Текст книги "Выдумщик"

Катя молча кивнула, посмотрела в глаза Обнорскому долгим взглядом и вдруг неожиданно погладила его по щеке чуть подрагивавшими пальцами…

После этого разговора в ресторанчике «Капри» все изменилось – Катерина пошла на «инициативное сотрудничество» и буквально забрасывала Андрея самой разной информацией, он еле успевал ее записывать и систематизировать… Психологическая уловка Обнорского сработала. Когда он рассказал о некоторых сомнительных эпизодах из собственной биографии, Кате стало легче рассказывать ему об империи Антибиотика, ведь в этой «империи» до недавнего времени жила и она сама… И не так-то просто было ей решиться рассказывать о своем бывшем «бандитском доме» человеку, который ей нравился и который этот «дом» ненавидел уже тогда, когда она работала на его благо… И только странный каприз судьбы вырвал Катерину из той среды и заставил многое переосмыслить… Катя чисто по-женски переживала сначала, что Серегин может ей не простить ее прошлого, особенно когда узнает разные детали и подробности, – да, он прав, в подробностях-то вся суть и заложена, именно детали выстраивают образ… Одно дело, когда Андрей просто знал, так сказать, «вообще», про то, что Катя что-то там делала в бандитском бизнесе… И совсем другое – конкретная информация… Такая информация вполне может изменить отношение к ее носительнице… Обнорский ведь действительно умеет анализировать, и он наверняка сумеет вычислить по Катиным рассказам и ее конкретные прошлые дела…

Нельзя сказать, что и сам Серегин не задумывался над всеми этими моральными аспектами. Чего скрывать – очень многое в Катиной информации его напрягало и шокировало, но, к его чести, он никак этого не показывал. В конце концов Андрей решил для себя так: Катерина, которая была до гибели Челищева и Званцева, и нынешняя Катя – это две разные женщины. И все, точка. Попрекать женщину ее прошлым – последнее дело. К тому же Обнорский вообще считал, что женщинам можно простить гораздо больше, чем мужикам, особенно российским женщинам… времен распада советской империи. Им было гораздо тяжелее, чем мужчинам, в мире, где в чудовищном водовороте перемешались Добро и Зло, где государство утратило общественную мораль и какую бы то ни было идеологию…

Чем больше фактов – и довольно угрюмых, надо сказать, фактов – узнавал Андрей из Катиного прошлого, тем больше он ее жалел. И это была не брезгливая жалость чистоплюя, а жалость нежная, жалость сродни той, про которую русские бабы испокон веков говорили так: «Жалеет – значит, любит». Сам Обнорский, наверное, затруднился бы сформулировать четко свое отношение к Кате. Она ему нравилась как женщина, он был ею увлечен, он испытывал к ней нежность, которая порой перехватывала дыхание, он ее жалел, он ее хотел, в конце концов, хотел почти постоянно…

Но было ли это все любовью? Сложно сказать… Наверное, в то время было бы просто некорректно ставить вопрос таким образом – все-таки Катя и Андрей находились в очень нестандартной ситуации. К тому же судьбы их пересеклись совсем недавно… К тому же с некоторых пор Обнорский стал вообще побаиваться слова «любовь», слишком уж оно было ответственным, это слово… А все женщины в жизни Андрея, которым он говорил «люблю» (или мог бы сказать это), принесли ему, кроме незабываемых счастливых часов и дней, очень много боли… Впрочем, и Обнорский доставил им много горя, поэтому неизвестно еще – что было Андрею тяжелее вспоминать: боль собственную или боль, причиненную им самим… Ну и, кроме того, имелось еще одно важное обстоятельство…

Как бы там ни было, но «дело» со скрипом сдвинулось с мертвой точки – Обнорский тщательно сортировал и обрабатывал получаемую от Екатерины информацию. В одно досье он собирал сведения о коммерческих структурах Палыча, в другое – психологические характеристики «персоналий» из окружения Антибиотика, в третье – данные о противниках (явных и потенциальных) империи Палыча… Катя знала многое, поэтому иногда казалось, что работе Серегина не будет видно конца… Но Обнорский и Цой ведь прилетели в Стокгольм всего на две недели, которые пролетели очень быстро… Когда до отлета Андрея в Петербург оставалось два дня, Обнорский спросил Катерину (после очередного сеанса утомительного «дебрифинга», закончившегося глубокой ночью):

– Кать… Важный вопрос, который мы с тобой забыли обсудить: какими финансовыми средствами мы располагаем?

– В каком смысле «мы»? – несколько раздраженно ответила вопросом на вопрос Катерина.

Она всегда после «допросов», которые устраивал ей Андрей, некоторое время пребывала в дурном настроении. Это обусловливалось и «освежением» тяжелых воспоминаний, и тем, что Катя так до конца и не смогла пока «прочувствовать» конечный результат, которого хотел добиться Обнорский, – временами Катерине казалось, что Серегин просто собирает материалы для своих статей или документальной книги, которую собирается писать в девяносто четвертом году с Ларсом…

Нет, Катя Андрею, конечно, доверяла, просто… Просто порой казалось, что Серегин и сам не знает, чего он хочет. Согласитесь, фраза типа: «Я хочу выдумать нечто этакое», – носит весьма абстрактный характер… Ты, мол, отдай мне максимум информации, а я что-нибудь обязательно придумаю… Что? Да Бог его знает что, но что-нибудь интересное… Катерина злилась, наверное, еще и потому, что Обнорский «считал» быстрее ее, она не могла угнаться за скачками его мыслей, и это раздражало. Екатерина ведь привыкла в каком-то смысле «вертеть» своими мужчинами… Нет, пожалуй, «вертеть» – слово все-таки слишком грубое… Катя скорее привыкла к тому, что мужчины признавали в ней не только красивую женщину, но и, по меньшей мере, равноправную деловую партнершу – а вот Обнорский, он, похоже, держал ее если не за дуру полную, то уж по крайней мере за «младшую сестренку по разуму».

Может быть, Катерине все это только казалось из-за того, что она не понимала: чего же хочет журналист «сочинить-выдумать»… Вот потому и ответила она несколько грубовато на нормальный и вполне уместный, кстати говоря, «финансовый» вопрос Обнорского. Андрей, естественно, вспыхнул:

– Ах, извините, извините… Конечно, не «мы», конечно, «вы»… Я ни на секунду не забываю, Екатерина Дмитриевна, что это вы у нас – финансовое сердце «концессии»… Вы девушка богатая, не то что я – голь перекатная, рвань подзаборная… Местоимение «мы» было употреблено мною потому, что я не имел в виду всего вашего состояния. Меня интересовала лишь та часть, которую вы сможете выделить под наши планы относительно Палыча, – а их реализацию я считаю делом общим… А лично, в приватном порядке, так сказать, я с женщин денег не беру. Пока, во всяком случае…

Кате стало неловко, и она попыталась сгладить все шуткой:

– Гусары денег не берут-с?

Обнорский на шутку не откликнулся, словно бы полностью утратил вдруг чувство юмора. Его глаза потемнели, взгляд стал жестким и тяжелым настолько, что Катерина внезапно почувствовала даже холодок между лопатками… Такого Обнорского она видела в первый раз и в первый раз поняла, что этот парень действительно может быть опасным для тех, против кого он работает… Катя зябко передернула плечами и, преодолев свои амбиции, взяла Серегина за руку:

– Андрюша… Прости, я не хотела тебя обидеть… Я… неудачно выразилась… Я понимаю, что деньги нужны не тебе лично… Сколько… Какая сумма необходима для нашей… «концессии»?

Андрей вздохнул, проступившие на его лице жестокие складки разгладились, а в глазах погасли холодные черные огоньки, – отличительной особенностью характера Обнорского была ведь не только вспыльчивость, но и отходчивость… Помолчав и почесав в затылке, Серегин развел руками:

– Я не знаю, сколько нам нужно денег, потому что пока не сочинилась схема… А соответственно – нет и никакой ясности с конкретными статьями расходов. Да деньги, собственно, сейчас «живьем» и не нужны… Мне просто надо знать порядок суммы, которую мы в случае необходимости сможем использовать… Я ведь должен прикинуть расчет сил и средств, потому что варианты, которые будут сочиняться, должны соответствовать реальным возможностям… Любой проект может воплотиться в жизнь только при условии его необходимого и достаточного финансирования, это же азбука… Естественно, у меня даже мысли не возникало о том, чтобы потратить хоть доллар без детального согласования с тобой… И вообще, в финансах и в бизнесе ты, конечно, намного лучше меня разбираешься…

Настала очередь Катерины, чтобы думать и молчать. Сначала Катя испытала соблазн просто полностью рассказать Обнорскому о капиталах, которыми она владела, – но соблазн этот был быстро подавлен. И дело, опять-таки, заключалось не в недоверии к Серегину, Катерина знала, что у Андрея не было и нет личного корыстного интереса к ее деньгам. Он ведь ей даже в кафе и ресторанах не позволял расплачиваться – тратил безжалостно гонорар и командировочные, полученные от Ларса, несмотря на все Катины протесты и доводы, что у нее, мол, денег гораздо больше… Обнорский немедленно вздергивал подбородок и заявлял, что его зовут Андреем, а не Альфонсом…

Катя не стала говорить Серегину о всех своих финансах по соображениям сугубо практичным, то есть из-за того, что Андрей не умел относиться к деньгам трепетно и бережливо… Скажешь ему, допустим, что имеется шесть миллионов долларов, – так Серегин, не стесняясь, выдумает какой-нибудь такой план, который все шесть миллионов и сожрет… Нет, Катерина совсем не была жадиной, но некая здоровая прижимистость в ее характере присутствовала, скорее даже не прижимистость, а хозяйственность, вроде как у Кота Матроскина из известного мультсериала… Катя справедливо полагала, что денежки любят счет и что потратить их всегда можно гораздо быстрее и легче, чем заработать… При других взглядах она просто и не смогла бы так долго и успешно работать с самыми разными темами в империи Антибиотика.

Катя искоса посмотрела на терпеливо ожидавшего ее ответа Обнорского, помялась еще немного и, наконец, сказала:

– Ну, я думаю, миллиона два долларов под хороший проект можно будет найти…

Серегин повел бровями и присвистнул – он, конечно, тоже понимал, что Катя, декларируя готовность пожертвовать двумя «лимонами», наверняка оставляет что-нибудь в загашнике, на «черный день», так сказать.

– Ну что же, два миллиона – это деньги… Тут, пожалуй, имеется определенный «оперативный простор»…

Катерина возмущенно фыркнула:

– Это не просто деньги… Это очень большие деньги… За такую сумму можно, в принципе, целый взвод самых лучших киллеров нанять…

– Вот именно что «в принципе», – покачав головой, перебил ее Андрей. – Забудь о киллерах, это шаблон, это стандарт мышления… Во-первых, одну такую попытку ты уже, извини, предпринимала, и исполнитель был профессионалом – но мы оба хорошо знаем, чем вся та история закончилась… Антибиотик ждет физических покушений, он готов к ним… Во-вторых, тема с киллерами отпадает, потому что у нас нет выходов на них… Ты-то ведь должна это понимать – очень многие согласились бы заплатить большие деньги за гарантированное и грамотное устранение мешающих людей… Но выйти на настоящих профессионалов очень тяжело… А доверяться каким-нибудь дилетантам – это просто самоубийство, они и сами спалятся, и спалят заказчика… А если мы начнем искать выходы на профи, то сами обязательно засветимся – в узких кругах, но этого будет достаточно… Абсолютной тайны в таких делах не бывает… Это только обыватели полагают, что найти грамотного киллера – элементарная задача… Я уж не говорю о моральном аспекте проблемы… Нет, прямой «заказ» Палыча – это химера чистой воды, не стоит даже дергаться, если мы сами, конечно, уцелеть хотим…

Катя подобные рассуждения уже слышала, в словах Обнорского, конечно, была железная логика – но бесило то, что Андрей критиковать-то ее «идеи» критиковал, а сам ничего конкретного не выдвигал.

– Хорошо, – согласилась Катерина. – С киллерами все уже давно понятно – обсудили и забыли… Но ты-то что предлагаешь? Ты хоть объясни, в каком направлении у тебя мысль работает, не держи меня за дуру полную, может, и я что-нибудь дельное подсказать смогу…

Взгляд у Серегина стал отсутствующим, словно журналист погрузился в какую-то грезу. Андрей почесал пальцем левый висок и медленно сказал:

– В каком направлении?.. Да не знаю я пока и сам точно, в каком направлении… Может быть, информации недостаточно накопилось… Хотя… Нет, направление я уже ощущаю… Я тебе на ассоциативном абстрактном примере объясню… У нас есть проблема – бешеный волк – это, как ты понимаешь, Антибиотик… Нам известны многие тропы, по которым ходит зверь. Но по ряду причин поставить снайперов в засады мы не можем – особенно учитывая то обстоятельство, что речь идет не о волке-одиночке, а о целой стае, даже о нескольких стаях, если еще точнее… Значит… Если мы не можем поставить охотников – стоит попытаться заложить мину на пути стаи.

– В каком смысле «мину»? – не поняла Катя. – Ты хочешь привлечь подрывников?

– Да нет же! – досадливо пристукнул ладонью по столу Андрей. – «Мина» – это же не в прямом смысле, это же метафора… Ладно, пусть – неудачная… Бог с ней, с миной… На тропу волчьей стаи надо подбросить некий вкусный кусок… Настолько вкусный, чтобы волки начали драться за него между собой или с другими зверями… И пусть потом самый главный волк сожрет этот кусок – он им и подавится, потому что там отрава будет. Вкусным этот кусок должен только выглядеть… Понимаешь?

– Понимаю, – буркнула Катя. – Я же говорила тебе – не считай меня за дуру. И что же должно сыграть роль этого куска-«мины»?

– Вот это как раз вопрос, – вздохнул Андрей. – Над этим я голову и ломаю…

Обнорский закусил губу, посмотрел на Катерину абсолютно серьезно и вдруг озабоченно сказал, глянув на часы:

– Елки-палки… Катя, уже два часа ночи, а мы совсем забыли об одном крайне важном деле…

– О каком деле? – насторожилась Катерина.

– Это моя вина, – сокрушенно покачал головой Серегин.

– Да о чем ты? – уже не на шутку обеспокоилась Катя.

Андрей все с тем же серьезным выражением на лице молча встал из-за стола (они сидели на кухне), взял Катю за руку и угрюмо сказал:

– Пойдем, покажу… Эх, как же это я забыл-то…

– Что, что забыл? – в голосе Кати, которую Андрей повел куда-то в глубь квартиры, уже слышались отчетливые панические нотки.

А Обнорский тащил ее не куда-то, а в спальню. Доведя Катерину до кровати, Андрей с самым деловым видом начал расстегивать на ней юбку:

– Я совсем забыл, что мы с тобой сегодня еще не… это самое… Это большое упущение в нашей работе… Мой мозг нуждается…

– В колотухе хорошей нуждается твой мозг! – облегченно-возмущенно выдохнула Катерина. – Нет, ну что за урод! Я, как идиотка последняя, думаю, что он о чем-то серьезном, – а он меня опять в койку тащит обманным путем!

Катя никак не могла привыкнуть к странной манере Обнорского внезапно переходить от самых серьезных разговоров к шуткам и розыгрышам, на которые «покупалась» постоянно.

– Койка, между прочим, – это очень серьезно, – назидательным тоном ответил Обнорский, безуспешно ковыряясь в сложной системе крючков и молний на юбке. – Койку недооценивать нельзя – она, как говаривал старик Фрейд, является мощным стимулом в любых аспектах человеческой деятельности… И поэтому…

– И поэтому – не рви на мне одежду! – засмеялась Катя. Ловко вывернувшись из рук Андрея, она расстегнула свою юбку одним неуловимым движением. – С Фрейдом я спорить не собираюсь, но новыми туалетами он меня не обеспечит… Ой… Не надо, не надо, я сама расстегну блузку, ты же сейчас все пуговицы поотрываешь…

– Спишем в оперрасходы, – рыкнул Серегин, заваливая Катерину на кровать. – До чего же вы меркантильны, сударыня!

Катя попыталась что-то съязвить в ответ – но Серегин уже закрыл ей рот поцелуем.

Последние три дня пребывания в Стокгольме ознаменовались для Андрея примерно таким же угаром, как и первые…

Время летело стремительно и безжалостно, Обнорский разрывался между Ларсом с Цоем и Катей, между фильмом и сбором материала об Антибиотике… Спать он практически перестал…

Между тем черновой монтаж фильма «Русская мафия» завершился вполне успешно – вся творческая группа осталась очень довольна работой. Положительному результату, кстати, в огромной степени способствовала та информация, которую Обнорский «качал» с Кати – на монтаже Андрей, не стесняясь, использовал (в разумных пределах, конечно) новые знания, поражая коллег своей осведомленностью. Деньги шведского телевидения на командировку Серегина и Цоя не были потрачены впустую, ребята выслушали массу комплиментов – Андрей их потом честно переадресовал Катерине, которая выслушивала их снисходительно, делая вид, что они ее не волнуют, потому что «все эти фильмы про мафию – просто игрушки для взрослых людей». На самом деле в своей иронии Катя немного лукавила – Серегин чувствовал, что и комплименты были ей очень приятны, и вообще она, наверное, с удовольствием сама бы пришла на монтаж и познакомилась очно и с Ларсом, и с Сибиллой Грубек, которая работала вместе с Тингсоном в России, и с Цоем… Она испытывала голод по общению с нормальными, хорошими людьми, занятыми интересным делом… К сожалению, из конспиративных соображений голод этот утолить не представлялось возможным, поэтому и все лавры толкового консультанта достались Обнорскому… По поводу своих вечерне-ночных отлучек Андрей, кстати, состряпал убедительную версию, которую и задвинул Тингстону и Цою. Серегин «колонулся», что несколько лет назад одна его подружка вышла замуж за шведского бизнесмена, и вот – любовь вспыхнула вновь, тем более что муж-бизнесмен уехал в длительную командировку в Штаты… Ларс и Игорь оценили деликатность ситуации и с вопросами в душу не лезли, понимая важность сохранения инкогнито для пассии Андрея…

Многое уместилось в эти две недели в Стокгольме, и Андрею под конец казалось, что он находился в шведской столице уже, по меньшей мере, несколько месяцев, – в настолько напряженном графике он жил. А сон… Ну что – сон?.. Отоспаться и потом можно…

Прощание с Катериной было бурным – что говорить, оба они как-то сильно «прикипели» друг к другу. Утешало лишь одно обстоятельство: Ларс, с которым Обнорский собирался писать книгу, оформил Андрею специальное приглашение – по нему Серегину должны были выдать «постоянную» визу в Швецию, а стало быть, особых препятствий для следующих визитов в Стокгольм не возникало. За исключением финансовых вопросов – авиабилеты до шведской столицы стоили недешево, и их приобретение существенно ударило бы по личному бюджету Обнорского.

Но тут уж на дыбы встала Катя. Она устроила Андрею настоящий скандал и заявила, что предстоящие поездки Серегина в Стокгольм должны рассматриваться как «служебные» (в рамках работы «концессии»), а потому оплата перелетов не является личной проблемой Обнорского… К этому Катерина добавила, что щепетильность – это, конечно, хорошо, но она не должна перерастать в идиотизм… Андрей вякнул было, что он, вообще-то, собирается наведываться в Стокгольм не только по «служебной» надобности, но и по личной, однако Катя решительно поставила в дискуссии точку, заявив, что в этом случае стоит рассмотреть на собрании концессионеров вопрос о наложении моратория на «личную надобность гражданина Обнорского». Серегин на такую жертву, естественно, не согласился – и в результате ему была вручена сумма в пять тысяч долларов на транспортные и оперативные расходы… Андрей попытался было написать расписку в получении денег, на что в ответ Катя рекомендовала ему пообследоваться у психиатра. Обнорский намек понял, ломаться перестал, спрятал деньги в карман, но при этом спросил со вздохом:

– Ну, и что мне теперь отвечать людям, если меня спросят однажды: брал ли я когда-либо «бандитские» деньги?

– Скажешь, «брал, но по служебной надобности»! – отрезала Катерина. – И вообще, лучше бы ты щепетильность в некоторых других вопросах проявлял…

– Это в каких же? – удивился Андрей.

– В личных! – нервно ответила Катя.

– Пардон… Не понял… – помотал головой Серегин, хлопая глазами.

Катерина, надувшись и налив глаза слезами, долго не желала ничего объяснять, но Обнорского «заело», он насел на нее всерьез, словно бульдог, и где-то минуту через сорок Катю все же прорвало. Она заявила, что иллюзий по поводу Серегина никаких не строит, что он – законченный бабник, которому уже наверняка не терпится поскорее вернуться в Питер к своим многочисленным «истомившимся в долгом ожидании шлюхам и журналюхам». Обнорский выпал в осадок!

Посоображав немного, он задал очень «умный» вопрос, нетактично сопровождаемый дебильным смешком:

– Постой, Кать, постой… Ты что, ревнуешь меня, что ли?

– Я? Тебя?! – Катерина аж подпрыгнула и с непередаваемым презрением очень твердо и очень неубедительно ответила:

– Было бы кого… Очень надо…

Андрей почесал «репу», устало вздохнул и начал выяснять – почему его, собственно, «записали» в бабники и о каких «шлюхах и журналюхах» идет речь? Жесткий «прессинг» дал результаты минут через тридцать – Катерина колонулась, что накануне ночью пролистала «для общего развития» записную книжку Обнорского, «сплошь исписанную бабскими телефонами».

Серегин остолбенел:

– Ты рылась в моей записной книжке?! А зачем? Боже ты мой… Катя, но ведь это просто непорядочно… Это же просто… просто уму непостижимо…

– Да? А как ты в сауне «Гранд-отеля» в мой медальон залез? Это порядочно было? – немедленно отпарировала Катя.

Андрей даже руками развел:

– Ну, Катя… Это же совсем другое дело!

– Вот и у меня – другое! – ее логика была даже не железной, а скорее – чугунной.

Обнорский начал что-то объяснять, рассказывать, доказывать, взывать – в общем, повел себя очень глупо и чуть было не довел Катерину до истерики. Хорошо еще, что Андрей вовремя вспомнил высказывание одного своего бывшего сослуживца, старого «переводяги» майора Доманова (большого специалиста в женской психологии): «Если баба ревнует – словами ей уже ничего не объяснишь и не докажешь, даже пытаться не стоит. Доказывать всю несостоятельность ее подозрений нужно руками, губами и другими частями тела – короче, волочь ее в койку, невзирая на сопротивление и слезы».

Воплотив завет дяди Бори Доманова в жизнь, Обнорский (в который уже раз) убедился в мудрости и огромном жизненном опыте старого майора… Позже, уже в перебуравленной напрочь постели, Серегин заверил Катю, что ни к каким «шлюхам и журналюхам» не рвется, и вообще она, Катя, такая женщина, с которой никто сравниться не может ни по каким параметрам, а поэтому он, Обнорский, собирается проводить дни в аскетическом томлении и в трепетном ожидании следующей поездки в Стокгольм.

Кажется, он все-таки сумел убедить Катерину в своем целомудрии – более того, Андрей даже сам себе почти поверил… Странное дело – Обнорскому было почему-то очень приятно, что Катя его ревнует… Хотя – что ж здесь странного, многие, наверное, согласятся с тем, что любовные утехи после сцен ревности бывают особенно жаркими… Если, конечно, выяснение отношений не перерастает в мордобой.

В общем, прощальная ночь в Стокгольме прошла бурно, а поэтому утро, конечно, наступило недопустимо быстро…

Андрей с Катериной договорились так – Обнорский прилетает в Стокгольм к Новому году, недельки на полторы. Серегину ведь нужно было, в конце концов, и для родной газеты поработать… Они решили поддерживать связь в одностороннем порядке, то есть звонить должен был только Андрей Кате в условленное время и в условленные дни, и только с переговорных пунктов или совсем «левых» телефонов… Обнорский не очень верил в то, что его служебный и домашний телефоны постоянно прослушиваются, но все же рисковать не стоило… Мало ли бывает глупых случайностей – из них, считай, вся жизнь состоит…

Утром шестнадцатого декабря Ларс Тингсон забрал с гостеприимной виллы газеты «Экспрессен» прекрасно выспавшегося жизнерадостного Цоя и невменяемого Обнорского и повез ребят в аэропорт. Перелет до Петербурга в памяти Серегина не отложился; сразу после прощания с Ларсом Андрей то ли уснул, то ли упал в обморок – в общем, вплоть до пограничного контроля в Пулково Игорь кантовал его, как куклу.

Вернувшись в Питер и наконец отоспавшись, Обнорский полностью погрузился в свои журналистские дела, не забывая, однако, и о «концессии». Свободного времени у него не стало в принципе – он забыл напрочь и о книжках, и о фильмах, и о театрах, и даже о знакомых женского пола. На личной жизни пришлось поставить крест – впрочем, Обнорского, постоянно вспоминавшего стокгольмские ночи, это обстоятельство не особо удручало.

Каждый день у Серегина проходил по одному и тому же распорядку: с десяти утра и до восьми вечера – работа в редакции, с девяти вечера и часов до трех ночи – работа дома… По субботам и воскресеньям Андрей, правда, в редакцию не ездил, но это ничего не меняло – он сидел дома и чертил схемы, составлял досье, проигрывал в голове десятки вариантов разных комбинаций… Всю первую неделю Серегин лишь систематизировал и сортировал информацию, полученную от Кати, сопоставлял ее с досье, оставшимся от Сереги Челищева, и со своими собственными данными. Работа эта была очень кропотливой, муторной и не очень интересной, но Андрей делал ее скрупулезно и тщательно, помногу раз перечитывал и переписывал разделы, посвященные организациям и «персоналиям», составлявшим империю Виктора Палыча.

К 24 декабря Обнорский счел, что этап «изучения обстановки» завершен, и приступил ко второму этапу – «оценке обстановки». Организация Антибиотика поражала своей мощью, своими возможностями, своими финансовыми и человеческими ресурсами. Однако, как и в любой большой структуре, в ней должны были быть слабые места… На их высчитывании Андрей и сконцентрировался… Иногда ему казалось, что его мозг не выдержит и, перегревшись, взорвется. По ночам Обнорскому снились бесконечные схемы, самопроизвольно разраставшиеся, – из квадратиков, кружков и треугольников вылезали какие-то хари, схемы перемешивались и рассыпались, ломая стрелки связей, и Серегин постепенно привык просыпаться в холодном поту по несколько раз за ночь.

В середине последней недели декабря Андрей сумел прийти к выводу, что наиболее перспективным звеном в организации Антибиотика для их с Катериной «концессии», безусловно, является так называемая портовая бригада. И дело было не только в личностных характеристиках некого Плейшнера – «наместника» Виктора Палыча в порту, – слабость этой «грядки» заключалась, скорее, в особенностях территории, на которой она находилась. Ведь Морской порт в Питере в определенных кругах называли «подрасстрельной» территорией – по аналогии с «подрасстрельными» статьями Уголовного кодекса… В порту сталкивались, скрещивались, смешивались интересы самых разных людей и организаций – государственных и частных, российских и иностранных, легальных и теневых… Постоянно вспыхивали большие и маленькие конфликты, которые разрешались мирно, кроваво и «как бы мирно» – то есть когда трупов вроде и не было, но непонятно как и куда исчезали целые фирмы… Короче говоря – в порту давно уже сложилась настолько мутная обстановка, что даже специалисты могли разобраться в ней далеко не сразу, тем более что эта обстановка не отличалась стабильностью, она постоянно менялась под влиянием самых разных внутренних и внешних факторов… Учесть и осмыслить все эти факторы, наверное, не смог бы и самый лучший аналитик… Обнорский тоже не надеялся «объять необъятное», но он твердо знал одно – в мутной воде легче ловить крупную рыбу, а также легче скрываться от суперкрупных рыб…

С другой стороны – и информация о «портовой бригаде», собранная Андреем в отдельный реестр, давала хорошую пищу для размышлений… Во-первых, сам «бригадир», то есть месье Плейшнер, характеризовался разными источниками как человек с замашками уголовника средней руки и старой формации, – господин Некрасов, несмотря на «профессорскую» внешность, не отличался образованностью, высокими аналитическими способностями и умением видеть стратегическую перспективу. Зато Плейшнер был жесток, жаден и склонен к завышенным самооценкам, а еще – он очень боялся Антибиотика, который контролировал его напрямую… Из-за этого страха, кстати, он имел намного меньше личных прибылей, чем мог бы – он все время трясся, что патрон заподозрит его в крысятничестве, поэтому о любой более-менее крупной теме информировал Виктора Палыча.

Антибиотика же это весьма устраивало – если тема действительно была стоящей, то он обязательно влезал в нее лично и снимал пенки… Официально навар шел как бы в общак, но Виктор Палыч давно уже, наверное, и сам не мог провести четкую грань между своим личным карманом и общаковскими закромами…

«Финансовым директором» при Плейшнере состоял некто Моисей Лазаревич Гутман, который, по словам Катерины, был талантливым (а возможно, даже гениальным) мошенником – но и этот господин не поднимался до стратегии, оставаясь лишь прекрасным тактиком в своем секторе деятельности, кстати, не очень широком… В целом «портовая бригада» трудилась в очень непростой обстановке – она, конечно, не контролировала ни весь объем коммерческой активности в порту (а полностью его вообще никто не контролировал), ни даже пятую его часть, Плейшнер управлял именно «грядкой» – одной грядкой в большом огородном хозяйстве…

Действовать и самому Плейшнеру, и его людям приходилось с учетом интересов других многочисленных «огородников», и Некрасова это сильно раздражало… Плейшнер не мог правильно оценить огромное значение здоровой конкуренции в условиях рыночных отношений. Лагерный менталитет, знаете ли, на зоне пахан должен быть один… В силу этого обстоятельства Некрасов никогда не упускал возможности нагадить соперникам – даже в том случае, если не получал при этом прямой финансовой выгоды… А уж если он эту выгоду чуял, то остановить его могла лишь грубая сила.

При всем при этом, как отметила однажды Катя, Антибиотик, несмотря на массу объективных трудностей, с которыми сталкивалась в повседневной практике «портовая бригада», был недоволен Плейшнером. Виктор Палыч считал, что «грядка» Некрасова могла бы давать больше… Возможно, Антибиотик даже и «заменил» бы Плейшнера – но на кого было его менять? Для тех, кто не в курсе: кадровые проблемы с руководителями различных уровней в структурах организованной преступности всегда были чрезвычайно острыми – во всех странах и во все времена… Только с быками-исполнителями сложностей не возникает – их можно набирать сотнями и расходовать, не жалея, а «звеньевые», «бригадиры» и «лидеры» – это совсем другая история… Очень трудно найти человека умного, решительного, преданного, по-своему талантливого, в меру инициативного и не любопытного одновременно… К тому же руководитель обязан уметь ладить с людьми, причем самыми разными… Антибиотик, в «империи» которого были задействованы открыто или «втемную» тысячи человек, не раз вздыхал при Катерине: «Людей почти нет – одна говядина вокруг, бычье пучеглазое… Мне бы человек с десяток хотя бы – совсем по-другому дела пошли… Эх, кабы можно было из пятнадцати уродов одного нормального слепить…»