Текст книги "Нелюди Великой Реки. Полуэльф"

Мы разговаривали с Паисием уже не первый час – он пригласил нас с Тихоном остаться в трапезной и, надо сказать, озадачил меня серьезно. Но это хорошо. Редко бывает так, чтобы некие «ответы» полностью исчерпывали вопросы. Наоборот, чем полнее и убедительнее ответы, тем глубже вопросы… Так что мы с Тихоном сидели открыв рты и слушали «мудрые» речи Паисия, привыкшего, как я уже понял, к жанру «вопрос – ответ».

– Да какой может быть мотив? Кол осиновый им в глотку – и все дела!

– Петя, ты думать вообще пробовал? Тебе на что голова дадена? Шляпу носить? Да ты и шляпу носить не сможешь – уши мешаться будут!

– Голова мне нужна! Я в нее ем! – с достоинством произнес я известную присказку, но монах даже не улыбнулся.

– Попытайся представить мотивы нежити. Зачем вампиру создавать себе подобных?

– Продолжение рода? Нет. Чушь собачья… – Я решил попробовать ответить на вопрос, причем не халтурно, а по совести. – Ненависть к людям? Типа чем меньше людей, тем веселее? Люди ведь не являются их кормовой базой. Им кровь не для сытости нужна, так ведь?

– Так, все так! Только ты вглубь загляни – а с чего такая ненависть у вампиров к людям? У людей к вампирам – понятно: кому ж понравится, когда у тебя кровь пьют. А вампиры-то чего людей ненавидят?

Тут я задумался. Нет, не решается этот вопрос с наскоку. Надо бы в библиотечке посидеть, историю копнуть, да подумать как следует. Послушаем, однако, что монах соврет…

* * *

– Ненависть базируется на очень простом чувстве – на зависти. Видишь ли, демоны черной завистью завидуют людям. Да и гномам, эльфам, оркам… короче, всем разумным – всем, у кого есть тело. Даже животным… И демоны жаждут тело получить. У них, в нижних планах, жизнь-то, видимо, не сахар… Вот вампиров взять… Вампирами становятся те, чье тело захвачено демоном. Захвачено силой, и само тело по факту мертвое. Но есть вариант, когда тело вампира – не мертвое, но и не живое…

– Это что за вариант? – удивился я.

– Самый ужасный вампир вроде бы лич. Он появляется, когда человек, да непростой человек, колдун, добровольно уступает свое тело демону. Вот ты представляешь, какую магическую силу надо иметь, какую колоссальную подготовку проделать, чтобы добровольно подселить в себя демона, но хотя бы отчасти сохранить свою жизнь, разум, память и индивидуальность?

Ах ты ж пенек старый! Какие слова знает! А я его за простака держал!

– Не отвлекайся, отец Петр! – призвал меня к порядку старик, и я окончательно понял, что «отцами» тут друг друга люди зовут просто в шутку. А не то что ранг какой, как я сначала думал…

– Если мы считаем, что вампир, превращая разумного в нового вампира, вливая жертве свою кровь, подселяет в нее, то есть в тело жертвы, демона, то кто остается в теле старого вампира?

– Остаточный фон? Другой демон? Или?..

– Вот именно! Видишь, Петр, простая логика подсказывает, что в одном вампире много демонов! Как у нас говорится, «Имя им – легион»! Потому-то так сложно вампиру остановиться. Что такое «вампирский пир», знаешь? А кто такие вампиры-наркоманы? Это легион демонский хочет новой кровушки, чтобы каждому досталось, – не остановить их!

– Кое-что из этого я слышал, – ответил я, попутно отметив, что мы непонятным образом перешли на «ты», – о прочем спрошу, но ты лучше вот что скажи, если не секрет, конечно: ты-то сам откуда все так хорошо знаешь?

– А я, отец Петр, не всегда рясу носил. Было время, и камуфляж поносить пришлось, и на вампиров поохотиться.

Вот это номер! Бывший охотник! По моему сугубому мнению, охотникам кроме оружия, военных и отчасти полицейских умений больше всего нужны знания. Поэтому более информированных о повадках нежити людей, чем охотники, сложно себе представить. И заявление «отца» Паисия выглядит в этом свете очень весомо. А задам-ка я ему вопрос на засыпку – вопрос, который ставил в тупик всех моих знакомых и ответа на который не знаю я сам:

– А скажи, Паисий, что ты про «вампирскую любовь» знаешь? Про «сайрос» слышал, поди?

– Что за привычка, Петя, подлавливать, а? На студентах своих тренируйся! – Паисий ворчал лишь для виду – понятно было, что ему самому не терпится выложить свои соображения по этому вопросу. – Ну, так и быть, любопытство не порок! Любовь, Петя, сама по себе тайна. И все, что с нею связано, – таинственно. Можно бы на этом закончить, но есть у меня кой-какие догадки. Учти, только мои, и именно догадки…

Поерзав на стуле, выпрямившись и придав лицу выражение торжественной таинственности, если, конечно, таинственность бывает торжественная, монах продолжил:

– Смотри, какая странность: из «молодых» вампиров никто сайре не имеет. И именно молодые чаще всего «наркоманят» и «пиры» устраивают. А старые вампиры наркоманят редко. Вывод? Демоны в старых вампирах с течением времени выстраивают некую иерархию, или, как мне кажется, один демон, помощнее, поглощает остальных. И тело, доставшееся ему, бережет. А тело связано с душой неразрывно. И помнит многое. И сопротивляется демону, сохраняя в себе нечто человеческое. И демон ничего не может противопоставить силе любви! Отсюда и зависимость сайрос друг от друга.

– Не сходится… – заметил я, почесывая в затылке. – Но зерно есть, особенно если объяснишь, чем один демон, который других «поглотил», слабее множества. Сильнее должен быть! И как ему сопротивляться можно, если он такой сильный?

– А ты что предпочтешь: гнездо диких ос или волка?

– Чего сразу на волков? Нормальные животные… Понятно, волка предпочту – вдруг он сытый и меня есть не будет!

– Так и с демонами: с одним в каком-то смысле проще ратоборствовать, чем со множеством. Они, бесы мелкие, отвлекают, под руку лезут, мешаются все время…

– Ты так говоришь, будто о себе, – заметил я Паисию, недоуменно наблюдая его раздражение: он еще и рукой начал размахивать, будто мух разгоняет… И предпочел продолжить побыстрее, увидев, как сердито монах нахмурился: – Демон все-таки не человек, усталости не знает, не спит, не ест, внимание его не ослабевает, какая разница, много их или один, – все равно все под контролем…

– Верно, Петя, демон не знает усталости. Но его можно обмануть, переиграть и обхитрить. В конце концов, при всей их демонической силе эти гады не обладают слишком уж острым умом. Многие люди, да и нелюди, их поумнее…

Ладно, будем считать, что убедил. За рабочую версию сойдет! Но есть еще кое-что…

– И второй моментик, отец Паисий: есть же полудемоны. Многие из них вполне приличные, антропоморфные – с ними что?

– А что с ними? Нормально все. Полудемонов в чистом виде нет, есть какие-то их отдаленные потомки вроде тифлингов. От демонов они отстоят так же далеко, как и все прочие… – Паисий прищурился, посмотрел на меня задумчиво и исправился: – Ну, может, чуть поближе… Способности у них занимательные…

– Так что с тифлингами? Я тут с одним познакомился – вполне приличным оказался! И насчет свободного выбора – уверен, он мог выбирать…

– А мы против тифлингов ничего не имеем. И против алху тоже.

– При чем тут алху? – Никогда не любил «зелененьких» – что орков, что алху. Но женщины алху, говорят, красивы, а вот про орок, то есть орочьих особей женского полу, такого и подумать нельзя!

– Кем считаются алху? Народом, произошедшим от людей и дриад. А кто такие дриады? Духи леса. Духи, так стремившиеся получить человеческое тело, что смогли вступить в некую связь с людьми. Никого не напоминает? Те же демоны, только зеленые да в лесу живут…

– Зато природу уважают и не гадят в нее… – автоматически прокомментировал я заявление Паисия. Что-то многовато информации на мои бедные мозги сегодня свалилось. Со скрипом уже ворочаются.

Вот, кстати, ничего себе! А то все вопят: алху то, алху сё! И бедные, и разнесчастные, и так их эльфы забижают, что аж с родной земли согнали! У демонов какая земля своя? Только та, в которую их закопают!

– А тифлингов только уважать можно… – продолжил Паисий. – Смотришь на рожки их и понимаешь – аккуратнее надо с ними, аккуратнее… Не люди они, совсем не люди… Это как предупреждение тебе такое. А если предупреждают, не маскируются, то есть ведут себя по-честному, значит, уважения достойны. По мне – так.

– Многие из них теперь тюрбаны носят, на манер маранийцев, – просветил я Паисия, припомнив внешний вид поэта Игана.

– Ничего, женщину-тифлинга увидишь, не только в тюрбане – в парандже опознаешь, если не дурак. Она уж позаботится! – И старец, отпустивший, по его мнению, соленую шутку, гулко хохотнул.

– Последний вопросик, отец Паисий! – задержал я монаха, считавшего, видимо, что наша беседа закончена, – даже пошутить напоследок соизволил. – А нечисть, по-вашему, это…

– Да, конечно. – Паисий мигом сообразил, о чем речь, и закивал косматой башкой. – Низшие демоны, вселившиеся в животных. Почему, как ты думаешь, они на разные голоса хором вопят?

– Опять «Имя им легион»? – процитировал я самого монаха. Это уже не вопрос, а утверждение получается.

Монах ничего не ответил, только махнул рукой на прощание – мол, и сам все понимаешь, не маленький, чай. Так и ушел, бормоча себе под нос: «С животных что взять? Тямы нет, инстинкты одни…»

Ладно, келью мне отвели, надо укладываться. Проявится Виталя, не проявится сегодня?

* * *

За ломберным столом, покрытым зеленым сукном, сидели четверо. Я особо не удивился, сообразив, что один из них Виталя Стрекалов, а остальные – его двойники. Каждый был одет в смокинг, на шее каждого висела золотая медалька на красной ленточке – тот самый «Бэрах».

– Мы тут в вист сели… – Виталя призывно махнул мне рукой, и я подошел – любопытно стало.

– Последний роббер играем, – уточнил Виталя, – зацени, какие ставки!

Я взял лежащие посредине стола «векселя», или лучше назвать их «долговыми расписками», то есть листки бумаги. «Нога», – было написано на одном. Я быстро перетасовал все и убедился, что на клочках листков из Виталиного блокнота, прямо поверх цифр, которые мне так и не удалось расшифровать, было написано: «рука правая», «левая рука», «почка», «левое легкое», «ребро 1–6»… Где-то и латинские названия попадались…

– Вот, Корнеев, решили пятого сваять – теперь сбрасываемся… – пояснил Виталя таким тоном, будто они с приятелями «сбрасывались» на бутылку гномьей водки. Ничего себе заявление! – Будет такой надменный потомок «известной подлостью прославленных отцов»…

– Зачем вам пятый, извращенцы? Вчетвером скучно стало?

– Аты-баты, шли солдаты, выжил только каждый пятый! – фальшиво запел Виталя, обнажая клыки. – Может, тебя пятый прищучит? Нас пока четверо всего, но будет больше, много больше…

Тут Виталя сделал многозначительную паузу, подняв к небу поредевшие брови. И сам он какой-то выцветший. Выдыхается, как спринтер на длинной дистанции. А двойники его – наоборот, живее всех живых: румянец во всю щеку, глазки блестят… Прав был в чем-то малый, который отец Тихон. Очень трудно удержать в голове то, что намертво зазубрил, заучил в состоянии бодрствования. Да и чего учить-то? Одно движение, простенькое, привычное, многократно повторяемое изо дня в день… Но абсолютно недостижимое здесь, в мире снов. Сознание плыло, я балансировал на грани полной обездвиженности, но хоть и с трудом, мне удалось поднять руку, в которой неожиданно для меня оказался нож. Двумя резкими перекрещивающимися движениями я «пописал» пространство перед собой, как на тренировке. Крест Животворящий, как объяснял Тихон.

Виталя и его карточные партнеры оказались разрезаны – каждый как минимум на три части, как будто в моей руке был волшебный огненный меч невероятной длины. Изменилась и обстановка – пространство, казалось, начало сворачиваться в трубочку и при этом издавать такой запах горелого, что я во сне закашлялся, а на глаза навернулись слезы. Пламенем занялось все: Виталя, стол, карты в руках полыхающих, как факелы, зеркальников, сам воздух наконец. Листки из блокнота – «ставки» в этой дурацкой игре – метались в дыму каплями огненного дождя. Один из них спланировал прямо мне под ноги, и я прочитал надпись, выведенную латиницей: musculus gluteus[12]12
  Ягодичная мышца (лат.).


[Закрыть].

– Неприличными словами не выражаться! – гаркнул я известную цитату в багровое зарево, окончательно поглотившее Виталю и его развеселую компаху.

* * *

Мы вновь сидели вчетвером: я, Паисий, Тихон и Александр. Последний, впрочем, с момента нашего знакомства не произнес ни слова, присутствуя при разговоре в качестве «мебели». Только глазами туда-сюда зыркал, из чего можно было сделать вывод, что разговоры наши он слушал, и слушал внимательно…

– Понимаешь, – продолжал Тихон затронутую вчера тему, – в нашем мире много одержимых. Судя по всему, гораздо больше, чем в том, что был до Переноса.

– А я бы и не так сказал, – вмешался Паисий. – В нашем мире кто не одержимый, так в борении находится… И выигрывают это борение единицы…

– Вы, понятно, выиграли уже… – Я специально сделал паузу, дожидаясь продолжения. Ясно, сейчас меня будут наставлять в вере. Отточат на мне свои проповеднические способности. Последователей любого культа хлебом не корми – дай кого еще в свою веру обратить или с проповедью выступить…

– Почему «уже»? – с удивлением откликнулся Паисий.

– Так ведь вы, я полагаю, последователи единственно верного учения? – ядовито усмехнулся я. – И это помогло вам выиграть все битвы этого вашего… боренья! И у тех, кто к вам присоединится, не жизнь будет, а… варенье!

Нехорошо, конечно, за хлеб-соль ядом платить, но если они думают, что меня за грибную похлебку купить можно только потому, что я вежливый и воспитанный полуэльф…

– Насчет единственно верного учения – тут ты, хочется верить, не ошибся. А насчет того, что мы чем-то от всех остальных разумных отличаемся, – вот тут ты пальцем в небо.

Удивили. Неправильные какие-то монахи. Особенно меня «хочется верить» напрягло. Что он подразумевает?

– Не по-онял… – протянул я.

– А чего тут не понять – сказано же тебе: кто не бесноватый, тот, за редким исключением, скоро будет, и мы не это самое исключение.

– А как же вы живете тогда?

– Милостью Божией…

Сказано это было так просто, без рисовки и надрыва, что стало понятно: да, Паисий действительно верит в то, что жив он, сидит со мной балакает на околофилософские темы, а, скажем, не катается в корчах по полу единственно милостью своего Бога.

– Уточни, пожалуйста, я вот – бесноватый? – решил прояснить я свое положение.

Все равно не сходится. Если все бесноватые, то как же свобода воли? Вообще, что ли, нет ее? А что тогда есть?

– Ты – в борении! – просветил меня Тихон. – То, что в твоих снах к тебе приходит демон, да неслабый, – для меня очевидно. И «голос» этот – прямое подтверждение.

– Да миллионы людей, не говорю о прочих разумных, живут и в ус не дуют! И в игры ваши не играют! Я от вас за полтора дня столько всего о демонах наслушался, сколько за всю жизнь не знал!

– Не кипятись, Петя. – Паисий был само спокойствие. – Миллионы разумных о демонах только потому не слышали, что в открытую борьбу с ними не вступали. И не вступали по одной причине – они уже ее проиграли.

– Это как проиграли? – не понял я.

– Мы верим, что, поклоняясь не Создателю, а разным богам или божкам, разумные поклоняются демонам, – все с тем же непоколебимым спокойствием заметил Паисий. – И именно поэтому не имеют особых проблем, сохраняя свободу воли… и даже свободу встать на путь борьбы… до самой смерти. А потом, – тут Паисий вздохнул, – потом… Потом – это потом… Почти не имеют проблем и атеисты: чего демонам с ними бороться, если они никак со стороной не определятся, за кого они… Демонам, как и нам, грешным, лишние враги ни к чему… А вот те, кто привлек к себе особое внимание надмирных и подмирных сил, – те в борении. Как мы. И как ты.

– Вы что, светлых богов тоже демонами считаете? – Я обалдеваю от такой наглости!

– Точно! Нам все равно – четверка светлых богов или Молох, Кали и ее демоны. Раз поклоняешься не Создателю – значит, демону.

– Врете, и я могу это безоговорочно доказать, – заметил я в «солидной» манере, как на семинаре. – Про Мардога, бога солнца, что скажете? А его знак вампирам очень не по вкусу. А сами же говорили, что вампир – это демон, захвативший чужое тело! Как же демон на демона ополчится?

– Ничего подобного! Не Мардога это знак. Крест – он везде крест. Именно креста боятся вампиры. Называй его знаком солнца, знаком Мардога, коловратом или свастикой, как хочешь! Не суть. Он – Крест… И по милости Божьей дано было оружие против демонов простым людям, даже и язычникам. Но спасибо надо не какому-то там Мардогу говорить. У многих народов – тот же крест, но имени Мардога они и не слышали. И бога-солнце многие зовут по-своему. И вообще это нормально для язычников – обожествлять стихии. Ветер, воду там… Солнце – уж обязательно!

– Там еще загогулинки, у креста!

– Не валяй дурака, Петя: с загогулинками, без загогулинок – все равно крест.

– А святая вода? Ее ведь если в серебряном сосуде со знаком солнца светлым богам посвятить, то она вампирам – как серная кислота!

– Святая вода, говоришь? – Паисий начал даже слегка паясничать: – А если в медном сосуде? Или оловянном? А если на сосуде знака креста не будет?

– Нет, не получится ничего… – пришлось признаться мне. – Не слышал о таком…

– Так, может, дело не в богах, а в кресте или в серебре? По логике если рассудить?

* * *

Спорить с религиозными фанатиками – увольте! Хотя должен признать, что-то в их словах есть, какая-то система. Богословие, если честно, никогда не было моим особым коньком, да и народ вокруг меня колени, на молитве стоячи, в кровь не стирал. Принято было, что колдуны в основном поклоняются Арру, против вампиров хорошо знаки Мардога действуют, а всякие чудеса – это не богов дело. Колдунов – пруд пруди, и почти каждый воду в вино превратит, если напряжется, конечно…

Примерно об этом я и сказал монахам. Они только потупились и признались мне, что очередной их церковный раскол из-за того и произошел, что один ретивый неофит с неслабыми колдовскими способностями начал на каждой службе такие фокусы выделывать – из лучших побуждений, вероятно.

Странные монахи… Нормальные служители культов в леса не отселяются. Только если уж человеческие жертвы приносят и не хотят, чтобы их видели. В чем, в чем, а в этом христиане никогда замечены не были. Они и к колдунам относились всегда очень настороженно. Нормальные служители нормальных культов в городах храмы строят, денежку в кружку собирают, силы копят, а затем рационально их используют. А чтобы христиане какие-то чудеса творили – не было такого. Скорее наоборот, они кудесника из своей среды на пинках вынесут. И чтобы нормальные монахи из какого ни возьми ордена каждому встречному признавались, что они почти что одержимые, но это не мешает им веровать и молиться, – не бывать такому никогда!

Разговор был довольно откровенным, и Александр, молчавший до того в тряпочку, потихоньку стал отмокать. Видно было, что он тоже хочет высказаться, но стесняется товарищей. Надо бы его подтолкнуть…

– А давно скит существует? – задал я вопрос, которого просто невозможно было не задать. И отношения монахов с Конкрудом, равно как и с гуляйпольскими бандитами, надо бы выяснить.

– Он вообще-то давно построен… – вздохнул Паисий, – но мы здесь недавно – года не прошло. А до нас и вообще никого не было.

– Это как так? – удивился я. – И не растащили по бревнышку?

– Далеко тащить, да и хранит нас милость Божья, – опять заладил свое Паисий… – Но я, если честно, не уверен, что еще год выдержим… Возможно, двери заколотим да отправимся отсюда подальше… Рядом с бандитами жить – все равно что на вулкане… Если бы не храм… Он освящен был чин по чину, мы на это много надежд возлагали…

Совсем ничего непонятно. То, что жизнь здесь не сахар и не варенье, и без лишних слов понятно. Место глухое, бандиты под боком.

– Да уйдите, где бандитов нет, на ярославские земли, к примеру, – и все дела!

– А храм освященный бросить? – не выдержал Александр. Взыграло ретивое! – Где мы другой найдем? Ты хоть знаешь, как храмы православные сюда, в Великоречье, «проваливались»?

– Кусками? Как города? – предположил я, заподозрив подвох в вопросе.

– Кусками! – передразнил меня Александр, впав в крайнюю ажитацию. – А что за куски? Много храмов православных провалилось? Сколько священников провалилось? Я о священноначалии не говорю! – Молчаливого Александра словно прорвало. Долго парень терпел, но не вытерпел. Аж побагровел весь… – Ты скажи, где Ильинская церковь в центре Ярославля? Та самая, которую Ярослав Мудрый построил? В честь которого сам город назван? И что на ее месте? Дворец светлейшего князя Владимира Кирилловича, два весла ему в рукав!

Не только я, но даже Паисий с Тихоном заинтересовались «веслами». Смущаясь и отводя глаза, Александр объяснил, что весла можно вставлять в рукава для создания «царственной» осанки. Но он просит прощения за то, что не сдержался…

Монахи – все-таки скромные и стыдливые люди. Они ничего не стали уточнять…

– И монастыря ни одного не провалилось… Как воду в вино превращать – так сколько угодно желающих! А как хоть одного священника рукоположить – так совсем никого! – Александр опять набирал обороты. Судя по безучастным рожам Тихона и Паисия, такие концерты им не внове. А тут новое лицо – то есть я. Что ж, послушаем. И тема интересная, и долг свой гостевой выполнить надо…

* * *

Стволом СВД-П я отклонил выброшенное в длинном выпаде лезвие – не то нож, не то кинжал – и надульником – в глаз нападавшему. И пырой по голени, и прикладом в низ живота. Левой рукой захватить падающего вражину за одежду и толкнуть его в нужную сторону – туда, откуда уже несся на меня второй. И прикладом этому в челюсть, в ухо ли – ниже черного тюрбана. Нападавшего уносит влево, и он заваливается набок. Оглянулся, посмотрел – Паисий, захвативший третьего в борцовский захват, удерживал его очень нежно – аж смешно. Но если бы он держал этого худосочного паренька с Востока, судя по иссиня-черным волосам, чуть менее нежно, то голова этого бойца, загнутая под прямым углом к толстому плечу Паисия, не удержалась бы на его нешироких плечах, покрытых камуфляжной накидкой-пончо.

– Отпусти его, – миролюбиво посоветовал я Паисию, и тот послушно разжал руки.

Послушание, первый из обетов монашеских… Ох-ох-ох, правильные вы мои… Парнишка в тюрбане, не веря, что просто отпускают, резко отпрыгнул от Паисия спиной вперед и напоролся на мой нож, который я вынул левой рукой и от резкого движения инстинктивно вскинул перед собой. Как там у христиан в их священном тексте: подставь левую… Я и подставил.

– Что ж ты, Петя? – укоризненно спросил меня Паисий, когда парнишка захрипел и осел на землю.

– Да я его конвоировать собрался… – растерянно ответил я. – Воткнул бы в трицепс ножик и рулил до скита… Сходили, блин, на пасеку!

Не успел Паисий слова вставить, как нам пришлось отбиваться от неожиданно резво дернувшихся двух других. Тот, который должен был бы лежать на земле с раскроенным черепом от моего удара прикладом, подскочил из положения лежа и ткнул мне в челюсть кулаком. Хорошо, я успел чуть отшатнуться, потому что в руке у паренька был зажат кастет. Пришлось ударить его прикладом вновь. Ну и еще разок, для ровного счета, чтобы уж не поднялся. Гад приложился башкой о камень, лежащий на краю тропы, окрасив его кровью. Не жилец! Третий, почти и не пострадавший, наоборот, решил уползти по земле, как змея. Странно! Молодые совсем, хоть и вооружены неплохо, а стрелять не стали. На черные рубахи накинуты камуфляжные накидки-пончо. Неудобно же! Паисий вовремя оказался рядом с лежащим и вдавил локоть вражины в землю молодецким притопом. Пистолет доставал, гаденыш! Два притопа, два прихлопа я тоже добавил. Окровавленный нож воткнул в землю возле глаза пленного так, что лезвие слегка оцарапало ему щеку.

– Кто такой и откуда?

Надо бы ему представиться, а то нехорошо: только мы с Паисием на лесную тропинку ступили – собирались на скитскую пасеку заглянуть, – а тут эти появляются откуда ни возьмись!

– От медведя бежали, – с южным, харазским акцентом, растягивая гласные, проговорил лежащий на земле мальчишка, пацан совсем – в школу бы ему ходить да в одноклассниц влюбляться!

– Внутрь, и ворота закрываем! – тихо прошептал Паисий и подхватил мальца на руки. Я посмотрел туда, куда обращен был взгляд монаха, и охнул: к нам подваливал хозяин здешних мест – серый медведь. Двигался он бесшумно и быстро, но мы бы, конечно, убежали, потому что перед забором осталось и первое и второе для обеда хищнику. Все испортил харазец: он угрем вывернулся из рук Паисия и в два прыжка оказался нос к носу с медведем, жадно принюхивающемуся к телу того, кто напоролся на мой ножик.

– Аскер! – крикнул наш пленник и упал. Мы даже не заметили, как медведь сломал его: удар лапой был быстр и силен.

– Паисий, бегом! – У меня было плохое предчувствие: случайно оказаться здесь эти ребятки в черном не могли. В черном, конечно, кто только не ходит, но если эти ребята – туги, то от этой секты поклонников Кали ничего хорошего ждать не приходится. Напасть на мирный монастырь и разграбить его – для них дело не только обычное, но и «богоугодное». По-моему, зуб мне выбили, и крови во рту довольно, и больно, и в башке звон, да и хруст какой-то подозрительный был…

Не успели мы подбежать к калитке монастыря, как услышали выстрелы. Стреляли в нас, по заревевшему и вставшему на задние лапы медведю и по монастырю из самозарядок, а в монастыре были только две двустволки да старенькая трехлинейка. Хорошо хоть не попали, да и из-за частокола в ответ послышались два выстрела из «мосинки». Закрыв калитку, мы бросились бежать к храму – и тотчас упали на землю, исключительно на всякий случай. Треск ручного пулемета с одиночным выстрелом не спутаешь! Хорошо, что частокол усилен земляным валом: не всякая пуля пробьет. Подбежали на четвереньках к двери храма, юркнули внутрь.

– Чего медленно так бежал? – задыхаясь, спросил Паисий и размашисто перекрестился на темный иконостас, в котором окнами в светлое будущее желтел «новодел» – новые, недавно написанные иконы христианских святых. – Крутость свою хотел показать?

– Я пока бежал, зуб придерживал… – объяснил я, тоже задыхаясь, – отвлекало…

По бревнам небольшой церкви как будто стучали молотком. Это из пулемета нас поливают, не жалея патронов. Под прикрытием пулемета и на штурм можно решиться!

– Как придерживал, руками? И зачем? – заинтересовался монах, прикидывая – можно выглянуть из узкого окна-бойницы или лучше подождать…

– Мне зуб выбили, но не до конца. Пока бежал, он во рту болтался, ужасно неудобно… Пришлось языком придерживать… А в руках у меня винтовка была: жить-то хочется…

Положение наше аховое. Мы заперты в срубе, который «храм». Бревна толстенные, крепкие, гнили нет. Это хорошо! Дверца через частокол и вход в храм на одной линии, – а это плохо! Кто так строит? Хоть какой-нибудь захаб – и нападавшим пришлось бы туго. Саша на колокольне что-то делал – у него там прекрасный вид, там же и винтовка монастырская должна лежать, да и гранаты мои именно Саша прибрал – я видел! Только он не торопится открывать огонь, потому что сам под плотным обстрелом. Хорошо хоть дал пару выстрелов, отвлек от нас стрелков, пока мы внутрь частокола запрыгивали. Вырваться без потерь – вероятность в ноль процентов. Заперты и заблокированы. А не забежать сюда нельзя было – смели бы из пулемета, как метлой. Здесь хоть стены толстые, из винтовки да пулемета не прострелишь.

Взрыв прозвучал оглушительно и как раз со стороны дверки. Понятно: там земляного вала нет, слабое место. А где тонко, там и рвется. Сейчас в атаку пойдут, во двор наверняка уже забежали… Я бы уже забежал! Сжал рукоятку «чекана», сунув Паисию эсвэдэшку.

– Во-во, мне тоже жить охота… – прокряхтел монах, принимая винтовку, и неожиданно гулко заорал, перекрикивая выстрелы: – Саша! Саша! Давай!

И немедленно за стеной раздался взрыв.

Вжавшись в стену, я переждал, пока громыхнет второй, – Александр просто воспользовался моими гранатами, а их было всего две, и быстро выглянул в окно. Мгновенно нырнув обратно, я встретился глазами с отлипшим от другого окна Паисием, который тоже умел считать и, конечно, прекрасно знал, откуда у Александра гранаты.

– Беда, Петя, – спокойно проговорил монах. – Саша неплохо отметал, но теперь они точно не уйдут.

Как же им уйти, если по двору ползет – в сторону пролома на месте дверки в частоколе – ползет и кричит так, что закладывает уши, человек в изорванной и залитой кровью камуфляжной накидке. Еще двое лежат и не двигаются. Пулемет рядом валяется – МГ нижегородский. Тройкой прошли: пулеметчик на прикрытии и два штурмовика. Дверь взорвали и вошли… Почему только тройка? И вторая волна где? И почему за раненым не идут? Только проблема в том, что сначала нас надо убить, а потом раненого вытаскивать. Иначе не канает. Дистанция короткая совсем. Но подходить им надо обязательно.

– Захват не удался, так что или гранатами закидают, или колдовская атака пойдет: пулемета-то у них нет… Пожгут огненными шарами вместе с храмом… А давай я тебя покрещу? Все равно погибать… Мы-то с ребятами, надеюсь, в рай попадем, а твоя судьба – под вопросом. Ты в загробную жизнь веришь? – Паисия хлебом не корми, дай попроповедовать.

– Спасибо за предложение, – буркнул я, – обойдусь пока…

– Ну, не хочешь водой – в огненной купели покрестишься, все же храм православный защищаешь! – Удовлетворенный новой мыслью, Паисий даже соизволил поулыбаться.

Вот утешил так утешил, святой отец!

Мерзавцы за частоколом засели, не видать их. Винтовочная пуля вряд ли пробьет и частокол и земляной вал – стрелять бесполезно. А то бы выстрелил: наверняка по обе стороны ворот засели – зуб даю, все равно он на нитке болтается.

Так дело не пойдет! Сейчас раненого вытаскивать будут, он до ворот дополз почти уже, так что или атака, или ложная атака…

Выскользнув из двери храма, я бросился вперед. От храма до частокола расстояние было небольшое, и я надеялся, что подстрелить меня попросту не успеют. Последнее дело сидеть в здании, подвергаясь обстрелу и магическим атакам. Нет ни маневра, ни надежды отсидеться. А мне ведь многого не надо. Только момент затишья между огневой подготовкой и магической атакой… Если бы нам противостояло армейское подразделение, такого момента не было бы даже в теории, но с бандитами могло прокатить. Зажав в правой руке «чекан», а в левой нож и самый крупный смарагд, я одним рывком покрыл расстояние до ворот, надеясь прижаться спиной к частоколу и получить такой сектор стрельбы, который дал бы мне возможность стрелять в тех, кто подойдет к пролому. Походя бросил ножик в извивающегося червяком раненого. Сверху вниз бросать – тут и ребенок, хоть раз игравший в «ножики», не промахнется.