Текст книги "Выдумщик"

– Не может быть! Это мне? Кофе в постель? Фантастика… Вот и дожили вы, Андрей Викторович, до таких сказочных времен – а кто бы мог подумать!..

Катя довольно фыркнула – ясное дело, любой женщине приятно, когда мужчина реагирует на заботу о нем, а не принимает эту заботу безразлично, как должное… Андрей с удовольствием выпил кофе, поставил чашку на блюдечко и сказал «светским» тоном:

– Благодарю вас, сударыня, душевнейше вам признателен… Да, кстати… Давно хотел полюбопытствовать, барышня, а как вы к утреннему сексу относитесь? Говорят, в приличных домах это постепенно входит в моду…

Катя засмеялась и легонько шлепнула Обнорского по руке:

– Вставай уж, балабол! Я-то, может, и нормально отношусь к этой новой моде, но вы ведь, сударь, можете и на телевидение опоздать… Да и извозчик вас уже внизу дожидается…

– Ну так а долго ли – умеючи-то? – плотоядно облизнулся Андрей и вознамерился было обнять Катю, но она резво спрыгнула с кровати, плотно запахнула халат и отрезала:

– Умеючи – как раз долго! Вставайте, сударь, вас ждут великие дела!

Обнорский, тяжело кряхтя, слез с кровати, быстро оделся, пригладил растрепанные волосы пятерней и спросил, словно о чем-то уже решенном:

– Ну так я вечером сразу к тебе? Пустишь? Нам, кстати, не мешало бы и кое-какими деловыми вопросами заняться…

– Да куда уж деваться, – вздохнула Катя, иронически улыбаясь. – Вас ведь, сударь, в дверь не пустишь, вы в окно полезете… Когда прикажете ждать?

– Я точно не знаю, Катюшка, – ответил Андрей уже в дверях. – После семи где-нибудь… В общем – как только, так сразу… Я прямо без звонка, ладно?..

– Ладно…

Они поцеловались на пороге, и Обнорский побежал вниз по лестнице.

Таксист-югослав привез Серегина на виллу газеты «Экспрессен» уже в седьмом часу – Андрей расплатился, выскочил из машины и начал стучать в дверь дома. Минут через пять на пороге появился заспанный Цой:

– Бог ты мой, какие люди! А мы уж и не чаяли… Как резидент?

Андрей только рукой махнул, но Цой, пропуская его в дом, успел разглядеть и характерные круги вокруг глаз Обнорского, и его припухшие губы, а потому ответил сам себе:

– Понял, резидент не подкачал… Серьезный, судя по всему, попался резидентище, махровый такой, конкретный. Что скажешь – красиво жить не запретишь…

У Обнорского уже просто не было сил отвечать на подначки Игоря – Андрей сбросил куртку и туфли и прямо в одежде завалился на диван:

– Игорюха, я покемарю часок, а то буду совсем никакой…

– Спать, вообще-то, врачи рекомендуют по ночам, – язвительно заметил Цой и добавил что-то еще, но что именно, Андрей уже не расслышал…

Весь день на монтаже фильма Обнорский клевал носом, не замечая удивленных взглядов шведских коллег – впрочем, мало-помалу работа все же продвигалась, а к вечеру Андрей и вовсе разошелся, «разгулялся», так сказать, и даже смог родить несколько вполне дельных мыслей. По крайней мере Ларс назвал их именно дельными…

Вечером Обнорский снова сбежал с виллы, провожаемый ехидными улыбками Цоя: Игорь, похоже, уже начал догадываться, что его впереди ждет еще много тоскливых одиноких вечеров в пустом доме.

Домчавшись на такси до Катиного дома, Андрей вдруг подумал о том, что он – свинья, потому что даже не подумал цветы где-нибудь для Катерины поискать… Чувствуя угрызения совести, Обнорский решил не заходить в квартиру без сюрприза, но поскольку нормальный подарок искать уже было поздно, Серегин придумал «шутку»… Нажав на кнопку звонка, он быстро опустился на четвереньки и, когда Катя открыла дверь, бросился в квартиру в такой вот позе с жутким рычанием:

– Р-р-р-р-гав!!!

Катерина завизжала так, что Обнорский испугался возможного приезда полиции. Он немедленно поднялся и попытался обнять схватившуюся за сердце женщину… Но Катя вырвалась и, сердито сверкая глазами, воскликнула:

– Господи, Андрей!.. Ну ты совсем дурной, или как?.. Взрослый ведь вроде бы человек…

– Это я для психологической разрядки, – начал оправдываться Обнорский, закрывая за собой дверь. – Я больше не буду, честное слово… Ну пошутить хотел возможно – шутка не получилась… Хотя…

Катя засмеялась, шагнула к Андрею – начала ерошить его волосы:

– Видели бы тебя твои читатели… Тоже мне – популярный журналист…

Разбор выходки Обнорского как-то незаметно перерос в поцелуи, а закончилось все, естественно, в спальне – будто и не вымотала предыдущая ночь Андрея напрочь, как казалось ему утром… Потом они отправились на кухню пить кофе, и Обнорский начал рассказывать Катерине о монтаже их фильма. Поскольку эта документальная лента рассказывала о русской организованной преступности, Катя слушала Обнорского с большим интересом. И не просто слушала, а начала вдруг делать некоторые замечания – очень толковые, потому что тема была хорошо ей знакома изнутри, так сказать… Серегин даже схватил блокнот с авторучкой… Так и прошла у них эта ночь – в перемещениях между спальней и кухней, в чередовании поцелуев и серьезных разговоров о монтирующейся ленте…

В половине шестого утра до Обнорского вроде бы дошло, что денек ему предстоит трудный, – нельзя же, в конце-то концов, не спать сутками напролет? Но, с другой стороны, Кате и Андрею было настолько интересно друг с другом (не только в постели), что в сон их и не тянуло… Катерина-то, правда, имела возможность отоспаться днем, а вот Серегин… Ему приходилось тяжело, но он держался…

Когда наступил третий вечер, Андрей добрался до Катиной квартиры, еле волоча ноги, – Катерина взглянула на его постаревшее и почерневшее лицо, ойкнула и решительно заявила:

– Все, сегодня ты должен выспаться! И без разговоров!

В ту ночь Обнорский действительно сумел поспать часа четыре… Короче говоря, для журналиста Серегина наступили времена, с одной стороны, очень интересные а с другой – очень нелегкие. Кто-то из мудрых современников сказал, что счастье – это когда человек утром с удовольствием идет на работу, а вечером с удовольствием же спешит домой, так вот: Обнорский в Стокгольме, в принципе, жил по этой формуле: утром его ждала интереснейшая работа, а вечером – интереснейшая женщина. И к одной, и к другой Андрей шел с удовольствием (причем с искренним), только при этом его немного качало…

Ларс каждое утро смотрел на Андрея со все большим удивлением, но в душу не лез по врожденной шведской деликатности – мало ли чем этот странный русский хлопчик занимается по ночам в городе, в котором никогда прежде не бывал… Может, он по улицам бродит, с архитектурой знакомится?

Вполне вероятно, что Серегин просто загнулся бы от истощения жизненных сил, но тут не выдержал Цой – он «заложил» Андрея, не в силах больше смотреть на его страдания по утрам… Узнав, что у Обнорского в Стокгольме протекает бурный роман с какой-то таинственной дамой, Тингсон немедленно объявил Андрею выходной – швед был человеком добрым и мудрым, он, видимо, на собственной шкуре испытал, что это такое – биться на двух фронтах сразу… Серегин, конечно, чувствовал себя неловко, пытался даже отказаться от «отгула», – но Ларс и слышать ничего не желал, заявив, что хочет еще поработать с Андреем, а для этого нужно, чтобы Обнорский остался жив…

Серегин, растроганный таким пониманием ситуации, сказал «спасибо» и Тингсону, и Цою, уехал пораньше к Катерине, упал в ее квартире в постель и проспал четырнадцать часов кряду… Почувствовав себя, наконец, человеком, Андрей предложил Кате погулять по Стокгольму, а заодно начать все-таки подготовку к «решению проблемы с Антибиотиком».

Катя не возражала, но… После того как Обнорский заговорил о Викторе Палыче, она помрачнела и словно бы подугасла – праздник заканчивался, нужно было возвращаться в суровую действительность, а ведь нет, наверное, такой женщины, которой бы не хотелось праздник продлить… Да, Катерина сама в свое время сделала все, чтобы уничтожить Антибиотика, да, она имела более чем веские основания для мести – и ненависть в ее душе не ослабла, но… Что-то все же изменилось – в ее жизнь вошел Андрей, и Катерина, может быть, даже неосознанно, может быть, на каком-то подсознательном уровне стала жаждать мести уже меньше, чем раньше… В ноябре она готова была на все: ей казалось, что жизнь кончилась, и Катя хотела только одного – отомстить, пусть даже ценой собственной жизни… Но потом появился Обнорский, и этот парень непонятно как сумел вдохнуть в нее новые силы, новые надежды… Нет, Катя не то чтобы рассчитывала на какие-то серьезные и долгие отношения с ним, и не строила она никаких «семейных» планов – по крайней мере впрямую об этом она не думала, – но женское подсознание, это ведь штука очень тонкая… Андрей, не зная о том, что у Кати есть сын, умудрился как-то заставить ее больше думать и о ребенке, и вообще он разморозил в душе Катерины нормальные женские инстинкты, заблокировавшиеся после смерти Сергея и Олега… А самый главный женский инстинкт направлен все же на создание и сохранение семейного очага, – и это прекрасно, что женщины так устроены, иначе бы мужики на Земле никогда, наверное, из дикости не вышли… Пусть объективно никакого «очага» у Кати с Андреем не было – была лишь некая иллюзия, – но и эту иллюзию Катерине хотелось сохранить… Натура женщины более склонна к созиданию, а мужская природа – к разрушению…

Катя инстинктивно стремилась к миру и покою, а Серегин думал о войне… Да, Катерина хотела отомстить Антибиотику, но при этом она понимала, что месть будет связана с высокой степенью риска – и прежде всего для Андрея… Катя устала терять своих мужчин.

Поэтому, когда Обнорский заговорил серьезно об Антибиотике, она почувствовала себя дискомфортно… Андрей ощутил, что что-то идет не так, но причин, конечно, не «проинтуичил» – мужикам все-таки очень трудно просчитывать женскую логику и понимать причины некоторых женских поступков. Или в каких-то случаях – не поступков, а, наоборот, бездействия…

Прогуливаясь по Стокгольму, Серегин начал задавать вопросы об «империи Антибиотика», но Катя давала ответы, которые Андрея совершенно не удовлетворяли, – они были недостаточно подробными, недостаточно развернутыми… То есть Катерина вроде бы и отвечать не отказывалась, но – не «болела душой» за дело… Обнорскому в его журналистской практике много раз приходилось сталкиваться с подобными ситуациями, особенно при направлении официальных запросов в официальные инстанции, откуда формально отвечали, но, по сути, эти ответы были обыкновенными отписками.

Промучившись часа полтора, Серегин даже разозлился – он решил, что Катя ему не доверяет, и задал ей прямой вопрос на эту тему. Катерина решительно возразила и начала уверять Обнорского, что доверяет ему полностью. Андрей пожал плечами:

– Катюша, ты пойми… Для того чтобы придумать что-нибудь, для того чтобы нечто эдакое сочинить, – мне нужен максимум информации о Палыче и его делах… Мне нужны мелочи, подробности, нюансы… Если бы я мог, просто в голову твою залез… Но это, к сожалению, невозможно, по крайней мере я не умею этого делать…

– Ничего, – с непонятной язвительностью отозвалась Катерина. – Зато у тебя очень хорошо получается в душу залезать!

Андрей хмыкнул, посмотрел на Катю внимательно, подумал, и ему показалось, что он понял причины ее раздражения. Обнорский взял Катерину за руку, прижал ее запястье к своим губам, потом спросил, вкладывая в вопрос всю проникновенность, на которую был способен:

– Катюшка… Я понимаю… Тебе, наверное, все это очень неприятно вспоминать?

Катерина отвернулась, чтобы он не смог прочитать в ее глазах все, что она думала о его «понятливости»… Нет, мужики – они все-таки толстокожие, как носороги, и такие же самоуверенные…

Обнорский же, полагая, что попал в точку, продолжал мягко и вкрадчиво увещевать Катерину:

– Я понимаю, я все понимаю… Но пойми и ты… Мне без подробностей – ну никак не обойтись. Иногда самая незначительная мелочь может стать ключом к комбинации… И если бы я знал заранее, какая именно мелочь мне нужна, – я бы тебя, конечно, не мучил… Но я не знаю… И поэтому должен снимать с тебя всю подряд информацию… Мне надо посмотреть на Палыча и его окружение твоими глазами… Чем больше я накоплю сведений, тем быстрее количество перейдет в иное качество… Мы ведь с тобой чего хотим – устроить Антибиотику большую бяку, так? Он о наших планах, я надеюсь, не знает ничего – стало быть, мы уже имеем огромное преимущество… Он ведь себя жутко крутым считает, а крутыми-то, как известно, только горы бывают… Фактически наша с тобой задача похожа на проведение диверсионной акции в глубоком тылу противника… Только осуществить эту диверсию мы должны не физическими методами, а интеллектуальными… Физическими методами ты действовать уже пыталась, прости за напоминание… Кроме того – мы должны сочинить нечто такое, что позволило бы нам остаться необнаруженными… Потому что противник существенно превосходит нас в живой силе и технике, выражаясь армейским языком… Мы можем противопоставить этому превосходству наши преимущества – и прежде всего глубокое знание противника. Знание это заложено в твоей голове – и я должен получить к нему доступ…

Время подходило к обеденному, и Андрей с Катей даже не заметили, как ноги сами вынесли их к ресторанчику «Капри» – к тому самому, в котором они сидели в первый вечер после приезда Обнорского в Стокгольм. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись – теперь итальянский ресторанчик стал как бы «их» местом, с которым была связана страничка в еще очень короткой истории их отношений.

– Я бы чего-нибудь съел, – задумчиво сказал Серегин. – Мой мозг нуждается в подпитке. И не только мозг…

Катя возражать не стала – они вошли в ресторан, заказали кучу разных вкусных блюд и по бокалу красного вина. Холодную закуску (это было восхитительное «карпаччо» – мясо сырого приготовления) Андрей сожрал секунд за сорок, запил деликатес добрым глотком вина и откинулся на спинку стула, наблюдая за Катериной, евшей медленно и аккуратно, как это и предписывается правилами хорошего тона.

Воспользовавшись паузой между подачей блюд, Обнорский продолжил свою «обработку»:

– Так вот, Катюшка… Ты знаешь о Палыче, его людях, о его бизнесе очень и очень много – ты даже сама не догадываешься, насколько много… Часть накопленной информации твой мозг откинул в пассив – то есть что-то ты забыла, что-то не считаешь важным… Наша задача – заставить тебя вспомнить как можно больше…

Катя пожала плечами:

– Мне кажется, что ты все-таки зацикливаешься на мелких деталях и подробностях… Вот скажи, пожалуйста, – зачем тебе, например, понадобилось знать о музыкальных пристрастиях Валерия Ледогорова? Или о том, какие женщины нравятся Иванычу? Для чего ты спрашивал, как люди Антибиотика реагировали на меня как на женщину? Прости, я не понимаю, почему тебя интересует их манера ухаживания?

Обнорский досадливо щелкнул языком:

– Ну чего же здесь непонятного? Я пытаюсь составить психологические портреты… Жесткий скелет «фактурных» знаний должен обрастать «мясом» – разными такими мелочами, в которых и проявляется человеческая сущность… Я же уже объяснял – мелочь, она иногда важнее какой-то объемной информации… Я же не знаю, что именно сработает как детонатор, от которого произойдет взрыв, то есть рождение идеи… Понимаешь, я грежу, я словно блуждаю в потемках по огромному помещению и перебираю провода-ассоциации, пытаюсь соединить их поочередно, чтобы замкнуть контур… Чтобы вспыхнул свет… Чем больше имеешь информации по конкретной ситуации, тем быстрее рождаются идеи – самые неожиданные… Понимаешь?

Катя неопределенно повела бровями, Андрей кивнул и азартно махнул рукой:

– Хорошо, сейчас я поясню тебе все на конкретном примере – и ты сразу поймешь, как важна бывает иногда самая бросовая на первый взгляд информация…

Катерина, явно заинтригованная, приготовилась слушать, но тут Обнорскому подали седло барашка в чесночном соусе, и Андрей вынужденно прервал свою лекцию, впрочем, ненадолго – минут через пять перед Серегиным стояла уже пустая тарелка. Вышколенные официанты, глубоко шокированные таким отношением к еде, бросали на Андрея опасливые взгляды – этот русский словно с голодного острова приехал, и почему только с ним сидит такая приличная и воспитанная синьора?..

– Да, так вот, – продолжил между тем Андрей. – Стало быть, привожу тебе конкретный пример… Дело было в восемьдесят шестом году – я доучивался на восточном факультете после годичной практики в Южном Йемене…

Обнорский слегка посмурнел, вспомнив «практику», на которой чудом остался жив, вздохнул и потянулся к пачке сигарет, лежавшей на столе:

– А надо сказать, что после Йемена я сильно пил. Очень сильно… И сначала финансовых проблем не было, потому что я много внешпосылторговских чеков в Союз с собой привез, но – все хорошее однажды заканчивается… Как-то я заявился домой совсем пьяный, папа, воспользовавшись моим бесчувствием, деньги у меня изъял, положил в сейф у себя на работе и заявил, что не отдаст их мне, пока пить не брошу… Стало быть, деньги нужно было где-то находить… И я их находить умудрялся – сначала форму свою десантную пропил, потом другие вещи начал потихоньку продавать… А форму свою пятнистую загнал я одному урод у, который на филологическом факультете учился. Не знаю, откуда у него деньги водились, – родители в торговле работали, что ли… Неважно… Он у меня и десантные ботинки купил, и куртку пятнистую, и штаны – и в таком вот «мужественном прикиде» ходил в универ. Наверное, сам себя считал «Рембой»… С головой у парня, видать, не все в порядке было – совсем рехнулся на военной атрибутике… Я ему только берет свой зеленый не сдал и медаль, хотя он за них совсем бешеные деньги сулил – рублей сто, по-моему… Но однажды наступил такой день, когда продавать мне уже стало нечего, – пропился вчистую… Причем день этот я помню прекрасно – у нас на факультете как раз должно было предварительное распределение состояться… И вот, представь себе, заявляюсь я в альма-матер с абсолютно «чугуниевой» головой, весь мир напоминает один большой кусок дерьма и больше ничего, а денег на опохмелку нет совсем… Я туда-сюда, чувствую – в куски разваливаюсь, у ребят попытался занять, ни у кого башлей нема… Что делать? Ну не помирать же в самом деле лютой смертью без опохмеления? А в безвыходных ситуациях мозг начинает работать в усиленном режиме… Стою я в коридоре, думаю. Вдруг мне навстречу этот задрот скачет, который у меня форму скупал… А в отдалении где-то болтается девчонка одна с нашего курса, Янка Овчинникова – ходит, волнуется, распределения ждет… Я как их обоих увидел, в башке сразу и произошло таинство рождения идеи… Дело в том, что этот придурок с филфака, любитель военной формы, очень «неровно дышал» на Янку – фигурка у нее была, между прочим… Гм-да, в общем, это неважно… Важно то, что Яна гражданина с филфака просто в упор не замечала – триста лет он ей не нужен был… Так что этот «филфачник» только слюни пускал и страдал ужасно от полной половой неудовлетворенности и безответной любви… Я хватаю паренька за руку, тащу в курилку, сажаю на подоконник и конкретно спрашиваю, хочет ли он Янку? Он, ясное дело, давится слюной и говорит, что хочет. Я ему предлагаю: раз такое дело, то давай, мол, я тебе мадемуазель Овчинникову принесу прямо сюда – сгружу, так сказать, ее прямо на этот же подоконник и по доступной цене, всего за четвертной… Филолог дрожащей лапкой молча выдает мне двадцать пять рублей, я скачу за Янкой, шепчусь с ней недолго, потом подхватываю ее на руки и несу в курилку… И все – товар сдал, товар принял… Я при четвертном… Поняла?

– Какая гадость! – Катя даже вилку положила и передернула плечами. – То, что ты законченный бабник, я понимала и до этого твоего «примера»…

– Ну при чем здесь бабник? – возмутился Обнорский. – Не об этом же речь! Я тебе привел пример быстрого решения тактической локальной задачи на основе хорошего владения обстановкой. Я ж для аналогии…

– Знаем мы такие аналогии, – понимающе кивнула Катерина и тут же поинтересовалась: – А что дальше с этой Яной стало, которую ты продал?.. Фу, какая мерзость…

– И ничего не мерзость, – хмыкнул Андрей. – Почему же мерзость-то? И Янку я не продавал – она через минуту из курилки выскочила…

– То есть? – не поняла Катя.

Серегин тяжело вздохнул, посмотрел на Катерину, как смотрят иногда доценты на тупых студентов, и начал растолковывать:

– Я у этого филфаковского деятеля поинтересовался – хочет ли он Янку? Он сказал, что хочет. Потом я предложил ему эту самую Янку за четвертной прямо в курилку принести… Так?

– Так…

– Но ведь я же ни слова не говорил насчет того, что Янка с этим придурком будет трахаться! Понятно? Бабу принесли? Принесли. А дальше – твои проблемы, мил человек, кто же виноват, что ты ее удержать не сумел?..

– Понятно, – кивнула Катерина с выражением крайнего неодобрения на лице. – То есть это был кидок… Ты этого несчастного парня «развел» вчистую… Пользуясь его чувствами…

Обнорский почесал в затылке и усмехнулся:

– Ты извини, конечно, но насчет «разводок» – кто бы говорил…

Катя вспыхнула и вся сжалась, но Андрей не дал ей сказать ни слова – схватил руку, поцеловал в ладонь и, тряся головой, заверещал:

– Молчу, молчу, молчу – больше так не буду, понимаю, удар ниже пояса, уже самому стыдно!

Серегин скроил при этом такую дебильную рожу, что Катерина не выдержала и против воли улыбнулась, Обнорский улыбнулся в ответ и добавил пару слов к истории о «влюбленном филфаковце»:

– Насчет «кидка» и «разводки»… Да, конечно, с одной стороны – можно сказать, что я того задрота кинул… Но – вообще-то, он кинул сам себя… И по поводу его чувств. Ты прикинь: парень говорит, что любит девушку, – и соглашается купить свою любовь за четвертной у какого-то похмельного скота… Извини, но это не любовь… И таких козлов, которые согласны женщин за деньги покупать, мне не жаль. И вообще, давай оставим моральный аспект этой истории в покое… Я привел тебе этот пример, еще раз повторяю, для того, чтобы ты поняла технологию выработки нестандартных решений…

Катерина задумчиво покачала головой:

– Да-да, это мне все понятно… Лоха кинуть – не западло, как братва говорит… Да, товарищ Серегин, не ожидала я от вас… Кто бы мог подумать – по газетным-то публикациям вырисовывается такой правильный образ автора, хоть на Доску почета… А он, оказывается, вон какими веселыми делами в бурной молодости занимался… Хорошо хоть на большой дороге не грабил…

Обнорский как-то слишком скромно потупил глаза, и Катерина забеспокоилась:

– Я надеюсь – не грабил?

Андрей заерзал на стуле и пожал плечами:

– Смотря что понимать под грабежом…

У Кати широко-широко распахнулись глаза:

– Господи, ты меня пугаешь, Андрей, неужели?..

Серегин засопел, забарабанил пальцами по столу, замялся, но потом все же выдавил из себя:

– По деньгам и вещам мы никогда не промышляли, а вот водку у таксистов и частников-спекулянтов – экспроприировали, это бывало… Ну, а что ты так на меня смотришь – я же тебе говорил, что выпивал… Денег на водку не хватало, а по ночам таксисты и частники возили бухалово и впаривали его по двойной или даже тройной цене… Ночных-то магазинов в те времена не было… Вот мы и… И боролись со спекуляцией таким образом…

Потрясенная Катерина молчала, и Андрей, почувствовав себя под ее взглядом крайне неуютно, начал оправдываться:

– Кать, ты не думай – мы же не злодействовали и не душегубствовали, не били никого, не убивали… Все было, опять же, на одной психологии выстроено… На «дело» мы ходили обычно втроем-вчетвером… Одного, поинтеллигентнее который, на дорогу выставляли, остальные поблизости за кустами прятались… Тот, который на дороге, машину останавливает и спрашивает: «Простите, у вас водочку купить нельзя?» Водила, допустим, говорит: «Можно». Тогда наш парень интересуется: «Позвольте на пробочку посмотреть – не «обманку» ли возите?» Потому что у нас был такой случай – мужик один подозрительно легко с бутылкой расстался, все улыбался так гаденько. Мы когда потом эту бутылку открыли – там вместо водки вода оказалась… Так вот, водила бутылку показывает, «интеллигент» ее – цоп в руки, и тут мы из-за кустов встаем… Водила все понимает сразу и мирно уезжает – не будет же он милицию звать, она ведь его же самого за спекуляцию и прихватит… То есть принцип был – никакого насилия… Однажды, правда, влетели мы все-таки в дикую историю: бухали у меня дома, родители в отъезде были, деньги кончились, а желание осталось… Помню еще, тогда мы папину настойку от ревматизма выпили – и как только не загнулись, не знаю… Эта настойка на змеином яде приготовлена была… Да, так вот, пили мы впятером, у двоих с этой настойки какая-то аллергия началась, они красной сыпью покрылись, а мы втроем: я, Борька Алехин – ты его знаешь, он теперь врач, которого ты «добрым и светлым» называла – и еще один парень с моего факультета, Леха Шишов, амбал двухметровый, – ни в одном глазу. Что делать?.. Только на большую дорогу идти. Борька тогда еще в академии учился, пил с нами нечасто и на промысел ни разу не ходил. Ну, мы с Лехой его успокоили, мол, не дрейфь, технология отработана до нюансов… Борьку, естественно, ставим на дорогу – как самого интеллигентно выглядевшего… Дело все на проспекте Энергетиков происходило… Мы с Лехой за кустами лежим, Борьке все объяснили – мол, как только ты водку в руки возьмешь, мы встанем, и водила испугается и уедет. Боря стоит, поправляя пенсне мизинцем, нервничает… Вид у человека приличный, подозрений не вызывает… В общем, стопорит Борька какой-то «Запорожец», за рулем которого сидит карлик. Ну, то есть не совсем чтобы карлик, но очень маленький мужичок, этакий шибздель… Сначала все шло как по маслу… Борька водку в руки взял, развернулся и мелкими шагами к кустам… Из-за кустов мы с Лехой встаем грозно – мол, езжай, мужик, своей дорогой, а то порвем, как газету… И тут начинает происходить «сбой в программе». Этот карлик в «Запорожце», когда до него доходит, что его кинули, – совсем озверел. То есть натурально – завыл вдруг, как волк бешеный, у меня от этого воя мурашки по коже побежали, а Леха Шишов вообще чуть от ужаса не умер… То есть очень не хотел мужичок со своей водкой расставаться… Хватает этот шибздель монтировку и выскакивает из «Запорожца» – глазищи бешеные, на губах пена, а орет он просто как раненый самурай… Леха, который был выше этого малахольного как минимум на две головы, сразу развернулся и побежал, нервы у него сдали, не приходилось еще с таким ужасом сталкиваться… Я, честно говоря, тоже растерялся – и за Лехой рванул. А за нами Борька-доктор бежит с бутылкой в руке и орет дурным голосом: «Сволочи, куда же вы бежите?! Вы же обещали, что водила испугается!» Шибздель эту фразу услышал и осатанел окончательно, кричит: «Это я-то испугаюсь?! Подонки!» В две секунды этот жмотистый карлик настигает Борьку – и ка-ак даст ему пендаль по заднице – у того даже очки с носа в лужу упали… Но пинок придал ему ускорение – Боря на чудовищной скорости обходит меня и передает мне бутылку водки, как эстафетную палочку… И попилил вслед за Лехой, который уже за три автобусные остановки вперед убежал… Я оказываюсь в арьергарде – и с бутылкой в руках. Карлик не отстает. Я оборачиваюсь, бегу спиной вперед и пытаюсь вступить с этим малахольным в переговоры, кричу ему: «Мужик, ты чего бежишь за нами, нас же трое!» Лучше бы я этого не говорил – он еще больше начал монтировку над головой крутить, словно чапаевец в атаке… Потом как швырнет этот ломик – я еле пригнуться успел, над самой головой свистнуло… Тут до меня доходит, что карлик невменяем, такой, если догонит, – загрызет насмерть обязательно… Единственное, что меня спасло, – это, опять-таки, работа мозга. Я додумался крикнуть: «Мужик, ты же машину бросил, угонят ведь…» Шибздик как это услышал, вроде скорость сбавил чуток, ну а я развернулся и побежал так, как никогда еще не бегал… Бегу, а в душе такой ужас – честное слово, я в Йемене под обстрелом так не пугался… Чего ты смеешься, ничего смешного – очень страшный карлик попался… Отмороженный какой-то… И вот бегу я, задыхаясь (пили-то мы уже давно – день третий или четвертый, силы-то на исходе), заворачиваю в какой-то двор, падаю в изнеможении за кусты, думаю – все, ушел… И тут машина какая-то во двор влетает, фарами светит и прямо на кусты мои несется… Вот, думаю, гад какой, решил на «Запорожце» своем догнать и задавить живого человека из-за какой-то бутылки водки!.. Нет, думаю, нас просто так не возьмешь, мы все же в спецназе кувыркались, вываливаюсь из-за кустов и в перекате бросаю каменюку в фару – как учили, словно гранату… Фара вдребезги, машина останавливается, и тут я вижу, что никакой это не «Запорожец», а совершенно посторонний «жигуль», из которого вылезает некий приличный дядька и смотрит на меня в полном обалдении. Он, наверное, в свой двор заехал – и тут «партизан» какой-то с кирпичом… Минус фара… Обалдеешь тут… Мне так стыдно стало, неловко – не передать… А все из-за карлика, который страху нагнал… Я встаю, говорю: «Извините, ошибка вышла, товарищ… Вот, возьмите водку в качестве компенсации…» И протягиваю ему бутылку. А он, сердешный, почему-то затрясся весь, прыгнул в «тачку» и погнал со двора. Да… Испугался, наверное… Такая вот гнусная цепочка получилась – меня карлик малахольный напугал, а я этого мужика. И главное, после всей этой беготни и стрессов – протрезвел совершенно… Бутылку несу трофейную… А в подъезде моего дома «напарники-подельники» о бронированную дверь бьются, словно мотыльки – кода-то они не знали, тыкались наугад, все им казалось, что страшный карлик где-то близко, что он все гонится за ними… Борька, как меня увидел, разорался на весь дом – все, говорит, хватит, больше я с вами грабить не пойду, нахлебался… Слишком нервное занятие… И от водки, кстати, отказался… А Леха Шишов, амбал наш двухметровый, стал с тех пор мужиков маленьких побаиваться… Он сейчас банкиром трудится – банк у него небольшой, но такой – конкретный… Говорили, что официальным девизом-слоганом банка он хотел выбрать мудрую народную поговорку «Мал клоп, да вонюч» – но вроде соучредители уперлись.

Отсмеявшись, Катя промокнула платочком глаза и снова посерьезнела:

– Да, товарищ журналист, не ожидала… Все-таки – живем мы в каком-то абсолютно сумасшедшем мире, где все давно с ног на голову перевернулось… Сколько нормальных, абсолютно приличных в прошлом ребят в братву подались, бандитствуют теперь… А ты со своей разбойно-кидальной биографией – про организованную преступность пишешь, призываешь бороться с мафией. Дурдом да и только…

Андрей пожал плечами:

– Ну, во-первых, грехи молодости я уже частично искупил созидательным трудом, во-вторых, об оргпреступности я стараюсь все-таки писать объективно – как раз потому, что понимаю, насколько неисповедимы пути Господни, насколько часто людей приводит в бандитизм случай… Для меня ведь братки – несмотря на мои собственные убеждения – остаются людьми… Они ведь к нам не с Марса прилетели… У каждого – своя судьба. Они чьи-то сыновья, чьи-то братья, чьи-то любимые… Я не оправдываю их, но понять пытаюсь, пусть у меня это и не всегда получается… Права ты и в том, что и у меня могла судьба по-другому совсем сложиться… После Ливии – не возьми меня в газету, еще неизвестно, кем бы я был… Бог спас, наверное… Хотя спас меня Создатель относительно – были моменты, и очень неприятные, когда меня запросто в камеру упаковать могли, и журналистское удостоверение не помогло бы… Кстати сказать, то, чем мы сейчас с тобой заняться пытаемся, тоже может неоднозначную реакцию у правоохранительных органов вызвать… Даже только то, что я с тобой, особой, находящейся в розыске и живущей по липовым документам, общаюсь – даже это, считай, преступление… Статью-то о недонесении никто не отменял… А уж если мы реальную бяку Антибиотику состроим и если об этом родная милиция узнает… Сама понимаешь… Вот поэтому-то мы и должны сработать очень тонко, ювелирно, чтобы комар носа не подточил… Чтобы все было, как доктор выписал… Чтобы никто ничего не понял… Выдумать такую «разводку» очень сложно, но я почему-то уверен, что у нас все получится… При одном условии – если ты не будешь упираться и начнешь выдавать мне всю информацию, которой обладаешь… Вплоть до разных мелочей… Понимаешь?