Текст книги "На килограмм души (сборник)"

Он смотрел Рудольфу прямо в глаза, говорил просто и честно, не пытаясь оправдаться ни перед ним, ни перед самим собой. Старый алхимик держался за голову.

– Но, Ваша светлость…

– Простите, что перебиваю Вас, магистр, но теперь меня правильней называть «Ваше величество», – мягко сказал Фредерик.

– Величество? – Рудольф отнял руки от лица. – Конечно, Ваше величество, но как же сын Вильгельма, Ричард, если я не ошибаюсь?

– Ричард… – Фредерик склонил голову. – Ричард был моим единственным другом. Он был честным, благородным человеком, но, к величайшему моему сожалению, слишком юным и слишком слабым, чтобы взвалить на себя тяжкий крест управления государством. А после него именно я являлся ближайшим родственником Вильгельма и первым претендентом на трон. Знали бы Вы, дорогой магистр, скольких бессонных ночей, скольких душевных терзаний стоило мне принятие этого сурового, но необходимого решения. И я не смог… не смог убить Ричарда своими руками. Это сделал один из преданных мне людей… которого впоследствии пришлось устранить, ибо тайна, которую знают более одного человека перестает быть тайной. Я знаю, все это звучит довольно зловеще, но, магистр, если бы вы увидели, как много мне удалось сделать за столь короткий срок…

Рудольф, не дослушав нового Великого князя, встал и вышел за дверь, оставив гостя одного в своем собственном доме. Неподалеку, спешившись, вели негромкую беседу несколько вооруженных людей, составляющих, по всей видимости, свиту Фредерика. Они проводили старика пристальным взглядом, но не стали задерживать.

Рудольф Гаттиус направился в ближайший трактир и там горько напился, чего не делал до того дня ни разу в своей долгой жизни. В этом трактире он и рассказал случайным слушателям эту историю. Он рассказывал ее потом еще много раз, так как стал завсегдатаем того заведения.

В тот день, придя, домой – Фредерика там уже, само собой, не было, – Рудольф вылил все запасы эликсира и уничтожил все записи, по которым его можно было бы создать. В этом я лично вижу самый печальный момент во всей истории.

Не в смерти Великого князя Вильгельма, который – у нас нет оснований не верить Фредерику – был большим негодяем. И даже не в гибели Ричарда, о котором мне, признаться, ничего не известно. Рудольф проклял свое творение – вот что заставляет меня грустить. Он посчитал, что допустил в формуле какую-то ошибку, и эликсир способен нести людям только горе и несчастье. Бедный старик! Он действительно ошибся, но вовсе не в формуле. Рассчитывая количество снадобья, которое надлежало выпить Фредерику, Гаттиус смотрел на его массивную фигуру. Герцог, если вы не забыли, обладал богатырским телосложением. Если бы эликсир следовало давать, как пишут на современных лекарствах, «на килограмм веса», Фредерику действительно причиталась бы изрядная порция. Но ведь доброта – это лекарство для души, что бы каждый из нас ни понимал под этим словом. Я не хочу оклеветать герцога, назвав его, что называется, мелкой душонкой. Лучше сказать так – размеры его души были отнюдь не так внушительны, как рост и ширина плеч. И в эту небольшую душу просто-напросто влили слишком много доброты. Со времен великого Парацельса люди знают – всякое лекарство может стать ядом. Для этого надо всего лишь переборщить с дозировкой.

Ненавижу

– Если тебе все понятно, Лайош, можешь пройти на подробный инструктаж.

Генерал Нортон откинулся на спинку кресла. Он не прятал от меня взгляд, смотрел спокойно, уверенно и доброжелательно. Как и подобает старшему товарищу. Но я не торопился вставать со своего места, не спешил приступать к выполнению приказа. Я ждал продолжения. Когда его не последовало, я сам прервал молчание.

– Слушаюсь, генерал. Но я смею надеяться, вы ответите мне сначала на один вопрос.

Честно говоря, это не совсем тот тон, которым подчиненным следует разговаривать со своим начальством. Тем более, если это начальство – боевой генерал. Но дело в том, что Найджел Нортон – давний друг семьи Сепеши и мой личный друг тоже. Тем более теперь, когда из всех Сепеши остался я один.

– Конечно, Лайош. Но мне думается, инструктор ответил бы на все твои вопросы более подробно и компетентно, чем старая штабная крыса вроде меня.

То, что Найджел принялся кокетничать, только утвердило меня в моих подозрениях.

– В чем подвох, генерал?

Ни один мускул на лице не дрогнул! Вот что значит закалка и выучка.

– Подвох? Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. – Генерал позволил себе удивленно приподнять кустистые брови. – Безусловно, задание достаточно опасное, но другие тебе и не поручают.

– Где опасность, генерал? Я ее не вижу. – Что же ты тянешь, старый лис, знаешь ведь уже, что тебе придется все мне рассказать.

– Тебе все объяснит инструктор. – Найджел постарался придать голосу стальное звучание. Получилось, в общем-то.

– Я очень внимательно выслушаю инструктора, – пообещал я. – Но сначала я сейчас в общих чертах повторю то, что услышал от вас, генерал. И если я по причине приближающегося старческого маразма что-либо упустил, вы меня дополните. – Чтобы не дать себя перебить, я продолжил не переводя дыхания. – Итак, я, в обличие бханда высаживаюсь на одной из их планет… Империя Бханда не обзавелась более мощными средствами планетарного обнаружения, и малому катеру-невидимке все еще не составляет труда совершить посадку на их второстепенных мирах?

Генерал молчал. Я и не ждал ответа на этот вопрос. Если бы на невидимку можно было загрузить достаточно мощное оружие, мы бы давно уже выиграли войну.

– Итак, значит я высаживаюсь. Планета – типичный периферийный малонаселенный мир Бханда. Подхожу к объекту, который, по всей видимости, является чем-то вроде оружейного склада. Единственный вход охраняет часовой, но его присутствие чисто формально – он не вооружен и в его обязанности не входит проверка документов или что-то подобное. Если у посетителя есть ключ, значит, он имеет право войти в здание. А ключ у меня будет. Я правильно излагаю?

Найджел коротко кивнул.

– В самом складе с очень высокой вероятностью никого не будет, а если кто-то и будет там находиться, мое присутствие не вызовет у него подозрений. Внутри мне не надо никого устранять, не надо ничего похищать, не надо устраивать никаких диверсий. Просто пройти в один из отсеков и позволить вмонтированной в мое снаряжение аппаратуре снять всю информации о неком корабельном вооружении бхандов. Потом я спокойно покидаю здание, сажусь в ожидающий меня катер и лечу обратно, по пути просверливая новые дырочки в погонах. Я все верно описал?

– Ну, в общих чертах. Насчет дырочек в погонах…

– Найджел! – Обращение по имени в его кабинете было запрещенным приемом, но Бог свидетель, меня к этому вынудили. – К черту дырочки! Ответь, зачем тебе я? Зачем тебе разведчик класса А? Почему ты не отправишь на эту загородную прогулку своего адъютанта, ему полезно подышать свежим воздухом. Скажи мне, Найджел, как другу, а не как подчиненному, где здесь подвох? Я хочу услышать это от тебя, а не от инструктора.

– Лайош, даже после подробного инструктажа ты вправе отказаться от этого задания. – Генерал тяжело вздохнул. – Я не буду иметь к тебе никаких претензий. Ни как к разведчику, ни как к другу. Признаюсь честно, трое уже отказались, и ни в малейшей степени не потеряли моего уважения.

– Будем считать, что с предисловиями мы закончили, – остановил я его. – Объясни теперь суть.

– Понимаешь, действительно есть одна сторожевая система, охраняющая здание склада.

– Было бы странно, если б ее не было, – я кивнул головой.

– Мы узнали о нем совсем недавно, выпотрошив мозги попавшему к нам штабному бханду. Нам казалось, что теперь проблем с этим заданием быть не должно. Секрет, в общем, довольно прост. Ты знаешь, бханды очень плохо видят и почти ничего не слышат. Зато они невероятно чувствительны к эмоциям. Что за орган отвечает у них за прием и передачу эмоций, нам пока не известно. Но мы знаем теперь, что они научили свои машины распознавать эмоциональный фон находящегося рядом субъекта. Одна из таких машин встроена возле входа на склад. Она реагирует на ненависть. Стоит кому-то, кроме часового, испытать ненависть в непосредственной близости от входа, он будет уничтожен.

– То есть, мне придется на какое-то время разучиться ненавидеть? А к часовому я должен буду относиться по-дружески? – Я улыбнулся, но совсем не весело.

– Нет, Лайош. К часовому ты можешь испытывать неприязнь, можешь его бояться или презирать – сторожевая система не сработает. Его нельзя ненавидеть.

– Забавно… Тебе не кажется эта грань очень тонкой – между неприязнью и ненавистью?

– Кажется. Но переходить ее нельзя.

– Понятно. Есть что-нибудь еще?

– Да. Уже зная этот секрет, двое наших агентов погибли, так и не войдя в здание.

Я помолчал.

– Что ж, я постараюсь справиться. Теперь я готов идти на инструктаж. Спасибо, генерал.

– За что, Лайош?

– За то, что смотрел мне в глаза.

* * *

Малый катер-невидимка на самом деле невидим для всех известных людям (и бхандам тоже) видов радаров. Кроме того, он действительно очень мал – его в шутку часто называют «пеналом».

Обычно на нем летают по одному, реже – по двое. На трех человек система регенерации воздуха уже не рассчитана. Летать на большие расстояния на невидимке тоже нельзя – грузоподъемность этого малыша ничтожна, и топлива хватает максимум на пару десятков парсеков. А если учесть, что мне придется лететь в два конца, а бханды вряд ли будут настолько любезны, что позволят мне дозаправиться на их планете, я, даже не зная своей конечной цели, мог быть уверен, что болтаться в пенале мне придется не более двух суток. Это очень неплохо – я не являюсь пылким поклонником невесомости.

Действительность оказалась ко мне еще более благосклонной – планета бхандов, названия которой нормальному человеку ни за что не выговорить, была всего в трех часах лета от одной из наших стационарных баз.

На этой базе пара молодых, но очень слаженно и профессионально работающих гримеров и придавала мне сходство с бхандом.

К счастью для нас, бханды похожи на людей. Ростом, телосложением. У них круглая голова, лишенная ушных раковин и большие миндалевидные глаза, которые, несмотря на свою величину, мало что видят.

Гримеры старались вовсю, придавая значение мельчайшим деталям, что, на мой взгляд, было излишне. Участника хэллоуинского карнавала, надевшего на голову тыкву, бханды вполне могли принять за своего. Может быть, я преувеличиваю, но только самую малость.

Бханды выглядят очень добродушно. Не знаю, может быть, они такие и есть, в каком-то своем, недоступном для нас смысле. До тех пор, пока не началась война, люди были буквально влюблены в бхандов, настолько те были добры, сговорчивы и покладисты во всех отношениях.

От тех немногих людей, которые предостерегали, что таких идеальных друзей не бывает и быть не может, остальные просто отмахивались. Еще бы, ведь сбылась вековая мечта человечества, мы нашли братьев по разуму, добрых и мудрых. Торговля шла полным ходом, люди получали новые технологии, на наших планетах появлялось все больше бхандов, всегда готовых поделиться с людьми всем, что знали сами.

Утопия.

К сожалению, ни одна утопия не может длиться долго. Люди, и без того за столетия безбедной сытой жизни утратившие присущую им подозрительность, стали слишком доверчивы.

А потом наши планеты стали гореть. Одна за одной. Бханды не обращали никакого внимания на тех представителей своего народа, которые жили на человеческих мирах. Планеты выгорали дотла, после атаки на них не оставалось ни единого живого существа, и некому было рассказать, что за чудовищное оружие применяют бханды. Впрочем, людям понадобилось немного времени, чтобы создать оружие не менее страшное.

Планеты мы больше не теряли, число сгоревших миров остановилось на восьми. Но среди этих восьми была Эльбия. Моя родная планета. Планета, на который в тот страшный день не было меня. Но были отец, мать, Илона.

Многие говорили, что бханды заново научили людей ненавидеть. Наверное, это правда. Ненависть всегда была непременной составляющей человека, но в последнее время потеряла былую четкость. Нет, мы не стали агнцами, которым место только на облаке с арфой в руках и благостным выражением счастливого идиота на лице. Но поводов для ненависти стало меньше, и поводы эти измельчали. И ненависть мельчала вместе с ними.

Зато теперь… Теперь мне придется справиться со своей ненавистью к бханду, стоящему перед входом в здание склада. Наверняка ведь он стоит там именно затем, чтобы пробудить в возможном враге ненависть и позволить сработать сторожевой системе. Живой индикатор…

Об этом я думаю, стоя неподалеку от нужного мне склада. Вижу круглую дверь и часового в длинном синем халате. На мне точно такой же халат, в широком рукаве которого спрятан излучатель. На всякий случай, как сказал инструктор, хотя никакого такого случая не предвидится. Либо я благополучно войду и выйду, либо во мне проделает дыру вмонтированное в стену стационарное орудие бхандов.

Сейчас я стою за пределами радиуса действия сторожевой системы. До условной границы – четыре-пять метров. Сейчас я могу смело ненавидеть черного ублюдка в синем халате, прислонившегося к шершавой стене склада. Чем я, собственно говоря, и занимаюсь.

А еще я пытаюсь с этой ненавистью справиться. На тренировке все получалось отлично. Но сейчас, когда передо мной не голографическое изображение, а настоящий живой бханд, ничего не выходит.

Может, попытаться убедить себя, что часовой – это тоже всего-навсего изображение? Ерунда. Закрыть глаза? Не поможет.

Но все же мучаюсь я недолго. Решение приходит, и я улыбаюсь ему.

Возможно, кто-то умеет ненавидеть мертвых. Я – нет. Даже врагов. Излучатель в моем рукаве издает короткое «пф-ф» и часовой, секунду поколебавшись, падает навзничь.

Я иду вперед, сразу, не раздумывая. Я уверен в себе, но, переступая невидимую черту, ловлю себя на том, что пульс учащается.

Все нормально. Система не сработала, у меня нет ненависти к убитому мной бханду. Я отвязываю от пояса нечто напоминающее сильно покореженный шар – это и есть ключ к складу. Опускаю его в отверстие рядом с дверью и с радостью слышу тихое гуденье, дверь медленно начинает отползать в сторону.

Все-таки, стали мы в последнее время какими-то мягкотелыми, морщусь я. Иначе, чем объяснить мои внутренние терзания?

Да, я готов согласиться, что убитый часовой заслуживал смерти. Даже если на его руках нет крови ни одного человека. Моя совесть не протестует, когда я думаю, что вся раса бхандов должна быть уничтожена. Возможно, я принял единственно верное решение, быть может, никаким другим способом я не смог бы проникнуть внутрь склада.

Но меня беспокоит легкость, с которой я это решение принял. Мне не нравится быстрота, с которой я привел его в действие. А за ту улыбку я себя просто ненавижу.

Я успеваю осознать это в полной мере, прежде чем бледно-голубой луч врезается в мою грудь.

Первая

Возьмите иголку. Самую обыкновенную, швейную. И воткните ее в стол. Или в подоконник, или куда вам угодно. Отойдите на несколько шагов и попытайтесь попасть точно в ушко, бросая другую такую же иголку.

Я не стану спрашивать, как вы оцениваете свои шансы на успех. Я догадываюсь. Могу также предположить, что вы думаете обо мне, предложившем вам столь нелепое и бесперспективное занятие.

Однако не спешите крутить пальцем у виска. Как вы отреагируете, если я скажу, что чем-то подобным долгие годы занимается большая группа очень неглупых людей? Вероятно, сочтете, что я собираюсь ввести вас в заблуждение, или, в крайнем случае, здорово преувеличиваю.

Но это не так, совсем не так! Возможно, вы слышали о попытках ученых поймать радиосигнал какой-нибудь далекой цивилизации. Но, вероятней всего, вам не приходило в голову, что шансы на успех в этом деле настолько ничтожны. Между тем…

Глядя на небо, усыпанное мириадами звезд, мы редко отдаем себе отчет, как невероятно далеки они друг от друга. Два маковых зернышка, удаленные друг от друга на несколько десятков километров, дадут приблизительное представление об этих масштабах. А теперь представьте, что очень узкий радиолуч посылается с одного такого зернышка в произвольном направлении. Велика ли вероятность, что этот луч угодит не просто в другое зернышко, а именно в наше?

Сравнение с попаданием в угольное ушко кажется уже не таким надуманным, не так ли? А примите во внимание фактор времени. Ведь для того, чтобы мы сегодня поймали сигнал, посланный с планеты, находящейся в тысяче световых лет от Земли, он должен быть послан тысячу лет назад. Не раньше и не позже.

А длина волны, на которой ведется передача? Нам она неизвестна!

Нет, пожалуй, наш опыт надо немного усложнить. Иголку придется кидать с завязанными глазами, не имея понятия, где именно находится мишень.

Но несмотря ни на что… Попытки продолжаются и продолжаются. Люди строят новые и новые радиотелескопы. Люди направляют их антенны в самые «густозаселенные» районы звездного неба. Люди с надеждой смотрят на атом водорода, простейший из всех атомов, полагая, что неведомые нам разумные существа будут использовать именно его длину волны. Люди надеются на чудо.

И однажды оно произошло. Пущенная наугад игла, пролетев несколько метров, вошла точно в ушко своей коллеги. Сонное течение жизни одной из обсерваторий сменило необыкновенное оживление.

* * *

– Как продвигаются дела с дешифровкой?

Виктор Михайлович Камнев затушил окурок в массивной хрустальной пепельнице с отколотым уголком и поднял глаза на собеседника. Его уже не раздражали ни вопросы этого человека в неизменном сером костюме, зачастую демонстрирующие потрясающее невежество, ни сам факт его присутствия в институте. Наверное, это действительно необходимо. Но «дешифровка», нормальное, в общем-то, слово неприятно резанула по ушам. Шпионские страсти, елки-палки…

– Приемлимо, – ответил он спокойным, дружелюбным тоном. – Можно даже сказать, неплохо.

– А если чуть подробней? – голос человека, которого сотрудники НИИ саркастически называли «научным консультантом», был также приветлив.

– Подробней… Расшифрована приблизительно тысячная доля сигнала…

– Тысячная доля? За неделю. Вы и вправду считаете, что это неплохо?

Камнев снова посмотрел в лицо своему визави. Полковник. Через пару-тройку месяцев скорее всего станет генералом. А ведь еще и сорока нет, если доверять внешнему впечатлению. Не тронутые сединой каштановые волосы с едва заметными залысинами. Правильные черты лица, подтянутая фигура. Мягкий тембр голоса. Серый костюм… интересно, один и тот же или гэбэшник имеет несколько одинаковых? Галстуки разные, каждый день. Но всегда в тон и очень аккуратно завязанные.

В общем, впечатление приятное… до отвращения.

– Юрий Владимирович, я вам уже говорил. Позавчера, если мне не изменяет память. В начале сигнала идет вводный текст. Это неизбежно. Некие основные понятия, базис, можно сказать, дающий ключ к пониманию главной части информации, заключенной в сигнале.

– Поверьте, это мне вполне ясно. Я даже способен самостоятельно сообразить, что те, кто послал этот сигнал, не владели русским языком, как и любым другим языком Земли. Я сейчас говорю только о том времени, которое потребуется на дешифровку всего сигнала.

– И я говорю о том же самом! Сейчас мы разбираемся во вводной части. Это тяжело. Это трудоемко. Это долго, в конце концов. Все-таки мышление пославших сообщение не совпадает, да и не может совпадать с нашим. Но чем дальше мы продвигаемся, тем больше нам становится понятно, и тем быстрее идет дальнейшая расшифровка.

Юрий Владимирович помолчал, сосредоточенно разглядывая уголок стола. Камнев поймал себя на мысли, что разговор, несмотря на всю видимую доброжелательность, напоминает допрос. На котором он, директор института, изо всех сил старается оправдаться за отсутствие оперативности в действиях его коллектива. А сидящий напротив следователь принимает для себя решение, считать ли поведение подследственного всего лишь халатностью или же дело попахивает саботажем.

Привычная обстановка нисколько не ослабляла это впечатление. Кабинет перестал казаться родным. Знакомые предметы интерьера глядели если не враждебно, то во всяком случае с явной подозрительностью.

– А что, эти инопланетяне так сильно отличаются от нас?

Вопрос резко выпадал из картины, нарисовавшейся в сознании Виктора Михайловича и потому несколько выбил его из колеи.

– Ну… разумеется. Мы пока о них практически ничего не знаем, но было бы наивно полагать, что за восемьсот пятьдесят световых лет от Земли возникнет цивилизация, копирующая нашу. Впрочем, различия в образе мысли хоть и велики, но все же не приняли катастрофических размеров, не стали, слава Богу, непреодолимыми.

«Консультант» покивал головой.

– Вы можете пояснить это на каких-нибудь примерах?

– Не уверен, что… что вам это будет интересно.

В последний момент Камнев успел чуть подкорректировать свою реплику, но все же почувствовал себя достаточно неловко. Полковник, однако, был само добродушие.

– Разумеется, я совсем некомпетентен в этих вопросах. Научные подробности я попрошу вас опустить, но все же в общих чертах, будьте добры, введите меня в курс дела. Мне просто любопытно, как всякому нормальному человеку.

Неловкость от этих слов только возросла. Камнев казался самому себе грубияном. Он принялся говорить, искренне стараясь донести до слушателя каждое слово.

– Понимаете, уже сам факт наличия этого сигнала говорит о том, что между нами есть нечто общее. Использование ожидаемой нами длины волны и понимание необходимости вводной части текста – вот еще два фактора, единящие наши расы. Вводный текст содержит что-то, что нами пока не понято. С другой стороны, в нем есть то, что мы ожидали там увидеть.

– Например?

– Например, некоторые математические понятия. Наши респонденты используют восьмеричную систему счисления, что весьма нас обрадовало.

– Почему? Ведь мы пользуемся десятичной.

Теперь происходящее начало напоминать Виктору Михайловичу лекцию. Захотелось даже встать, заложить руки за спину и мерно прохаживаться взад-вперед по своей давней преподавательской привычке. Подумав, он не стал поддаваться этому желанию. Это выглядело бы глупо, а выглядеть глупо Камнев не любил.

– Да, мы пользуемся десятичной системой счисления. Но восьмеричная система нам понятна. Перейти от одной к другой не составляет труда. Что еще важнее, по этому факту можно судить, что математика пославших сигнал существ сходна с нашей, человеческой.

– А может быть другая математика? – полковник, похоже, проявлял неподдельный интерес. Такой интерес профессор Камнев всегда поощрял в своих студентах.

– Нам трудно об этом судить, но почему нет?

– И что это могла быть за математика?

Виктор Михайлович выразительно пожал плечами.

– Если бы я мог ответить на этот вопрос, я бы, пожалуй, предъявил свои претензии на Нобелевскую премию.

– Понятно… Что-нибудь еще?

– Кое-что из того, что нам уже поведал в свое время Дмитрий Иванович.

– Дмитрий Иванович?

– Менделеев.

«Консультант» рассмеялся. От души, хотя и негромко.

– Ясно. Простите, туго соображаю сегодня. Продолжайте, прошу вас.

– Основы логики… Тоже, по большому счету ничего для нас непонятного. Инверсию, конъюнкцию, дизъюнкцию и так далее они, похоже, понимают так же, как мы. Есть парочка белых пятен, над ними мы сейчас работаем. На этом, в общем-то, и заканчивается то, что нам удалось пока расшифровать.

– Немного…

Камнев негодующе вскинул брови, и полковник, заметив это, извиняющимся жестом поднял руки.

– Я не хотел вас обидеть или выразить какое-то недовольство. Прекрасно понимаю, что вы делаете все от вас зависящее. Просто… человек так устроен, ему всегда хочется большего. Не так ли?

– Оригинальная мысль, – язвительно пробурчал Камнев, еще не до конца отойдя от краткосрочного приступа гнева.

Помолчали.

– А что вы можете сказать о тех местах, которые остались непонятны?

– Ничего!

– ?

– Абсолютно ничего! Именно потому, что они нам совершенно непонятны. Сегодня. Но очень надеюсь, что завтра ситуация изменится.

– Что ж… Тогда до завтра! – Юрий Владимирович открыто улыбнулся и, вставая, протянул руку.

– До завтра! – Виктор Михайлович с удивлением заметил, что разговор доставил ему удовольствие.

* * *

Ничем не примечательный, не видимый с Земли невооруженным глазом желтый карлик из созвездия Персея ранее не имел собственного названия. Только номер в звездных каталогах, номер, который не смог бы указать по памяти ни один человек в мире.

Теперь эта звезда носила имя Первая. Хорошее имя. Многообещающее. Если есть Первая, значит обязательно будут Вторая, Третья…

Но в каталоги это красивое имя попадет нескоро. Пока это тайна национального масштаба, и Бог весть сколько соратников Юрия Владимировича денно и нощно стоят на страже ее, стараясь не допустить возникновения даже самой тончайшей струйки информации. Даже в виде слухов.

Конечно, шила в мешке не утаишь, особенно в наш перенасыщенный информационными технологиями век. Рано или поздно… Это понимают все. Но пусть лучше поздно, это всем еще более понятно.

Возможно, то, что содержится в послании, позволит стране сделать гигантский шаг вперед. Или даже маленький шажок – разве он будет лишним? Безусловно, затем шагнет вся планета, и это тоже замечательно. Но важно, невероятно важно, кто будет первым, кто задаст направление.

Вводный текст дешифрован, используя выражение полковника. Несколько белых пятен все же остались. Быть может, они так никогда и не будут нами поняты. Это вполне естественно, такую возможность допускалась изначально. Пожалуй, неясных мест вышло даже меньше, чем предполагалось. По крайней мере, оптимистические прогнозы оказались ближе к истине, чем пессимистические.

Теперь расшифровка основной части послания шло практически без заминок. И в первые же дни стало понятно ее содержание.

Инструкция. Руководство к изготовлению. Чего? А вот это не объяснялось. Никаких намеков. Пока оставалась непереведенной часть послания, оставалась и надежда, что ясность в этот вопрос все же будет внесена. Но эта надежда таяла с каждым днем…

* * *

Потерявшие листья деревья – зрелище тоскливое. Виктор Михайлович иногда думал, что называть деревья многолетними растениями неправильно. Каждое лиственное дерево в наших широтах проживает не одну, а сотни коротких жизней. Весной рождаясь и умирая осенью.

Любая смерть несет в себе мало веселого. Поэтому и грустно смотреть на дерево, еще месяц назад полное жизни, а сегодня готовящееся встретить свой конец.

В это время года ежевечерние прогулки не доставляли доктору Камневу удовольствия. Но он находился в том возрасте, когда не пренебрегают врачебными рекомендациями. Впрочем, и в более молодые годы Виктор Михайлович не считал себя умнее всех врачей.

Полчаса неспешной ходьбы по территории парка – разве это сложно? И все же маршрут выбирал таким образом, чтобы на глаза попадались по большей части хвойные деревья, которые не спешат жить и потому не замечают такие мелочи, как смена времен года.

В последние несколько дней компанию Камневу неизменно составлял Юрий Владимирович. Виктор Михайлович принимал его общество как должное, не задумываясь, хорошо это или плохо. Во время прогулки полковник расспрашивал о последних новостях в расшифровке сигнала, а в остальное время оставлял директора в покое, за редкими исключениями.

Виктор Михайлович понимал, что сегодня они идут по знакомому маршруту вместе в последний раз. Сигнал расшифрован полностью, насколько это возможно. Увы, участия в дальнейшей судьбе послания братьев по разуму профессор Камнев принимать не будет.

– Что же это все-таки может быть, а, Виктор Михайлович? – полковник бросает это как будто в сторону, словно бы не придавая вопросу значения.

– О чем это вы, Юрий Владимирович? – тросточкой, что носит более для солидности, чем для опоры, Камнев касается веток сосны, растущей у тропинки.

– Да все о том же, профессор, все о том же, – гэбэшник благодушно улыбается. – Что нам все же предстоит собрать?

– А сборка таки состоится? – Виктор Михайлович сбрасывает маску незаинтересованного стороннего наблюдателя и с любопытством глядит на собеседника.

– Разумеется, я не имею права вам это говорить, – улыбается полковник. – Но как вы себе думали? Конечно, состоится.

– И не страшно?

– Очень страшно. Невероятно страшно, сами понимаете. Только… – за неимением тросточки, Юрий Владимирович проводит по веткам рукой. – Только не собирать еще страшнее.

– Почему? – профессор знает ответ на свой вопрос. Но все-таки спрашивает.

Полковник знает, что профессору известен ответ. Но все-таки отвечает.

– Вечных секретов не бывает, вы же понимаете. Рано или поздно…

– Понимаю.

– Да и потом… Упускать такой шанс… Нельзя! – Юрий Владимирович рубит ладонью воздух.

– Шанс на что? – с легкой ноткой язвительности в голосе спрашивает Камнев.

– На бурное развитие науки. На новые знания. На светлое будущее, наконец. Можете смеяться.

– Не буду, – профессор качает головой.

– Правильно, – полковник пожимает плечами. – И все же, вы не ответили на мой вопрос. Что там, по-вашему?

– Я не специалист в этой области… – не спеша начинает Камнев.

– А в этой области на Земле нет специалистов, – легко смеется полковник. – И вообще, в какой такой области?

– Да, – соглашается со всем сразу Виктор Михайлович. – Все-таки я думаю, это какое-то вычислительное устройство.

– Компьютер?

– Можно и так сказать.

– Можно… – Юрий Владимирович опустил голову вниз, старательно обходя мелкие лужи. – Этого давно боялись.

– И быть может, справедливо.

– Быть может, – снова повторил полковник.

– Где будет проходить сборка, не скажете, конечно? Или сами не в курсе? – Виктор Михайлович совсем по-мальчишечьи прищурился.

– В курсе. Но, конечно, не скажу. Сообщу по секрету, я буду вести объект до самого конца… каким бы он ни был, – полковник вдруг коротко хохотнул. – Между прочим, в качестве научного консультанта.

– Что? – как ни старался, Камнев не смог сдержать своего удивления. И растерянности.

– Видите ли, Виктор Михайлович, – полковник чуть смутился. – Прежде чем уйти в душегубы, я успел защитить кандидатскую. По физике. Тема, знаете, какая была… – он запрокинул голову вверх.

– Но вы же… – Камнев развел руками и не мог подобрать слов. – Ведь вы…

– Вы имеете в виду наши с вами беседы? – пришел на помощь Юрий Владимирович. – И мои чудовищные вопросы? Я искренне прошу у вас прощения за этот, в некотором роде, спектакль. Основную часть информации я брал из отчетов, но некоторые детали мне удобнее всего было уточнять именно таким образом, – полковник обезоруживающе улыбнулся.