Текст книги "Инок"

Глава 4

 
Край, нехоженый и дикий,
Год за годом чередою.
Свет луны, туман безликий,
Лес, пропитан тишиною.
 
 
Тишина, стихия смерти,
И коварна, и жестока.
В суете и круговерти
Неизменна, одинока.
 
 
А напившись свежей крови,
Тихо, жизнью наслаждаясь,
Над тобою сдвинет брови,
Молча, буре улыбаясь.
 
 
В час расплаты меч пророка
Занесён над головою.
Неизбежен суд порока.
Он, свершится над тобою,
 
 
Коль звериные законы
Для тебя дороже чести,
Если стала просто «зоной»
Предков Родина, и место,
 
 
Где отцы, пахали землю,
Где смеялись звонко дети,
Где счастливо и свободно
Мог ты жить, на этом свете.
 

На долину плотной и густой, словно парное молоко, стеной опускался туман. Принимая в свои объятия окрестные леса, он ни на секунду не задумывался над тем, понравится ли это их обитателям, был гораздо выше и сильнее тайги. Казалось, что белая и непроглядная пелена снизошла до земли лишь для выполнения своей, очень важной и недоступной для постороннего глаза миссии.

А жизнь между тем шла своим чередом, не останавливаясь ни на секунду, несмотря ни на что. Тайга, признавала лишь свои законы. Каждую минуту перед её глазами происходили сотни смертей и сотни вновь появляющихся на свет жизней. Кругом: на земле, под землёй, на воде и под водой, в воздухе, на деревьях и под ними – повсюду одни умирали, а другие, вновь появлялись на свет. Так было, так есть и так будет всегда.

А могучие горные хребты, что брали долину в плотное кольцо своих богатырских объятий, просто молчали, позволяя тем самым всей этой стихии какое-то время существовать на своих исполинских плечах. Ни тайга, ни эта белая пелена тумана им пока не мешали.

Небольшая горная речушка описывала неимоверные зигзаги среди огромных каменных глыб, с трудом прокладывая себе дорогу. Порою начинало даже казаться, что это громадный и всемогущий великан, удовлетворяя свои странные прихоти, разбрасывал по земле все эти валуны, заставляя непослушную воду принять именно ту форму, которая ему почему-то понравилась. С трудом верилось, что весной разбушевавшаяся речка сама строила себе все преграды. А затем, слегка поутихомирившись, начинала прокладывать новое русло.

В камышах громко крякали утки. Осторожно высовывая свои головы наружу, они, казалось, остерегались кого-то. Но в конце концов голод брал верх над природной осторожностью. Птицы по одной начинали выбираться из зарослей на открытую воду, приступая к своему обычному завтраку. Пожевав немного ряски, сразу же закусывали мелкой речной рыбёшкой, то и дело погружаясь с головой в ледяную кристально чистую воду, от одного вида которой по телу пробегал озноб.

С берега за происходящим внимательно наблюдала огромная мохнатая морда, чуть высунувшаяся из прибрежной осоки. Волк неподвижно лежал, подставляя свой нос слегка дующему с речки ветерку. 3верь только что открыл глаза и, прежде чем подняться на ноги, должен был убедиться в своей безопасности. Опыт долгих лет жизни в лесу, неоднократные встречи с пулями охотников приучили никогда сразу не выдавать своего присутствия после очередной ночёвки. Эта природная осторожность, что замешана на его собственной крови, не раз спасала серому жизнь. Всегда, даже ночью в короткие часы отдыха он прекрасно слышал и чувствовал все, что происходит вокруг.

Наконец, не торопясь поднявшись и отряхнув в лучах восходящего солнца намокшую от холодной утренней росы шкуру, бродяга поплёлся восвояси.

В тайге в последнее время стали происходить довольно странные вещи, и это сильно его беспокоило. Раньше всё было ясно. Окружающий мир казался простым и предсказуемым.

«Люди с ружьями – это охотники. Они враги, и их нужно бояться. Но охотники всегда стреляли либо в меня, либо в таких же, как я, и никогда не убивали друг друга. Сейчас здесь появилось слишком много людей, и все они с ружьями. Но самое странное заключается в том, что охотятся незнакомцы на себе подобных, а стреляют вообще во всё, что шевелится. Более сильные, превосходящие числом и умением, преследуют слабых. Тех, кому не удаётся уйти от погони, убивают. Убивают, но не едят. Зачем же они тогда их убивают? К чему нужна вся эта кровь?»

3верь тоже убивал, но лишь для того, чтобы выжить. Людей, как правило, вообще никогда не трогал. Быть может, он просто чего-то не мог понять потому, что не знал, что такое деньги? Хотя вряд ли это так на самом деле. Ведь зелёные и хрустящие бумажки здесь – всего-навсего мусор, и не более того.

«Ко всему прочему, оказалось вдруг, что среди людей встречаются совсем даже неплохие двуногие существа. Взять хотя бы того старика, что живёт по другую сторону хребта. Он спас дикого зверя от смерти ещё в юности. Или вот его молодой дружок, что поселился у лесных людей. Сейчас этот человек спасается от смерти бегством. Люди, которые идут по его следу, сильно хотят крови. Но зачем? Пожалуй, стоит посмотреть на то, чем всё это закончится».

Срезав угол, быстрыми шагами направился в сторону скал, что гордо громоздились на одной из вершин увала. Там тропа делала крутой изгиб.

«Люди должны встретиться именно на этой вершине».

Ветер все усиливался. Временами не на шутку разыгравшийся забияка с таким диким остервенением начинал трепать верхушки красавиц елей, плотной стеной стоявших у него на дороге, что деревья скрипели и стонали, не в силах больше всё это терпеть и словно молили о помощи.

А быть может, тайга просто из-за чего-то сильно сердилась. То, что она может стать ласковой и доброй матерью, точно так же, как беспощадной и злой мачехой, серый знал не понаслышке. Он прекрасно помнил, как весной чуть не утонул в мутной воде взбесившейся речки, как спасался от пуль охотников и медвежьих когтей в тех же мутных водах.

Неприятный озноб пробежал по телу.

«Стонет. Видно, душу твою тоже чем-то растревожили». Одинокий скиталец стоял, прислонившись к шершавому стволу огромного старого дерева и слушал его больное, прерывистое дыхание. Больше всего на свете он хотел бы сейчас что-то сказать и этим деревьям, и этим людям, но не знал таких слов, не мог произнести тех звуков, которыми можно было бы выразить то, что творилось внутри в эти минуты. Если только слова вообще стали бы уместны.

«Если нечего сказать, то лучше молчать».

«Если некуда идти, то лучше сидеть на месте».

«Если не собираешься нанести удар, то лучше не доставать оружие».

«Если нет цели в конце пути, то и дорога теряет всякий смысл».

«Эти двуногие существа гораздо умнее меня. Но как они не могут понять таких прописных истин? Не могут наслаждаться светом солнца и журчанием ручья, не слышат музыку леса, не видят его простых и в то же время непревзойдённых пейзажей, несомненно, достойных пера художника. Они видят свет лишь через призму своих корыстных побуждений. Их влечёт вперёд лишь жажда наживы и ненависть. Что же, скорее всего они получат именно то, чего заслуживают. Человек, по следу которого идут незнакомцы, гораздо сильнее и быстрее своих преследователей. Но он, благороден, наверное, даже слишком, как и большинство по-настоящему сильных телом и духом людей, и, несмотря на грязную одежду, принадлежит к особой касте самых лучших из двуногих существ».

Таково было мнение зверя. И он мог его обосновать. Ведь такие как этот, спасали ему жизнь, тогда как остальные всегда пытались её отобрать.

Совсем несложно распознать человека по взгляду, полному ненависти и злобы, либо, напротив, сострадания и теплоты. И вот именно в таких ласковых и добрых глазах посторонний никогда не увидит боль и отчаяние. Такие люди, не выносят жалости и порою беспощадны даже по отношению к самим себе.

Наверное, именно поэтому серый никогда не нападал на лесных людей. Даже тогда, когда, изнемогая от усталости, терял последние силы от голода. И причиной этому, скорее всего, стало не просто уважение. Наверное, он понимал каким-то своим, особенным звериным чутьём, что, даже получив смертельную рану, житель леса, всё-таки найдет в себе уже не существующие силы для того, чтобы в предсмертных судорогах сжать свои сильные руки на его горле. Но и это, пожалуй, было еще не главное. Вместо этих людей придут другие, с пилами и топорами, и сведут тайгу под корень. А если не станет тайги, то не станет и жизни.

«Совершенно ясно, чью именно сторону я должен принять в этом поединке».

«Четвероногий лесной воин» пытался гнать прочь из головы ненужные мысли, но они с новой силой всё лезли и лезли обратно, не спрашивая на то разрешения, будоража и без того уже взвинченную до предела плоть.

«Что же, значит, крови захотели? Ну-ну. Кровь вы, пожалуй, сегодня увидите и даже почувствуете на языке её солоноватый привкус».

Наконец, он всё-таки выбрался на каменистую гряду и устроился на самом краю обрыва. Тоска переполнила душу до самых краёв и, не спрашивая на то разрешения, начала выплескиваться наружу. Тайга неожиданно наполнилась таким протяжным и жалобным воем, которого даже сам услышать не ожидал. Люди должны пройти здесь с минуты на минуту. Они, наверно, тоже слышали этот голос.

«Ну и пусть. Я не стану скрываться». Зверь стоял у самого края обрыва. Незнакомцы приближались.

А то, что произошло в следующую минуту, наверняка останется в памяти на всю оставшуюся жизнь. Такого он ещё не видел и, наверно, уже и не увидит никогда. Над головой вдруг послышался оглушительный шум в сочетании с лёгким посвистыванием винтов. В следующую секунду огромная стальная птица, словно тень, отбрасываемая самой смертью, пронеслась прямо над головой. Те люди, что были внизу под скалой, начали беспорядочную пальбу. Наверное, это и стало их последней, роковой ошибкой, которую они успели совершить в этой жизни.

«Посланец смерти» выпустил из-под себя несколько ослепительных молний, и в следующую секунду солнечный августовский вечер превратился в кромешный ад. Казалось, что весь мир попросту перевернулся с ног на голову. Всё вокруг в один миг перемешалось между собой. Земля, небо, воздух, лес собрались в одну большую кучу, теряя формы и очертания, стирая границы под действием одной-единственной, всемогущей и всёразрушающей стихии, стихии огня.

Неведомая сила отбросила метров на пятнадцать назад, швырнув, словно половую тряпку, на землю, покрытую мягким ковром из мха и опавших листьев. Яркая вспышка света ослепила. Сплошная стена дыма заслонила небо и солнце. А сверху всё сыпался и сыпался дождь из камней и мелких осколков гранита. Старая ель, с которой однажды уже успела позабавиться буря, оказалась переломленной пополам, словно хрупкая веточка, после того, как в неё откуда-то с неба прилетел огромный булыжник.

Но уже через минуту всё стихло, а дым рассеялся. Придя в себя, осторожно приоткрыл один глаз. Прямо перед собственным носом увидел большой кирзовый сапог. Шерсть на упругом загривке встала дыбом. Волк отпрянул назад и оскалил зубы. Но вовсе не оттого, что испугался старого кирзового сапога. Нет. Дело было совсем в другом. В отдельно стоящем сапоге находилась ещё и нога, но не вся, а только её половина. Здесь же, совсем рядом, прямо из земли, торчала человеческая голова со странно выпученными от удивления глазами, которая тоже была сама по себе. Определить, к какому именно из разбросанных внизу и изуродованных человеческих тел она принадлежит, казалось совершенно невозможным.

«Ну и дела!!! Какая страшная машина смерти». Перед глазами стояли размытые тени деревьев. Голова сильно кружилась и болела. Сквозь едва приоткрытые веки он всё-таки успел заметить того, одного – единственного оставшегося в живых, человека, что скрылся в огромном брюхе стальной стрекозы.

«Я так и знал. Этот сильнее остальных, и потому остался жив». Зверь не мог понять пока, что именно это может означать для счастливчика. Спасение или смерть, встречу, или, быть может, расставание навсегда. Хотя, пожалуй, сейчас это было не так уж важно.

«Нужно подумать о том, как спасти свою собственную шкуру».

Ноги наотрез отказывались слушаться, а голова в любую секунду могла расколоться на тысячу мелких частей. В ней, словно вспышка света, вдруг мелькнула мысль, от которой стало ещё больнее: «Неужели повреждён позвоночник? Тогда всё. Это конец. Умирать постепенно гораздо мучительнее и больнее, чем погибнуть сразу, при взрыве. Вороны станут рвать куски мяса из ещё живого, но уже полностью обессилевшего и лишённого возможности двигаться тела, которое будет медленно остывать под их истошные крики и ругань в драке за самый лакомый кусок. Но что же всё-таки произошло? Незнакомцы играют в очень опасные игры, и лучше держаться от них подальше. Нужно во что бы то ни стало подняться и идти. Идти вперёд, как можно дальше и как можно быстрее, оставив позади эти гиблые места, которые на протяжении стольких лет служили мне и кровом, и домом одновременно. А сейчас здесь балом правит смерть, и очень трудно что-либо изменить. Люди, что не пахнут железом, уже ушли отсюда. Я всю жизнь прожил рядом с ними. Собрать оставшиеся силы и идти вперёд или умереть прямо здесь? Хотя последнее было бы очень обидно. Нелепо погибать, когда вокруг столько еды». Голова вновь закружилась, и он потерял сознание.

Острая боль в ноге через несколько часов привела в чувство. Огромный чёрный ворон, видимо, принял серого за покойника и пытался выдрать кусок свежего мяса из обессилевшей конечности. Но тот открыл глаза, и птица в недоумении отскочила в сторону.

Стиснув челюсти, с огромным трудом всё-таки сумел подняться на ноги. От нестерпимой и всепоглощающей боли хотелось выть.

«Наверно, при ударе повреждены кости таза, но позвоночник, скорее всего, остался цел».

Ветер стих. Но он принёс с собой непогоду. Дождь лил словно из ведра, не переставая ни на минуту. Земля уже не успевала принимать всю падающую на неё с неба воду, и та стояла маленькими лужицами повсюду: на камнях, листьях, земле, и даже в огромных ярко-красных шляпах мухоморов.

По мокрой траве полз зверь. Он передвигался каким-то особенным, странным способом, иногда сильно заваливаясь на левый бок. Порою волк поднимался на ноги и проходил несколько метров на ватных и отказывающихся ему подчиняться конечностях. На большее, сил не хватало. Тогда, вновь ложился и продолжал ползти, порою корчась от невыносимой боли.

Откуда этот зверь шёл и куда именно направлялся, не знала даже тайга. Хотя старуха, наверно особого внимания на подобные мелочи и не обращала. Она считала, что дни его давно уже сочтены. Но отчаянно борющийся за свою жизнь организм имел по этому поводу совсем другую точку зрения, и намеревался её отстаивать до конца. Ему пока было совсем не ясно, как долго он сможет ещё продержаться под пристальными взглядами чёрных птиц, сидящих на соседней берёзе, как долго сможет бороться с болью и голодом одновременно?

А тайга – она просто жила сама по себе, даря жизнь одним и отбирая её у других. В суровом царстве леса и камня не было места чувствам и эмоциям. Пока ещё теплящийся в ослабевшем теле огонёк жизни сам должен был доказать своё право на существование, если только у него на это хватит сил. И хотя серый не знал, сколько ещё времени сможет выносить выпавшие на его долю страдания, побеждая смерть, зато, точно знал другое. Знал, куда именно ему нужно попасть, и был уверен в том, что, несмотря ни на что, достигнет конечной цели своего путешествия.

Там, где скалистая гряда кончается и плавно переходит в ровное горное плато, из-под земли бил чудесный источник. Зимой он не замерзал, а в сильные морозы от его прозрачной и чуть солоноватой на вкус воды поднимались густые клубы пара. Лесной бродяга хорошо помнил это место. Когда он был ещё совсем молодым волчонком, то видел, как изуродованный в схватке с медведем человек, омыв тело волшебной водой, сразу же поднялся на ноги. Кости срослись, а раны перестали кровоточить и зарубцевались.

Над тем, что именно произошло, тогда не задумывался. Но сейчас, картина волшебного исцеления отчётливо вырисовывалась в памяти.

«Что же, терять нечего. Хуже всё равно не станет».

Превозмогая боль и усталость, он вновь метр за метром продолжал двигаться вперед к своему спасению, а может быть, и к смерти.

«Неизвестно какая, но развязка должна наступить очень скоро».

Ключ бил прямо из скалы. Прозрачная вода сбегала по холодным камням, согревая их своим дыханием. Сделав несколько больших глотков, с трудом забрался в тёплую воду. Больше уже ничего не помнил. А очнувшись вновь, сразу же поднялся на ноги. Всё произошедшее осталось где-то далеко позади и казалось теперь просто дурным сном. Стряхнув с вымокшей шкуры куски прилипшей грязи и сам ещё до конца не осознавая того, что делает, просто пошел вперёд, не испытывая при этом той жуткой боли, которая совсем ещё недавно не покидала ни на минуту.

Волк, не торопясь, брёл на запад. Там, по другую сторону хребта, жил добрый старый отшельник. В голове творилось что-то невообразимое. Лютому и бессловесному хищнику, никогда не знавшему жалости ни к себе, ни к другим, не раз смотревшему смерти прямо в лицо, вдруг безумно захотелось теплоты и ласки. Он устал сражаться за свою жизнь и хотел просто взглянуть в глаза другу. Человеку или зверю, неважно. Важно то, чтобы тот всё понял и смог прийти на помощь в самую трудную минуту. В ту самую минуту, когда эта помощь так жизненно необходима.

Мелкий осинник на вид казался совершенно непроходимым. Без труда передвигаясь по сплошным зарослям и бурелому, вовсе не думая о том, как найти правильную дорогу и не сбиться с пути. Он просто точно знал, что идёт именно туда, куда нужно идти. Ведь здесь его дом. А в родном доме, как известно, и стены помогают.

«Странная всё-таки штука жизнь. У меня есть дети, но они растут неизвестно где. У меня есть волчица, но я не могу быть рядом с ней. Она найдёт другого, более сильного и опытного хищника, который сможет принести в её логово много мяса. И для неё совершенно не важно, что при этом будет загублено немало невинных душ, а половина из принесённой добычи испортится, и её станут растаскивать вороны. Нестерпимая вонь заполнит всю округу, собирая полчища мух, которые, в свою очередь, принесут с собой новые болезни и новую смерть. Но волчица в это время будет есть уже новое свежее мясо, а её друг вновь убивать».

Наверное, они не понимают, что очень скоро настанет день, когда убивать станет уже некого. Они считают, что на их век хватит, даже не подозревая, как сильно ошибаются. Что же, наверное, именно так и устроена жизнь. Она сама их накажет за совершённые ошибки, но только гораздо позже. И ничего здесь не поделаешь. «Каждый сам выбирает свою дорогу».

Серый вышел на опушку леса. Дом, стоявший посреди вырубок, был хорошо ему знаком. Старик колол дрова. Незваный гость лёг неподалёку и положил голову на передние лапы.

«А ведь раньше я так никогда не делал».

Человек заметил его сразу, но заговорил лишь через несколько минут.

– Ну что, бродяга, нагулялся? О-о, брат, да я вижу, порядочно тебя потрепало. Шрамы-то свежие совсем. Но ты не переживай сильно. Обошлось ведь, слава богу. Осторожней нужно быть. Места у нас нынче шумные стали. Народу много всякого ходит. Всё больше жулики да проходимцы. Спасу от них никакого. Но мы-то с тобой не отступим, не на тех напали. Ведь правда? Ну, чего ты так смотришь на меня? Жрать, небось, захотел? Сейчас что-нибудь принесу. С голоду не помрём, уж будь спокоен. Слава богу, сила пока есть, а значит, на кусок хлеба всегда можно заработать. Скоро вот зима придёт, снег ляжет. Как зимник установится, так сразу в деревню поеду. Бог даст, зиму и переживём. И не смотри на меня так тоскливо. Чего не жрёшь-то?

Человек подошёл непривычно близко и неожиданно потрепал его по упругому мохнатому загривку, словно обыкновенную дворовую собачонку. Тот не пошевелился. От прикосновения тёплой человеческом руки по телу пробежала приятная дрожь, а постоянная нудная боль в левом боку вдруг куда-то исчезла.

– Ты не думай, я ведь всё понимаю. Тайга, брат, она слишком жестокая женщина. А где её нынче найдёшь, добрую-то? Эта хоть, по крайней мере, скажет всё сразу и в лицо. Не станет лгать и заискивать. Её отношение к тебе не изменится ни через год, ни через пятнадцать лет, если только ты сам не изменишь своё отношение к ней. Такой уж характер, понимаешь? Никогда не станет хитрить и не ударит сзади. Главное, относись к красавице с должным уважением, и она тебя не обидит. Ты посмотри вокруг-то, люди словно сдурели. Повсюду кровожадные идолы, звенящие золотом, и равнодушные истуканы, равномерно поедающие пищу в течение дней, месяцев, лет. И никому нет до чужой беды совершенно никакого дела, пока их лично это не коснётся. Люди становятся похожими на слепых котят, которые даже не подозревают, откуда нужно ждать следующего удара. А он, будь спокоен, последует незамедлительно и как раз оттуда, откуда его меньше всего ожидаешь. Ну, да ничего. Ты нос не вешай. Всегда смотри судьбе в лицо и иди до конца. Но тебя этому, я вижу, учить не нужно. Одна из основных жизненных истин довольно хорошо расписана на изорванной шкуре. Умереть ведь всегда легче, и на это ума много не нужно. Вот так-то, брат.

Человек ещё раз потрепал его шею и не торопясь пошёл в дом. А волк так и остался лежать, даже не шелохнувшись, возле тарелки с мясом. Дяде Фёдору вдруг показалось, что он прекрасно его понял и даже приоткрыл пасть, чтобы сказать что-то в ответ, но, передумал, лишь слегка кивнув головой в знак согласия.

– Ну, вот и хорошо, – проговорил старик, закрыв за собой дверь.

А серый опять остался лежать наедине с самим собой и со своими мыслями. В эти минуты перед глазами вновь и вновь прокручивалась вся прошлая жизнь.

Мать свою он не помнил, а отца и тем более. У него никогда не было друга, который мог бы вот так ласково положить руку на голову. У него никогда не было да, пожалуй, уже никогда и не будет также очень многого из того, что всегда было, есть и будет у других. Но зверь, как ни странно, стал сейчас совершенно равнодушен ко всем благам цивилизации и даже к той тарелке с едой, что стояла у него перед самым носом. В душе царил покой. Ведь рядом есть друг. Друг, вдвоём с которым будет легче остаться в живых в этом безумно, бессмысленно жестоком и диком мире.