Текст книги "Выдумщик"

Антибиотик гоголем вошел в кабинет и, увидев Кудасова, расцвел, как майская роза:

– Доброе утро, Никита Никитич! Пока не забыл – перво-наперво искренне хочу поблагодарить вас за то, что ваши люди провели все положенные мероприятия у меня в доме исключительно корректно и культурно. Просто молодцы ребята – тактичные, выдержанные, ни малейшего намека на хамство… Я считаю, что во всем этом – ваша личная заслуга, все ведь, в конечном итоге, от руководителя зависит, от того, как он воспитывает своих людей, от того, насколько сам себя уважает… Да! Ну-с, а теперь – я готов ответить на все ваши вопросы, чтобы поскорее урегулировать возникшие недоразумения. Я понимаю – у вас работа сложная, нервная. Кто-то в чем-то и ошибиться может… Но вы-то, Никита Никитич, вы же – умнейший человек! Я, поверьте, всегда радовался, что люди, подобные вам, еще встречаются в наших органах… Уверен, что вы сумеете беспристрастно и объективно во всем разобраться…

Все это Антибиотик выпалил с самого порога, глядя прямо в покрасневшие от хронического недосыпа глаза Кудасова. Никита выслушал монолог Виктора Палыча абсолютно невозмутимо, кивнул, указывая на стул перед своим столом:

– Разберемся, Виктор Палыч, разберемся. Ты присаживайся, располагайся удобнее. А разобраться мы во всем успеем, хоть и не рад ты этому.

– То есть как это не рад? – возмутился Антибиотик, усаживаясь на стул и поддерживая, чтобы не помялись, дорогие светлые брюки. – Я как раз всегда рад органам помочь – и в целом, и конкретным сотрудникам. Вот, я гляжу, кабинетик у вас тесный, неудобный, а такой большой человек, как вы, должен совсем в других условиях работать, чтобы эффективность возрастала… Нет-нет, вы не подумайте чего плохого – я просто, между нами говоря, всегда старался деятельности РУОПа способствовать по закону, только по закону. Может, вы не в курсе, но я спонсировал ремонт некоторых помещений в вашей организации – не напрямую, правда, но все-таки… Слава-то мне не нужна, интересы дела важнее…

Кудасов катнул желваки по скулам и сухо сказал:

– Ну, тем более, раз дело важнее – давай к делу и вернемся… Я думаю, мне не стоит напоминать тебе, что чистосердечное признание смягчает ответственность?

Виктор Палыч округлил глаза:

– Какая ответственность? В чем мне признаваться? В том, что я честный бизнесмен и патриот своей страны и своего города?

Никита Никитич хмыкнул:

– Ну, по поводу твоего бизнеса – об этом отдельный разговор будет – и не со мной, кстати… У следствия есть свои соображения, да и вопросов немало накопилось – по поводу водки «Абсолют», например…

– Водки? – брови Антибиотика недоуменно подпрыгнули вверх, но как-то уж очень театрально. – Да я вообще водкой не интересуюсь, не для моего возраста уже забава. Я больше винцо красное люблю – причем наше, грузинское, а не французско-итальянские компоты. В нашем-то, в грузинском – натуральности больше, там живой солнечный свет… А водка? Даже не знаю, что и сказать… А вы что имели в виду, Никита Никитич, когда об «Абсолюте» спросили?

– Я не спрашивал, – покачал головой Кудасов. – Это следователь тебя спросит, вот ты ему лекцию о культуре потребления алкоголя и прочтешь, а мне не надо… У меня к тебе сейчас один только вопрос – где Андрей Серегин?

Антибиотик сморгнул, дернул головой недоуменно:

– Серегин? А я-то тут при чем? Я вообще не знаю такого…

– Не знаешь? – подался вперед Кудасов, упирая тяжелый взгляд старику в переносицу. Виктор Палыч взгляд выдержал, улыбнулся снисходительно:

– Нет, ну слышал, слышал, конечно. Есть писака такой, газетчик, кажется… Но в глаза я его никогда не видал, чего мне с ним кроить-то, ей-богу…

– Ты Бога оставь в покое, – очень тихо, но жестко сказал Никита. – И запомни: если с головы Андрея хоть один волосок упадет… другой совсем разговор у нас с тобой будет… Понял?

Виктор Палыч откинулся на спинку стула, скривил губы, сощурился:

– А вы мне не угрожайте, Никита Никитич, пустое это… И вообще, грех над старым человеком измываться… Всю ночь спать не давали, теперь угрожаете… Не хотите по-людски говорить – базаров нет! Устал я, пусть меня в камеру отведут, коли я задержанный. А потом пусть следователь все положенные вопросы мне задаст – и я на них отвечу. Вот так.

Антибиотик прикрыл глаза, показывая, что говорить он больше не будет. Кудасов кивнул и сказал Резакову, сидевшему тут же за своим столом:

– Давай, Вадим Романович, отведи его и оформи.

Выходя из кабинета, Виктор Палыч оглянулся на Кудасова и доброжелательно улыбнулся ему. Никита Никитич на улыбку не ответил…

Начальник 15-го отдела питерского РУОПа Никита Кудасов, конечно, не случайно задал Антибиотику вопрос об Андрее Обнорском. Никита имел все основания полагать, что журналист сыграл очень важную роль во всей этой истории с водкой «Абсолют» и серией убийств и покушений, приведших в конце концов к задержанию Виктора Палыча…

Первичная «информация для размышления» появилась у Кудасова еще в середине апреля.

А вышло так… Однажды Виктор Савельев, оперативник из 15-го отдела, просматривал по какой-то своей надобности фототеку и случайно наткнулся на фотографию Екатерины Дмитриевны Званцевой. Витя обладал очень хорошей визуальной памятью – и ему показалось, что он уже где-то видел «вживую» лицо, изображенное на фотографии… Савельев с Екатериной Званцевой никогда не сталкивался, – с женой убитого в июне 1993 года под Лугой бандита Олега Званцева работал когда-то покойный Степа Марков… Но почему, откуда тогда возникло ощущение, что он встречал ее где-то?

Савельева зацепило, он промучился целый день и наконец вспомнил – да, это было 3 ноября 1993 года, в день, когда проводилась «уличная» на Сенной с киллером Кораблевым. Старика тогда снял снайпер, началась отработка жилмассивов, и он, Савельев, проверял одну квартиру на четвертом этаже в доме номер 2 по Московскому проспекту – Виктору почудилось некое движение в окне этой квартиры сразу после того, как Кораблев, ходивший перед магазином «Океан» и ждавший заказчицу, получил пулю.

Правда, «отработка» этой квартиры ничего не дала, потому что там Савельев натолкнулся на известного журналиста Андрея Серегина – голого и с какой-то женщиной… Так вот, лицо Екатерины Званцевой очень напоминало лицо той женщины, которая была в квартире с Серегиным, – она лежала голая на тахте. Детально Савельев ничего проверять тогда не стал, да и некогда было, да и Серегин никаких подозрений не вызывал – поговаривали, что этот журналист был личным другом Директора, так что… Странно, конечно, что он поблизости от места проведения операции оказался, но, с другой стороны, всем известно, что Питер – город маленький, в нем все постоянно друг с другом в самых неожиданных местах пересекаются… Трахался парень с бабой и трахался – не виноват же он, что любовное гнездышко окнами на Сенную выходило…

Андрей попросил тогда не говорить никому про то, что его «застукали» с женщиной. Виктор и в этой просьбе ничего предосудительного не усмотрел, поскольку журналист намекнул, что его пассия – чужая мужняя жена… Так бы и умерла та история в душе Савельева, если бы спустя пять месяцев не наткнулся он на фотографию Екатерины Званцевой…

Витя целый день думал, как ему поступить, но, в конце концов, все-таки подошел к Кудасову и, смущаясь и запинаясь, рассказал ему все. Никита Никитич отнесся к рассказу Савельева очень серьезно, ругать опера не стал, лишь крякнул досадливо:

– Что же ты паспорт у нее не проверил!

– Паспорт? – растерянно переспросил Виктор. – Да она голая совсем на тахте лежала… Какой там паспорт, откуда бы она его вынула… И потом – с ней же Андрей был… Я подумал…

Опер виновато опустил голову, а Кудасов не стал его добивать, попросил лишь установить, кто в настоящее время проживает в той квартире. Савельев хату пробил быстро – доложил через два дня шефу, что коммуналка практически вся расселена, осталась только одна бабка, которая, по словам соседей, еще в конце прошлого года уехала куда-то на Украину – погостить к родственникам.

Никита Никитич хорошо знал Андрея, а потому, конечно, не поверил в случайность его появления в квартире, выходившей окнами на Сенную, – причем находился там журналист как раз во время проведения уличной у «Океана». Если Савельев не ошибся, если с Обнорским действительно была Званцева, то… То все это просто более чем странно…

Кудасов сразу же подумал, что именно Екатерина Званцева могла быть той таинственной заказчицей покушения на Антибиотика, которую так и не удалось взять… Но почему же Обнорский ничего не рассказал? Кудасов понимал, что если Андрей не счел нужным что-то объяснить сразу, то давить на него и спрашивать впрямую бесполезно. Серегин просто отшутится, скажет, что Савельев все перепутал, что опер в тот ноябрьский день не в лицо женщине смотрел, а на ее фигуру, и вообще темновато, мол, в квартире было… А при необходимости Андрей найдет и какую-нибудь красотку, которая скажет, что это она была с журналистом в тот день, – для Обнорского такая обставка не проблема…

И все же Кудасов решил при случае выяснить все подробно – да вот случай все никак не представлялся, Обнорского было никак не поймать, да и у самого начальника 15-го отдела разной суеты и текучки хватало…

А в мае 1994 года в Петербургском порту начали твориться очень странные дела – собственно говоря, Кудасов заинтересовался ситуацией, складывавшейся вокруг фирмы «ТКК» и «водочного контракта», сразу после исчезновения Плейшнера, который все-таки был достаточно заметной фигурой в бандитском мире Питера, а отдел Никиты Никитича как раз и занимался разработками лидеров преступных группировок.

Время шло – интрига вокруг партии шведской водки «Абсолют» постепенно оборачивалась настоящей мясорубкой. Кудасов напрягал все свои «агентурные возможности» и постепенно все больше и больше укреплялся в подозрении, что его приятель Андрей Обнорский может иметь какое-то отношение ко всему происходящему…

Швеция… Никита вспомнил о том, что Серегин в последнее время как-то зачастил в Стокгольм. Андрей, правда, говорил, что его поездки связаны исключительно с журналистскими надобностями – фильм он там какой-то со шведами монтировал… Швеция… А ведь партия водки, из-за которой мочилово в городе пошло, – она тоже из Швеции… А еще в свое время, после смерти старика Кораблева, в одежде убитого был обнаружен некий листочек – план, который киллер набросал непосредственно перед уличной операцией… Вадик Резаков вспомнил, что Кораблев просил у него бумагу и карандаш – хотел почертить что-то «по хозяйству». На схеме отсутствовали какие-либо надписи, только один квадратик был помечен крестом. Кудасов с Резаковым не поленились съездить в Кавголово, к дому старика, и, руководствуясь схемой-планом, обнаружили тайничок, располагавшийся, кстати, за границами участка Кораблева… А в тайнике лежали деньги – и деньги крупные, без малого пятьдесят тысяч долларов там было… Видимо, Кораблев спрятал в тайник полученный за контракт на Антибиотика аванс, собственно, старик так и говорил Кудасову: цена Палыча составляла пятьдесят тысяч долларов до «работы» и столько же – после… Для чего Кораблев нарисовал план расположения тайника, прежде чем идти на уличную у «Океана»? Похоже, старик предугадал свою гибель и не хотел, чтобы доллары попросту сгнили, киллер оставил чертеж, как завещание… Кстати – доллары Кораблева лежали в большом фирменном конверте стокгольмского отделения «Око-Банкен» – еще один шведский след… Не многовато ли стрелок сходилось случайно на этой скандинавской стране? Найденные доллары Кудасов и Резаков оприходовали и сдали, как положено, только шведский конверт Никита, повинуясь какому-то наитию, оставил себе…

В конце мая 1994 года, когда уже был убит Бурцев, когда взяли раненого Туза, – Кудасов несколько раз пытался найти Обнорского и поговорить с ним начистоту, но журналист, казалось, намеренно избегал встреч с начальником 15-го отдела РУОПа.

И вдруг 13 мая, вечером, Андрей неожиданно позвонил Кудасову сам. Обнорский был явно в возбужденном состоянии, он предложил Никите встретиться в одиннадцать вечера для очень важного разговора. При этом Серегин открытым текстом сказал, что располагает важной и «горящей» информацией, касающейся разборок в порту. Кудасов, естественно, встретиться сразу же согласился…

В 23.00 начальник 15-го отдела уже прогуливался вдоль фасада магазина «Океан» – именно в этом месте Серегин предложил встретиться, и это обстоятельство уже не удивляло Никиту, Кудасов был уверен – Андрей решил раскрыть карты, потому и место встречи предложил с намеком на ту уличную, в ходе которой погиб старик Кораблев.

Кудасов ходил перед магазином «Океан», ждал, время от времени поглядывал на часы и думал, думал…

Разборка между бандитами и бывшими комитетчиками вокруг партии «Абсолюта» стала своеобразным детонатором, спровоцировавшим ожесточенную грызню внутри самой империи Антибиотика – агентурная информация, поступавшая к Кудасову из империи, была противоречивой, подчас взаимоисключающей, но Никита, опытный агентурист, почувствовал за сообщениями источников некую фигуру умолчания – агенты не специально скрывали ее, они ее просто не ощущали, не видели со своего уровня… Кто-то явно сознательно спровоцировал драку между «крысами», но кто и зачем? Бабуин? Нет… Он не стал бы рисковать и разрабатывать такую сложную и долгую комбинацию, Валера, скорее, мог воспользоваться кем-то уже заваренной бодягой…

Кудасов стиснул зубы – этим ударившим по шарам кием вполне мог быть и Андрей Обнорский, такое предположение вполне укладывалось в психологический портрет журналиста. Но как он сумел? Если, конечно, это все-таки Серегин заварил кашу в порту, а не кто-то другой. Но интуиция подсказывала Никите, что в разборках в порту без участия Андрея все-таки не обошлось…

Именно поэтому Кудасов ждал встречи с Обнорским с таким нетерпением. Никита Никитич прохаживался вдоль магазина «Океан», время от времени посматривая на часы и внимательно оглядывая редких прохожих. Серегин опаздывал уже на двадцать минут, и начальник 15-го отдела почувствовал смутную тревогу. Андрей, конечно, не был таким пунктуальным, как служащие швейцарских банков, но на все встречи старался приходить вовремя, а тем более на те встречи, инициатором которых был он сам… Прошло еще пятнадцать минут – Обнорский по-прежнему не появлялся.

Кудасов выругался сквозь зубы – может быть, у Андрея случилось что-то с его «вездеходом»? Нет, не в этом дело… Если бы у Серегина сломалась «Нива» – он бы доехал до места встречи на попутной тачке… Так куда же он делся?

Никита дошел до таксофона на углу Сенной и Садовой и набрал номер домашнего телефона Обнорского. Длинные гудки в трубке встревожили Кудасова еще больше… Когда до полуночи осталось всего десять минут, Никита уже не сомневался в том, что Андрей попал в беду… Пятьдесят минут опоздания – не бывает таких опозданий. Серегин ведь не барышня, решившая подразнить незадачливого ухажера… Кудасов сосредоточился и попытался детально воспроизвести в памяти последний разговор с журналистом.

«Так… Андрей сказал, что нужно срочно встретиться и поговорить, – я ответил, что сам давно ищу его… Он хмыкнул и в обычной своей манере заявил, что у дураков мысли сходятся… Я спросил, нельзя ли встречу перенести на утро, – Андрей ответил, что дело срочное, до утра никак не терпит… Голос у него был явно взволнованный… Потом он спросил – слышал ли я что-нибудь про нынешние разборки в порту? Я уточнил, имеет ли он в виду суету вокруг одного водочного контракта. Андрей сказал, что именно обо всей этой кампании и идет речь, и добавил, что сможет рассказать мне кое-что интересное… Я предложил встретиться немедленно – он ответил, что ему предстоит еще одна встреча, короткая, а после нее, в двадцать три ноль-ноль, он будет ждать меня на Сенной у «Океана». Я поинтересовался – почему именно на Сенной, и Андрей объяснил, что так нужно, что нам придется еще зайти в одно место… Зайти в одно место… В какое место мы должны были с ним зайти на Сенной в одиннадцать часов вечера?..»

Никита обвел площадь взглядом, и глаза его непроизвольно остановились на окнах четвертого этажа дома номер 2 по Московскому проспекту… А что, если Обнорский хотел зайти в ту самую квартиру, в которой он находился с похожей на Званцеву женщиной во время проведения уличной с Кораблевым? Может быть, Андрей использует этот адрес в качестве конспиративной квартиры?

Кудасов еще раз взглянул на часы – уже миновала полночь, наступил первый день лета 1994 года… Ждать Обнорского дальше у «Океана» не имело смысла.

Никита решительно зашагал в сторону первого дома на четной стороне Московского проспекта, вспоминая на ходу номер квартиры, которую отрабатывал Савельев…

Войдя в темную, загаженную котами и людьми парадную, Кудасов на всякий случай достал из наплечной кобуры пистолет, а из кармана джинсовой куртки – фонарик.

Подсвечивая себе под ноги, чтобы не споткнуться на разбитых ступеньках, начальник пятнадцатого отдела поднялся на четвертый этаж и остановился у двери, обитой рваным коричневым дерматином. Несколько минут Никита прислушивался, но за дверью было тихо, как в могиле. Кудасов попытался нажать кнопку звонка – но звонок, конечно же, не работал. Тогда Никита тихонько постучал – никакой реакции не последовало.

Кудасов потоптался на месте, оглянулся – он был в подъезде один. Начальник пятнадцатого отдела тихо матюгнулся сквозь зубы и, неожиданно для самого себя, принял решение вскрыть дверь… Никита уважал Закон – иногда, может быть, даже больше, чем этот Закон того заслуживал, все в управлении знали эту его слабость, даже подшучивали над Кудасовым, называя его иногда за глаза буквоедом. А Никита просто очень хорошо знал, каким силам ему приходится противостоять, – эти силы сразу же использовали бы против него любое, даже незначительное, нарушение Закона. Именно поэтому Кудасов всегда очень тщательно «обставлялся» и того же требовал от своих сотрудников…

Наверное, опера из 15-го отдела очень удивились, если бы увидели, как их педантичный шеф без ордера и, в общем, без достаточных на то оснований вскрывает швейцарским офицерским ножом (подаренным ему, кстати, все тем же Обнорским) дверь в частную квартиру, – то есть незаконно проникает в чужое жилище… Кудасов и сам себе удивлялся, но ковырять лезвием ножа хлипкий замок его заставила все растущая тревога о судьбе Андрея…

Наконец замок щелкнул – и дверь открылась. Никита быстро скользнул в прихожую и осторожно прикрыл за собой дверь. Несмотря на белые ночи, в прихожей было темно, потому что окна в ней отсутствовали. Кудасов повел лучом фонарика вдоль коридора: из пяти комнат четыре были заколочены наглухо, а пятая казалась слабо обитаемой, потому что дверь в нее была не заколочена, а всего лишь закрыта на замок… На всякий случай Никита осмотрел туалет, ванную и кухню, отметил, что в ванной висело на гвозде полотенце, а на столе в кухне стояли чашки с недопитым кофе и пепельница, полная окурков. Кудасов ковырнул окурки пальцем – так и есть, «Кэмел». Обнорский курил только эти сигареты… Кудасов вернулся в прихожую, постоял перед запертой дверью, вздохнул и снова достал швейцарский перочинный нож…

Через десять минут он уже методично шмонал комнату, выходившую окном на Сенную площадь.

Удача улыбнулась Кудасову – в покосившемся шкафу у стены под каким-то тряпьем Никита нашел толстую папку. Развязав тесемки, начальник 15-го отдела начал перебирать листки, покрытые убористым почерком. Никита никогда специально почерк Обнорского не изучал, но журналист иногда при нем делал кое-какие пометки в своей записной книжке – Кудасову показалось, что почерк на листах из папки напоминает каракули Серегина… А записи на этих листках были более чем любопытными. Собственно говоря, папка эта представляла из себя настоящее досье на Плейшнера и его бригаду, отдельный раздел посвящался общей обстановке в порту, а дальше начиналось самое интересное – дальше расписывалась детально разводка с партией «Абсолюта»… Нет, имена самого Обнорского или, скажем, Званцевой нигде не упоминались, но создавалось впечатление, что человек, писавший досье, знал слишком много, чтобы быть в этой истории просто сторонним наблюдателем…

Никита оторвался от бумаг, вытер рукой лоб и, зажмурившись, словно от боли, сказал вслух шепотом:

– Ну, бля… Ну, народоволец хренов… Уши тебе оборву, засранец!

Внезапно Кудасов осекся – уши Обнорскому можно будет оторвать только в том случае, если он жив… Да и за что обрывать? За то, что ему, Никите, ничего не сказал? А мог ли он сказать? Ведь он, Кудасов, как-никак должностное лицо… Никита вдруг почувствовал что-то вроде зависти к Андрею: а может, так и надо этих псов давить, у которых все схвачено и закуплено?

Кудасов скрипнул зубами, заставил себя подавить все эмоции, аккуратно сложил листки в папку, вышел из расселенной коммуналки и поехал в управление…

Домашний телефон у Обнорского не отвечал всю ночь, в ходе которой Никита не сомкнул глаз. Днем 1 июня Андрей на работе также не появился – впрочем, в редакции уже привыкли к его неожиданным исчезновениям, поэтому там никто никакой тревоги не выказывал.

А Кудасов нервничал все больше, потому что не знал, что делать: объявить Андрея в официальный розыск он не мог, ведь тогда пришлось бы объяснять мотивы. И если бы потом Серегина нашли – журналисту пришлось бы официально отвечать на очень многие неприятные вопросы, потому что его действия явно выходили за рамки УК. Обнорский получил бы предъяву из целого букета статей. С другой стороны, сидеть сложа руки Никита не мог – он начал спешно напрягать самых ценных своих агентов, пытался выйти хоть на кончик информации о возможном похищении журналиста…

А где-то около четырех часов дня по особому телефону Кудасова (номер которого знали далеко не все) позвонила какая-то женщина. Она рыдала в трубку и умоляла Никиту Никитича спасти Андрея Обнорского, который попал в беду из-за того, что располагал детальной информацией об обстоятельствах похищения у фирмы «ТКК» крупной партии шведской водки «Абсолют».

Не пожелавшая представиться женщина и сама знала очень много подробностей – таких, будто она читала досье, обнаруженное Кудасовым в расселенной коммуналке… Впрочем, звонившая сообщила и кое-что новое. В частности, она рассказала, что у Обнорского вечером 30 мая состоялась неприятная встреча со старшим оперуполномоченным УФСК Аркадием Назаровым – по ее словам, комитетовский майор сам был замешан в проведении водочной сделки. А еще женщина рассказала об угрозе взрыва двух складов, на которых могла храниться похищенная водка… На предложения представиться и встретиться звонившая не прореагировала…

Проверка адреса входящего звонка показала, что женщина звонила не из Петербурга и даже не из России, а из Швеции, из Стокгольма. Кудасов этой информации абсолютно не удивился. Он догадывался, кто ему звонил. Круг замкнулся… Вот только Андрей выпал куда-то за пределы этого круга…

Вечер 1 июня выдался бурным – Никита просто еле успевал переваривать валившуюся на него информацию. Попытки навести осторожные справки о комитетчике Назарове закончились в буквальном смысле убойно: оказалось, что накануне вечером опер ФСК при непонятных обстоятельствах застрелил Диму Караула и Женю Травкина и погиб сам.

А потом Витя Савельев принес известие о показаниях Бутова, и Кудасов понял, что может железобетонно задерживать Антибиотика… Учитывая несомненную причастность старика ко всей кровавой водочной истории, Кудасов рассчитывал через него выйти на след Андрея…

Очутившись ранним утром 2 июня в камере следственного изолятора, Антибиотик некоторое время находился в состоянии полной прострации.

«Как же так? Столько денег ушло мусорам, прокурорам этим яйцеголовым – и все сипом пердячим в воздух ушло? Меня, Виктора Палыча Говорова, какой-то упертый руоповец приводит в КПЗ, как крадунца мелкого?! А ведь говорил, говорил я много раз этому долбоебу Генококу Петровичу – угомони Кудасова, угомони… Как чувствовал… Сам виноват, дожать надо было… Прав был Иваныч – с этим Никиткой вопрос только кардинально решить можно, его тупые мозги только на пулю и среагируют… Знать бы, что так все обернется… Гена-мудила уже червей кормит, я в хате закрытый… На кого ты руку поднял, Директор херов?! Ты еще сто раз об этом пожалеешь, падла, я тебя сгною, сгною мусорскими же руками, бля буду, землю жрать стану, а сгною тебя, Никитушка, чтоб я пидором стал… Ты, сучонок краснопузый, еще увидишь, что делают деньги, ох увидишь, тварь цветная… Я всю мусорню по второму разу закуплю, а покоя тебе не дам, гнида запогонная… Только бы выйти, только бы выйти… Ведь все есть, все – и «бабки», и власть, настоящая власть, а не педерастическая, как в Смольном… Весь Питер по нашим понятиям живет, а ты, Никитушка, не хочешь, самый умный ты у нас, самый чистенький… Один ты, стало быть, против всех, против народа нашего… Нехорошо это, дорогой Директор, очень нехорошо… Икнется тебе денек сегодняшний, так икнется, что кровавой блевотиной подавишься, Никитушка… Мне бы только выйти… А я выйду… Выйду! Чего там у него против меня имеется? Бурцев… Да, с этим конторским, конечно, лажа вышла… Какая ж сука нас с Тузом писала? Да какая б сука ни была – шутил я. Шутил. Пьяный был… Туз, падла, спалился, как сявка… Говорят, сдох в больничке у «лепил» на руках… А если мутят мусора, если жив Туз? Ничего, мы и Туза побьем козырной шестеркой, дел-то… А козыри я сам мастить буду… Так что Туз, живой он или мертвый, – это все туфта дешевая… А что еще? Что-то еще должно быть у мусорков в припасе, иначе не нагличали бы так… Кто-то стукнул, кто-то показания дал… Кто? Узнаем, все одно узнаем… А узнаем – разберемся… Был человек и сплыл – мало ли что он раньше сказал… Сказал, а следак его не так понял, и все… Ничего, мы еще подергаемся… А с тобой, Никитушка… Нет, нет, родной мой, героев у нас не убивают, героев у нас обсерают так, чтобы другим «героить» неповадно было… Так-то вот…»

Антибиотика понемногу отпускало, он вышел из ступора, расслабился, обмяк, прилег было на шконку, но тут же снова подскочил: «Ах, бля… Вот где еще улика мусорам может выставиться… Серегин. Журналист этот херов… И Череп, как назло, с ним в бункере, меня ждет… Нет, ну Череп-то не дебил, он подождет-подождет, увидит, что я не еду, начнет в город звонить, ему кто-нибудь скажет, что меня закрыли – и сразу же полную приборку сделает… А если не успеет? Кудасов-то ведь не случайно про Андрюшку-выдумщика спрашивал… Знает что-то, падла гнойная… Вот ведь блядство-то…»

Виктор Палыч понял, что расслабляться рано, и начал повнимательнее присматриваться к обитателям камеры.

Через пару часов Антибиотик уже сидел рядом с пацаненком лет восемнадцати, увлеченно рассказывавшим, как «посыпалось» его дело. В камеру паренек попал за соучастие в квартирной краже – да только умысел ему навесить не смогли. Пацаненок был еще не битым, потому рассказывал, дурачок, доверчиво и радостно:

– Я, короче, стою в хате, сумка с вещами рядом, а тут хозяйка… И все, пиздец – крик, шум, вонь, лягавка… А меня как осенило. Говорю одно: шел, мол, по лестнице, смотрю – квартира открытая… Дай, думаю, зайду – посмотрю, кто это людям замок сломал… И все, и слопали это… Трое суток своих отдолдонил, и вот она – свободушка…

Антибиотик крутил часа два этого шустреца, пробивал его по-всякому, проверял, не кумовской ли… Но пацанчик казался чистым. Глуповатым он был, это точно, но глупость в данном случае только на руку Виктору Палычу играла… Антибиотик пообещал пареньку, которого звали Саней Костюковым, что возьмет его к себе работать в охранную фирму, – так Саня этот чуть ли не пятки готов был старику лизать.

Охранная фирма – это ж круто, это ж… И форма, и дубленка, и разрешение на ствол… И деньжищ сколько – долларов пятьсот в месяц, не меньше…

Обнадежил Антибиотик мальца и попросил записочку в один адресок доставить. А записка та была самая невинная: «Привет, Кириллыч. Со мной недоразумение вышло, думаю, что ошибка милицейская, но на несколько дней в изолятор я загремел. Ты загляни к Фаине, скажи, чтоб не волновалась, чтоб ждала меня и не блядила, чтобы хату в чистоте блюла. Мне пусть хлебца пришлет, конфеток и еще чего – сама решит. Человека, передавшего письмо, отблагодари по совести. Витя».

Рисковал, конечно, Антибиотик, но не особенно. Даже если малец этот кумовской – все равно мусора ничего из записки не поймут, нет в ней криминала. А время – дорого, нет его почти, времени-то… Лишь бы Череп известие получил, лишь бы в хате прибрался…

Виктор Палыч, конечно, даже не подозревал, что на момент написания малявы Череп уже никак не мог лично заняться приборкой в хате.

А в бункере вскоре после отъезда оттуда Антибиотика произошли достаточно интересные события…

Обнорского больше не били, не заковывали в наручники – его, наоборот, поили бульоном, какими-то травами, а потом ему даже дали поспать. Грач даже подушку журналисту под голову подложил и оберегал его сон всю ночь, хотя Серегин все равно бы сбежать не смог – куда сбежишь со сломанными ребрами и перебитой ногой? Обнорского даже нужду справлять не выводили, а практически выносили из «бункера». Но Череп любил во всем порядок и потому велел, чтобы кто-то из его людей постоянно находился при Андрее… Утром 2 июня Грача сменил Пыха, а минут через пятнадцать после «смены караула» в бункер зашел Череп. Бывший комитетчик постоял над лежащим на полу Серегиным, помолчал, разглядывая журналиста, и наконец сказал:

– Ну что, Андрей Викторович… Я надеюсь, вы отдохнули, поднакопили сил, так сказать… Пора за работу приниматься… Ручка и бумага у вас есть – так что давайте, описывайте подробненько: где, когда, при каких обстоятельствах вы познакомились со Званцевой, как пришла в голову идея устроить «разводку» с «Абсолютом», как конкретно осуществляли все на практике… Задача ясна?

Обнорский медленно кивнул, и Череп улыбнулся одними губами:

– Ну и чудесно. Только перед тем, как начнете выписывать подробное эссе, – будьте любезны, напишите-ка мне стокгольмский адрес и телефончик Званцевой… Лады?

Серегин завозился на полу, сел, прошамкал, прерывисто дыша:

– Зачем?.. Ее все равно уже нет по этому адресу… Я же говорил…

Голос Черепа построжал:

– А вот это уже не ваше дело, милейший… Зачем – мы сами знаем зачем. Ваше дело написать. А наше – проверить достоверность информации… Кстати, хочу вас обрадовать – к вечеру здесь будет доктор, который начнет с вами работать по своей методе, так что рекомендую до его приезда написать побольше… А с медицинской помощью мы и посмотрим, насколько искренне вы решили сотрудничать с нами… Я доступно излагаю? Надеюсь, цирк со внезапными провалами в памяти вы устраивать не будете? Мои хлопцы, знаете ли, не всегда понимают юмор, а если и понимают, то очень по-своему…