Автор книги: Анатолий Гейнцельман
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Шрифт:
-
100%
+
Посланье к братьи Римской Теофора,
Раба Христова, пастыря овец:
Любезные, я буду скоро, скоро
С Христом Иисусом вместе наконец!
Эфесские вам всё расскажут братья,
И вы для встречи веточки олив
Нарежьте; упаси вас Бог проклятья
Шептать на Кесаря, – ведь я счастлив!
Не возносите просьбы к Богоматери
О нежеланном для меня спасении,
Ведь я мечтаю о зверином кратере,
Как о пресветлом духа воскресении!
Я – золотое зернышко пшеничное,
А звери – жернов Провиденья чистый,
И, утеряв обличие темничное,
Просфоркой буду я Христа душистой.
Дразните же, машите платом красным,
Кричите на крадущихся зверей,
Чтоб мавзолеем стали мне прекрасным
Они, каких не сыщешь у царей!
Да что! Я сам дразнить их буду в Риме,
Я плюну в них, я высуну язык,
Я как с невестой обнимуся с ними,
Как с тысячей магических музык.
Никто, ничто не помешают ныне,
Чтобы исполнилась моя мечта,
Я выстрадал и в келье и в пустыне
Довременное Сретенье Христа.
Ни адский огнь, ни тысячи эгемонов,
Ни крест, ни дыба, ни стада зверей,
Ни мириады озлобленных демонов
Мне паруса сорвать не смогут с рей!
Ни смерть, ни смрад, ни разложенье,
Ни призрак страшного небытия
Остановить не смогут на мгновенье
Того, кто жаждет обрести Тебя!
Не плачьте же, возлюбленные братья,
Влюбленного увидите вы взор,
Сияющим в звериные объятья
Спешит Христов Апостол Теофор.
6 февраля
Среди шеломов пиний – Колизея
Румян тысячеарочный овал,
В воронке адской, с зевотой глазея,
Стотысячный палач добушевал.
Всё надоело. Схватки гладиаторов
И абордаж аренных навмахий,
Кормление рабами аллигаторов
И коней аравийских бег лихий.
«Зверей! Зверей! Зажечь живые факелы!
Еретиков! Поганых христиан!
Давно уж варвары в кругу не плакали,
Давно не видели мы рваных ран!»
И бледные, перебирая четки,
Глядя в лазурь, они вошли в арену.
И львиные уже из-за решетки
Горят глаза, и рты роняют пену.
Вот подняли решетку бестиарии,
Вот хлест бичей – и вырвалась гроза,
Но ей влюбленного навстречу карие
Глядят архиепископа глаза.
Умолкшая к стене прижалась братья,
А он, седой, высокий, словно кедр,
Из глаз сияющий до самых недр,
Раскрыл широко так свои объятья,
Из-под цепей роняя аметисты,
И зашагал на разъяренный рык:
«Я каюсь зрелый, вы – мой жернов чистый», —
Как колокол, звонил его язык.
И молнии рыкающим зигзагом
К нему со всех примчались сторон
Под вой разбуженных исподним магом
Людских гиен и волков и ворон.
И первую в свои объятья львицу
Он принял, как влюбленный мотылек,
И в желтую смешались небылицу
Тела кошачьи и крови клубок…
_________________
А в полночь у кустодов Колизея
За горсть монет антиохийский гость
Купил для братии, благоговея,
Несъеденную Теофора кость.
8 февраля
Viale Amedeo
Поскрипывают голые платаны,
Как такелаж разбитых кораблей,
Плюют жемчуг студеные фонтаны.
Пустынна площадь, словно мавзолей.
Продребезжал с холодными Сант-Эльма
Огнями желтополосный транвай,
И электрические ярко бельма
Меж судорожных потонули вай.
На Пьяцца Донателло кипарисы,
Нахмурившись, в кладбищенском овале
Дрожат, – и с монологом за кулисы
Спешит уставший в плотском карнавале,
Но не уйти, не обновиться в келье
От пустоты мятущейся душе!
Томит ее идейное бесцелье,
Гнетет ее земное экорше.
Многострадальной родины повсюду
Мерещится могильное чело,
И меж ветвей повешенного Иуду
Действительности вижу я назло.
И страшно мне от мыслей изъязвленных,
От гениальной нашей нищеты,
От вечных тайн, душой не преломленных,
И от земных пророчеств пустоты.
Полынь во рту и желчь в разбитом сердце,
Душа исполнена любви и злобы.
В лавровых листьях и в каиенском перце
Мои мечты покоятся в утробе
Далекого российского Бедлама,
И не воскреснуть им уже вовек:
Довольно уравнительного хлама
Перестрадал Мессия-Человек!
Трудолюбивые собрали пчелки
Не утоляющий крылящих мед,
Разбитой головой, как перепелки,
Устали мы стучать о небосвод.
Вот почему я убежал в кулисы
И голову тебе склонил на грудь:
Будь верным стражем мне, как кипарисы,
Что в голубую вознеслися жуть!
12 февраля
Великомученики. Апокалиптическое видение
Ahi gente che dovresti esser devota,
e lasciar seder Cesare in la sella,
se bene intendi cio che Dio ti nota,
guarda come esta fiera e fatta fella
per non esser corretta da li sproni,
poi che ponesti mano a la predella.
Пришла весна необычайно ранняя,
С загадочной улыбкою, как сон,
И от ее влюбленного дыхания
Порвался всюду снеговой виссон.
И я, как зверь, покинувший берлогу,
Вздохнул с красавицею в унисон
И псалмопевно обратился к Богу,
Видением полнощным потрясен
Антихристовых легионов в раже
Над трупом нищей матери моей;
Вакхическою ножкою весна же
Плясала меж очнувшихся полей,
Роняя из душистого подола
На черную канву свой маргерит,
И журавлей угрюмая гондола
Над ней в лазури призрачной парит.
Но сердце кто-то исполинским квачем
С звериным хохотом мое смолит,
И я с беспомощным склоняюсь плачем
Меж погребенных идеала плит.
Да вечная меня отроковица
Подснежников букетом приманила,
Иероглиф стрельчатая мне птица
Прочла в душе, примчавшаяся с Нила.
И за кудесницею босоногой
Как марафонский я бежал гонец
По трупу родины моей убогой, —
Пока меж пней свалился наконец.
Лежал, лежал я, кажется, там долго
В глубоком сне, как будто наяву,
И слышалось мне, как плевала Волга
Тела усопших в мертвую траву.
И много, много наслоилось трупов
Меж камышей по шепотливой плавне,
Но скрежета не слышал я заступов,
И небеса не раскрывали ставни.
Но вдруг откуда-то поднялись крики,
Бессчетные затеплились огни.
Торжественной, молитвенной музыки
Раздался лад: Боже, Царя Храни!
23 февраля
И поднял я, как отходящий инок
Подъемлет голову к Святым Дарам,
Чело измученное из былинок —
И замер, Божий озирая храм.
Божественный свершила вдруг природа
По вешней воле в мире ренессанс,
И живопись земли и небосвода
И Санцио не устрашится станц.
Сережками покрылись золотыми
Берез атласных трепетные ветки,
Подснежники невинные под ними
Благоухают, нежные как детки.
Кораллом бледно-розовым и белым
Покрылись яблони вокруг и вишни,
Пичужек хорам радостным и смелым
В них поселиться повелел Всевышний.
А меж благоухающих, воскресших,
Монистами украшенных ветвей
Пожаром солнечным горят чудесным
Благовествующие маковки церквей.
И всюду вдруг в покрове изумрудном
Зашевелилась теплая земля,
И поднялись с единодушьем чудным,
Устами тихо божество моля,
Из-под муравы рыцарей сраженных
Изрешетенные свинцом тела,
Вокруг Корнилова в кольцо сплоченных
Под знаменем Двуглавого Орла.
Деникина и Колчака и Врангеля
Умученные встали офицеры,
Все те, что верили в России Ангела
И ради чистой поплатились веры,
Все те, что были распяты в Бедламе,
Растерзаны когтями адских сил
Из-за любви к Непостижимой Даме,
И Танатос их нехотя скосил.
И выстроились вдоль они дороги,
Как в Царские выстраивались дни,
И в хор слились молитвенный и строгий,
Забытый хор: Боже, Царя Храни!
27 февраля
И тихо по коралловой аллее
Меж иноков умученных, как встарь,
С крестом сверкающим на голой шее
Шагал неслышно убиенный Царь.
В пробитой пулями Он гимнастерке
И в продранных на пальцах сапогах,
Худой как смерть, измученный и горький,
Но позабывший о своих врагах.
И горностаем мученика раны
Покрыл святые любящий Христос,
И на руках рубинами убранный
Царевича Он трупик бедный нес,
Прекрасного, как полумесяц чистый,
Как ранневешний бледный гиацинт,
Поднявшийся на миг в теплице мглистой
И оброненный в злобы лабиринт.
И грустно, головой поникнув доброй,
Глядит Отец на ангельского Сына,
Подрезанного социальной коброй,
Как стебель нераскрывшегося крина.
И поседевшая от мук царица
Меж дочерей, растерзанных толпой,
Шла, как с Голгофы Мать-Отроковица,
Усыпанной цветочками тропой.
Они в лохмотьях, и следы насилья
Видны у Матери и Дочерей,
Но меж отрепьями трепещут крылья,
В очах, проливших море, – Эмпирей.
Из страшных ран Спасителя стигматы
Лучистые у мучениц видны, —
И с ореолом в Божие палаты
Они идут из Царства Сатаны.
И тихо между рыцарей терновых
С улыбкой грустной шествуют они.
Молитвенно несется из суровых
Героев уст: Боже, Царя Храни!
1 марта
А за стеной собрались монастырской
Мильоны вытянутых горем шей;
Народ, еще недавно богатырский,
Воров добыча и тифозных вшей,
Восстал из праха с головой повинной
На медный зов святых колоколов —
На сотни верст страдалицы невинной,
Руси, не различить из-за голов.
Мильоны там расстрелянных, сожженных,
Растерзанных, засеченных Чека,
Обобранных дотла, умалишенных,
Уравненных до скотского пайка!
Там без гробов зарытые, там в гробе
Неслыханного жаждущие счастья,
Там палачом обузданная злоба,
Там укрощенное вором ненастье!
Мильоны глаз с раскаяньем и дрожью
Чрез монастырскую глядят стену,
На милость уповая снова Божью,
На прадедов святую старину!
И тихое увидевши сиянье
На лепестками устланном пути,
Раздалось горькое вокруг рыданье
И стон молящий: Батюшка, прости!
И бухнули перед Страдальцем в ноги
И родины поцеловали прах,
Но Он, согбенный и бесслезно-строгий,
На окровавленных поднял руках
Царевича с поникшей головою,
Орленка, пораженного свинцом.
И плачу не было конца, и вою,
И в стену бились ближние лицом.
Но крестным вдруг благословил знаменьем
Своих мучителей Последний Царь.
Ответила забытым псалмопеньем
Ему свободой сгубленная тварь,
Ответили колокола и тучи,
И ландыши смиренные в тени,
И Рыцарей Терновых хор могучий:
– Что б ни было, Боже, Царя Храни!
2 марта
S. Annunziata
На голубом безоблачном брокате
Волнует душу лучезарный Феб;
На девятиступенном стилобате
Три ряда арок, стройных как Эфеб.
На конном Медичи искрятся латы,
Младенцы Роббия глядят в Эреб,
Бе многострадные снуют шахматы,
Бе я стою, как убиенный Глеб,
С чудовищно раскрытыми глазами,
С нечеловеческой в душе тоской,
Уставший насмерть проходить низами,
Такой смятенный, жаждущий такой.
Зачем, создатель, продолжать экзамен?
Дай сердцу ущемленному покой!
9 мая
Зеленое воинство
Здравствуй, воинство зеленое,
Гибкостанное,
Бурями и солнцем упоенное,
Неустанное!
Здравствуй, рыцарство вершинное
Меж ирисами,
Братство Божие невинное
Меж кулисами
Апеннин тяжелотурными,
Холм обставшими,
Первозданными, лазурными,
Мир познавшими
Хаотичными изломами!
Бронею каленою,
Воронеными шеломами
В упоенную
Синеву небес взнесенные,
Стойте, братия,
В ночи страшные и бессонные
От проклятия
Охраните нас, от сомнения
Яви грубого,
От убийцы сновидения
Толстогубого,
От разумного и ползучего,
Объясненного,
От базарного и толкучего,
Оцененного;
Наклоните же ваши копия
И сомкнитеся
Подле Сына верного Утопии,
Слова витязя!
14 мая
Импрунета
Запоздавший
Люблю я скалы и шиповник дикий,
Сухой вереск и златогрудый дрок,
Серьезных коз панические всклики
И муравьев-подножников мирок.
Люблю я туч жемчужных мозаики
И к Тайне гор вознесенный порог,
И звезд алмазовые в бездне лики
Люблю, как первый их любил пророк.
Но слишком ясен взор мой для пророка,
И не могу земную нищету я
Твердить земным страдальцам, как сорока;
Вот почему, как пасмурная туя,
С плющом обнявшаяся в чащах дрока,
Всё забываю я, тебя целуя!
14 мая
Импрунета
Кровавые орхидеи
Чудовищные душат орхидеи
Страну долготерпенья и чудес,
Кровавые Россию чародеи
В тропический преобразили лес.
В овечек обернулися злодеи
И занялся пророчествами бес:
Священные удушены идеи
Хитросплетениями адских месс.
Всеуравнительные ворожеи,
Литературные оставя споры,
Ярмами оковали наши шеи
И яд мертвящий пролили нам в поры,
И паруса сорвали с гиблых рей
Служители Антихристовой своры!
17 мая
Два идеала
Достигнут идеал равенства
В умалишеннейшей из стран;
Антихристово духовенство
Пьет из России смрадных ран!
Всё уравнили по ранжиру:
Мозги, корманы и брюха;
Труду, нелепому кумиру,
Кадят людские потроха.
Но достиженье идеала,
Таков уж, видно, испокон
Среди земного карнавала
Неукоснительный закон,
Рождает муку пресыщенья, —
И между уравненных стад
Уже бушует отвращенье
С тоскою жгучею назад.
Христа блаженный Эмпирей
Недостижим наоборот,
Хоть как ты в облаках ни рей,
Хоть башню выстрой, как Немврод.
В недостижимом Матерь-Вечность,
В несозидаемом покой,
Венца Создателева Млечность,
Не осквернимая рукой.
И только за вратами Смерти
Мы все познаем, может быть,
Зачем из синей звездоверти
Спустилась духа в бездну нить.
Пока последний не вернется
Опальный к Богу серафим,
У Вифлеемского колодца
Мы только жажду утолим.
И прав блаженный Малахия:
Доколе римский папа Петр
Последним мученикам смотр
Не сделает, Христа стихия
Лишь утолит земную схиму,
Как двадцать сотен лет назад;
К Небесному Иерусалиму
Путь пролегает через ад!
21 мая
«Кормили кесари рабов телами…»
Кормили Кесари рабов телами
Виющихся в бассеинах угрей,
И лакомому блюду над столами
Неслась хвала нахлебников царей.
Тарелку с прокаженных смрадным гноем
Святая Сьены мраморной пила,
С неслыханным еще духовным зноем,
И ей неслась такая же хвала.
Тот Рим и та Сиена стали ныне
Прекрасный, но оставленный погост,
Но поневоле пред лицом святыни
Встает вопрос, безжалостен и прост:
Нет Девы Сьенской с прокаженным супом,
Нет перелопавших угрей-обжор,
Так почему же жизнь еще по трупам
Поет симфонии in mi minor!
29 мая
Вифлеем
От Торнео до Марсалы,
От Ньюкастля и до Каффы
Я вытягивал, усталый,
Наподобие жирафы
Шею слабую за целью,
Целью хоть какой-нибудь,
Даже Мать, над колыбелью
Чахлую младенцу грудь
Подставлявшая, меня бы
Удовлетворила вдруг,
Но кормились грудью жабы
И прожорливый паук.
Ни один как на Рожденьи
У Корреджьо не сиял,
В яслях на колючем сене,
Сколько я ни наблюдал.
В жизни тягостном яреме
Я всему теперь чужой,
Только в нищем Вифлееме
Я молитвенен порой…
29 мая[2]2
Обе предыдущие пьесы написаны с температурой 38,8.
[Закрыть]
И каждый день всё с тем же я вопросом
Гляжу, проснувшись, в бирюзовый люк,
Гляжу на яхонты, на альбатросов,
На всё еще светящих ноктилюк.
Гляжу, но, смоляным оплетен тросом,
Как найподлейший с ветошию тюк,
Гляжу и, чувствуя себя матросом,
Бреду на паре ясеневых клюк.
И словно четки я перебираю
Ответы все на проклятый вопрос,
И пестрым слова мячиком играю,
Что в безответности я перерос:
Авось найдет себе дорогу к раю
Корабль души, как стойкий альбатрос!
30 мая
Ангелы и люди
Есть в этом мире Ангелы и Люди,
Есть серые, безликие совсем,
Но и духовные есть изумруды,
На миг в плотской попавшие ярем.
В чудовищном, непостижимом блуде
Они горят, как жемчуг диадем,
И демоны, влюбясь в святое чудо,
Бросают меч Люциферов и шлем.
Так Ангелы по действию Христову
Опальным братьям возвращают Рай,
Так часто ты к божественному слову
За наш пятьнадесятилетний май
Меня влекла, так ты мою Голгофу
Украсила гирляндой райских вай!
30 мая
Огурцы и ореолы
Любил стильнейший богомаз Кривелли
Писать горох, редиски, огурцы,
Но промеж овощей простых блестели
Священных ликов пышные венцы.
У нас немало огородной цвели
Для утоленья алчущей овцы,
Но на Прокрустовой у нас постели
Фантазию зарезали отцы, —
И потому сияющие лики
Не удаются тихих нам Мадонн,
И, в огуречном погибая тике,
Чрез вымышленных истин Рубикон
Мы скачем, дикие роняя крики, —
А толку на советский миллион!
30 мая
Роза у окна
Вдали синеет в тучах Vallombrosa,
Вблизи Incontro и смиренный Pilli,
Сентиментальная мечтает Роза,
В окошке сидя, о головках лилий
Меж кельями какой-нибудь Чертозы
Заоблачной, куда мы не всходили,
Меня ж в коленопреклоненной позе
Мечтает у лазоревых воскрылий
Своих одежд и тихо шепчет: Ave!
И хорошо больному соловью;
Мечтать о меньшем девочка не вправе:
Ведь уж пятнадцать лет любовь свою,
Все соблюдая древние уставы,
В гирлянды я молитвенные вью!
30 мая
Подарки
Она Архистратига Михаила
И ароматных лилий два стебля
Соловушке больному подарила,
И три востока мудрых короля
С Евфрата, Ганга и святого Нила
Сокровищин несметных оголя
Все тайники и все подняв ветрила,
Не привезли б богаче корабля!
Архистратиг твой в золотом овале
Петра напомнил мне, Екатерину,
Державней Русь-покойница едва ли
Когда была, душистому же крину
Уподобясь, мы утолим печали
И Бога узрим в адскую куртину!
30 мая[3]3
Все пять сонетов написаны в бреду.
[Закрыть]
В великокняжеской конюшне,
Где бодрый раздавался храп
Недавно рысаков послушных,
Вдруг воцарился книжный шкап
Международного базара,
И пирамиды разных книг,
Как безобразного кошмара
Чудовища, в единый миг
Равненье совершив по фронту,
Назойливо впились в глаза
Неверящему горизонту
И обвилися, как лоза,
Вокруг трясущихся коленей;
От странствия и от молитв,
От терния и от ступеней,
От пресмыкания и битв.
Зачем свинцовое мне царство,
Зачем отрепийный соблазн?
Словесного уже коварства
Совершена намедни казнь!
Глаза утомлены несчетным
Числом проглоченных страниц,
И с безразличьем эшафотным
Гляжу я на цветных мокриц,
Гляжу на стариков-младенцев,
Обманчивых эфемерид,
На многотомный сумрак немцев,
На дряблых Франции Армид,
На ханжескую англичанку,
На итальянский перепев,
На большевицкую поганку
И грустно открываю зев.
Ах, Боже мой, какая скука
И от природы и от книг,
И от души, что безразлучно
С тобою стонет от вериг,
И даже вот от этой песни,
Опять неведомо зачем,
Как струйка алая, чрез тесный
Лиющаяся долу шлем!
26 июня
Петля
Картины статуи, идеи
И песен чудотворный рой,
Комиссарье и Берендеи —
Всё приедается порой,
Как осознаешь с новой силой,
Что весь, без исключенья все,
Меж колыбелью и могилой
Простая белка в колесе;
Как осознаешь, что улитка
На иглах золотого дрока
Ползет уверенно и прытко,
Как мысль библейского пророка,
Что холодец ее рогатых
И близоруко-робких глаз
Не меньше зрит очей богатых,
Пиющих голубой экстаз.
А! философская амеба,
А! эстетический червяк,
Утешься созерцаньем неба,
В потусторонний верь пустяк!
Утешься шепотом молитвы,
Исчезни в Тайне и ликуй!
Пляши над остриями бритвы
И плечи вервием бичуй!
27 июня
Вечерний шелест
Чуть слышно шелестят платанов
Лапчатых под окном листы,
Яд в жизненных налит стаканах,
И вместо крылиев – кресты!
Атлас лазурный часто неба
Раскрытый всуе фолиант,
Но камень нам заместо хлеба
Дает лазоревый гигант.
Всё перепето, пережито,
Всё пережаждано давно,
Насытиться ли горстью жита
Тому, кто видел в небе дно;
Тому, кто сам бывал пророком
И палачом идей затем,
Тому, кто, цену всем морокам
Узнав, согнулся наг и нем;
Тому, кто в Ангела объятьях
Подчас предчувствовал покой,
Вися на мысленных распятьях
И славословя Дух с тоской;
Тому, кто только за лобзанья
Творца духовного простил,
Кто всё оставил без вниманья,
В чем не был аромат могил!
Чуть слышно шелестят платанов
Лапчатые в саду листы;
Яд в жизненных налит стаканах,
И вместо крылиев – кресты!
27 июня
Из сборника «эмалевые скрижали»
Духовные стихи. Флоренция, 1945
Дорогому другу
Людовику Францевичу Леончини
на память
Бог в красоте
Бог в Красоте, другого Бога нет;
Жрецы Его художник и поэт,
И в мире только этот дивный Бог
Оправдывает суету дорог,
Оправдывает по страстям хожденье
И социальное души мученье.
Всё совершенно в Нем, листочек каждый
И каждый ключ в тени его для жажды.
Всё совершенно, тучи и моря,
Поющие, алмазами горя,
Величественный вечности пеан
Про голубой, родимый океан.
Всё совершенно, каждая былинка
И каждая в глазу моем слезинка,
Не спрашивай лишь про творенья суть,
Не пробуждай действительности жуть.
Гляди и созерцай, как ветвь олив,
Как кипарис – и будешь ты счастлив,
Счастлив, хотя б на мимолетный миг;
Другого счастья нет у Божьих книг!
10 апреля
Что важно?
Странно. Дрянно. Руки. Ноги.
Шар горящей головы…
Муравейник и дороги
От него среди травы,
Что приводят в муравейник
Лучший, худший иль такой же.
Странен даже сам келейник
Замурованный… Постой же,
Да постой же! Ведь вертячка
Жизненная от болезни,
Каторжника это тачка,
Шар от кандалов железный.
Всё, что важно, вне меченья
Лихорадочного духа,
Всё, что важно, песнопенья,
Всё, что важно, легче пуха.
Что же важно? Слово важно,
Важна тишина, покой!
Важно всё, что не продажно
И чего не взять рукой.
Важно, что не достижимо
Даже звуковой волной,
Важно, что непостижимо,
Тучи важны за стеной,
Волны важны в океане,
Вечер важен золотой,
Важен в сказочном пеане
Ты, усопший и святой!
28 мая
Что не важно?
Что не важно? Ты не важен,
Ты, шумливый и живой,
Ты, что так отменно важен,
Ты с логичной головой.
Ты, как представитель массы,
Ты, законник и мудрец,
Ты, плетущий выкрутасы
Для пасущихся овец!
Ты, ученый, наглый боров,
Эгоцентрик и пророк,
Ты, родившийся для споров,
Ты, казнящий за порок.
Всё, что не мертво, не вечно,
Всё крикливое вокруг,
Всё, что слишком человечно,
Всё, что ужас и испуг.
Это всё совсем не важно,
Суетно и без цены,
Это всё швырнуть отважно
Можно с башенной стены
Или в пропасть из-за борта
Мысленного корабля,
Вышмыгнувшего из порта, —
Это злая всё земля!
28 мая
Платан
Напротив моего окошка
На фоне облаков платан
Качается всегда немножко,
Сгибая женственный свой стан,
Как будто с дружеским приветом,
И тысячи его листов
Хотят беседовать с поэтом,
Что их понять всегда готов.
Красавец женственный глубоко
Ушел корнями под ручей,
Над ним раскинулся широко
Готический шатер ветвей.
Днем, как Сиенская Мадонна,
Блестит на фоне золотом
Он по лазури небосклона,
Став белым к вечности мостом.
Чернеет он меж кипарисов
Ночной порой, как верный страж,
На каменных домов кулисах,
Глядя на звездный экипаж,
Кружащийся в провалах неба,
Медведица над ним Большая,
И Млечный Путь, и к утру Вега,
И Андромеда золотая.
И часто из людского ада,
Вживаясь мысленно в платан,
Как легендарная дриада,
Уйдя в лазурный океан,
Я растекаюсь и качаюсь,
Я шелещу среди ветвей,
Я с родником в земле купаюсь
Среди личинок и червей.
И, звезд приветствуя круженье
Сребристым трепетом листов,
Я превращаюсь в сновиденье,
Я к вечности словам готов!
3 июня
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.С этой книгой читают:
