Автор книги: Андрей Андреев
Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 92 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]
Помимо общих советов, профессор стремился внести и собственный посильный вклад в победу. Еще в 1805 г. он рвался в бой, упоминая о своей давней мечте – умереть на поле битвы «подле возлюбленного Александра»; это же повторилось в 1807 г.[144]144
См. письма 72, 89, 124.
[Закрыть] А в 1811 г. он уже всерьез собрался на войну, прося императора заранее предупредить его о времени ее начала, но теперь это было связано с его военными изобретениями. Как ученый-физик, Паррот решил создать оружие, которое бы дало русской армии решительное преимущество, и сам содрогался от своего намерения («Ужасное ремесло – рассуждать хладнокровно о самом гибельном способе умертвлять себе подобных!») – но считал его спасительным, ибо наиболее смертоносное оружие скорее и вернее принесет мир и поможет правому делу[145]145
Письмо 164.
[Закрыть]. Речь шла о новом пушечном ядре, начиненном какой-то особой картечью большой разрушительной силы. К счастью или нет, опыты по практическому применению таких ядер потерпели неудачу в апреле 1812 г.
Зато полностью удались опыты Паррота с оптическим телеграфом, который также должен был применяться на войне как средство быстрой связи и для обустройства которого профессор был готов выехать в действующую армию. О собственной разработке такого телеграфа профессор рассказал Александру I еще в начале 1809 г., но тогда реакции не последовало; в октябре же следующего года император выделил Парроту тысячу рублей для изготовления образцов и проведения с ними опытов. Они прошли в конце 1811 г., и обо всех их результатах профессор тщательно докладывал в письмах к Александру I. По его словам, телеграф поддерживал устойчивую связь на расстоянии от 10 до 15 верст, причем в любую погоду, кроме тумана, а для передачи депеш можно было использовать шифр на основе как латинского, так и кириллического алфавита[146]146
См. письма 170 и 172.
[Закрыть].
С этим проектом в начале 1812 г. Паррот приехал в Петербург, а в начале марта Александр I лично экспериментировал со связью по телеграфу на расстоянии в 10 верст и «изъявил изобретателю высокое свое удовольствие». В этих опытах вместе с императором также приняли участие военный министр М. Б. Барклай-де-Толли, начальник Главного штаба князь П. М. Волконский и полковник П. А. Экеспарре, которому было поручено организовать «телеграфные части» в армии[147]147
Паррот впервые упомянул об этом в 1819 г., подавая просьбу о вознаграждении за свои труды (РГИА. Ф. 733. Оп. 56. Д. 248. Л. 13), а затем повторял эти сведения в других официальных прошениях.
[Закрыть]. Последний был давним знакомым Паррота по Лифляндии, и с его помощью профессор надеялся на быстрое внедрение своего изобретения – но спустя некоторое время узнал, что денег на это так и не выделили. Тем не менее Александр I в своем последнем письме Парроту в 1812 г. особо подчеркнул вопрос о награде за его труды по устройству телеграфов: император писал, что с этим вопросом к нему сперва обратился Барклай-де-Толли, но Александр желал бы сам узнать от Паррота, какое вознаграждение тот хочет получить.
Отметим здесь в заключение, что Паррот каждый раз испытывал живое беспокойство, прощаясь с императором перед тем, как тот уезжал на войну, о чем свидетельствуют и относящиеся к этим моментам письма, и позднейшие упоминания. И эти тревоги были созвучны настроениям Александра I. Еще при отъезде в армию в 1807 г. он сказал Парроту: «Если мы еще раз увидимся», и профессор боялся за императора, что его отвага заставит «о долге забыть»[148]148
Письмо 123.
[Закрыть]. У Александра же страх на войне являлся постоянным переживанием, для преодоления которого ему и нужны были из раза в раз проявления «отваги». Это отчетливо демонстрирует сцена его прощания с Парротом в 1812 г., когда император «прижал его к сердцу» и всерьез заговорил о возможной гибели: «Если паду я в этой страшной борьбе, изобразите меня потомкам таким, каким я был»[149]149
Письмо 215.
[Закрыть]. В ответных словах Паррот молился за царя и поднимал его дух: «Да хранит Вас Господь <…>. Да укрепит он прежде всего Вашу надежду на победу в этой войне, а следственно, поможет Вам ее вести уверенно. Я этой мужественной уверенности полон. Да перейдет она в Вашу душу, да животворит все Ваши действия, да оживит все Ваши предприятия, да электризует всю Вашу армию!»[150]150
Письмо 190.
[Закрыть]
Таким образом, десятилетнее общение Паррота и Александра I затрагивало множество государственных дел, на решение которых хотел повлиять профессор и зачастую действительно влиял. Больше всего он добился в университетском вопросе: ему удалось убедить Александра I даровать дерптским профессорам автономию, поскольку именно так, защищенные от происков местных «врагов Просвещения», они могли лучше всего выполнять научные и образовательные задачи в своем крае. Деятельность Паррота по крестьянскому вопросу в Лифляндии также важна, поскольку она дала толчок к учреждению центральной властью Лифляндского комитета и разработке первых шагов по отмене здесь крепостного права. Но не все либеральные идеи профессора были реализованы – так, проект открытия в Дерптском учебном округе приходских училищ для начального образования крестьян хотя и встретил в целом одобрение и у императора, и в министерстве, но реализован не был, поскольку внимание царя, а также ресурсы бюджета в 1805–1807 гг. целиком были сосредоточены на войне с Наполеоном. В этот период Паррот высказывал много общей критики в адрес реформ Александра I, полагая, что те не достигли результатов, на которые рассчитывали в начале царствования, и почти полностью остановились. В 1809–1810 гг. достаточно остро профессор нападал на финансовую политику Сперанского и подготовленный им указ об экзаменах на чин. Критиковал он и внешнюю политику царя, опровергая необходимость участия в коалиционных войнах и выступая за заключение мира с Наполеоном. Накануне же Отечественной войны 1812 года Паррот, напротив, проявил свой «военный талант» – и в области изобретений, и давая Александру I точные советы по использованию на войне преимуществ, связанных с большой территорией России и возможностью организации партизанских действий. В конечном счете он пытался внушить своему другу-императору уверенность в победе.
Разрыв прямых связей и попытки Паррота восстановить дружбу
Ни один из друзей, расставшихся в 1812 г. на высокой ноте и демонстрировавших, казалось бы, неизменную привязанность друг к другу, не догадывался тогда, что это была их последняя встреча. Александр I ни разу больше не адресовал Парроту ни единой строки, а также не обсуждал их отношения с каким-либо третьим лицом, поэтому о причинах последовавшего разрыва можно только строить предположения.
Некоторые историки вслед за великим князем Николаем Михайловичем, биографом Александра I и его супруги Елизаветы Алексеевны, возлагают вину за этот разрыв целиком на характер Паррота. Тот якобы, «не имея никакого права», вмешивался в личные отношения императора и императрицы, причем всячески превозносил качества последней, напоминая Александру о его семейном долге (в качестве доказательства обычно цитируется отрывок из «секретной записки» 1810 г.), но в глазах императора такое вмешательство достигало «совсем обратной цели». Как следствие, «вскоре назойливость и излишняя откровенность Паррота надоели императору и привели к окончательному разрыву между ними», поскольку Паррот в 1812 г. проявил новую бестактность, «вздумав заступиться за опального Сперанского»[151]151
Николай Михайлович, великий князь. Императрица Елисавета Алексеевна… С. 231–232.
[Закрыть].
Другой биограф Александра I, Н. К. Шильдер, выдвинул иную гипотезу, объясняющую расставание императора с Парротом, – изменения в характере самого Александра. Он обратил внимание на то, что после завершения войны с Наполеоном Александр I отдалился от многих друзей, с которыми его связывали прежние либеральные устремления, и даже от своего воспитателя Лагарпа, к которому царь питал глубокую признательность. «Если в отношениях императора Александра к Лагарпу можно проследить с 1818 года явное охлаждение, то, конечно, не лучшая участь постигла и Паррота», – писал Шильдер. По его мнению, несчастный профессор никак не мог поверить в те перемены, которые совершились в Александре I после 1812 г., в то, «что воззрения их уже разделяет пропасть, что воскресить прошлое представляется невозможным и что оно должно быть предано забвению»[152]152
Шильдер. Т. 4. С. 289–290.
[Закрыть]. Начало же этих расхождений Шильдер также относит к истории со Сперанским: после нее Паррот каждым своим появлением возвращал Александра I к болезненным воспоминаниям – ведь тот, по мнению биографа, разыграл перед профессором «преднамеренную комедию», обвинив Сперанского в измене, чтобы скрыть собственное отвращение к государственному секретарю, «сведение личных счетов оскорбленного мстительного сердца»[153]153
Шильдер. Т. 3. С. 50, 368.
[Закрыть]. С последним предположением целиком был согласен и биограф Паррота Ф. Бинеман, который также видел основные причины разрыва в событиях, свидетелем и участником которых профессор стал в марте 1812 г.[154]154
Бинеман. С. 301–303, 312.
[Закрыть]
Не отвергая совсем возможную справедливость этих предположений, нельзя не заметить, что они плохо согласуются с тем развитием дружеских отношений между Александром I и Парротом, которое было исследовано выше. Так, якобы накапливающая у Александра I после 1810 г. обида на профессора за его высказывания об отношениях царя с Елизаветой Алексеевной ничем не подтверждается, а к моменту окончательного разрыва (1816) она должна была бы волей-неволей охладеть после такого количества событий, пережитых царем в 1812–1815 гг. Также летом 1816 г. Александр I признал невиновность Сперанского, т. е. фактически согласился с высказанным в 1812 г. мнением Паррота, что того нельзя было осуждать без тщательного разбирательства. Вообще, представление о том, что в истории со Сперанским Александр I сознательно обманывал профессора, ломал перед ним «комедию» или даже изображал «шекспировскую драму» (как вслед за Шильдером любят писать историки), коренится в некритическом использовании источников и совершенно не совпадает с картиной отношений императора и профессора по их переписке того времени – а потому должно быть отвергнуто[155]155
Андреев А. Ю. Источники об отставке М. М. Сперанского в 1812 году: опыт систематического анализа // Петербургский исторический журнал. 2022. № 3. С. 185–200.
[Закрыть].
Конечно, в этих отношениях возникали уже анализированные выше недопонимания и расхождения во мнениях, но до поры до времени оба друга умели их преодолевать. И о том, почему так не случилось в начале 1816 г., скорее должны поведать более близкие к этому времени события, нежели обращение к старым «обидам». Поэтому прежде всего следует обратить внимание на обстоятельства жизни и службы Паррота в 1812–1815 гг.
С 1 августа 1812 г. Паррот вновь, в третий раз вступил в должность ректора Дерптского университета. Если вспомнить, что предыдущее его пребывание в этой должности в 1805/1806 г. было связано с данным императору твердым обещанием удерживать студентов в Дерпте от каких-либо беспорядков, то можно предположить, что и в этот раз Паррот согласился стать ректором из желания как-то помочь Александру I в самую трудную пору его жизни: профессор добровольно принимал на себя обязанности главы университета в разгар Отечественной войны, проявляя тем самым и любовь к родине, и любовь к ее императору (что для Паррота, бесспорно, означало одно и то же).
Однако он не учел, что, по-видимому, впервые в жизни столкнется с противодействием внутри университетской корпорации, которое исходило от профессоров, столь же любивших науку и ненавидевших Наполеона, но более молодых, чем Паррот. Во главе этой «партии» стоял блестяще образованный русский филолог, поэт, друг В. А. Жуковского, 29-летний Андрей Сергеевич Кайсаров[156]156
Лотман Ю. М. Кайсаров Андрей Сергеевич // Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь. Т. 2. М., 1992. С. 440–441; Баженова А. И. А. С. Кайсаров – забытый герой раннепушкинской эпохи. Саратов, 2004.
[Закрыть]. Возможно, ему и близким к нему по возрасту профессорам казалось, что давно уже разменявший пятый десяток лет и к тому же страдающий от периодического обострения болезней Паррот не способен к активному управлению университетом, которое требуется во время войны, или – что более вероятно – особая доверительная связь Паррота с императором, о которой знали все в Дерпте, приведет к тому, что его управление не будет учитывать мнение коллег и окажется слишком своевольным, а это могло бы негативно сказаться в критические минуты. Так или иначе, но Паррот был избран ректором с перевесом против Кайсарова всего в три голоса (из почти тридцати принявших участие в голосовании). Александр I утвердил результаты этих выборов, находясь в Дрисском лагере[157]157
Бинеман. С. 251.
[Закрыть].
С течением времени война приближалась к Дерпту. 12 июля 1812 г., ровно через месяц после перехода французов через Неман, были сожжены предместья Риги, в результате чего тысячи людей остались без крова и средств к существованию. Беженцы оттуда достигли Дерпта, а вместе с ними пришли и слухи, что возвышенная позиция, на которой находились университетские сооружения, и каменный мост через реку могут стать новым рубежом обороны русской армии. Профессора всерьез вели между собой разговоры о возможном отъезде в глубь России. В этих условиях Паррот выказал необходимое мужество – в своей речи на университетском празднике 13 августа он говорил об обязанностях гражданина на войне, призвал профессоров, студентов и всех присутствующих горожан оказать помощь жителям сгоревшей Риги и тут же объявил для этого сбор денег по подписке[158]158
Burdach K. F. Rückblick auf mein Leben: Selbstbiographie. Leipzig, 1848. S. 266–267.
[Закрыть].
Совместные проявления патриотизма, увы, не смогли погасить внутренние конфликты в профессорской среде. Хотя Кайсаров еще в июне уехал в армию, но его друг и единомышленник по университету, приглашенный в Дерпт в 1811 г. на кафедру анатомии, профессор Карл Фридрих Бурдах развернул активное противостояние с ректором. Талантливый 35-летний ученый, приверженец новейших идей натурфилософии Ф. Шеллинга, прибывший из Лейпцигского университета, Бурдах считал, что еще во время своего переезда столкнулся с несправедливостью, когда университетский Совет по настоянию «сторонников Паррота» пытался сэкономить, недоплатив ему путевые издержки в дукатах (что, скорее всего, объяснялось плачевным состоянием казны университета из-за падения курса рубля). Не оценил Бурдах и инициированный Парротом общий сбор пожертвований: по его мнению, «достойная цель предполагает и достойные средства», он же не хотел, чтобы его благотворительность «пришпоривали, чтобы сойти за патриота».
Но действительно острым конфликт Бурдаха с ректором стал в конце 1812 г., когда последний выступил на необычном для него медицинском поприще. Паррот сначала пытался опробовать на одном из товарищей, а затем опубликовал 22 октября в городской газете Риги метод лечения нервных болезней уксусом (исходя из предположения, что любое расстройство нервов вызывается переизбытком в организме желчи). Во второй половине ноября Паррот отправился в Рижский военный госпиталь, где начал лечить больных уксусом и, судя по обнародованному им отчету, за неделю поставил на ноги шестерых из тринадцати, а еще у троих добился значительного улучшения (впрочем, по словам Бурдаха, некоторые из них позже скончались). За такие успехи попечитель Клингер и рижский генерал-губернатор Ф. О. Паулуччи сделали представление министру о награждении Паррота от имени императора.
Бурдах же еще во время попытки опробовать этот метод в Дерпте возражал Парроту, а затем вступил с ним в письменную полемику, которая постепенно разрасталась. В январе 1813 г. он опубликовал сочинение «Разрешение загадки уксуса», где обличал уже не только несостоятельность теории, но и самого автора, не сведущего в медицине и вводящего в заблуждение своих студентов. Паррот ответил на это листком «Решение Бурдаховой загадки», где заявил, что Бурдах превращает научный спор в упражнение в остроумии, но что сам Паррот не собирается дальше с ним равняться в шутовстве. Дополнительное напряжение этому спору придавало то обстоятельство, что другие профессора медицинского факультета безмолвствовали и только Бурдах осмелился бросить вызов «любимцу императора». Аналогичным образом Бурдах вел себя и в Совете университета, где он в конце 1812 г. в одиночку, при молчании своего факультета помешал Парроту организовать производство находившегося под покровительством ректора приват-доцента И. Л. Йохмана в ординарные профессора хирургии – Бурдах указал на его недостатки в преподавании и на отсутствие необходимой диссертации[159]159
Burdach K. F. Rückblick auf mein Leben: Selbstbiographie. S. 259–263.
[Закрыть].
Но в Петербурге известия о противостоянии Бурдаха и Паррота были с большой охотой подхвачены теми, кто давно завидовал дружбе профессора и императора. От их лица выступил министр народного просвещения граф А. К. Разумовский, который по собственной инициативе возбудил в министерстве дело относительно якобы имевшего место пренебрежения цензурным уставом. 31 января 1813 г. он сообщал Клингеру, что «сочинения, в которых идет речь об изобретенном профессором Парротом способе лечения нервной горячки, содержат в себе не рассуждения о сем способе, которые были бы позволительны и даже похвальны, но одни почти насмешки и даже грубые личности и брани и посему совершенно противны Уставу о цензуре и приличной ученым скромности». Министр предписывал попечителю сделать обоим профессорам «строжайший выговор» за то, что они «употребляют во зло данное им право на печатание своих сочинений без рассмотрения цензуры», и пообещал, «что если они впредь не будут пользоваться помянутым правом с надлежащей скромностью и осторожностью, то начальство принуждено будет принять меры для лишения их оного»[160]160
РГИА. Ф. 733. Оп. 56. Д. 155. Л. 1–1 об.
[Закрыть]. После этого Паррот был вынужден письменно оправдываться в письме к министру от 9 февраля 1813 г., возлагая вину за конфликт на Бурдаха. В ответ Разумовский просил Клингера объявить Парроту, что, даже если тот не был виновником ссоры, это не давало ему права называть публично Бурдаха шутом[161]161
Там же. Л. 5–6 об., 7.
[Закрыть]. Тем самым министр не только не желал гасить, а лишь раздувал прямой конфликт Паррота с Министерством народного просвещения.
К осуждению действий Паррота вскоре присоединилось и другое ведомство: Медицинский департамент дал отрицательный отзыв на способ лечения уксусом, который применял Паррот, и, соответственно, о его награждении императором можно было забыть. Нет сомнения, что все это дело было доведено до сведения Александра I с подробностями, рисующими Паррота в самых черных красках – причем вряд ли в 1813 г., т. е. в разгар военной кампании, а скорее всего, на следующий год, когда царь вернулся в Россию.
Александр I прибыл в Петербург в середине июля 1814 г. в роли триумфатора, который принес Европе долгожданный мир. Паррот горячо приветствовал его приезд своим новым письмом[162]162
Письмо 196.
[Закрыть]. Однако профессор допустил в нем две весьма чувствительные ошибки. Об одной он вряд ли догадывался, когда послал императору вместе с письмом текст своей речи «Взгляд на настоящее и ближайшее будущее», которую произнес в университете 2 февраля 1814 г., а затем напечатал. Речь прославляла Александра-победителя (хотя, по мнению Паррота, и недостаточно сильными словами: «Когда о Вас говорю, я в выражениях стеснен, потому что сдерживаться должен»). При этом в своей картине будущего профессор призывал отказаться от постоянных армий, которые лишь истощают страну и служат «мощнейшим орудием в руках захватчика», и увериться, что каждую нацию можно «в шесть недель вооружить», чтобы она дальше сама героически отстаивала свою свободу, «что нам ясно доказала Французская революция»[163]163
Цит. по: Hempel P. Deutschsprachige Physiker im alten Sankt-Petersburg… S. 102. О вооруженных санкюлотах, способных разбить целые армии, Паррот с восхищением высказывался еще в 1805 г. (письмо 70).
[Закрыть]. Но эти идеи были категорически противоположны сформировавшимся к тому времени представлениям Александра I о роли народа (которая должна быть сугубо подчиненной по отношению к монарху) на войне и особенно негативному взгляду императора на военное наследие Французской революции, порождением которой был Наполеон (что позже выразилось в знаменитом манифесте Александра I от 1 января 1816 г.)[164]164
Шильдер. Т. 4. С. 1–4.
[Закрыть].
Второй же ошибкой Паррота было заявление в этом письме: «Когда в Петербурге окажусь, вынужден буду с Вами о делах говорить. Многое произошло за время Вашего отсутствия. Покамест умоляю Вас никаких решений по департаменту народного просвещения не принимать, пока я Вас не извещу о том, что видел». Исходя из того, что Александру I уже представили кое-какие дела, которые имел в виду Паррот и о которых рассказывалось выше, можно вообразить себе степень раздражения императора. Только что победив Наполеона и собираясь на Венский конгресс, который должен был определить новые границы в Европе и будущие судьбы многих государств, Александр I вынужден был бы вникать в лечебные свойства уксуса – причем с обычным припевом Паррота, что от этого зависит судьба Дерптского университета и просвещения страны в целом!
Неудивительно, что, когда в середине августа 1814 г. Паррот приехал в столицу в надежде на новую встречу с Александром I, тот его не принял. До отъезда царя в Вену оставалось две недели, в которые он напряженно занимался делами, и свободного времени для друга у него не нашлось (что профессор воспринял с немалой обидой, хотя в прошлые годы ему приходилось ждать встречи в Петербурге и по целому месяцу).
Зато в декабре 1815 г., когда Александр I вновь вернулся в столицу после полуторагодового отсутствия, никакого нового его отъезда не планировалось и его свидание с профессором, приехавшим спустя две недели после императора, вполне могло бы состояться. Однако за истекшее время к названным выше обстоятельствам, которые могли вызвать у Александра раздражение в отношении Паррота, добавился еще один немаловажный повод: крупнейшая драка студентов с горожанами в Дерпте, приведшая на этот раз – впервые – к смертельному для местного жителя исходу (скончался русский купец Семен Шапошников). В столкновении, состоявшемся 21 апреля 1815 г., вечером после студенческого праздника, приняло участие со стороны университета около 60 человек. После этого несколько дней город был словно охвачен войной, поскольку вооруженные ремесленники ходили по улицам в надежде отомстить любым случайно встреченным студентам. Десять студентов были преданы «смешанному суду», состоявшему из членов Дерптского магистрата и дворянского выборного суда (ландгерихта) – таким образом, дело было вынесено за пределы университетской юрисдикции, а его разбирательство длилось до ноября следующего года[165]165
Петухов. С. 253–256.
[Закрыть].
Итак, говоря об изменениях в отношении Александра I к Парроту, которые могли проявиться в конце 1815 – начале 1816 г., не следует ограничиваться лишь общими, хотя и безусловно верными рассуждениями о том, что император, основавший за три месяца до этого Священный союз, удалялся от друзей, с которыми было связано либеральное начало его царствования. Нужно также говорить и о конкретных поводах, настраивавших императора против профессора в 1813, 1814 и 1815 гг., вплоть до известий о новых студенческих беспорядках в Дерпте – а ведь Паррот не раз прежде ручался перед Александром за своих студентов (кстати, тот факт, что разбирательство по делу о смерти Шапошникова еще продолжалось, также затруднял возможность встречи Александра и Паррота: профессор обязательно бы затронул эту историю при разговоре, император же, как и всегда, не хотел напрямую вовлекаться в ее разрешение).
И все-таки разрыв, хотя и предугадываемый, произошел для Паррота очень драматично. Профессор отправил Александру I одно за другим семь (!) безответных писем в течение более чем полутора месяцев пребывания в Петербурге, пока его денежные средства на жизнь в столице не подошли к концу. Император же заставлял его ждать, поскольку не отвечал ни положительно, ни отрицательно на просьбу о встрече, но лишь устно передавал через камердинера, что ответ последует. Наконец, 5 февраля 1816 г. Паррот решился навсегда попрощаться с Александром. В этом письме он опять использовал обращение «Ваше Императорское Величество», на протяжении большей части письма употребляя его в третьем лице (и лишь местами переходя на «вы», т. е. несколько уменьшая расстояние, разделяющее его с адресатом): «Жребий брошен. Вашему Величеству угодно, чтобы я в Нем видел отныне только Государя Российского. У Вашего Величества наверняка на это есть свои причины, справедливыми кажущиеся. Не взываю к будущему, которое меня оправдает; не взываю к прошлому, которое меня уже теперь оправдывает. Но взываю к великодушию Вашего Величества по поводу способа, каким угодно было Ему произвести разрыв, сочтенный Им необходимым. Я Ваше Величество просил его произвести с той честностью, какая нас съединила. Ваше Величество мне в этом отказали и тем самым объявили меня сего недостойным. Это мою горесть удваивает, и если имеет подданный право сказать Государю, что он неправ, скажу я, что Ваше Величество в сем отношении неправы. В чем мое преступление? Последние тринадцать лет, Государь, жил я только для Вас; дела мои, обязанности, даже ученые труды – все Вам посвящал. Хотел быть и казаться достойным доверия, каким Ваше Величество меня почтили вопреки обыкновенному ходу вещей. Я Вас любил, Вы это знаете, с силой, какая порой Вас удивляла»[166]166
Письмо 202.
[Закрыть].
В этом и предыдущих горьких письмах Паррот оплакивал не только себя, но и всех желающих добра людей, снискавших «репутацию доверенного лица» императора, с которых враги всегда «глаз не спускают» и радуются их падению. Паррот рвался сам объявить во всеуслышание своим врагам, что этой репутации более не существует, и просил, чтобы подобный случай не повторялся: «Если когда-нибудь случай вторично сведет Ваше Величество с существом чувствительным, которое, привлеченное благородством Вашей души, пожелает полностью предаться Вам, заклинаю Вас именем Божества, которое Вы почитаете, как и я, оттолкните его немедля. Да будет Вам довольно одной жертвы чувства!» Подобные строки, написанные в январе – феврале 1816 г., дорого стоили Парроту. Он тяжело заболел, начал кашлять кровью. Увы, его давнее желание умереть за императора оказалось не вполне метафорой!
Поразительно, но это было не единственным ударом, постигшим Паррота в наступившем году, – ему пришлось еще и своими глазами увидеть разрушение начал университетской автономии, одобрения которых он с таким трудом добился у Александра I в период основания Дерптского университета. Уже 17 февраля 1816 г. в связи с делом Шапошникова император утвердил постановление о том, чтобы студенты «за последнее ими учиненное насильство не подлежали более, как прежде, университетскому суду, но собственно местной полиции»[167]167
РГИА. Ф. 733. Оп. 56. Д. 96. Л. 38.
[Закрыть], – тем самым нарушалась университетская юрисдикция, за которую Паррот так боролся в 1802 г. Столь же жестоко он пострадал вместе со всем университетом из-за так называемой «дерптской аферы», которая произошла летом 1816 г., была раскрыта и вызвала расследование в министерстве, результаты которого быстро стали публичными. Речь шла о том, что тогдашний ректор университета вместе с деканом юридического факультета выдали портному Вальтеру и фабриканту Веберу докторские дипломы по юриспруденции во время каникул, с явным нарушением предписанной процедуры экзаменов на ученую степень и притом без защиты диссертаций (по циркулировавшим в обществе слухам сумма переданной за это профессорам взятки достигала 30 тысяч рублей[168]168
Впервые подробности этого дела были проанализированы в кн.: Булич Н. Н. Из первых лет Казанского университета: 1805–1819. СПб., 1891. Т. 2. С. 734–736; см. также: Петухов. С. 271–272.
[Закрыть]).
Подобная афера отражала объективно существовавшие на тот момент недостатки, присущие российским университетам в целом, а не только Дерпту, но которые здесь ощущались весьма остро. Во-первых, университет мог возводить в степени докторов наук, которым соответствовал 8-й класс по Табели о рангах, дававший право на потомственное дворянство, но на такие степени возникал спрос у верхушки бюргерского населения, стремившейся их «купить» («торговля степенями» была распространенной в предшествующие века в Европе, что постепенно привело там к падению престижа университетских ученых степеней и введению экзаменов на должности под контролем государственных органов). Во-вторых, дерптские профессора в большой степени ощущали на себе последствия инфляции и разорения соседних регионов, вызванные Наполеоновскими войнами. Их уровень жизни резко упал, что заставляло искать возможность дополнительного заработка за счет прав, дарованных университету.
Эти соображения отчасти смягчали ситуацию в глазах общества, но отнюдь не в глазах государственной власти. Об общественной реакции хорошо свидетельствуют письма из Дерпта, которые осенью 1816 г. В. А. Жуковский посылал А. И. Тургеневу: «Осуждая виноватых, надо щадить университет. Он и без этого упадает и упадает, потому что правительство отняло от него свою руку. Неужели всему должно у нас, не созрев, разрушаться?» О широком резонансе, который получила эта история, писал один из тогдашних выпускников Дерпта: «Трудно себе представить, какой вред принес этот скандал нашему университету за границей; до сих пор я не встречал здесь ни одного человека, который бы не знал этой истории и не спрашивал бы о ней»[169]169
Петухов. С. 273–275.
[Закрыть].
Реакция же государства не заставила себя ждать. 21 ноября 1816 г. состоялось высочайше утвержденное постановление Комитета министров: оно подтверждало аннулирование дипломов Вальтера и Вебера, вводило запрет на университетские испытания во время каникул, требовало от Совета университета произвести основательное расследование «поступка факультета» и наказать виновных профессоров[170]170
Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1875. Т. 1. С. 907–908.
[Закрыть]. За последней фразой скрывалось подозрение, что это были не единственные незаконные производства в ученые степени в Дерпте – причем не только на юридическом, но и на других факультетах. В министерстве речь могла даже идти о временном закрытии университета. В итоге указом Александра I от 25 июня 1817 г. ректор и декан юридического факультета, признанные главными виновниками, были уволены из университета с запрещением впредь принимать их на русскую службу[171]171
ПСЗ. Т. 34. № 26940.
[Закрыть]. Это было первое в университетах Российской империи увольнение ректора и декана, избранных корпорацией, и, конечно, оно нанесло очередной удар по принципам автономии.
Для Паррота же эта ситуация ощущалась многократно тяжелее: он страдал не только как профессор, проступки коллег которого бросили тень на всю корпорацию, но еще и оттого, что не имел права воззвать напрямую к императору от имени всего Дерптского университета – права, которым пользовался он так часто прежде и которое для защиты университета в целом так необходимо оказалось теперь, т. е. ровно в тот момент, когда Паррот его лишился. Добавим еще, что этот кризис роковым образом сказался и на другом защитнике Дерптского университета, попечителе Ф. М. Клингере, вынужденном подать в отставку 17 января 1817 г., – так что Паррот мог считать себя косвенно виновным еще и в том, что не избавил от тяжелых переживаний человека, в котором видел своего единомышленника и друга.
Наконец, материальное оскудение, настигавшее Паррота в той же мере, что и других дерптских профессоров, из-за последних событий лишь усугубилось. Как следует из цитируемого ниже архивного дела, долги Паррота простирались в это время до 30 тысяч рублей, а отзывы знавших его тогда людей упоминают, что он вынужден был продать половину принадлежавшего ему дома и искал место учителя, чтобы получить хоть какой-то дополнительный заработок[172]172
Бинеман. С. 313.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?