Текст книги "Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота"

Андрей Андреев
Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота

© А. Ю. Андреев, 2023

© В. А. Мильчина, перевод с французского, 2023

© Д. Черногаев, дизайн обложки, 2023

© ООО «Новое литературное обозрение», 2023

* * *

К читателю

В истории Российской империи не так много документов, посвященных дружбе двух людей, которые бы активно участвовали в государственных преобразованиях и обсуждали их в личном общении. Еще меньше таких документов, если один из друзей – российский самодержец. Его власть тогда предстает с совершенно иной, «человеческой» стороны; а точнее, очень много может рассказать о монархе даже не он сам, а его друг – это видно по тональности их общения, по тому, какие общие переживания они разделяют, какие идеалы и мечты связывают их между собой.

Для Александра I таким другом был профессор физики Дерптского университета Георг Фридрих Паррот. Несмотря на разность в возрасте и происхождении, обоих связывала верность идеям Просвещения, надежда улучшить жизнь русского народа и других народов Российской империи через распространение образования, дарование справедливых законов, мудрую внутреннюю и внешнюю политику. К тому же один из них, Паррот, был неисправимым романтиком, верил в силу мечты, в героизм и благородство на службе государству, в искренность чувств, связывавших простого подданного и монарха. Он доказал это, сохраняя безграничную преданность Александру I на протяжении всего его царствования и даже тогда, когда они не могли уже больше встречаться лично и царь, казалось бы, охладел к своим прежним друзьям.

Почти за четверть века профессор написал много писем императору, тот отвечал ему гораздо реже, но тем не менее также с глубоким чувством. А поскольку Паррот пережил Александра I, то он бережно сохранил у себя все, что относилось к их переписке, и лелеял надежду, что когда-нибудь ее прочитают будущие поколения и будут именно по ней судить о его времени и его царственном друге. «Изобразите меня потомкам таким, каким я был», – попросил однажды Александр I профессора, и тот очень хотел исполнить свое обещание.

С тех пор прошло почти двести лет, но по целому ряду причин большинство писем так и оставалось непрочитанными. Теперь, наконец, можно восполнить этот пробел и впервые познакомить и ученых-специалистов, и широкий круг читателей, интересующихся русской историей, с этой удивительной перепиской во всей ее полноте.

Данный проект был задуман автором еще в середине 2010-х гг. Его реализация происходила не без трудностей, которые стали особенно драматическими начиная с 2020 г. В то же время следует признать, что долгая вынужденная кабинетная «самоизоляция» значительно способствовала погружению в мир писем и их успешной расшифровке и даже отчасти сроднила автора с тем кабинетным затворником, который двести лет назад так пылко и восторженно желал блага России и ее императору. Но, конечно, уединенная работа не могла бы быть успешной без помощи друзей и коллег-историков, которые мотивировали автора на ее окончание, а также своими содержательными замечаниями и дополнениями значительно обогатили итоговый результат.

Я приношу глубокую благодарность доценту Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Ю. Е. Грачевой, многочисленные архивные разыскания которой серьезно углубили контекст писем; сотрудникам Германского исторического института в Москве Д. А. Сдвижкову и А. В. Доронину за бесценную дружескую и научную поддержку; тартуским ученым Э. Тохври и П. Мюрсепу, с чьей помощью мне впервые удалось прикоснуться к пространству Дерптского университета, где работал Паррот; сотрудникам Латвийского государственного исторического архива в Риге и в особенности заведующей отделом использования Г. Минде, предоставившим прекрасные условия для работы с письмами. Также я выражаю искреннюю признательность Российскому фонду фундаментальных исследований, поддержка которого (грант № 20–09-00162) позволила финансировать научные исследования и перевод писем.

В конце хотелось бы высказать самые теплые слова в адрес Веры Аркадьевны Мильчиной, ведущего научного сотрудника ИВГИ РГГУ, замечательного филолога, историка и удивительного переводчика. Ее глубокое чувство языка, знание культурного контекста эпохи, наконец, искренняя увлеченность переживаниями героев – все это позволило им обрести те уникальные средства выразительности, те подчас единственные слова, которые и ныне, надеюсь, смогут затронуть сердца наших читателей так же, как они это делали в далеком прошлом.

Андрей Андреев,

Москва, ноябрь 2022 г.

Исследование

Император Александр I и профессор Г. Ф. Паррот: роман в письмах

Георг Фридрих Паррот (1767–1852) – ученый-физик, который родился в германском княжестве Вюртемберг, а большую часть жизни провел на территории Российской империи. В 1802–1825 гг. он занимал кафедру физики в Дерптском (ныне Тартуском) университете. Также он являлся первым ректором этого университета и значительно способствовал развитию в нем научного и учебного процесса. В 1826 г. Паррот был избран в действительные члены Академии наук, переехал в Петербург, где и оставался до конца жизни, продолжая научную деятельность.

При этом в историю России профессор Паррот вошел не только как ученый, но и как собеседник и личный друг императора Александра I. Свидетельством этого общения является их обширная переписка, введению которой в научный оборот и посвящена данная книга.

В период либеральных преобразований начала XIX в., связанных с воцарением Александра I, Паррот принадлежал к целой плеяде друзей молодого императора, в которых тот нуждался для обсуждения важнейших политических реформ в России. В этом смысле переписка между Парротом и Александром I служит очень редким примером доверительных отношений, соединявших самодержавного правителя огромной империи и одного из его подданных, который использовал эту связь не для личной выгоды, но пытался дать толчок изменениям, направленным на улучшение состояния всей страны.

Чисто с количественной точки зрения эта переписка занимает, по-видимому, второе место среди всей личной корреспонденции Александра I (уступая по объему лишь переписке царя с его швейцарским воспитателем Ф.-С. Лагарпом). По обычаям своего времени переписка велась на французском языке. Всего в ней содержится свыше 180 писем Г. Ф. Паррота за 1802–1825 гг., к которым зачастую прилагались подробные записки по различным проблемам внутренней и внешней политики России, а также 38 собственноручных писем Александра I, которые в большинстве своем представляют собой короткие записки, пересылавшиеся царем Парроту во время пребывания последнего в Петербурге, но есть среди них и несколько достаточно развернутых текстов.

Содержание корреспонденции охватывает широкий круг вопросов, связанных с реформами в России, на которые дерптский профессор смотрел с общих позиций либерализма, характерного для общественной атмосферы начала XIX в. в целом. Переписка несомненно отражает глубокую веру Паррота в то, что этим же духом был проникнут и его царственный собеседник. Таким образом, очевидно значение, которое имеют данные письма как исторический источник о политических взглядах и проектах Александра I.

Но ценность переписки не ограничивается тем, что она предоставляет богатый материал для изучения истории александровских реформ, – едва ли не в большей степени письма отражают личные отношения корреспондентов, свидетельствуют об их дружеских переживаниях. Можно по праву сказать, что перед нами своего рода «роман в письмах»: среди всех друзей Александра I профессор Паррот как никто иной в своих посланиях смог выразить сентиментальную сторону их общения, которая оказалась неразрывно связана с происходившими политическими событиями и обсуждавшимися проектами реформ. В этом уникальность данной переписки и ее значение для изучаемой эпохи.

О дружбе, существовавшей между Александром I и профессором Парротом, в российской историографии стало известно еще в середине XIX в. благодаря историку и библиографу Модесту Алексеевичу Корфу, который оказался первым и на очень долгое время единственным читателем этих писем (подробнее – в следующем очерке). Именно Корф впервые отметил: «Александр, неведомо для массы, поставил дерптского профессора в такие к себе отношения, которые уничтожали все лежавшее между ними расстояние. Паррот не только был облечен правом, которым и пользовался очень часто, писать к государю в тоне не подданного, а друга, о всем, что хотел, о предметах правительственных, домашних, сердечных, не только получал от него самого письма самые задушевные, но и при каждом своем приезде из Дерпта в Санкт-Петербург шел прямо в государев кабинет, где по целым часам оставался наедине с царственным хозяином. Александр искал приобрести и упрочить дружбу скромного ученого, нередко доверяя ему свои тайны, и государственные и частные»[1]1
  Корф М. А. Жизнь графа Сперанского. СПб., 1861. Т. 2. С. 12.


[Закрыть].

Хотя, как будет ясно из дальнейшего анализа, эта фраза слишком упрощенно и даже неточно изображает характер отношений Александра I и Паррота, к тому же полностью игнорируя их внутреннюю динамику, нельзя не признать, что высказывания Корфа должны были стимулировать интерес историков к изучению наследия дерптского профессора. Действительно, такая попытка была предпринята в конце XIX – начале XX в., когда Фридрих Бинеман (специалист по изучению истории остзейских провинций Российской империи) издал на немецком языке книгу, в которой опубликовал в собственном переводе некоторые важные письма Паррота и записки Александра I, а также пересказал содержание других фрагментов переписки[2]2
  Bienemann F. Der Dorpater Professor G. F. Parrot und Kaiser Alexander I. Reval, 1902 (далее – Бинеман).


[Закрыть]. Именно труды Бинемана позволили российским историкам начала XX в., занимавшимся биографией Александра I, более подробно судить об общем характере отношений Паррота с царем и значении их отдельных встреч. Однако в дальнейшем – несмотря на то, что со времени выхода книги Бинемана прошло уже более ста лет! – корректное и полное введение переписки в научный оборот так и не было выполнено. Очерки о Г. Ф. Парроте до самого последнего времени ограничивались изучением его научной деятельности, а также освещением его вклада в историю Дерптского университета. Хотя о его личной дружбе с Александром I и особенностях их переписки периодически упоминалось в отечественной историографии, но использовались для этого опять-таки цитаты, почерпнутые из трудов Бинемана (и, кстати, по этой причине представляющие собой двойной перевод исходного источника, т. е. сперва с французского на немецкий, а затем с немецкого на русский).

Между тем именно целостное изучение этой переписки позволяет получить действительно новый взгляд на правление Александра I – перспективу со стороны отношений царя с человеком незаурядным, романтически пылким, который не только нес в себе идеалы Просвещения, но и страстно хотел их претворять в жизнь. Называя подобную перспективу «романом в письмах», хочется подчеркнуть, что сама структура переписки содержит, словно в романе, четкое начало, совпадающее со знакомством героев в 1802 г., несколько кульминационных моментов, связанных с их встречами и расставаниями, а также ясно очерченный конец, которым по воле судьбы стало письмо, написанное за месяц до смерти Александра I: в нем Паррот, направляя императору просьбу по поводу пенсии, в последний раз обозревал весь путь, который прошли их отношения. При этом между началом и концом переписки уместилась даже не одна, а несколько политических эпох – от «дней александровых прекрасного начала», минуя борьбу России с Наполеоном, вплоть до «александровского мистицизма» и Священного союза, и каждая из них самым прямым образом влияла на содержание писем. Менялся и характер отношений корреспондентов друг с другом, и именно внимательное чтение «романа» позволяет реконструировать динамику этого процесса. Обе стороны ценили взаимную дружбу и пытались ее сохранить как можно дольше, но расставание Александра I с Парротом было, по-видимому, неизбежно (как это произошло и со многими другими людьми, питавшими дружеские чувства к Александру I). Их окончательный разрыв произошел зимой 1815/1816 гг., а точнее, император не стал возобновлять встречи с Парротом после долгого перерыва, вызванного Отечественной войной, Заграничными походами и Венским конгрессом. Интересно, однако, что согласно внутренней структуре переписки этот разрыв наступил, когда их отношения достигли своей кульминации: в марте 1812 г. Парроту довелось обсуждать с императором самое важное из всего, что когда-либо звучало в их разговорах, поскольку касалось оно ближайшего будущего российского государства, – решение об отставке М. М. Сперанского.

Паррот остро воспринимал после этого невозможность более видеться с Александром I, как переживал он и раньше сложные моменты их отношений, но переписка с его стороны продолжалась вплоть до смерти императора. Вообще же чувства, эмоции Паррота (и отчасти даже Александра I) – радость по поводу достижений на поприще реформ, горечь от неудач, счастье от встреч, надежды на будущее, тревоги и опасения в настоящем, наконец, любовь к общему благу и неприятие тех, кто на этом пути возводит препятствия, – все это выражено в отдельных письмах с удивительной силой, а их текст обладает несомненными литературными достоинствами, приближаясь к лучшим образцам произведений романтического стиля.

Вышесказанное позволяет сформулировать тезис о том, что если раньше изучение дружеского окружения императора Александра I проводилось исключительно в рамках политической истории или истории идей, концепций государственных реформ, то, на наш взгляд, к нему можно и нужно применять также иные подходы. Необходимо привлекать методы такого недавно сформировавшегося направления, как «история эмоций», в чьем фокусе находятся не сами события и идеи (последовательность действий, речей, проектов и т. д.), а переживания исторических личностей, накопление ими «эмоционального опыта», который столь же реален, сколь и идейный, изменения «эмоциональных стандартов» различных исторических эпох и т. д.[3]3
  См. основополагающую статью: Stearns P. N., Stearns C. Z. Emotionology: Clarifying the History of Emotions and Emotional Standards // The American Historical Review. 1985. Vol. 90 (4). P. 813–836; а также новейшую обобщающую монографию: Plamper J. The History of Emotions: An Introduction. Oxford University Press, 2015 (перевод на рус. яз.: Плампер Я. История эмоций. М.: Новое литературное обозрение, 2018) и историографический обзор в кн.: Зорин А. Л. Появление героя: из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2016.


[Закрыть] Для применения подобных методов прекрасно подходят эго-тексты, и прежде всего письма, где происходит «репрезентация личности самой себе и окружающим»[4]4
  Зорин А. Л. Появление героя… С. 43.


[Закрыть]. Дошедший же до нас корпус источников обладает тем дополнительным преимуществом, что сохранились черновики писем, обогащающие анализ непосредственных эмоций пишущего (через колебания почерка, зачеркивания, вставки и изменения смысла тех или иных выражений и т. д.).

Таким образом, изучение переписки императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота ставит перед историком важные вопросы относительно ее значения для обоих корреспондентов, влияния их встреч и общения на принятие государственных решений. Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо исследовать не только идейное содержание переписки (обсуждаемые проекты реформ, проблемы внутренней и внешней политики), но и эмоциональную сторону дружбы двух людей, которые находились на столь разных ступенях социальной лестницы. Этот анализ следует начать с обозрения того, каким образом вообще ученый из далекого от России немецкого уголка смог приблизиться к трону российского императора.

Паррот на пути в Россию и к профессорской кафедре

Георг Фридрих Паррот родился 5 июля 1767 г. в Монбельяре – столице одноименного графства, наследственного владения герцогов Вюртембергских. Отделенное от основной территории Вюртемберга и со всех сторон окруженное Францией (с которой в итоге слилось после 1796 г. вследствие революционных войн), оно располагалось на левом берегу Рейна, неподалеку от границ Швейцарии, в исторической области Франш-Конте. В XVIII в. Монбельяр представлял собой спокойный городок у подножия Юрских гор с населением около трех тысяч человек, преимущественно лютеран по вероисповеданию, занимавшихся ремеслами (славились кузнечное и часовое дело), обработкой сельскохозяйственных культур – льна и конопли, торговлей и даже немного контрабандой (в силу своего изолированного географического положения). Над городом еще высился рыцарский замок – последний свидетель независимости средневекового графства, но казалось, что в новые времена история выбрала для себя другие дороги и ее события никогда уже не будут развиваться в этом укромном уголке Европы. Правда, это ощущение поколебалось в 1769 г., когда в замке поселился со всем своим двором младший брат правящего герцога Вюртембергского, Фридрих Евгений, а с ним и его старшая дочь, десятилетняя София Доротея. Для веселого времяпровождения своей семьи Фридрих Евгений тут же приказал выстроить летний дворец Этюп, молва о прекрасных садах которого разлетелась далеко за пределы этих мест (вся герцогская резиденция будет потом уничтожена революционными властями). Именно здесь прошло беззаботное детство и юность Софии Доротеи, которая еще не знала, что войдет в историю под именем русской императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I и матери Александра I. Будущий дерптский профессор и мать его обожаемого друга, российского императора, оказались земляками – на такие удивительные и знаменательные совпадения всегда богата история!

Семья Паррота по преданию вела происхождение от шотландских протестантов, но ко времени его рождения уже полностью слилась с местной средой. Отец, Жан-Жак Паррот, был хирургом, а позже стал лейб-медиком герцога Вюртембергского, также ведал инспекцией дорог и даже избирался бургомистром родного города; мать, Мария Маргарита, происходила из семьи фабриканта льняной и тиковой ткани по фамилии Буажоль; многочисленные родственники будущего профессора также служили в Монбельяре и появлялись при герцогском дворе – среди них, вероятно, и его старшие братья, ибо сам он родился последним ребенком в большой семье, после более чем двадцати лет брака родителей. От матери Паррот воспринял религиозность и то представление о христианском благочестии, которое, по собственному признанию, оказало влияние на всю последующую его жизнь. Отец же мало участвовал в его воспитании, занимаясь городскими делами, но показал сыну важность служения общему благу[5]5
  Такие характеристики приведены в автобиографическом письме Паррота, которое тот написал рижскому бургомистру Шварцу в марте 1803 г. (Бинеман. С. 11–12).


[Закрыть].

Интересным и важным является вопрос о языковой идентичности Паррота. Очевидно, что он рос в среде, где постоянно говорили и по-французски, и по-немецки, но тем не менее непосредственно он был окружен именно французским обиходом – его мать носила французскую фамилию, а отец – французское имя, так что, строго говоря, и сам он в детстве и юности привык именоваться не Георг Фридрих Па́ррот, а Жорж-Фредерик Парро́. То, что французский язык был для него родным, ярко отразилось в письмах к Александру I, где Паррот демонстрирует виртуозное владение всеми красками и силой слова – но в то же время являет и значительную «неприглаженность» правописания (см. следующий очерк). Последнее, возможно, происходило от того, что в Монбельяре использовался местный диалект французского языка, так что на письме потом приходилось переучиваться. В ходе же дальнейшей жизни Паррот потеряет связь с родной языковой средой: тридцать лет в Лифляндии его будут окружать люди, говорящие только по-немецки (в том числе в его собственной семье), на этом языке он продолжит изъясняться в Петербурге и на этом же языке в конце жизни будет составлять мемуары.

После учебы в местной гимназии (где Паррот встретил земляка, который станет на многие годы не только его другом, но и собратом по ученым трудам, – знаменитого естествоиспытателя Жоржа Кювье) в 15 лет Жорж-Фредерик покинул родной город и был послан родителями продолжать образование в Карловой академии в Штутгарте – главной и самой привилегированной высшей школе Вюртембергского герцогства. Здесь Паррот впервые стал Георгом Фридрихом, выучил немецкий язык, а главное, приобрел весьма основательную подготовку по широкому спектру наук. Высшая школа в Штутгарте, преобразованная из военной академии, в 1781 г. получила все традиционные привилегии университета, но преподавание в ней отражало новые тенденции просветительской мысли. Помимо обычных факультетов – медицинского, юридического и философского – были открыты для обучения прикладным навыкам будущих профессий новые факультеты – искусств, военного дела и экономических наук[6]6
  См.: Uhland R. Geschichte der Hohen Karlsschule in Stuttgart. Stuttgart, 1953.


[Закрыть]. Именно последним, т. е. политической экономии, и учился Паррот (о чем несколько раз будет вспоминать в переписке с Александром I, выдвигая предложения по финансовым реформам) – однако лишь «pro forma, склонности же влекли его к математике и физике»[7]7
  Собственное выражение Паррота из того же письма 1803 г. (Бинеман. С. 14).


[Закрыть]. Одним из ближайших его друзей по обучению стал И. А. Пфафф (будущий выдающийся немецкий математик, профессор Гельмштедтского университета и учитель К. Ф. Гаусса), который живо поддержал интерес юного Паррота к исследованию природы. В этом же с ним был солидарен и Кювье, поступивший в академию и присоединившийся к дружескому кругу Паррота двумя годами позже.

Помимо собственно научных знаний, необходимо учесть, что среда Карловой академии также влияла и на формирование личности и мировоззрение Паррота: она была проникнута идеями зарождающегося немецкого романтизма, течения «Бури и натиска». Достаточно вспомнить, что несколькими годами раньше здесь учился Фридрих Шиллер, который именно в Штутгарте принял окончательное решение посвятить себя поэзии (после чего бежал с учебы), и почитание автора «Разбойников», рассказы о нем сохранялись в студенческой среде.

О ранних проявлениях у Паррота «культуры чувств» в ее романтическом понимании свидетельствует эпизод, который одновременно можно счесть вторым из знаменательных пересечений его юношеской биографии с Россией (впрочем, тесно связанным с предыдущим). Великая княгиня Мария Федоровна и ее супруг, великий князь Павел Петрович, совершая заграничное путешествие, не могли, конечно, миновать Монбельяр, а уже на обратном пути остановились в Штутгарте, где 25 сентября 1782 г. нанесли визит в академию. Предание, рассказывавшееся в семье Паррота, гласило, что тому выпала честь от имени студентов выступить перед почетными гостями с речью, в которой бы доказывалось бытие Божие. Но Паррот неожиданно объявил во всеуслышание, что не может этого сделать. На вопрос великого князя, не отрицает ли он, что Бог существует, 15-летний юноша ответил: «Я не отрицаю бытие Божие, я чувствую его. Это больше, чем логическое умозаключение»[8]8
  Этот рассказ впервые прозвучал публично в речи на погребении Паррота: Бинеман. С. 18–19.


[Закрыть].

В апреле 1786 г. Паррот закончил обучение в академии и поспешил принять предложение, сулившее хороший заработок, – место домашнего учителя в одной из богатых семей Нормандии. Ради скорейшего отъезда туда он даже отказался от получения ученой степени в Штутгарте, на которую вполне мог рассчитывать. Друзья провожали его с сожалением, но приветствовали обретенную им свободу (чему посвящено шуточное стихотворение, которое при расставании преподнес другу Кювье)[9]9
  Бинеман. С. 27.


[Закрыть].

Во время двухлетнего пребывания во Франции (1786–1788) Паррот воспитывал сына графа д’Эриси и жил попеременно летом – в семейном замке Фикенвиль, а зимой – в городе Кане у берегов Ла-Манша, где получил возможность бывать на собраниях лучшего дворянского общества. Впрочем, Паррот чувствовал себя там (несмотря на безукоризненное владение языком) немцем и вюртембержцем; его даже называли «любезный германец». Вероятно, некоторое отчуждение развило его привычку к долгим одиноким прогулкам, во время которых Паррот наблюдал за природой Нормандии, а также за занятиями ее жителей на земле и на воде (именно тогда, например, он с интересом изучал в близлежащем Шербуре укрепления для защиты города от разгула морской стихии – о чем позже упомянет в письме Александру I, посвященном спасению Петербурга от наводнений). Результаты своих наблюдений Паррот заносил в специальный дневник, озаглавленный «Заметки о механике». Первая научная работа Паррота по математике (курс начал арифметики), посланная им в Париж, летом 1788 г. удостоилась одобрения известного французского академика, астронома Ж. Лаланда. При этом в личных письмах из Нормандии Паррот сознательно рисует образ «нежного и преданного друга, оказавшегося в чужих краях», в них уже тогда культивируется романтический идеал дружбы, и легко найти выражения, подобные тем, которые он будет позже писать Александру I, например: «Дар от единственного друга для меня бесконечно дороже всеобщего признания». А в заметках той поры находится составленный для самого себя «рецепт счастья», куда входят «ингредиенты», почерпнутые из трудов Сократа, Катона, Фенелона и Руссо: трудолюбие, терпение, истина, польза, любовь[10]10
  Бинеман. С. 31–36.


[Закрыть].

Два благополучных года в жизни Паррота вскоре сменились периодом испытаний. Еще во время обучения в академии он обручился с невестой, Сюзанной Вильгельминой Лефорт, дочерью одного из профессоров, который вскоре скончался, что ввергло всю семью в нужду. Узнав об этом, Паррот принял решение досрочно оставить свое место (передав его из рук в руки Кювье) и осенью 1788 г. вернулся на родину, чтобы поскорее подготовиться к бракосочетанию, которое было совершено в апреле следующего года. Супруги обосновались в Карлсруэ, столице Бадена, где жили родственники жены Паррота. Вскоре родились два сына: Вильгельм (1790–1872), позже – пастор в Лифляндии, и Фридрих (1791–1841), который в свое время сменит отца на кафедре физики Дерптского университета. Однако молодая семья никак не могла обрести финансового благополучия: в Карлсруэ Парроту не нашлось подходящей должности для ученых занятий, к которым он стремился, и ему пришлось зарабатывать на жизнь частными уроками математики. Научные работы он теперь писал на немецком языке, сперва даже вынужденно извиняясь за то, что еще не владеет им в должной степени, но ими не удавалось заинтересовать публику, хотя Паррот обращался к темам, сулившим различные практические применения (он предложил теорию и новый способ конструкции ветряных мельниц, затем опубликовал работу по теории света и его разложения на цвета).

В 1792 г. Паррот переехал в Оффенбах, город на Майне, возле Франкфурта. Здесь жизнь была дешевле, чем в Карлсруэ, но начинающему ученому опять не удается получить место в учебном заведении, на которое он рассчитывал, и он продолжает жить частными уроками, а также надеждами на успех научных трудов. В Лондон на конкурс Общества улучшения кораблестроения Паррот выслал работы о защите кораблей от пожаров и о спасении судна, получившего пробоину, во Франкфурте-на-Майне опубликовал книгу, посвященную теории и практике очищения воздуха в помещениях, а также небольшой, но ценный по содержанию трактат «Дух воспитания, или Катехизис отцов и наставников». Одновременно Паррота одолевали бытовые трудности: он вынужден был ютиться в двух комнатах вместе с женой и маленькими детьми, за обедом не хватало мяса, все члены семьи болели. А происходившие вокруг политические события не обещали никаких радостных перспектив. Во Франции наступала эпоха Террора, что делало абсолютно невозможными поиски там места для службы. На Среднем Рейне, сравнительно недалеко от города, где жил Паррот, уже начались боевые действия, обернувшиеся поражением войск первой антифранцузской коалиции. В соседнем Майнце вообще была провозглашена республика по революционному образцу, а с октября до декабря 1792 г. знамя революции временно развевалось даже над Франкфуртом, куда вошли французские войска. Надо полагать, что, хотя прямых высказываний Паррота о Французской революции не сохранилось и как человек, воспитанный на идеях Просвещения, он, скорее всего, приветствовал ее, в дальнейшем Паррот весьма серьезно страдал от ее непосредственных следствий, а более всего – от полной неопределенности будущего, которая ощущалась в близких к Франции немецких землях.

Именно поэтому Паррот без раздумий ухватился за приглашение, которое в начале осени 1793 г. прислала его сестра Клеманс, – отправиться домашним учителем в Лифляндию[11]11
  Бинеман. С. 50–51.


[Закрыть]. Уже в октябре он вместе с семьей покинул Оффенбах, несмотря на то что его жена едва оправилась от долгой легочной болезни. Но в Байройте, спустя лишь пару дней пути, ей стало хуже. Путешествие остановилось, больная не могла ехать дальше ввиду надвигавшейся зимы, а через несколько недель она скончалась. В своем дневнике Паррот записал: «12 декабря 1793 г. был несчастнейший день моей жизни. В этот день я потерял супругу, которую почти семь лет влачил за собой на цепи из моих бедствий. Она скончалась ровно в то время, когда казалось, что проблеск надежды обещает мне лучшее будущее, разделить которое с Вильгельминой было бы для меня неизъяснимым счастьем»[12]12
  Паррот приводит эту цитату из собственного дневника в письме к сыновьям, Вильгельму и Фридриху, от 18 мая 1827 г. Свою общую судьбу с супругой он отсчитывает не от брака (1789), а от даты помолвки (1786), поэтому она и составляет здесь семь лет: Бинеман. С. 51–52.


[Закрыть]. Смерть любимой жены стала тяжелым испытанием для Паррота, в котором тот выстоял и потом бережно хранил память о ней в течение всей жизни, а также передавал эти воспоминания своим сыновьям.

В Байройте Паррот оставался полтора года. Собственно, возвращаться ему было практически некуда: Баден и Вюртемберг были в это время уже серьезно затронуты революционными войнами, а Монбельяр оккупирован французами, так что родного брата Паррота, служившего прежде в финансовом управлении графства, якобинцы занесли в список подозрительных лиц, и тот едва смог спастись бегством. По поручению же прусских властей, к которым Байройт отошел с 1792 г., Паррот занялся устройством громоотвода на местном замке, познакомившись при этом с Александром фон Гумбольдтом, выполнявшим здесь функции главы горного ведомства. Как и прежде, Паррот много путешествовал по окрестностям, изучая природу, быт и занятия людей, и в качестве результатов наблюдений опубликовал работы об улучшении мельничного колеса (впервые показав, что для его вращения важнее не вес падающей воды, а ее импульс), а также о физических принципах устройства более экономной печи.

Весной 1795 г. счастье повторно улыбнулось Парроту. Он вновь получил приглашение в Лифляндию, от Карла Эберхарда фон Сиверса из замка Венден, предложившего молодому ученому стать воспитателем его младших сыновей, девяти и тринадцати лет. 28 апреля Паррот выехал из Байройта в Любек, а оттуда на корабле – в Ригу. Плавание было долгим из-за штормов на Балтике, за это время будущий профессор успел дать несколько уроков математики корабельному штурману. 12/23 июня 1795 г. Паррот с двумя своими детьми ступил на берег Лифляндии, которая для всех троих станет второй родиной. Почти сразу по прибытии Паррот узнал о смерти отца, и тем самым порвалась главная нить, еще связывавшая его с местами, где началась его жизнь. Теперь он чувствовал себя в полном одиночестве, на новой земле, лежавшей «почти за пределами Европы»[13]13
  Бинеман. С. 56.


[Закрыть].

Однако эта земля оказала ему неожиданно теплый прием. Карл Эберхард фон Сиверс (1745–1821) принадлежал к видным представителям остзейской знати, служил с честью в голштинской, австрийской и русской армиях, а в 1798 г. был возведен в графское достоинство вместе со старшим братом, выдающимся деятелем екатерининского времени, новгородским генерал-губернатором, дипломатом, сенатором Якобом Иоганном (Яковом Ефимовичем) фон Сиверсом. В 1777 г. Карл Эберхард приобрел во владение заброшенный замок ливонских рыцарей Венден, а затем отстроил его в соответствии со вкусами новой эпохи и превратил в центр дворянской салонной культуры. Летней же своей резиденцией он избрал усадьбу Альт-Оттенхоф в идиллическом природном уголке, на берегу озера Буртнек, где к тому же совсем неподалеку в своем имении часто и подолгу бывал его знаменитый брат. Именно в Альт-Оттенхоф Паррот сразу направился из Риги и дальше большую часть времени проводил там или в Вендене. Таким образом, он с самого начала попал в среду местных просвещенных дворян, получил возможность завязать с ними дружеские отношения и в том числе наблюдать их усилия по налаживанию хозяйства в имениях и улучшению условий труда крестьян. Один из старших сыновей Карла Эберхарда, граф Георг (Егор Карлович) фон Сиверс, перед тем как сделать блестящую военную карьеру на русской службе, пройдет курс обучения в стенах Гёттингенского и Дерптского университетов, где Паррот будет читать ему физику, но еще до этого, со времени первой встречи в Альт-Оттенхофе, их уже связала крепкая дружба. Наконец, в одной версте от Альт-Оттенхофа лежала соседняя усадьба, Ной-Оттенхоф, где молодой ученый был не только гостеприимно принят, но и дочь хозяина, Амалия фон Гаузенберг, согласилась стать его женой и матерью для малолетних сыновей (второй брак Паррота был заключен в Риге в феврале 1796 г.).