиться.

Николай, наконец, удовлетворенный ответом, снова переключил внимание на наложниц.

Все девушки молоденькие (лет до 25, не больше), свеженькие, без какой-либо косметики, видать со знанием дела их подбирали для любовных утех. Больше половины их темнокожие, видно негроидной расы, но были и несколько посветлее: шатенок, блондинок, как говорится, на любой вкус.

Надсмотрщица вопросительно глядела на хозяина, не понимая, для чего он появился, очевидно, в неурочное время, и Иван Иваныч пояснил:

– Вы, Лиза, на прогулку собрались, веди, веди девочек, только пока оставь мне всех четверых младшеньких, минут через пять они вас догонят.

И Лиза распорядилась:

– Гита, Зита, Света и Эмка, останьтесь, мы вас ждем в саду.

И сразу все потихоньку потянулись к выходу, а две черненькие и две совсем беленькие, почти альбиноски, остались.

– Садитесь, садитесь, девочки, – пригласил он их на одну из постелей и принялся объяснять Николаю, показывая на двух темнокожих – одну очень молоденькую, лет восьми, и постарше, четырнадцати. – Вот они, мои чернявочки, еще целенькие и нетронутые, сбереженные для друга. Вот их-то Николай я и попрошу отвезти моему приятелю в первую республику. А на той неделе я получил от него вот этих двух прелестниц, – показал он на беленьких девочек, таких же возрастов, – взаимный, так сказать, обмен.

Говорил он все это, не обращая внимания на остальных, еще не успевших покинуть помещение, и усаживая на постель как-то грубовато, с некоторым нажимом поглаживал и потом похлопывал их по голым попкам. Они, как вещи, послушно, даже охотно, подставлялись под эти похотливые ласки, а одна черненькая, которая постарше, похоже, от них начала даже сразу онанировать. Ей он особенно усердно начал потирать и массировать промежность. А она, опершись руками о кровать и нагнувшись, даже постаралась расположиться поудобней. Но Иван Иваныч строго заметил ей: «Не сейчас, не сейчас, Эмка, уймись и сядь», – видно, знал, а может, сам и приучил. А Николаю объяснил: «У ней слишком чувствительна эрогенная зона около попы, очень будет темпераментна, а в своих фантазиях потом вполне может превзойти даже Габриэлу. Вот уж будет сюрприз для друга Бориса!». «Да, – подумалось Николаю, – бедные наивные существа, бедные девчонки, отобранные из семей простых людей с четырехлетнего возраста, до сих пор без всякого образования, а значит, неспособны были осознать, что их готовили для грязных утех этих моральных уродов, этих нелюдей. Бедные и несчастные, незавиден их удел, они и не представляли, что лет в 35 будут выкинуты в свободную жизнь на улицы городов. Доселе холеные и не знавшие никаких забот, хоть на первое время по «гуманности» нелюдей им и предоставят общую крышу над головой и необходимое питание, но предоставленные сами себе, совсем не приспособленные к самостоятельной жизни, окунувшись в самые низы, в общество бродяг, воров, убийц, маньяков и других отбросов, начнут пить, вести разгульную жизнь, естественно, свяжутся с криминалом и в конце концов пропадут».

А Иван Иваныч, закончив представление девчонок, решил напомнить и повторить, для чего Николай ему понадобился.

– Скоро у тебя будет своя легкая машина и документ на нее, и тогда я попрошу перебросить моему приятелю вот этих двух чернявочек. Сделаешь?

– Да мне не трудно, тока не пойму смысл обмена, какая разница – черненькие или беленькие, ведь у них, у баб, все одинаково.

– Ну, это уже экзотика. У них на Севере очень мало черных, а у нас, наоборот, нет беленьких.

– Какая такая зотика? И с чем ее едять, – демонстрируя простоватость и неграмотность, но в то же время умничая явно подслушанной у интеллигентов поговоркой, спросил Николай.

Последние вопросы он задавал не просто так, а, так сказать, чтобы обогатиться познавательно. Гаремы у правителей? – Он знал про них у мусульман на Земле… Но здесь-то эти женщины не считались женами, тогда зачем их содержать?.. Выходит, только ради разврата. Да-а…. действительно «цивилизация!»

А Иван Иваныч снисходительно улыбался на необразованность Николая и, конечно, подумал, стоит ли ему объяснять, поэтому так и сказал:

– Ты Николай все равно не поймешь смысл этой экзотики.

– Эта почему жа, я тоже люблю молодых девок и, када прилетаю в город, даже иногда захожу в дома девушек, – как бы поощряя к дальнейшим откровениям, заявил Николай.

– У-у… вон как! – снова улыбаясь, но уже с одобрительной интонацией протянул Иван Иваныч. – Тогда слушай.

Понимаешь, есть прелесть молодого женского тела и далеко не каждый способен это ощутить, насладиться запахом и сладким вкусом молодых гормонов, исходящих от него. Чтобы понимать и получать удовольствие, человек должен быть образован, даже в некоторой степени гурманом, как бы своего рода дегустатором, нужно уметь сравнить запах и вкус, например, десятилетней девочки и уже взрослой женщины. А высшее наслаждение, высший, так сказать, пилотаж испытываешь, наблюдая, как он изменяется по мере взросления объекта!

«От них от всех одинаково воняет», – чуть не сказал брезгливо Николай, но удержался и сразу вспомнил, что когда-то в Москве еще в шестидесятые годы один его знакомый лечился от алкоголя и лежал в Кащенках (в то время от этого недуга лечили бесплатно, да еще и платили по больничному, правда диагноз ставили какой-нибудь другой). Палата алкоголиков была в отделении обычных, легких и не буйных больных. И вот тот знакомый рассказывал про этих разных шизиков и чокнутых всякие приколы. Один из них приходил в общий туалет, брал использованную бумагу и, целуя и нюхая ее, вожделенно бормоча, повторял: «Пикантно, пикантно».

Вспомнив это, Николай подумал об Иване Иваныче:

«О…о!.. да ты, Иванушка, оказывается, больной, а я-то чуть не принял тебя за настоящего мужика. А ты в своем роде какой-то маньяк, да еще и педофил».

Вечером в разговоре с Эстебаном предположение Николая о душевных болезнях нелюдей получило подтверждение; оказывается, это известно с давних времен. Он согласился, что они действительно больные, и сказал, что еще три тысячи лет назад медики, социологи и статисты отмечали в обществе группу людей с явно прослеживающимися чертами одной и той же антропологической семьи, склонной к умственной деградации и вырождению. В жизни они всегда стремились любыми путями выделиться из общего фона и показать свою исключительность. Им надо было завоевать уважение и поднять свой вес в обществе, чтобы оказывать влияние на массы. Но как это сделать, ни в чем не обладая истинным талантом? Вот что происходило, например, в литературе или театре, где, как говорится, все места уже заняты классиками. Да просто классические произведения всячески опошляли и лепили из них всевозможные шутовские балаганы. И вместе с их лейб-стражниками из таких же подвинутых головой критиков, владевших уже всей печатью и телевидением, выдавали себя за новые смелые таланты. Известные психоаналитики, дальше рассказывал Эстебан, проводили много исследований на эту тему. Еще он сказал, что хоть все печатные издания об этом по мере прихода к власти нелюдей постепенно изымались и уничтожались, но до нас это все же дошло в виде устных преданий. Их теперь собирает и пытается восстановить известный тебе Леонид Леонидович, чтобы в нужное время опубликовать. Уже тогда многие ученые определяли этих людей как вырожденцев. Я просматривал эти записи, полезно бы и тебе почитать, с твоим своеобразным аналитическим умом ты вот сам определил, что они больны, а там собрано много сведений, как они повлияли на ход истории. Например, очень показательна в этом плане цитата известного психиатра того пока еще не запретного времени, приведенная Леонидом: «Книги и произведения искусства этих выродков в литературе, театре, музыке или в мире художеств являются, безусловно, безумными и враждебными общественному строю; они, несомненно, вносят смуту в умы и действуют гибельно на целые поколения. За последние годы они начали входить в моду и провозглашаются этими сексуальными извращенцами и маньяками за творцов нового искусства и провозвестников грядущих веков. И ведь уже многие безмозглые поклонники моды с вожделенным удовольствием ходят в театры на спектакли, переделанные в сексуальные оргии, восхищаются бездарными песнями и в тупом поклонении этим «звездам» истово отбивают себе ладони».

Николай с интересом слушал эти исторические выкладки, находил их полезными и сказал Эстебану:

– Хорошо бы донести их до народа, но сейчас, наверное, это трудно сделать.

– Пока достаточно, что это делается Леонидом в училище, – возразил Эстебан. – Ты же знаешь, главное, чему их учили, – это сохранять тайну. При выпуске в жизнь ученики проходят основательный и подробный инструктаж: их предупреждают, что пока рано открыто об этом говорить, а также при направлении к своему постоянному месту жизни и работы им сообщают имена местных соглядатаев. Как видишь, Николай, пока идет тайная война и успех вроде бы не заметен, но я оптимист, и мне хочется процитировать тебе еще одного известного ученого того далекого времени. Эта цитата из того же трактата Леонида: «Я верю, что наступит время, когда у нормальных людей раскроются глаза и они поймут, что сексуальных извращенцев, балаганных шутов и зубоскалов они принимали за пророков».

Николай слушал это послание из прошлого, и ему захотелось осадить восторженный настрой Эстебана, чтобы он не слишком радовался, осознал ошибки предков и вернулся к нынешним проблемам, и он заметил:

– Хорошо и красиво сказано, но когда оптимизм не подкреплен действием, он бесполезен, а в результате ваше теперешнее житие. Наверное, уже тогда можно было понять, что они больные и…

– Да, ты прав, – перебил Эстебан, чем не позволил упрекнуть предков в неправильных действиях. – Эти люди и тогда очень часто оканчивали свою жизнь в клиниках для душевнобольных…

– А сейчас они, что, уже вылечились? – теперь перебил Николай.

– Они и сейчас, когда уже открыт ген старения и метод на него воздействия, к тому же имея неограниченную возможность периодически менять любые органы нормальными, еле доживают до четырехсот лет и все как один, в период от трехсот до четырехсот лет, лишаются здравого ума и им приходится оканчивать жизнь в домах… определенного толка… Так и доживают свой век, «бедненькие», в безумном и бессознательном состоянии. С этим ничего не поделаешь – это их рок, и так как они знают, что никого не минет сия участь, то следят в них за порядком и комфортный уход им там обеспечен.

А вот интеллигенты, да и простые люди не подвержены такому недугу с головой, в этом убедились проведя эксперимент с одной деревенской семьей. Кстати, он до сих пор не окончен и проводится в нашей республике. Молодых мужа и жену изолировали, взяв в услужение в поселок правителей. Им, как и себе, периодически меняют органы и воздействуют на ген старения. Так вот, сейчас им уже по семьсот лет, но они почти не стареют и живут полной жизнью: работают (он садовник, а она повариха), рожают детей (последний раз это было 15 лет назад), и если их не отправлять назад в деревню, столько бы наплодили!

И интеллигенты, даже без воздействия на ген старения, только меняя органы, спокойно живут по 400 лет, наверное, могут и больше, что некоторые и делают, но по причине, которой не понять недолгожителю, заключающейся в том, что просто надоедает жить, человек перестает обновлять органы, плюет на все это и считает – как будет, так и будет. Такое отношение к себе в конце долгой жизни можно приравнять к своеобразному самоубийству. Возможно, этого не случалось бы, если бы была другая жизнь.

14

Съезд писателей закончился, и Николай улетел с ними домой. При расставании Иван Иваныч сфотографировал его; на Ялмезе был единственный документ, на который оказалось нужно фото. Он обещал позвонить, как только все будет готово.

Николай, прилетев к себе, проанализировал эту поездку.

Ему повезло – наконец познакомился с правителями, многое узнал о их быте, вошел в доверие, удалось убедить, что, как и все простые люди, не слишком умен, но и не совсем дурак, а значит может быть полезен.

Теперь вот скоро в его распоряжении окажется легкая, очень престижная, так как кто попало на ней не летает, машина и документ, возможно разрешающий посещать некоторые места, запретные для других.

«Вот бы узнать, где хранятся… где они прячут эти злополучные чемоданчики со смертельными кодами интеллигентов, – подумал Николай. – И тогда как-нибудь незаметно подменить один на похожий, хотя бы в нашей республике, – помечтал он, – кстати, Эстебан как-то сказал, что их производили на заводе, где теперь работает Сидор. Надо бы ему поручить разузнать, как они выглядели хотя бы внешне, может, чертежи сохранились, и если получится, на всякий случай заготовить пару-тройку муляжей».

«Получился бы идеальный вариант революции, так сказать, без шума и пыли, – продолжал он мечтать. – Никакой стрельбы – подменил и все; нелюди пока ни о чем не догадываются, и внешне продолжается прежняя жизнь, но она в корне поменялась: все интеллигенты знают, патриоты уже без боязни делают нужное дело, мамлюки, аксебаши и барабанщики молчат и с интересом наблюдают, даже соглядатаи не доносят, зная, что им ничего не грозит, а в роддомах интеллигентов перестали работать потенциальные фабрики смерти. Да-а…. вот бы!..»

Николаю позвонил дядя Даши Жан Ильич, он был в курсе ее запретной нелюдями любви к Антону и последовавшей болезни. Он сказал, что еще тогда, весной и в начале лета, ему по телефону все рассказал брат Сергей и попросил по возможности присмотреть за ней, когда она будет приезжать и помочь в задуманной всеми задаче для обмана соглядатаев с якобы спивающейся Дарьей. До сего времени все шло удачно, уже соглядатай обратил внимание на ее недостойный образ жизни, даже пришел к родителям и пожаловался, что она пьет, периодически исчезает, с кем попало знается. И предостерег родителей: «Вы бы приняли меры, ведь пропадет девка, ведь и убить могут где-нибудь в подворотне».

Жена Сергея на это предупреждение горько расплакалась, а сам, поддерживая игру, как отчаявшийся отец, грубо обругал ее и сказал, что говорили, и не раз, но бесполезно, не слушается, такая противная стала, еще и деньги воровать начала. К тому же взяла дурную привычку, как древний кочевник, переезжать на новые места. У брата в Центральном – рассказывал дальше в подробностях Жан Николаю – в том месяце утащила 10 рублей и пропала на две недели, ни у него не появлялась, ни у нас. Потом приехала, переночевала здесь две ночи, и снова нету уже неделю. Звонил брату, (то есть мне, уточнил он для Николая) там ее не видно, наверное, еще в какой-нибудь город смоталась.

Разыгрывая спектакль дальше, брат обратился к жене:

– Мать, надо посмотреть в сейфе, может, нашу заначку уже ополовинила, с нее станется. И еще как бы за советом к соглядатаю:

– Нужна ли нам такая дочь, лучше уж пусть и вправду, как ты говоришь, убьют в подворотне.

– Я тебе все так подробно рассказываю потому, что понадобилась твоя помощь – твои кулаки. Мы все советуем Дашке: «Пора заканчивать игры со своей алкоголизацией, звонить Антону и переезжать к староверам». Но она, для верности, планировала еще подождать месячишко и «пропасть» у меня в Центральном до конца сентября – и наверное, она права; но образовалась неожиданная проблема. Один местный бандюган начал приставать к ней с сексуальными домогательствами, прошлый раз она еле отбилась, и пришлось срочно перебраться снова в г. Наш. Вот я и вспомнил про «Рыжего буйволенка», придется тебе поучить этого бандита уважительному отношению к женщине. Как, согласен?

– Это я сделаю с удовольствием, уже и рукава засучил. Когда приступать?

– Завтра Даша приедет ко мне, ну и ты подъезжай, и вместе появитесь на ее рабочем месте, так она называет пивную «У черта за пазухой». Знаешь, где это?

– Примерно знаю, слышал.

В этот день позвонил и Иван Иваныч, и сообщил, что документ готов, значит можно забирать вертолет. Он сказал, что первого сентября наш юбилей, и хорошо бы к этому большому празднику успеть переправить другу Боре девочек. Николай прикинул, что успевает и обещал. «Завтра, 28-го, разберусь с Дашкиным бандитом, а на следующий день отвезу девчонок», – подумал он.

Николай прилетел на аэродром Центрального и прямо на «газели» подъехал к дому Ильича. Дарья появилась попозже. Обычно для перелета в другой город ей приходилось нанимать такси-самолет.

– Пришлось отдать целых восемь рублей, – пожаловалась она.

На это замечание Николаю мысленно пришлось покритиковать и себя, и местных коллег: «Везде одинаковые вымогатели-таксисты в невыгодные места соглашались везти только за два счетчика. Но в Москве на нас можно было написать жалобу, там власть защищала потребителя услуг и мы хоть и, бывало, наглели, но побаивались – и рублем наказывали, и уволить могли. Здесь же закон другой – частная собственность священна: моя машина, за сколько хочу, за столько и везу. И кому тут жаловаться, у кого искать справедливости?»

Эх, Николай, Николай, ты же покинул Землю, когда там было еще не все и не везде цивилизованно; и когда снова появишься, будешь приятно поражен цивилизованностью и либерализованностью власти; она не будет спрашивать не только с таксиста, но и с производителя продуктов питания и лекарства, да и чего угодно.

Но не станем забегать вперед и в свое время еще расскажем о впечатлениях Николая и некоторых его мытарствах после возвращения на Землю. А пока будем последовательны и продолжим повествование.

Подходя к пивной, по предложению Даши Николай взял две бутылки вермута, а от себя еще и одну водки.

Было безоблачно, безветренно, но прохладно. День только входил в силу, и пока слишком косые лучи раннего осеннего солнца очень лениво прогревали землю. Недалеко от входа на лавочке расположились трое Дашиных знакомых алкашей. Уже с утра удачно разогретые необходимой порцией, с четко зафиксированной радостью на дебильных рожах, они поприветствовали ее. И услужливо и несколько ехидно сообщили, что кое-кто уже неделю разыскивает одну непослушную девочку и этот кое-кто очень зол и недоволен.

Один из них был спившийся интеллигент. Они с Дашей симпатизировали друг другу и даже были как бы в приятельских отношениях. Он догнал их у входа в пивную и предупредил ее.

– Этот неотесанный бегемот скоро появится, он со своими шестерками увязался раскручивать одного подгулявшего лоха с полным кошельком бабок – похоже, интеллигент, так что, Дашенька, вам лучше поскорее убраться.

– Ничего, ничего, Эдик, спасибо тебе, но меня теперь есть кому защитить, вот мой новый парень, и мы попробуем договориться.

Эдик посмотрел на такого довольно невзрачного и потому сомнительного защитника и покачал головой. А Николай открыл дверь и пригласил его зайти:

– Пойдем, Эдуард, вместе пивка попьем, и зря ты не веришь в силу убеждения – а это искусство и большая сила, в чем ты скоро убедишься.

Николай заранее согласовал с Дашей, как себя вести с негодяем, он предложил: «Я не буду сразу бить ему в рог, чтобы при всех не позорить, вдруг он дурак и совсем отмороженный и задумает потом, когда меня не будет, отомстить, а на всякий случай давай-ка придумаем что-нибудь пооригинальней. Например, сначала с понтом поизвиняемся, я его отзову и уже наедине хорошенько объясню, как сильно могу побить, ну и еще кое-чем пригрожу. Чем? Тебе знать не обязательно, но отчего пострадает и пошатнется его репутация и авторитет. Думаю, так будет лучше, чем при всех отлупить».

В общем, получилось неплохо – судите сами. Трое бандитов появились, когда наши заговорщики наполовину опустошили бутылку водки и выпили по две кружки пива, и Николай отошел к стойке, чтобы заказать еще по одной. Они ввалились в пивную, довольные удачным ограблением того подгулявшего интеллигента. Кошелек, о котором, наверное, и говорил Эдуард, был в руках Дика. Он нагло и грубо плечом отодвинул Николая из очереди, постучал кошельком о стойку и громко провозгласил:

– Гуляем, други! – И к хозяину: – Дмитрий Иваныч, всем по кружке за мой счет.

– Извините, господин Дик, но здесь очередь, будьте любезны занять за мной, – заявил Николай, пытаясь оттеснить его и снова встать на свое место.

Еще двое стоявших впереди беспрекословно уступили и отошли. А Дик, грузный, обрюзглый, с отвисшими щеками и двойным подбородком негр, лет пятидесяти-шестидесяти, удивленно вскинул брови, схватил Николая за грудки, поднял, переставил его в сторонку, не очень сильно оттолкнул и спросил у всех:

– Это что за чудак тут образовался, пока нас не было?

А Николай, специально быстро двигая ногами назад, сделал вид, что отлетел от толчка и оказался рядом со столиком, где находились Даша с Эдуардом. И Дик, наконец, заметил Дашу.

– О-о, Дашка объявилась, какой сегодня удачный день, надеюсь, и ночь будет удачной. Вечером, Дашутка, пойдем ко мне.

– Вы извините, господин Дик, но вынужден вас разочаровать. Дашенька никуда не пойдет, потому что она моя невеста, – неожиданно заявил Николай.

Опешив и еще больше вылупив глаза, Дик приказал стоявшему рядом одному из своих шестерок: «Степ, ну-ка объясни побыстрей этому жениху, чья Дашка невеста». И тот сразу сжав кулаки, резво направился в их сторону.

Дальше произошло, чего никто не ожидал. Николай, отступив от стола на пару шагов, поднял руку и жалостно попросил: «Только не бейте, мне же будет больно!». Но шестерка с ходу ударил, и всем показалось, что здорово попал, так как Николай согнулся, прижал руку пониже груди и заойкал. На самом деле в момент соприкосновения незаметно ни для кого резко ткнул его большим пальцем в солнечное сплетение и почти бесконтактно, опять же незаметно, ладошкой подтолкнул по ходу движения; тот по инерции пролетел дальше и головой ударился о ножку следующего стола. С него слетела пивная кружка и разбилась. Получилось, как бы он сам упал, не рассчитав после удара скорость, да и, наверное, еще и споткнувшись.

Тут уже хозяин решил навести порядок. В стене за стойкой, у двери, ведущей в складское помещение, вделана была довольно заметная красная кнопка. Он подошел к двери и грозно произнес:

– Дик, ну-ка прекратить здесь всякие разборки, если надо, разбирайтесь на улице, а то сейчас полицию вызову.

– Не надо, не надо, Дмитрий Иваныч, конечно, мы сейчас выйдем, – успокоил Дик.

И Николай подошел к Дику и тоже громко сказал:

– Правильно, на улице мы с вами, господин Дик, быстрее договоримся. – А когда уже пошли к выходу, как бы доверительно, потише спросил, указав на кошелек, который тот еще держал в руке: – Вот вы, маэстро, много ли поимели от довольно рискованной операции, недавно вами проведенной? Судя по не очень большой толщине, не больше стольника, а если там еще лишь рубли да трешки, то и того меньше. Я же могу предложить вам, причем безо всякого риска, триста целковых.

Это Николай произнес, когда они уже вышли на крыльцо. Злость на лице Дика мгновенно переросла в интерес.

– Ну и чиво, – спросил он, – ты хочешь, чтобы я отдал тебе Дашку?

– Даже не в этом дело, конечно, я надеюсь, что вы проявите благородство и сами мне ее уступите, но главное, чтобы вы меня не били. Не люблю, когда бьют: это очень больно, вот вы, наверно, не знаете, что это такое, вас же не били?

– Никогда – покудова я всех бью.

– Ну вот, значит, покудова тебя, – почему-то неожиданно перешел на ты Николай, – кто-нибудь не отлупит как следует, от всей души, а еще лучше до полусмерти, до тех пор ты не научишься сострадать, ну или хотя бы тогда станешь бояться делать людям гадости, потому что будешь уже знать, как будет больно, когда придется отвечать.

Такие нравоучения Дику не понравились, и он потребовал:

– Ну ты, философ, хватит трепаться, давай деньги-то.

– Да они не здесь, не со мной, я же не дурак и припрятал их в лесочке.

Пивная находилась на самом краю города, и через дорогу начинался уже лес. Наверно, Дик заподозрил, что его хотят обмануть и Даша может опять ускользнуть, и он задумался. В это время за ним на крыльцо вышел второй шестерка, и Дик спросил у него:

– Ну что там со Степкой?

– Да никак не отойдет, все лежит и корчится – во как стебанулся. Вообще-то странно: всего-то на лбу лишь царапина да небольшая шишка.

– Ну ничего, ничего, очухается. Слушай, я отойду на время, а вы посмотрите за Дашкой, как бы опять не смылась, – предупредил он друзей, а Николаю, сжав кулак, грозно сказал:

– Ну чо, пойдем, веди, да поскорее и не вздумай шутить.

Они перешли дорогу и углубились в лес. Место было безлюдное, глухое и всегда пользовалось дурной славой. Здесь часто происходили ограбления и даже убийства.

По пути Николай продолжил подготовку к предстоявшей кулачной воспитательной работе с бандитом.

– Какие могут быть шутки, уважаемый мистер Дик, неужели ты не понял, что я не человек, я ангел, посланный Богом оттуда, – он показал рукой и глазами на небо.

Ему стало доставлять удовольствие поиздеваться над подлецом перед предстоящей экзекуцией, и он продолжил:

– И Бог приказал мне объяснить таким, как ты, что сила не в кулаках, что надо жить честно, нельзя обижать слабых, особенно женщин.

Дик опять начал терять терпение и возмутился:

– Чего ты буровишь? Бог, наоборот, любит нас, сильных людей, и всегда покровительствует.

– То не Бог, а черт рогатый, ты ему не верь, а меня послал настоящий Бог. Правда всегда оказывается на Его стороне. Скоро ты в этом убедишься.

Как раз в это время из-за куста с земли поднялся мужчина в приличном костюме с галстуком, но сильно измятом и испачканном глиной. У него было разбито лицо и большой фингал под глазом. Увидев их, он бросился к Дику с криком: «Держите его, это жулик, он избил меня и отобрал деньги, а вот и улика», – заорал он еще громче, увидев в руке свой кошелек.

Дик нисколько не испугался, а, наоборот, спокойненько сказал:

– Уже очухался, петух позорный, придется тебя снова вырубить, – и подступил к нему навстречу.

Неожиданно быстро Николай возник между ними и медленно назидательным тоном произнес:

– Ну вот, видишь, Дик, мой настоящий Бог все видит, и сейчас придется за все отвечать и наконец ты узнаешь, что такое есть боль.

Дик опешил, отступил на шаг назад, замахнулся кулаком и прохрипел:

– Ну ты меня достал, моралист несчастный, быстро давай деньги, а то и тебя вырублю!

– Какие деньги? Глупенький мой, никаких денег нет и не было, я специально отвел тебя сюда, чтобы спокойно отлупить.

– Что?.. Ах ты сука! – заорал Дик и ударил кулаком…

Николай перехватил кулак и резко завернул руку, тот взревел от боли, ему пришлось перевернуться и упасть на колени. Одной рукой продолжая удерживать его в этом положении, другой начал бить по плечу, около шеи. Бил достаточно сильно и чувствительно, при этом то заламывал руку сильнее, так что она чуть не ломалась, то ослаблял. Дик корчился, хрипел и стонал.

Ограбленный мужчина, очевидно, уже несколько отрезвевший, с таким большим интересом наблюдал за расправой над своим обидчиком, что даже не пытался поднять выроненный Диком бумажник.

Николай заломил руку посильнее и с издевкой спросил:

– Ну как, больно?

– Да, да, больно, отпусти, – взмолился тот.

Николай чуть ослабил хватку и ультимативно предложил:

– Ты должен извиниться и отдать хозяину кошелек.

– Как же я отдам?.. Тогда отпусти меня, – простонал Дик.

Николай отпустил руку, он понимал, Дик, как и любой громила, еще до конца не осознал и не усвоил, что этот на первый взгляд хиляк и хлюпик оказался таким сильным, мало ли, просто удачно получилось завернуть руку. Поэтому Николай и не думал, что он уже сломлен и начнет извиняться.

И точно, тот встал, встряхнул уставшими от сопротивления и затекшими мускулами, поводил и помахал рукой – она побаливала слегка, но была цела, и вежливо, но зловеще проговорил:

– Кошелек вам и извиниться надо? Щас, только с кого начинать-то? – оглядывая их, распрямляя грудь и сжимая кулаки, вопросил он.

Тогда Николай немного выступил вперед и сказал:

– Ну, Дик, я вижу, ты ничего не понял и опять собираешься сделать кому-то больно. Значит, еще не узнал хорошо, что такое боль.