Текст книги "Крестьянин и тинейджер (сборник)"

– Да, я проездом; я приду…– ответил Гера и отправился назад в контору.

Лика увидела его не сразу, как вошел – она играла на его мобильнике в какую-то игру. Увидев, виновато тряхнула зелено-желтой головой, быстро мобильник выключила и сказала:

– Он зарядился дальше некуда.

Гера попытался узнать у нее, когда пройдет очередной автобус на Пытавино, но Лика не ответила, сказав:

– Зачем тебе Пытавино? Чего тебе в Пытавине? Делать там нечего; звонить ты и отсюда можешь… Ты лучше подожди, когда придет Игонин и отпустит меня на обед. У меня есть грибной суп, из прошлогодних валуев. Ты любишь грибной суп из валуев?

– Нет, мне нельзя грибы, – соврал ей Гера.

– А что можно? Что ты любишь?

– Я борщ люблю.

– Жаль, у меня сегодня нет борща. Но я могу борщ. Если ты хочешь, я могу специально сделать. И приезжай ко мне на борщ.

– Как я узнаю, когда будет борщ? У нас ведь нет никакой связи.

– А мы договоримся. Ты говори когда, и я сварю.

– Не знаю… Но не завтра.

– Козе понятно, что не завтра. Завтра я буду доедать грибной. И послезавтра буду доедать… Лучше в субботу. Я в субботу целый день дома. Давай в субботу.

– Если приеду, как мне вас найти? – Гера боялся быть невежливым.

Лика схватила карандаш и быстро написала адрес. Протянула его Гере:

– В субботу. Буду ждать с борщом. И больше ты не говори мне «вы». Давай на ты. Точно приедешь?

– Точно, – сказал ей Гера, вышел из конторы и сразу стал придумывать убедительную и необидную причину, из-за которой он в субботу не приедет.

Солнцу, пылавшему над соснами, уже и надоело глядеть ему в лицо и плавить глаза; оно ушло своей дорогой в сторону; потом и за спину ему, а рейсовый автобус на Пытавино – тот все не приходил. Гера не нервничал; внушил себе: чем убедительнее он сумеет победить в себе дрожь нетерпения, тем он вернее дозвонится до Татьяны. Заслышав дальний шум большой машины, он медленно, даже лениво оборачивался на шум. Увидев самосвал или тяжелый длинный трейлер, встречал и провожал и самосвал, нагруженный песком, и этот трейлер с бревнами, стянутыми железной цепью, безо всякой видимой досады, нарочно безучастным скучным взглядом. От долгого сидения на жесткой лавке затекли ноги; Гера поднялся, вразвалку вышел из коробки остановки и, разминая ноги, начал прохаживаться по асфальту. Донесся шум, но не тяжелый шум автобуса или грузовика; Гера даже не поднял головы навстречу шуму, хотя и отступил с проезжей части на обочину. Шум этот близился и, нарастая, вдруг оборвался воем и визгом тормозов. Гера, не глядя, прыгнул в сторону и едва не угодил в кювет. Зло обернулся. Пыльная «газель», крытая брезентом, стояла у обочины. Дверь кабины приоткрылась, из нее выглянул голый по пояс водитель в черной бейсболке, крикнул:

– Чего скачешь, как кенгуру? Садись!

И долго сдерживаемое нетерпение Геры вырвалось наружу победным криком.

– А ты веселый, – одобрительно сказал ему водитель, вновь набрав скорость на пустом шоссе. – И я веселый, я люблю веселых!

Асфальт, плывущий под колеса, пылал на солнце, и казалось, что «газель» не едет, а идет против течения по ручью огненной лавы. Окна «газели» были открыты до упора, воздух упруго бился и кипел в кабине. Гера вынул мобильник и включил его. Дисплей был пуст, лишь одинокий пунктир на его правом краю указывал, что телефон заряжен под завязку.

– Ты местный? Не похоже, что ты местный, – сказал водитель весело.

Гера ответил:

– Да, я не местный.

– Работа здесь?

– Нет, отдыхаю, – сказал Гера, не отрывая глаз от пустого дисплея.

– А я работаю. Тоже не местный. Там, в Хнове, – водитель указал рукой себе за спину, – строят завод. Там будут делать корм для птицефабрик. Корм курам, значит, будет, а рыбы в озере, тут все так говорят, скоро не будет – из такой гадости делают курам корм: из молотых костей, из разной вредной химии. Но мне-то пофигу, я не рыбак. Лишь бы платили…

– Вы строитель? – спросил Гера.

– Нет, я водитель, я вожу туда курносых. Завод большой, рабсилы требуется много, вот и болтаюсь я туда-сюда, в город – пустой, назад – с курносыми…

– Курносые – значит, молодые и неопытные? – не понял Гера.

– Нет, значит, узбеки там, таджики, я их всех не различаю, может, азеры с хачами, да и какой хрен их разберет. А только все они воняют и после них надо проветривать… Тебе сквозняк, как, не мешает?

– Нет, – хмуро ответил Гера, сунул в карман мобильник и отвернулся к полуоткрытому окну.

Ветер ударил в лицо, солнце в мелькающей красной листве придорожного осинника вспыхивало в глазах и вскипало в них слезами.

Голый водитель азартно проникал в будущее российской сборной по футболу:

– …Мы и без этого голландца рвали всех, кого хотели, вот только мало мы хотели, а с Гусом на Европе мы – да и не захотим, а всех порвем…

Гера его немного слышал, но слушать не желал. Этот крикливый весельчак ему напомнил об одном свидании с Татьяной, и лучше было бы о том свидании не вспоминать и вовсе.

…Был новогодний вечер. По Тверской улице, закрытой для автомобильного движения, медленно шли к Манежной площади громкие толпы. Гера и Татьяна, привыкшие к стремительной ходьбе, ловко лавировали в толпах, не задевая никого из топающих кучками, шеренгами и парами по мокрой наледи, поющих в лад и вразнобой. У самой мэрии ввинтились в тесную и многолюдную толпу московских гастарбайтеров. Гудел чужой мужской гортанный говор, женский робкий клекот. Толпа их была так тесна, что лишь на выходе в Охотный Ряд Гера с Татьяной вырвались вперед и оказались посреди компании с гитарой, с бутылками шампанского «Корнет».

«Приятно слышать русскую речь», – сказал Гера Татьяне.

Она ни словом не ответила. Молча ускорила шаги; пришлось ему, протискиваясь, догонять ее. Он и догнал бы, но отчего-то понял, что она не просто так спешит, но убегает от него.

Он звал ее, она не оборачивалась и, добежав до Манежной, свернула направо. И Гера взял вправо: увидел, как она почти бежит, удаляясь, к университету. Обескураженный, он встал на месте и на месте потоптался, а после медленным унылым шагом повлекся следом за Татьяной, уже теряя из виду ее шаль среди платков, мехов и ярких курток. Свернув бездумно на Никитскую, Гера увидел ее: она уж не бежала – спокойно шла вглубь улицы по левому от центра тротуару. Гера пошел по правому – не торопя себя, почти не глядя на нее, уставясь себе под ноги. Поднял глаза, увидел, как она свернула во двор консерватории – и перешел проезжую часть. Но он и в том дворе Татьяну не застал. Сияние окон «Кофемании» звало его, притягивало, и он вошел. Кафе было забито людьми, заполнено их взвинченными и переливчатыми голосами. Пройдя кафе насквозь, он увидел Татьяну, присевшую за дальним, маленьким столиком в углу. Она его видела, но не глядела на него. Он подошел к ней, сел за ее столик. Не знал, что говорить, о чем спрашивать. Татьяна не поднимала на него глаз. Гера не мог этого вынести, подумал, что сейчас умрет, но подошла официантка, отвлекла, Гера заказал себе виски, Татьяне – кофе. Татьяна от кофе не отказалась, и это Геру обнадежило. Пока официантки не было, Татьяна не проронила ни слова. Как только виски с кофе оказались на столе, Татьяна подняла глаза и деловитым голосом сказала: «Так, о нерусской речи. Во-первых, эти люди кроме своей нерусской речи худо-бедно знают и наш русский, а мы их языков не знаем. И уже в этом их над нами превосходство. Они не пьют виски, не пробовали каппучино, для них все это слишком дорого, они работают с утра до вечера, а не болтаются по городу по целым дням. Из тех грошей, что им здесь платят, они большую часть отправляют своим семьям. На их судьбу пришлись и войны, и развал, и разорение. Они такое повидали и пережили, и не по своей вине, что нам с тобой не снилось, но даже это все – не главное. А главное у них – неотменимая отмена будущего».

«Да я все понимаю, – неуверенно встрял Гера в ее монолог. – Я ничего плохого не сказал…»

«Но ты имел в виду плохое…»

«Да ничего я не имел…»

«Тогда – откуда?»

«Мы с ребятами так говорили. О том, что их в Москве слишком уж много, и скоро будет не услышать русской речи. С ребятами из школы».

«Но ты не ходишь в школу».

«Я не про эту школу, я про ту, где я учился раньше».

«Ребята говорили, ты готов за ними повторять?»

«Нет, мне не нужно повторять».

«Но ты же повторил».

«Это сорвалось по привычке».

«То есть ты так не думаешь?»

«Нет, что ты, я никак не думаю!»

Татьяна рассмеялась: «Это хорошо: никак. То есть это плохо, что никак, но лучше уж никак, чем так… Да, это хорошо. И знаешь почему? А потому что я сейчас тебя едва не потеряла… И хорошо, что ты ушел из той школы. И то, что ты не ходишь в эту школу – тоже хорошо, чем бы все это ни закончилось».

– …Чего молчишь? – крикнул водитель. – Ты что, не веришь, что мы всех порвем? Но ведь в хоккей мы всех как рвали, так порвали, а нам никто не верил!

– Я верю, верю – отмахнулся Гера. Он ненавидел голого водителя – и за «курносых», и за его «порвем», и за его наглую веселость, и за тот горький новогодний вечер, и за внезапную обиду, испытанную им, когда услышал от Татьяны это беспечное и безразличное к его судьбе «чем бы все это ни закончилось». Вынул мобильник, загадал: если связь есть, то он потребует остановить «газель» и дальше пойдет пешком, сколько б идти ни оставалось. Тронул кнопку, глянул на дисплей. Там было пусто.

Когда, увидев впереди окраины Пытавина, водитель спросил у Геры, где его лучше высадить, Гера ответил, глядя на дисплей, на нем всплывающую будто ниоткуда, привычную картинку с эмблемой знаменитой сети мобильной связи:

– Мне совершенно все равно.

– Мне тоже все равно, я дальше еду, в ихний город. Там ждут меня мои курносые. Хочешь, поехали со мной.

– Зачем?

– Не знаю, ты же отдыхаешь. Там аквапарк, можешь сходить, поплавать с телками.

– Нет-нет, мне здесь, в Пытавине, где-нибудь в центре, – ответил Гера.

Ему невыносимо хотелось позвонить, но он упрямо сдерживал себя: сказать Татьяне «здравствуй» при водителе – голом, подмигивающем, похохатывающем от звуков собственного голоса – было немыслимо…

– …даже кощунственно, – нечаянно сказал он вслух; водитель смолк мгновенно и наморщил круглый загорелый нос, припоминая вроде и знакомое и вроде осуждающее слово, поглядывая искоса на Геру и не решаясь спросить, к чему он это слово произнес, что оно значит и что он этим словом захотел ему сказать.

Водитель приостановил «газель» возле парка, в тени больших деревьев. Денег не взял, простился хмуро. Гера с мобильником в кулаке бросился в парк, обрадовался тишине его неряшливых, заросших конским щавелем аллей, сел в тень рябины, ее зеленых гроздьев, на облупившуюся крашеную лавочку. Торжественно вздохнул и хорошо заученными быстрыми прикосновениями вызвал Татьяну.

Вместо гудков услышал:

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

Охнув, он повторил вызов и вновь услышал ненавистное:

– Аппарат абонента выключен…

Сунул телефон в карман, вытянул ноги и постарался наладить дыхание. Спешить было некуда; безлюдный старый парк был хорош для ожидания, хорош и для сокровенного разговора, который должен был когда-нибудь и состояться; тихий скрип веток и пошевеливание жирных листьев на сквозняке усыпляли тревогу; солнце, с трудом струящее свой свет сквозь кроны, ничуть не жгло, но, утешая, омывало лицо; лишь обезглавленный гипсовый солдат, преклонивший колено в зарослях ромашек и бессмертника, держащий в вытянутой руке, как чашу, свою каску со своей головой, с криво торчащим из затылка куском арматуры, мешал тревоге уснуть. В парке не было слышно птиц, лишь изредка со стороны дороги доносился гул автомобиля.

Ну хорошо, сказал себе с угрозой Гера и опять достал мобильник.

Опять услышав механический женский голос, начавший говорить все то же, издевательское, но отчего-то по-английски, он не дослушал издевательства, вскочил и наобум пошел вглубь парка.

Там, в сырой тьме, припахивающей свалкой, в окраину которой упирались кусты старого парка, он набрал номер квартиры на Лесной – ответом были долгие гудки.

Шарахаясь от шныряющих повсюду кошек, Гера в обход свалки вышел в закоулок с деревянными домами, палисадниками, водозаборными колонками, то тут, то там криво торчащими из старой, проросшей снытью и осотом булыжной мостовой, и на ходу попробовал еще раз позвонить Татьяне на мобильник. Результат был тот же.

Он вышел и в соседний закоулок, сказав себе, что главное теперь – не останавливаться, не столбенеть в отчаянии, идти куда глаза глядят, не прекращая между тем попыток дозвониться, но и не потакая нетерпению: не через шаг пытаться и не через два – через пристойное количество шагов, оговоренное с самим собой. Гера оговорил с самим собой четыреста шагов от попытки до попытки и очень был доволен, что ни разу не поддался нетерпению, не сократил ни разу расстояние между попытками.

Четыреста шагов по улице Урицкого, четыреста – по Комсомольской, еще четыреста – по Новосельской, четыреста – вокруг площади Кирова, и их хватило, чтоб дважды обойти всю эту маленькую площадь с ее ларьками и киосками, – при всех его попытках и везде мобильный телефон Татьяны был выключен или находился вне зоны действия сети, домашний лишь гудел, Татьяны дома не было, где б Гера ни оказывался и ни находился.

…Ее не было дома на Больничной, на Маяковского, на Преображенской; ее мобильник не включался на Гагарина, Калининской и Профсоюзной. Она не отзывалась ни по одному из своих телефонов на вещевом рынке, где сгрудились палатки и лотки с турецким и китайским ширпотребом, с пластмассовой посудой, хрусталем, с миксерами, утюгами и электромясорубками, с виниловыми сумками, пакетами из полиэтилена с картинками из мультиков о Бэтмене и Человеке-пауке. Она не возвращалась на Лесную и на продуктовом базаре, среди мясных рядов, уже почти пустых, звенящих мухами и осами над одинокими, слепыми и ушастыми свиными головами; среди рядов с капустой и картошкой; она не попадала в зону действия сети и на краю базара, среди торговок семечками, воблой и сушеными грибами.

Гера не смог дозвониться до нее и на озере, на его бетонной набережной.

Устал, сел на скамейку и сказал:

– Ты запретила навсегда посылать тебе эсэмэски, ты мне сказала, что они идиотичны. А что ты будешь чувствовать, когда ты включишь телефон и сразу же получишь эсэмэску оператора типа: «Этот абонент звонил вам миллион раз»? Совесть тебя не съест? Будь умницей, включи свой чертов «эриксон» или вернись, наконец, на Лесную!

Гера еще раз попытался дозвониться – и на Лесную, и на «эриксон», потом попытки прекратил.

Было уже далеко за полдень; солнце, стоявшее невысоко, прежде чем наполниться вечерним красным пламенем, остыло и потускнело; рябь на воде переливалась оловом и ртутью, но кое-где уже посверкивала черным углем. Уставший Гера наблюдал за рыбаком, сидевшим на камнях внизу с короткой удочкой, и долго ждал, когда он хоть что-нибудь поймает. Солнце начало краснеть, прибавилось угля в озерной ряби, и рыбаку в конце концов повезло. Рыбка была так мала, что Гера ее не разглядел; рыбак, как только снял ее с крючка, с размаху бросил в озеро. Гера поднялся со скамейки.

Он был голоден и подумал о стеклянном кафе «Кафе». Припомнив, как его везли по набережной от вокзала, минут за двадцать сам дошел до цели, ни разу не достав из кармана мобильник.

В музейной тишине кафе «Кафе», у самой двери, за длинным и почти пустым банкетным столом сидели друг напротив друга перед высокой горкой хлеба на подносе два старика в оранжевых жилетах поверх сизых роб – и ели бледный борщ. В дальнем углу, у фиолетовой стены, возле пустой эстрады с двумя огромными, будто столбы, колонками усилителя, сидели тоже двое: плотная женщина неопределенных лет – она спала, раскинув локти на столе и уронив голову на руки, – и ее немолодой спутник в зеленой вытертой футболке. Он пил пиво из граненого стакана. Середина зала, должно быть, предназначенная танцам, была от столиков свободна. Свободны были и почти все столики возле стеклянной стены с видом на площадь и вокзал, лишь за одним из них, почти под стойкой бара, три молодые женщины пили шампанское «Корнет» и ели кремовый торт. Гера сидел от них неподалеку и, ожидая официантку, глядел в окно вниз, на закопченные крыши вагонов и масляные люки цистерн товарного состава, стоящего на запасных путях и наполовину скрытого бело-зеленым зданием вокзала.

Состав вдруг вздрогнул, дернулся, залязгал сцеплениями и с долгим звуком, похожим на глубокий вздох, тронулся в путь. И Гера вздохнул. Поднял голову и увидел перед собой официантку с листком меню, упрятанным в прозрачный целлофан. Читать меню не стал, а сразу заказал две бутылки пива и, ради любопытства, сто граммов местной водки «Вдарим».

Старики доели борщ и ушли, прихватив с собой по нескольку кусков черного хлеба.

Женщины без видимой причины разразились дружным смехом и разом стихли, перешептываясь.

Мужчина в дальнем углу привстал и, перегнувшись через столик поверх пивных бутылок, несильно подергал за короткие волосы свою спящую спутницу. Она не шелохнулась. Мужчина рассмеялся ласково, вновь сел, откинувшись на спинку стула, и долил пива в свой ополовиненный стакан.

Гера достал и положил на скатерть мобильный телефон, но не коснулся его кнопок, суеверно убедив себя ничем не проявлять волнения и нетерпения. Лишь после того, как перед ним возник графинчик с водкой, рюмка, две бутылки пива «Афанасий» и к ним – стакан, лишь выпив рюмку и глотнув немного пива, Гера отправил вызов на мобильный телефон Татьяны. Соединение с ним, наконец, произошло, и Гера замер, вслушиваясь в длинные гудки. Дыхание его остановилось; сердце било в ребра; гудки не прерывались долго, пока не сбились на короткие; и на дисплее проявилась надпись «абонент не отвечает».

– Да что ж ты со мной делаешь, – сказал вслух Гера, вызвал домашний телефон Татьяны, в ответ услышал те же, но теперь уж нескончаемые длинные гудки. Швырнув на скатерть телефон, налил вторую рюмку водки, после чего графинчик опустел. Позвал официантку и заказал еще сто граммов. Официантка посоветовала:

– Берите сразу двести, – и Гера благодарно согласился.

Лязгнула дверь. В кафе вошел короткий круглый парень со связкой ключей на шее; с ним девушка. Вжав птичью стриженую голову в худые плечи, девушка робко озиралась по сторонам. Парень был в красных тренировочных штанах с белыми лампасами и в дымчатой сетчатой майке, девушка – в черном прозрачном платье с люрексом. Они уселись за спиной у Геры. Официантка подошла к ним; Гера отвернулся и услышал за спиной неторопливый голос парня:

– «Душу монаха» или чего там у тебя другого красненького. И два мороженого с вишенкой.

– «Душа монаха» есть, – отозвалась официантка. – Мороженого нету никакого. Возьмите тортик или выпечку.

– Ты будешь тортик? – громко спросил парень.

Глядя на площадь сквозь стекло, Гера услышал шепот:

– Буду.

Из-под обвисших старых ив на площадь выехал автобус и, совершив медленный круг, встал; солнце, тускнея, остывало в его окнах.

Гера допил первую бутылку пива и, принимаясь за вторую, твердо решил не трогать телефон, покуда не допьет ее до дна, а если и тогда Татьяна ниоткуда не ответит, он вообще не будет больше ей звонить. Теперь он тянул пиво очень медленно, самыми мелкими глотками, стараясь оттянуть как можно дольше эти, как он решил, последние звонки.

Официантка принесла графинчик с водкой для него, вино и торт – соседям за его спиной. Возвращаясь за стойку, бросила взгляд на площадь и, помахав пустым подносом, негромко крикнула в дальний угол:

– Автобус!

Мужчина в зеленой футболке вновь перегнулся через столик и ущипнул за локоть свою спутницу:

– Вставай, автобус.

Она не проснулась. Мужчина встал и подошел, слегка шатаясь, к стеклянной стене; уперся в стекло лбом. Автобус тихо зашумел, тронулся с места и, обогнув по кругу площадь, исчез под вислыми ветвями пыльных невысоких ив.

– Ну вот, ушел, и не догонишь, – сказал, отлипнув от стекла, мужчина и не спеша вернулся к своей спутнице. И сразу очень тихо, будто стесняясь разбудить ее, рассмеялись женщины, пьющие шампанское; смех тут же оборвался, сменившись их привычным дружным шепотом.

«Чего я жду? – спросил себя с досадой Гера, немного захмелев, гордо оглядываясь и злясь на самого себя. – Не хочет говорить со мной, пусть и не говорит!» Он выпил еще рюмку, запил водку пивом и, не дожидаясь, когда бутылка пива опустеет, со всей возможной небрежностью коснулся кнопок своей «нокии».

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

Уже лишь только для того, чтобы убедиться, насколько это безнадежно и бессмысленно, Гера в последний раз вызвал Лесную. Послушал с гордою усмешкой долгие гудки и, насчитав их ровно десять, ударом ногтя по кнопке с красной меткой заставил телефон затихнуть.

Небо над площадью было цвета пива; бело-зеленые стены вокзала набухли охрой; в кафе сгустился сумрак. Гера допил водку и стал гадать, как дальше поступить: расплатиться и уйти – или еще добавить… Решил и расплатиться – и добавить и поманил официантку. Вдруг вскрикнул парень за его спиной – так неожиданно и громко, что Гера, вздрогнув, задел горлышком пивной бутылки край стакана.

– Ты?.. – вскрикнул парень. – Ты почему, плеть, не на месте? Я тебя должен искать?.. Ты нибизьзи, докладывай, Ванчук нашел свои ключи?.. Мои – со мной, мои – всегда со мной, ты за меня не бзи; Ванчук свои – нашел?..

Гера с досадой обернулся. То хмуро головой кивая, то ласково подмигивая робкой подруге, парень с презрительной ухмылкой слушал мобильник, перебирая пальцами ключи, висящие на шее. Гера глядел ему прямо в глаза с вежливой укоризной, но его взгляд не задел парня и даже не был им замечен, как если б Гера промахнулся.

– …Он что, ахьел совсем?.. Ты передай, что он уволен, понял, плеть! Я и тебя уволю, если ты, плеть, еще хоть раз такого мне подсунешь, как этот йоммный Ванчук!..

Гера отвернулся и, облокотясь о столик, зажал руками уши. Везде одно, подумал он со злобой и с острой жалостью к себе; во всех московских кабаках, теперь в Пытавине и, если вспомнить, даже в Суздале, где они с Таней, нагулявшись, счастливые, сидели в ресторане, и тоже вечерело, и дивный, медный снег был за окном, и весело, томительно гудели за окном колокола – и даже там, в том тихом ресторане, какие-то козлы орали по своим мобилам; они везде орут, при всякой тишине и при любых колоколах – не из нужды орут, не в спешке, а, говоря их языком, лишь бы пойопываться перед своими перепуганными козами, покрасоваться крутизной…

– …Ты, плеть, зачем меня перебиваешь? Я разрешил тебе перебивать? Ты слушай, плеть. Руслан к утру пригонит восемь фур, плеть, фибропеноблока… Как, не пригонит?.. Как, звонил? И ты мне, плеть, ни слова не сказал? Коххера, я не понимаю!.. Ыптоемыть!.. Нет, это ты меня послушай! Я говорю, а ты молчи, или отправлю нахыи и навсегда! Ты слушай, слушай, тоимыть, сюда. Если мне кто звонит, тоймыть, ты должен, йоптую, немедленно докладывать… Так, хватит, ниипи мне мозг! Что он конкретно говорил? Где фуры, плеть?.. Он что, он апезьнел совсем?

Мужчина в дальнем углу зала пил пиво с той же ленивою размеренностью, как будто и не слышал ничего. И женщина его не просыпалась. Женщины с тортом и шампанским продолжали перешептываться, не поднимая голов, не повышая голоса. Подошла официантка, и Гера дал ей двести двадцать рублей десятками, попросив добавить еще сто граммов водки. Пробормотав «хватит тебе», официантка сгребла деньги, сорок рублей оставила на скатерти и вернулась за стойку. Парень за спиной молчал и, слушая мобильник, сопел, будто во сне.

– …Так, я все понял, – заорал он, словно бы проснувшись. – Звони ему! Предупреди: я стрелку забивать не буду, на счетчик ставить, плеть, не буду; я соберу простое человеческое совещание и доложу инвесторам, какое он гывно, и пусть он после не со мной, а с ними разбирается… Так и скажи: гывно. И не простое – ахьенное гывно! Все!

Гера угрюмо обернулся. На этот раз парень поймал его взгляд. Сунул мобильник в карман штанов с лампасами, глядя Гере в глаза, сделал долгий и шумный глоток вина из фужера. И, наконец, сказал спокойно:

– Я дико извиняюсь. Есть вопросы?

– Нет. Уже нет, – ответил Гера.

– По-моему, есть. Ты говори, какие у тебя вопросы.

Гера сказал негромко:

– Мы здесь не в вашем офисе.

– Понятно, что не в офисе, – сказал, подумав, парень. – Я дико извиняюсь, но я не понимаю: в чем вопрос?

– Я же сказал, уже ни в чем, – ответил Гера. – Но нам здесь всем нет дела до ваших дел.

– Ясное дело, что нет дела, – ответил удивленно парень. – Но я опять не понимаю: в чем вопрос? Я что, кому-то тут мешаю?

Гера невольно огляделся, ища поддержки. Но женщины, прервав свой шепот, глядели на него настороженно и недовольно, как если б это он нарушил их покой. Мужик в дальнем углу глядел на него неодобрительно. И спутница мужика, проснувшись, тоже глядела на него с тяжелым, сонным недоумением.

– Я просто думаю, не стоит разговаривать в кафе по телефону… или в других местах, где люди… Где все хотят спокойно посидеть, поговорить, подумать…

Парень нахмурился и переспросил:

– То есть нельзя, плеть, в кабаке поговорить по телефону?

– Наверно, можно… но не нужно, – поморщился Гера, ничего уже так не желая, как прекратить весь этот разговор.

– Кто ты такой, плеть, чтобы запрещать нам говорить по телефону?

– Я и не запрещаю, – отмахнулся Гера.

– А ты попробуй запрети. И сразу тебе, йоптую, нечем будет запрещать… Не любишь, если говорят по телефону, – сам и не говори.

– А я и не говорю.

– Вот и не говори, а нас учить, йоптоемать, не надо. Ты понял, плеть?

Гера устал:

– Я понял.

Все продолжали на него глядеть с недоброй укоризной. Он громко повторил:

– Я понял! – и в тот же миг его мобильный телефон забившись, как подстреленный, на скатерти, выдал начало увертюры из «Севильского цирюльника». Гера в испуге глянул на дисплей; там высветилось: «Таня». Гера виновато обернулся. Парень глядел ему в глаза с усмешкой. Подруга парня, обернувшись, тоже глядела на него. «Цирюльник» все звучал с надрывом, но Гера не решался взять мобильник в руки. Взял наконец, с трудом сдержал себя, чтобы не побежать. Шел к выходу; мобильник верещал в горсти. Как только Гера оказался на крыльце, увертюра в телефоне смолкла, но продолжала клокотать, ликуя, в горле.

Пальцы дрожали; Гера нашел кнопку с зеленой меткой и дважды изо всех сил ее вдавил. Ждал ответа, и увертюра распирала его душу всей полнотой оркестра – оркестр в нем смолк, как только в телефоне сухо прозвучало:

– Аппарат абонента не отвечает или находится вне зоны действия сети.

–Плеть, плеть, плеть, плеть! – выкрикнул Гера в отчаянии.

Сел, вдруг устав, на цементное крыльцо, уставился в зигзаги трещин на асфальте, возненавидев себя с такой силой, что не сумел своей же ненависти вынести и поспешил возненавидеть парня с ключами. Подумал: «Убил бы гада», – и ощутил, как кто-то примостился рядом на цементе. Скосил в страхе глаза и успокоился: рядом был не этот парень, а мужчина из дальнего угла. Мужчина пожевал мокрыми губами и спросил:

– Ты тот, который из Москвы?

– Да, – неохотно ответил Гера. – Откуда вы обо мне знаете?

– Все знают… Оттягиваешься?

– Немного.

– И мы немного, – сказал мужчина как бы с сожалением. – Приехали купить мясорубку, электрическую; давно хотели… В Селихнове простую мясорубку хрен где купишь, а электрическую и не увидишь никогда. Зашли немного оттянуться – и не купили мясорубку… И мясорубку не купили, и на автобус не успели.

– Вы из Селихнова? – спросил Гера.

– Я разве не сказал?.. Теперь автобус только утром. Теперь нам и тебе – ночь на вокзале кантоваться.

– Надеюсь, без меня, – сказал Гера с тревогой.

– Пешком пойдешь?

– Да хоть бы и пешком.

– Пешком ты не дойдешь… – Мужчина уронил голову на грудь и замолчал надолго, засыпая. Потом очнулся и сказал: – Когда дойдешь, ты Панюкову своему скажи: я, может, у вас буду послезавтра или завтра. Я обещал смотреть его корову. Чего там у него с коровой?

– Корова как корова. Я и не знаю, что с коровой.

– Посмотрим, что с коровой… Ты успокой его, скажи: ветеринар все помнит хорошо и будет послезавтра… Он обо мне тебе рассказывал?

– Нет.

– Он обо мне не любит говорить, – как будто с сожалением, но и самодовольно произнес ветеринар. – Не любит-то не любит, а как корову надо посмотреть – сразу ко мне, к кому ж еще, и сразу забывает, что не любит…

За спиной лязгнула дверь, ветеринар и Гера обернулись. Спутница ветеринара стояла в дверях, раскинув полные руки и держась ими с двух сторон за дверную раму. Она дышала сипло и, задумавшись о чем-то, пыталась разглядеть что-то, ей одной известное, за дальним киоском, за грудой пустых темно-зеленых пластиковых ящиков, за темными, как ящики, кустами, но глаза ее, казалось, ничего перед собой не видели.

– Да тут я, Саня, тут я, ты не бойся, – сказал ветеринар, оперся горячей и мокрой ладонью о плечо Геры и, помедлив, встал с крыльца. – Чего ты испугалась? Ты ж знаешь, я же никуда не денусь.

Как Гера ни спешил, алая нить над озером, лопнув, исчезла в облаках и потускневшие ее обрывки истаяли в воде до того, как им была пройдена длинная набережная. К окраине Пытавина он выбрался, немного поплутав по темным улицам; знакомая черная тень ретранслятора помогла ему выйти на шоссе.

Гера шел в сплошной тьме, то и дело сбиваясь с асфальта на гравий обочины, рискуя упасть в придорожную яму. Невидимые сосны по краям дороги гудели на ветру, невидимые провода звенели над головой; воздух, схваченный ночной прохладой, с каждым шагом становился тверже, и все труднее было на ходу дышать. И ни один звук, хоть капельку похожий на далекий шум машины, не прорывался сквозь этот твердый воздух, сквозь этот лесной гуд, сквозь металлический звон в небе. Внезапно в глаза Геры ударили два узких, острых луча из двух огромных круглых фонарей. Лучи метнулись в сторону, и фонари погасли; в свете далеких фар, бившем из-за спины Геры, мелькнул и скрылся за границей света силуэт лисы: глаза этой лисы Гера и принял за фонари… Свет фар струился под ногами, и Гера обернулся. Машина близилась, уже шумела, свет ее фар уже слепил глаза; Гера встал на середине шоссе, расставил ноги и изо всех сил замахал руками. Машина ход не замедляла, Гера встревожился, но не спешил уйти с дороги. Машина с визгом затормозила прямо перед ним. Фары били в глаза; дверь кабины, открываясь, лязгнула; послышался насмешливый знакомый голос:

– Опять ты? Ты от кого бежишь тут, на ночь глядя?

Подавшись вперед, Гера узнал «газель» с крытым брезентом кузовом, узнал водителя, который днем привез его в Пытавино. Рядом с водителем в кабине сидели двое в галстуках; глядя перед собой, они не шелохнулись и не повернули к Гере свои головы. Гера ухватился руками за дверь: