Текст книги "Перевозчик"

Дика уже до того возмутил этот моралист, что он даже не стал отвечать, а просто с кулаками бросился на него. Николай спокойно стоял, но как раз в момент, когда тот собрался нанести удар и размахнулся, сгруппировался, шагнул вперед и нанес резкий, короткий удар под дых.

Дик схватился за живот, упал и начал задыхаться, ему не хватало воздуха, он открыл рот и никак не мог вздохнуть. А Николай еще, присев на корточки, ребром ладони колотил по шее (по загривку), бил очень сильно, так, что у того искры сыпались из глаз. И одновременно монотонно, вежливым издевательским тоном, начал говорить:

– Уж извини меня, но я не виноват, что ты оказался таким тупым, и чтоб до тебя дошло, придется очень долго мучить и пытать всякими болевыми способами, а возможно, и психологическими, иногда они действуют даже лучше. Кстати о них, о психологических: помнится, ты обругал ограбленного мужчину «петух позорный», это, как я понимаю, означает опущенный… Да, так? – спросил уже несколько изменившимся, злым голосом Николай и, поскольку тот молчал (от удара под дых никак не мог раздышаться), с силой вдавил его лицом в грязь от небольшой лужицы и голосом окончательно рассвирепевшим вопросил: – Отвечай, тварь!

Ограбленный с неослабевающим интересом продолжал наблюдать за разворачивающимися действиями.

– Да, да, правильно, – наконец, все-таки сумев вздохнуть, с трудом произнес Дик.

Николай отлично понимал, что такие люди, как Дик, признают только силу, поэтому во время своих вопросов, сидя у него на спине, не переставал больно колотить по загривку. Вес его для Дика был не обременительным, и тот попробовал высвободиться и вырваться, что почти удалось, но Николай, снова заломив руку, удержал его в прежнем лежачем положении и грозно предостерег: «Если, сука, еще дернешься, руки уже начну ломать, а это, тварь, поверь на слово, процедура не очень приятная». Не переставая бить, Николай поинтересовался у пострадавшего мужчины, как его зовут, узнал, что тот Леон, и спросил:

– Ты слышал, Леон, как оскорбительно о тебе отозвался Дик? Что на это скажешь, это правда или он врет?

Леон возмутился:

– Конечно, врет, мы с этим жуликом были знакомы только час, познакомились в пивной, потом зашли в магазин, я взял две бутылки водки, закуску и пошли пить в лес. Откуда он обо мне что-нибудь может знать… Как только не стыдно говорить такое?

– Скажешь тоже, Леон, – стыдно, такому ничего не стыдно: ни оболгать, ни оскорбить, ни ограбить, ни побить. Он поймет только тогда, когда ему больно, причем больно должно быть долго и мучительно, только так его можно перевоспитать. Давай-ка займемся этим, ведь это дело благое, и пусть не обижается, когда поймет, нам же спасибо скажет. – Николай говорил, понимая, что слушают оба. – Ну-ка, Леон, стегани-ка его ногой куда-нибудь под ребра, да побольнее.

Тот со словами «это я с удовольствием» прямо с разбегу ударил, похоже, раньше он никогда этого не делал, поэтому остановился и с интересом на него посмотрел, оценивая результат. Дик поморщился и зло сверкнул глазами. А Николай, поощряя, сказал Леону: «Ну чего встал-то, давай, давай, продолжай, воспитывай!». И тот пнул его еще пару раз, но уже как-то лениво и нехотя, без вдохновения.

«Совсем не мстительный товарищ попался», – даже подумал Николай.

Но «воспитывать» – то надо, и Николай решил, что пора убедить этого громилу в бесперспективности сопротивления. Он позволил ему встать и сказал: «Чтобы ты убедился в своей слабости и моей силе, разрешаю попробовать подраться со мной. Я не обманывал, когда говорил что я ангел. Наш справедливый бог, прежде чем послать к вам на Ялмез, наделил меня силой и хорошенько потренировал. Он предупредил, что такие, как ты, начинают понимать только после долгих побоев, и он говорил: «Бей до тех пор, пока не подползет к тебе на брюхе, как нашкодившая, трусливая собака к хозяину, – только тогда он поймет!».

Бандит смотрел на Николая и видел, что сам он был на две головы выше и раза в три грузнее. В его мозгах никак не могла закрепиться мысль о странной самоуверенности и силе этого чудаковатого, хиленького моралиста, он не мог поверить в это. «Как же так, – думал он, глядя на него, – да не может этого быть!»

Они стояли друг против друга, Дик снова размял мышцы и принял боксерскую стойку. А у Николая, наоборот, поза была какая-то совсем не воинственная, он опустил плечи, отвернул голову и с увлеченным видом рассматривал грача, севшего на ветку дерева, растущего невдалеке. Тот с любопытством посматривал на людей – («Чего затеяли-то?») – и, время от времени, приподнимая крылья, во все горло на них ругался. Николай, все так же не поворачивая головы, и не отвлекаясь от созерцания недовольной птицы, как будто его больше занимал грач, а не стоявший в стойке, и приготовивший уже кулаки соперник, обратился к нему.

– Ты, Дик, говорил, что ваш черт рогатый покровительствует и помогает вам, таким удачливым и успешным. Так чего стоишь-то, начинай, посмотрим, как он поможет. Или ты уже обхезался? Тогда ложись на брюхо и ползи.

От такого спокойствия у бандита начала пропадать уверенность в себе, куда-то улетучилась всегдашняя спесь, и он стал прикидывать, что же будет дальше, как все обернется?

А обернулось так: Дик все же решился, поскольку одновременно с уверенностью Николай спровоцировал его своим расхлябанным, не готовым к драке поведением. Он, даже подставляясь, потихоньку перебирая ступнями, вроде нечаянно, передвинулся к нему и оказался на расстоянии протянутой руки. Вид его как бы подсказывал: «Ну вот он я, ничего не ожидаю и даже рожу отворотил на грача, вот момент, бей и вырубай!». А Дик знал, что уж вырубить-то мог.

И он решился, и ударил, и конечно промахнулся, так как Николая в самый момент удара уже не оказалось, он мгновенно переместился и очутился у него за спиной. И как только тот после промаха восстановил равновесие (его повело, и он чуть не упал), сзади резко ударил поочередно по обоим плечам, ударил сильнее, чем бил раньше, так что у того были полностью обездвижены руки, и он когда повернулся, то не мог ими даже пошевелить.

– Ну чо, ручонки-то поотсыхали? – жестко спросил Николай и подумал: «Хватит играться, пора уж показать свою жестокость, чтобы до него дошла серьезность положения».

И начал бить. Бил куда попало: и по ребрам, и по корпусу, и по почкам, и по спине, и снова по плечам, и сверху по голове, старался не бить только по лицу. Тот падал, вставал, снова падал, становился на колени и молил о пощаде, просил прощения, обещал больше никогда никого не трогать.

Наконец, минут через 10 или даже 15, Николай сделал вид, что стал выдыхаться, и остановился. Он, тяжело дыша, сел на травку, а ему, валявшемуся на земле и стонавшему, приказал: «А ты, дятел, пока я буду отдыхать, на колени!». И тот, уже окончательно запуганный, поспешно, хоть и с заметным трудом, держась за ушибленные места, выполнил приказ.

Он стоял на коленях и умоляющим взглядом смотрел на них обоих. А Николай предложил Леону: «Теперь давай-ка ты займись и повоспитывай; только не бей по роже, чтобы следов не осталось, когда снова придем в пивную извиняться перед Дарьей, пусть думают, будто мы его перевоспитали словами».

Но тому, видать, уже стало его жалко, и он сочувственно сказал: «Наверное, с него хватит, он все понял, ты очень здорово его избил». И потом жалостливо поинтересовался: «У тебя что-нибудь болит?» – «Да, голова прямо трещит» – «Ну вот видишь, хватит измываться над человеком», – упрекнул он Николая.

– Да врет он все, слушай его, у дятла голова никогда не болит, потому что мозгов нет, – заметил Николай и с ехидцей предложил: – Раз ты такой жалостливый, может, за отнятый бумажник благодарность ему выпишем.

Но потом сделав вид, что эта мысль только что пришла, тогда как такую угрозу он спланировал еще раньше, воскликнул:

– Во, Леон, я придумал! Раз не желаешь бить, то давай-ка сделаем с ним то, о чем он наврал про тебя.

Николай знал, что для всех этих блатняг, воров и бандитов, такое – большой позор. И угрожать надо погрубее, на их жаргоне, а еще действеннее на фене, и он цинично врастяжку, сплевывая сквозь зубы, пробормотал:

– Сичас я… вырублю его до такой степени… чтобы не осталось сил сопротивляться… и ты его опетушишь… а я сниму все на мобильник… Потом пойдем снова в пивную, его заставим кукарекать, а эту прелестную картину продемонстрируем и друзьям, да и всем посетителям.

Как только он это произнес, Дик вскочил на ноги, благо они, в отличие от рук, действовали, и сломя голову бросился в глубь леса. Прежде чем его догнать, а он был уверен, что это не составит труда, ведь скоростью обладал феноменальной, Николай успел даже поупрекать Леона:

– Видишь, как подействовало, такого позора они боятся больше кулаков. А ты, тоже мне, нет бы подыграть.

– Я же все равно не смог бы этого сделать, мне противно, – оправдался Леон.

– И мне противно, но никто и не собирался это делать всерьез, а вот попугать-то надо было. Ну ладно, я за ним, а ты догоняй, да не забудь бумажник поднять, а то затеряется.

Николай тут же совершил свой скоростной рывочек, и Дик быстро оказался в поле зрения. Но он не захотел окончательно догонять, а оббежал кружок, спрятался за деревом на его пути и стал ждать. И как только тот поравнялся, внезапно, с радостной улыбкой, возник перед ним.

– Здрасте, я так рад, что мы снова встретились, куда же ты ушел, ведь мы еще не договорились, как будем жить дальше. Ты так внезапно пропал, что даже не успел рассказать, пошел ли тебе на пользу преподанный урок. И я не знаю, хорошо ли ты усвоил, что такое боль? Не уверен, будешь ли ты еще заниматься грабежом? Или как теперь станешь относиться к Даше? Выходит, я зря старался и придется начинать все сначала, ох как нехорошо!

Дик упал на колени и взмолился:

– Не надо сначала, я все понял и прочувствовал. И мне было очень больно; никогда не буду грабить; к Даше теперь даже не подойду.

– Ну что ж, хотелось бы, чтоб это было так, но верится с трудом. Жаль вот только, что не удастся провести задуманный было эксперимент со съемкой на мобильник. Леону, как оказалось, эта идея не понравилась – он брезгливый, да и мне, надо честно сказать, она претит. Единственно ради тебя, ради твоего воспитания, хотелось это осуществить. Но не судьба, а жаль, повезло тебе, Дик. Но ты не переживай, еще все впереди; у меня есть знакомый ангел, который, в отличие от нас, как раз обожает такие бабьи аппетитные задницы, как твоя; и я на всякий случай захвачу его с собой, когда через пару-тройку деньков, а может через недельку, прилечу снова к вам в Центральный проверить, как обстоят тут дела. И смотри, Дик, если с головы Даши слетит хоть один волосок… Тогда уж мой приятель-ангел с большим удовольствием оприходует тебя. Причем не нужны будут даже съемки на мобильный, он любит это делать открыто, принародно – ему это в кайф.

Дик в Бога по-настоящему не верил и никогда не молился: так, слышал, что Он есть и любит людей состоятельных. Сказать по-нашему – являлся атеистом. И ему было все равно, кто Николай с тем приятелем, ангелы ли, или… ему даже приходила мысль, что очень крутые бандиты. Не это главное, но зато теперь был уверен, что за Дашу они легко сотворят с ним, что обещали, и он, прижав руку к сердцу, взмолился:

– Все, все, я обещаю, что больше со стороны Дашутки не будет ко мне никаких претензий и я, наоборот, буду ее защищать и охранять от любых неприятностей.

Николай теперь тоже уверился в искренности Дика и решил несколько поощрить его:

– Вот, вот, это я одобряю, для ее защиты разрешаю даже применить кулаки – но только для этого.

Николая поджимало время: нужно было лететь к Михал Михалычу и Ивану Иванычу – забрать подаренную машину и получить документ, а там и в первую республику, куда обещал переправить «девочек» к юбилею «Великой победы».

Их догнал Леон, и поскольку Николай уже окончательно понял, что его уроки для Дика не пропали даром и за Дарью можно не волноваться, решили возвращаться в пивную…

Когда подошли, первым, опередив их, туда вошел Дик. Он сразу приблизился к Даше, упал на колени и начал просить прощения. Дарья, конечно, нисколько не удивилась, ведь она отлично знала, каким способом собирался перевоспитывать его Николай, поэтому успокоила словами: «Ничего, ничего, Дик, с кем не бывает, я тебя прощаю». А он тут же с подобострастным, заискивающим лицом поинтересовался, не обижал ли кто ее, пока их не было. «Да особо никто, – пожала она плечами, – только вот мы хотели выйти на улицу покурить, а мне не позволил твой дружок».

Дик встал с колен, подошел к шестерке, не очень сильно пару раз ударил и отчитал: «Как ты посмел, больше чтоб такого не было!». Тот удивленно вытаращил глаза, очевидно, подумав: «Велел постеречь, а сам…» – но вслух сказать ничего не решился. Такой скорой метаморфозе, произошедшей с Диком, удивились и все присутствующие. А тот, наверное, чтоб окончательно убедить Николая в надежности и в полном своем исправлении, как бы угрожая, поднял руку и, назидательно грозя пальцем, обратился уже ко всем:

– Запомните, теперь Даша неприкосновенна, и кто ее обидит, будет иметь дело со мной!

А Николай, между тем, подошел к столику, за которым пили пиво Даша и знакомый интеллигент, предупреждавший о скором появлении Дика.

– Ну все, Дарья, все в порядке, теперь тебя никто не тронет, – успокоил он ее.

– Я и не сомневалась, – заверила она, – что тебе удастся его убедить.

Но интеллигент, до сих пор остолбенело стоявший с момента появления Дика с поднятыми бровями и широко распахнутыми глазами, недоверчиво покачивая головой, спросил:

– Как же вам это удалось, нет, такого не бывает, этого отмороженного убедить невозможно, наверное, вы откупились, интересно, сколько дали? И потом, разве можно ему верить?

– Зря не веришь в убеждения, слово – это большая сила, – сказал Николай и обратился к бандиту: – Дик, никто не верит, что тебя убедили словами, и даже есть мнение, что я тебя подкупил. Что на это скажешь?

– Какой подкупил, да я теперь и сам заплачу… лишь бы… теперь я твердо знаю, что сила не в кулаках… Вон видите, отдал бумажник хозяину, да еще с большими извинениями.

– Верно ведь? – обратился Дик к хозяину кошелька.

Тот подтвердил, а владелец заведения тут же поинтересовался:

– А за заказанные Диком «для всех» девять кружек пива кто теперь заплатит?

Наверное, у Дика денег не было, и он растерянно смотрел и на Николая, и на Леона, и на хозяина заведения. Видя это, Леон спросил, сколько надо денег, и, услышав, что 54 копейки, достал из бумажника три рубля, великодушно отдал хозяину и к всеобщему удовольствию и ликованию произнес довольно пошлую и банальную фразу:

– Сдачи не надо, ее коллективно в знак примирения пропьем.

Теперь Николаю оставаться здесь было незачем, его ждали другие дела, но на прощанье он нашел нужным сказать некоторым новым знакомым по несколько слов.

Леону, прижав палец к губам, намекая на молчание об увиденном в лесу: «Т-с-с… Я думаю, ты все понял».

Дику: «Я на тебя надеюсь, смотри!» – причем с многообещающим нажимом в голосе на последнее слово.

Также прочел на всякий случай небольшую лекцию интеллигенту-патриоту (вдруг поможет и он, возможно, пригодится для Дела), если коротко, о том, что в жизни много непознанного и она часто поворачивается неожиданной стороной, и если у человека появится цель, тогда станет не нужным топить ее в вине.

Ну, конечно, и Дарье, с некоей таинственностью: «Там мучаются и любят, а здесь, кажется, все идет удачно и можно заканчивать. В общем, я наготове и жду сигнала!» – этим Николай опять напомнил, что уже и раньше советовал, – звонить Антону и переезжать к староверам.

15

Почти заканчивался уже третий год нахождения Николая на Ялмезе, он часто задумывался о цели своего пребывания здесь. Вроде бы стало ясно, что переброшен сюда, чтобы помочь в налаживании справедливой жизни, хотя никогда нельзя быть уверенным, если имеешь дело с устроителями мироздания. Но о себе-то он знал, что хочет и нужно бороться с правителями, правда пока видел, что нисколько не продвинулся в достижении цели. И у него появлялось чувство сродни спортивной злости, без которой невозможна победа, а также знакомое неуютное чувство неловкости и стыда, всегда возникавшее, если не сумел выполнить что-либо обещанное. Успокаивало, что задача очень сложная и ее не решить одним махом, как говорят, с кондачка, шутка ли, перевернуть тысячелетнее устройство мира, построенное на страхе, на заложенном в человеке самим Создателем инстинкте самосохранения, который как раз и служил гарантией существования жизни вообще. Подлейшая придумка!

Но все же дело потихоньку двигалось, ведь совсем недавно он правителей даже не видел, а сейчас уже приблизился к ним, входит постепенно в доверие, многое узнает о них. Он начал понимать всю низость устроителей такой жизни на Ялмезе. Сразу вспоминались беседы и объяснения Эстебана, основанные на исследованиях известных в прошлом ученых о социальной группе сексуальных извращенцев, о неуемном стремлении их к власти, и как подло и постепенно они к ней приходили; было время, общество официально объявило их больными, они начали кричать что их, бедных, не признают и унижают, то есть играли на жалость, требовали равноправия и демократии, при которой одинаковые права, и на разговоры, и на поступки и действия, есть у всех, устраивали гей-парады и постепенно добились своего. А оказалось, как сейчас выяснилось, в отличие от остальных, нормальных людей, все как один рано или поздно заканчивают жизнь в сумасшедших домах.

Примерно такие воспоминания в недавнем разборе нелюдей при обсуждении вопроса с Эстебаном пронеслись в голове Николая, и он в связи с этим подвел как бы итог: «Да, значит, педерастия – это действительно болезнь. И вот больные оказались у власти и сотворили демократию по своему усмотрению! А как вы хотели?.. Может, и правы были в те доисторические времена некоторые древние племена, когда сразу после рождения сбрасывали в пропасть больных и неполноценных детей, а сошедших с ума взрослых (если такие были), наверное, изгоняли, может, даже и убивали. В то время вера их была натуральной, близкой к природе, корни ее шли от земли, а ствол, ветви и листва насыщались и обогревались солнечными лучами, то есть жили без всяких дипломатических-демократических изворотов – без подлостей и интриг, и если люди и погибали, то в честном бою. Но у нас в христианском мире больных обычно принято жалеть. Вероятно, и здесь вышло, что их пожалели, ну и дожалелись – получите, пожалуйста, демократию от общечеловеков!

А мне теперь вас спасать? Ну что же, ничего не поделаешь, приступим – задача уже конкретизирована: не будет никаких революций – обойдемся без насилия и убийств, требуется лишь войти в доверие к местным общечеловекам, узнать, где хранятся смертоносные «демократические» чемоданчики, и выкрасть их».

Но неизвестно, сколько времени уйдет на это, ведь пока еще не настолько уж он был приближен к ним, да и не дураки же они, чтобы допускать к тайнам. Придется самому соображать и тщательно и настойчиво изучать ситуацию.

И вот сейчас нужно было спешить, приближался юбилей «Великой победы», к которому он вызвался перебросить «чернявочек» в первую республику, а раз обещал – надо выполнять, нельзя терять доверия. Поэтому, прилетев в деревню, экономя время, попросил Антона слетать с ним в третью республику, с тем чтобы тот вернул назад «газель», а самому, уже спокойно, на подаренной машине заняться нужными делами.

Получилось удачно, сначала прилетели к Михал Михалычу, он еще не совсем поправился, хоть и перемещался уже без коляски, но с палочкой.

Читателю известно, что он тоже вел свою игру, – отчаянный, сильный и ловкий простолюдин всегда мог пригодиться, поэтому продолжало разыгрываться гостеприимство и благодарность. И хоть Николай объяснил, что спешит, надо успеть до праздника выполнить поручение Ивана Иваныча, но все равно их усадили за стол, успокоив, что знают о поручении, но уж чайку-то попить успеем.

После чая с пирожными Николай отпустил Антона, а сам, уже на собственном вертолете, пообещав Михал Михалычу не забывать его и почаще заезжать, отправился дальше.

Не станем описывать и одинаково притворно-радостную встречу Николая с Иваном Иванычем; нам важно только знать, что тот подробно объяснил, как долететь до первой республики, найти поселок правителей и имение Бориса Борисовича, того самого приятеля Ивана Иваныча. Да, еще интересно бы рассказать, что из себя представлял врученный Николаю этот всесильный документ, дающий право на использование личного вертолета. Администраторы разных учреждений и, конечно, полиция знали, что выдавался он только очень заслуженным простым людям и что предъявителю нужно оказывать всяческую помощь и не чинить никаких препятствий, так как он часто выполнял особые задания. Таких людей было очень мало, всего один, от силы два в каждой республике, а в нашей Николай оказался первым.

Документ один в один напоминал наше удостоверение, ну, например, сотрудника МВД – красненькая кожаная книжица, на лицевой стороне имевшая оттиск их бога, вообще-то не будем кощунствовать, поэтому уместнее сказать: сатаны, а на задней – тисненую звезду. Развернув его, увидим цветное фото Николая, скрепленное той же дьявольской печатью с рогатой рожей. Там стояло его имя и номер «1117».

Наставница привела девчонок. Младшенькую чернявочку провожала беленькая ровесница, с которой они за полторы недели, а это почти 20 дней, успели сдружиться. У этих детей были одинаковые интересы и много общих игрушек. Сейчас их оторвали от увлекательного занятия: чтобы спасти от диких зверей серую зайчиху с целым выводком зайчат, они на нижней полке в тумбочке белявочки Светы устроили схрон, как бы вырыли секретную нору, и волки не учуяли и прошли мимо.

Глазенки чернявочки Гиты были непонимающе грустны и слезились, ее зачем-то собирались увезти в какой-то далекий и, по рассказам, суровый, холодный край. На прощанье подруги обнялись и обменялись любимыми куклами. Больше они не увидятся. Детство закончилось. Их ждут другие игры.

Нет нужды подробно описывать весь перелет, во-первых, он не стал долгим и утомительным, так как почти весь путь Николай проделал в сверхскоростном режиме; ему было не очень радостно общение с девочками, поэтому и торопился, он же знал, для чего их везет, к тому же, изменить им судьбу все равно не имел возможности.

В дороге, напуганные рассказами о холодной, морозной стороне, куда их переселяют, девочки беспокоились, как же можно там жить и не замерзнут ли они?

«Там не всегда холодно, – успокаивал Николай, – например, сейчас гораздо теплее, чем у вас, а холодать начнет только месяца через два. В общем, не бойтесь, девчата, когда начнутся морозы, у вас будет теплая одежда. А жить зимой даже интересней, выпадет снег, и вы станете кататься с горок на санках и лыжах».

Перелет заканчивался. День неустанно катился к закату, и уже сквозь небольшие, редкие тучки багрово запылал горизонт. Наступал двадцать девятый лунный день, на который, в полнолуние, в честь «Великой победы» был назначен праздничный бал. На нем Николай, если получится, собирался поприсутствовать, интересно было посмотреть, как они отмечают свою «Великую победу».

А пока, приземлившись около поселка правителей, Николай, как и велел Иван Иваныч, позвонил к Борису Борисовичу и сообщил о своем прилете. «Ждите, я сейчас приеду», – коротко бросил тот и отключился. Николай подумал: «Теперь, наверное, нужно как-то на него произвести нужное впечатление, так сказать, заинтересовать в себе, чтобы не получилось так: поблагодарит, да и попрощается». Но этого даже не пришлось делать, оказалось, его уже рекомендовали по телефону оба правителя из третьей республики.

Он скоро подъехал на такой же машине, как теперь стала у Николая. Николай на глаз определил ему годов сто с небольшим. Внешний вид его сильно отличался и много недотягивал до искусственно скорректированного самими правителями антропологического стандарта жителей деревни. Росту он был невысокого, сытенький, с порядочным брюшком, знать, любил и безотказно ублажал свое чрево. Весело, но с деловым видом он сразу произвел беглый осмотр подарка: «Открой ротик, моя радость… о-о, великолепно, теперь раздвинь ножки… о-о, хорошая девочка… – И, довольный, хлопнув по попке: – Встань и садись в мою машину». Таким образом, пересадив девчонок к себе, этот «ценитель девственности» обратился к Николаю:

– Ну здравствуй, тебя Николай зовут, – улыбаясь и оглядывая его, говорил он, пожимая руки и с удивлением ощущая всегда чувствовавшуюся потенциальную, железную крепость мышц Николая. – Наслышан, наслышан о твоих подвигах, прямо не верится, вот и выглядишь ты не особо внушительно. Ну что ж, испытаем тебя, надеюсь, ты не спешишь и на пару дней у нас задержишься, согласен на испытание?

«Очевидно по телефону, наряду с моей силой и отвагой, ему сообщили и о других моих «достоинствах» – преданности, глупости», – прикинул Николай, поэтому, встав по стойке смирно, четко и тупо отрапортовал:

– Всегда готов! Мой долг служить правителям!

Услышав это, тот довольно и скептически улыбнулся, как бы убеждаясь, что приятели верно рекомендовали ему Николая как преданного и не особо умного служаку; и тут же предложил:

– Вот и хорошо, поезжай за мной. Пару дней поживешь у меня, а после праздника посмотрим на тебя и проверим, на что ты способен.

По дороге в имение Бориса Борисовича Николай заметил, что во всех имениях происходила какая-то суета: обслуга и даже многие охранники сновали туда-сюда, что-то переносили с места на место, укладывали в небольшие бортовые грузовички и те периодически куда-то отъезжали.

Приехали в имение: там тоже вовсю кипела работа, оказывается, велась подготовка к праздничному балу-маскараду. На кухне варились и готовились различные закуски, из погребов доставались напитки и соленья.

Борис Борисович представил Николая интеллигенту-распорядителю и приказал отвести угол, где бы он мог устроиться и переночевать. С сим простился, сказав, что у него свои дела, и пообещал встретиться после праздника. Николая устроили в помещении, где жили холостые, охранники и обслуживающий персонал.

Дальше он был предоставлен самому себе. Некоторое время, пошлявшись по имению среди всеобщей суеты без дела, Николай, наткнувшись на распорядителя (его все называли попросту: бугор), попросил занять и его какой-нибудь работой. И тот, подумав, определил его в напарники работнику, как раз тащившему мимо них свернутый в большой тюк брезент. Николай помог ему уложить его в машину. А бугор объяснил: «Поедете в лес на место, где намечено провести бал, и поможете в установке праздничных столов и тентов на случай дождя». В машине уже находился еще один брезентовый тюк, лежала, похоже, разобранная палатка, стояли три ящика с вином и еще целая охапка заготовок под факелы.

Поселок правителей располагался на берегу большой реки, а другой стороной он примыкал к глухому нескончаемому таежному массиву, тянущемуся почти до Северного Ледовитого океана. Некоторое время ехали лесной грунтовой дорогой, она тянулась по естественным и искусственно прорубленным просекам в глубь тайги. Но колеи не было, видно проложена она давно, а пользовались ею редко; она густо заросла травой и кустарником, который работники кое-где еще продолжали вырубать. Очевидно, место, куда она вела раз в шесть лет, использовалось правителями для проведения праздничного бала-маскарада.

Проехав километров пять, может шесть или семь, подъехали к очень большой поляне, площадью никак не меньше гектара, а то и полтора. Перед ней была очищенная от деревьев площадка, где и останавливались машины для разгрузки, сама поляна, вопреки глухой дикой тайге, в которой она находилась, имела довольно обжитой вид. Во многих местах ее, хоть и беспорядочно, без какой-либо симметрии рос декоративный ухоженный кустарник. Почти во всю длину одной стороны этой гигантской поляны раскинулось озеро, не очень широкое – метров 40, но, вероятно, достаточно глубокое, что определенно ощущалось при долгом и пристальном взгляде на какую-то величественную, спокойную, чистую и темную его поверхность. Еще удивляла нежная, мягкая, густая, безусловно, одного определенного сорта, хорошо и ровно остриженная травка; она приятно контрастировала с остальной прочей растительностью окружающей тайги, с зарослями папоротника, с пылью и паутиной, с сушняком и валежником, беспорядочно валяющимся под ногами.

В общем, заметно было, что, несмотря на запущенную дорогу, за поляной кто-то присматривал, к тому же в одном углу ее стояла небольшая, как вагончик, избушка с окошком в торце, но основательная, из бревен, с крепкой ставней, в которой в случае нужды всегда можно укрыться от крупных хищников. Поэтому можно предположить, что сюда на все лето командировали кого-то из работников.

А еще, прямо на воде в центре озера, находилось странное строение, какой-то невысокий сарай, крытый как бы под древнюю старину, то ли камышовой, то ли соломенной крышей. Стены строения сплошь облепили водоросли, так что невозможно понять, из чего они, может, их вообще не было. Не было и обычных со стеклами окон, вместо них только небольшие, очень аккуратные, ровные, квадратные отверстия, сквозь которые ничего не просматривалось, зияла лишь темнота. Николай вгляделся в таинственную пустоту окошка, и от неподвижного долгого взгляда ему почудилось, как будто там промелькнул огонек свечи, он даже сфантазировал себе, что в домике, как в сказке, живет водяной.

«Да, довольно мрачный домишко, да и сама полянка очень интересна, ночью надо обязательно прокрасться и посмотреть на этот праздничный бал», – подумал Николай. Еще тогда, прохаживаясь без дела по имению и прикидываясь неопытным простачком и рубахой-парнем, ему не составило особого труда кое-что выяснить у работников и охранников, этих простых, доверчивых, не особо проницательных, а часто и прямо, извините, полудебилов, об этом бале-маскараде.

Он узнал, что бал всегда начинается в новолуние, в 0 часов. Во время него никто из простых людей, да и интеллигентов на поляну не допускается, вся обслуга окончательно убирается минут за сорок или за час до полуночи. Вокруг поляны расставляются охранники и стоят они через каждые 10 шагов. Никто, кроме самих правителей, во время бала ни разу там не был и не знает, что там происходит. Только охранники всегда слышат разнообразную музыку, льющуюся, очевидно, из репродукторов.

Работами на поляне руководили три интеллигента-распорядителя. Николай с напарником разгрузили машину, установили палатку и растянули оба тента в местах, указанных одним из них. Шел десятый вечерний час, уже начали сгущаться сумерки, и напарник с водителем засобирались в имение. Николай решил остаться, а чтоб не привлекать внимание своим праздным шатанием по поляне, проявил инициативу и принялся помогать работнику из вновь подошедшей машины перетаскивать в одну из палаток какие-то мешки. «Интересно, что здесь?» – подумал он, незаметно ощупывая их. Потом выбрал время, когда ненадолго остался в палатке один, развязал пару мешков и увидел маски животных и зверей. «О-о, – мысленно воскликнул удивленный Николай, – оказывается, и маски заготовили заранее! Опять повезло, что я наткнулся на них, или это снова помогают Всевышние силы?» Как бы там ни было, но нужно воспользоваться и прихватить одну, чтобы во время бала остаться неузнанным. Кстати, сразу он не разглядел, поэтому не понял и не придал значения, а теперь заметил, что каждый мешок уже проштампован мордой животного, и в нем находятся маски именно этой животины. Значит, если правитель или правительница заранее спланировали, кем будут на балу, то им остается только найти нужный мешок. «Очень удобно, воспользуюсь и я. Спасибо!» – благодарно усмехнулся Николай и, перенося остальные мешки, чтоб выбрать для себя, стал внимательнее приглядываться к этикеткам. Было такое разнообразие – глаза разбегались, присутствовали все виды животных, очевидно, обитающих на Ялмезе. В уже развязанных им мешках оказались: в одном морды лис, они не понравились. «Это, наверное, для женщин», – прикинул он себе. А в другом – козы, равно и козлы с бородами, тоже не подошло – очень много места заняли бы рога и их невозможно было спрятать, а прятать-то он мог только за пазуху. На остальных мешках стояли штампы и каких-то ящериц, и зайцев, и бурундуков, и волков, и ягуаров, и рысей… Особенно много выходило хищных зверей. Получалось – бал-маскарад с хищным оскалом. Поэтому и Николай выбрал себе маску тигра – легкая, мягкая, не очень громоздкая, он сунул ее за футболку и зажал под мышкой. Он вышел из палатки, когда водитель, подававший им из кузова машины мешки, передал очередной другому работнику, спрыгнул с грузовичка и сообщил, что это последний. Николай побыстрее сделал им ручкой: «Пока, пока!» – и осторожно, оглядывая поляну, стал продвигаться к ее краю…