Текст книги "На килограмм души (сборник)"

На одной из таких вечеринок это и случилось. В тот раз компанию мне составляли трое оранжевых – Коррг, Шлитан и Уджелес. Веселье было в самом разгаре, я уже выпил около литра вина, но о серьезном опьянении не могло идти речи – вино отнюдь не отличалось крепостью. Так что сознание мое, несмотря на некоторую взбудораженность, оставалось ясным.

Уловить момент изменения или перехода – не знаю, как правильно сказать – я не смог. Просто вдруг обнаружил, что вижу своих гостей. Не мысленно, а самым что ни есть реальным образом и вполне отчетливо. Уджелес, наклонившись к Корргу, шептал тому что-то на ухо, а Шлитан с улыбкой смотрел на меня. Слушал – я как раз рассказывал почти правдивую историю о двух очаровательных близняшках с Доршеи.

Глупые действия вроде усиленного моргания и зверского щипания себя за руку ни к чему не привели, если не считать синяка чуть ниже локтя. Радужные и не думали исчезать. Тогда я не нашел ничего лучшего, кроме как зашипеть сдавленным, но достаточно громким и грозным голосом:

– Вы что, с ума посходили?!

Теперь на меня смотрели все трое. Три сосредоточенные ярко-оранжевые физиономии выражали не страх, а скорее недоумение.

– В самом деле, друзья, – заговорил Шлитан певучим баритоном. – Невежливо шептаться в компании, особенно когда Артур говорит для нас.

Обращался он к Корргу и Уджелесу, в голосе явственно чувствовались укоризненные нотки. Провинившиеся потупились, изобразив раскаяние до того забавно, что я улыбнулся помимо воли.

То, что к зрительным галлюцинациям добавились слуховые, меня уже не шокировало. Помолчав несколько секунд, я махнул рукой и расслабился. Подспудно я давно был морально готов к моменту, когда моя ветхая крыша с грохотом съедет набекрень. Вот это случилось и… Я прислушался к своим ощущениям… Никакого дискомфорта! Отчетливо осознавая свою ненормальность, я, тем не менее, чувствовал себя совершенно здоровым. Парадокс, если хотите.

Запрокинув голову, я захохотал. В этом смехе не было ничего истерического, только искренняя радость и некоторая доля самоиронии. Осушив свой бокал, я наполнил его вновь и принялся учить своих новых друзей одной забористой песенке, которую любил еще со студенческих лет.

Через несколько минут в полупустом пространстве моей гостиной звучал чудесный хор. То, что голос Уджелеса был несколько глуховат, а Коррг оказался начисто лишен музыкального слуха, только добавляло нашей композиции колорита.

Если бы меня кто-нибудь спросил через месяц-другой после вечеринки, хочу ли я вернуться на Землю, я бы по инерции ответил безоговорочным утверждением. Еще удивился бы такому наивному вопросу. И только потом позволил себе задуматься. После этого, вероятно, гипотетическое возвращение домой не утратило бы своей привлекательности, но сомнения в душе поселились наверняка.

Я, что ни говори, чертовски неплохо здесь устроился. Но не бесподобный климат или великолепная природа делали мою жизнь привлекательной. У меня появились друзья. Самые настоящие, несмотря на свою нематериальность.

Хотя тут как сказать… Для меня Радужные были вполне реальны, а их взаимоотношения с материальным миром балансировали на тонкой грани. Аборигены никогда при мне ничего не ели и не пили. Я мог пожать им руку или похлопать по плечу, но никто из них ни разу не оказал мне какой-либо маломальской помощи, будь то моя работа по обустройству дома или сервировка стола. Они сидели на стульях, но мне не приходилось видеть, как кто-то из Радужных пододвинет этот самый стул. Приходя ко мне в гости, они стучали в дверь и ждали, пока я их впущу, никогда не открывая дверь самостоятельно.

Само собой, провести пару-тройку экспериментов, расставивших бы точки над i было проще простого, но этого как раз я делать не собирался. Я, если можно так сказать, включился в игру, правила которой были мною приняты безоговорочно.

Говоря о друзьях, я вовсе не имею в виду все племя Радужных целиком. За полгода у меня перебывало, наверное, около полусотни гостей, и их я с полным основанием могу назвать хорошими знакомыми или даже приятелями. Я всегда был рад их видеть и с удовольствием болтал с ними, отдыхая после дневной работы, которую не уставал себе придумывать.

Но по-настоящему сдружился я, пожалуй, только с двумя аборигенами. Одним из них был тот самый Шлитан, оказавшийся весьма ироничным типом со своеобразным чувством юмора. Я легко прощал ему частые подтрунивания над своей персоной, и сам старался не оставаться в долгу.

Оалико, темно-фиолетовый малый чуть повыше и покрепче своих собратьев, напротив, был молчалив, задумчив и спокоен. Он никогда не приходил в компании, всегда один. И тогда я ставил на стол кувшинчик с виски собственного изготовления, мы садились друг перед другом и до самого рассвета вели «оживленную» беседу, обмениваясь в средним пятью фразами в час. Четыре из них приходились на мою долю, весь самогон, само собой, тоже, но душой я отдыхал – лучше не придумаешь. С хорошим другом всегда есть, о чем помолчать, а даже на Земле я не встречал человека, умеющего молчать так здорово. Если Шлитан совершенно очевидно являлся душой любой компании, личностью популярной среди Радужных, то для Оалико я был, вероятно, единственным другом.

Кстати, эти отличия в характерах двух моих новых друзей не были вполне случайными. Как я вскоре убедился, расы Радужных различались между собой не только цветом. Их темперамент плавно менялся по линии спектра. Если у красной границы преобладали в основном представители сангвинического и холерического типа, то синие и фиолетовые были более уравновешены, флегматичны с легкой склонностью к меланхолии.

Это не было строгой закономерностью, но все же в среднем красный абориген от фиолетового отличался примерно как средний итальянец от такого же усредненного финна. Меня почему-то очень радовал этот факт, словно он делал Радужных более реальными.

Так что еще раз повторюсь, устроился я неплохо. Пари готов держать, ни у одного человека еще не было столь идеальных друзей и знакомых. Когда на меня наваливалась глухая тоска и возникало непреодолимое желание завыть на местную луну, меня навещала веселая компания, состоящая чаще всего из красных или оранжевых ребят. Никто не стучал в мою дверь в те редкие вечера, когда мне хотелось побыть одному. А неторопливое, солидное постукивание Оалико раздавалось обычно тогда, когда я был настроен философски.

Бывало, Радужные заглядывали ко мне и днем. Иногда я рад был отвлечься от работы и сделать небольшой перерыв, но обычно гости мне не мешали. Не помогали тоже, это да, но все-таки их визиты не всегда были бесполезными. Когда я заходил в тупик, не зная, с какого конца приступить к осуществлению одной из своих идей, я мог рассчитывать на советы разноцветных приятелей. Советы, к слову, весьма и весьма дельные.

Так, к примеру, я долго мучился, конструируя крышу для своего жилища. Вначале я соорудил самую простейшую, которую только можно представить. Взял, да и покрыл дом длинными досками. Неудовлетворенность таким решением у меня возникла еще до завершения работы. Дом у меня состоял из трех частей. Прихожая, которую я с простой душой совместил с кухней, гостиная и спальня. Гостиную я сделал достаточно просторной, и доски потолка над ней прогибались под собственной тяжестью. Это было не эстетично само по себе, но когда прошел первый же сильный дождь…

Вода скапливалась и – а куда ей деваться? – потихоньку просачивалась сквозь малейшие щели, полностью избежать которых мне, конечно же, не удалось. Ливни здесь случались нечасто, но, тем не менее, с этим явно надо было что-то делать. Покрыть всю крышу тонким слоем гамма-пластика? Во-первых, для этого мне пришлось бы расплавить либо двери, либо что-нибудь из мебели, с чем я не был согласен, во-вторых, никуда не исчезала эстетическая составляющая проблемы. Мне хотелось довести свое жилище до ума, чтобы оно не выглядело наскоро сколоченной времянкой.

В общем, занялся я проектом крыши, но все время что-то у меня не состыковывалось. И вот тут как раз советы Оалико пришлись как нельзя кстати. Не знаю, откуда у него обнаружились знания из области деревянного зодчества, но с его помощью все пошло на лад. Из довольно толстых бревен я соорудил каркас, предусматривающий небольшой наклон или скат, благодаря которому вода свободно стекала вниз. С подъемом балок возникли немалые трудности, но их я успешно преодолел, придумав систему рычагов и блоков уже самостоятельно.

Повозиться все же пришлось изрядно, однако результат того стоил. Теперь мой дом и снаружи выглядел именно домом, а не увеличенной копией ящика для посылок, а изнутри и вовсе производил сильное впечатление. Было в этих мощных тяжелых балках под потолком что-то солидное, серьезное, характеризующее обитателя дома как человека крепко стоящего на ногах и знающего себе цену, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Так я считал тогда.

Пока стихия не положила свою темную лапу на этот светлый образ. Землетрясение. Я и представить себе не мог, что здесь могут быть землетрясения, хотя почему бы им не быть? С чего я взял, что все знаю об этом мире? Но я слишком привык к полной идиллии, окружающей меня. Ураганы, цунами, извержения вулканов и землетрясения – все это существовало где угодно, но только не на моей планете.

В этом было баллов восемь или даже десять, если сравнивать его с виденным мной как-то документальном фильмом. Никогда больше я не хотел бы испытать нечто подобное.

В гостях у меня в тот вечер был Оалико. Солнце, неотличимое от земного светила, только-только коснулось своим диском покрытого лесом горизонта, и я не спешил зажигать свет. Энергии в квантовом аккумуляторе должно было хватить еще лет на десять, но кто мне обещал, что я выберусь отсюда раньше?

Мы занимали те же места за столом, что и не один раз до этого. Я – возле стены, на одном из двух перетащенных с корабля кресел, Радужный – напротив меня, на своем любимом стуле, неуклюжем деревянном монстре, сделанном мной уже здесь. Стол был накрыт как всегда предельно просто – тарелка с нарезанным копченым мясом местного зверька, которого я назвал свинозаяц, и почти нетронутый кувшинчик с виски. Два стакана – не предложить гостю выпить я не мог, несмотря на абсолютную уверенность в отказе.

И тут тряхнуло. Так, что стены дома зашатались, словно занавески на окнах, а мы попадали на пол, причем я остался рядом со столом, а Оалико откатился в дальний угол. Я не сразу понял, что произошло, и собирался было сотрясти воздух этим вопросом. Но не успел – последовал новый толчок, ничуть не слабее первого. Стены сверху чуть разошлись, некоторые доски лопнули с противным треском, и одна из балок ухнула одним концом вниз.

Прямо на не успевшего подняться Оалико. Торец лег ему на грудь, намертво припечатав к полу. Радужный делал слабые попытки выбраться, но они ни к чему не приводили. Бревно, конечно, было тяжелым, однако любой взрослый человек без особого труда смог бы оттолкнуть его в сторону. Но, судя по всему, Радужные были вдвое или втрое слабее землян. Плюс ко всему, Оалико видимо не отошел от болевого шока и, возможно, получил какие-то повреждения.

Я бросился ему на помощь, и в ту же секунду третий толчок свалил меня с ног. Я упал на спину и заметил, что еще одна балка угрожающе нависла над центром комнаты, держась разве что на честном слове. Совершенно инстинктивно я нырнул под стол. Старый добрый гамма-пластик выдержал бы, свались на него даже все балки разом.

Из своего укрытия мне было хорошо видны и раскачивающаяся балка и перекосившееся от боли лицо Оалико. Ненавидящим взглядом я сверлил это чертово бревно. Свались уже! – мысленно приказывал я. – Свались, черт тебя дери, чтобы я смог помочь другу.

Оалико смотрел в мою сторону. Его и без того огромные глаза были широко раскрыты. Не могу утверждать, что в них читалась мольба о помощи. Быть может, в них отражалась только боль. Он ничего не говорил. Наверное, не было сил. Впрочем, он никогда не отличался разговорчивостью.

Я попытался заставить себя сделать два прыжка вперед и оттолкнуть бревно, придавившее Радужного к полу.

Тело не слушалось.

Рассудочная часть моего сознания вступила в конфликт с эмоциональной составляющей.

«Ты должен помочь!» – говорило сердце.

«Как?» – спрашивал мозг. – «Если вторая балка сорвется, от твоего затылка останется мокрое место».

«Там же твой друг!»

«Вымышленный друг. Всего лишь фантазия».

«Черта с два! Вот он лежит, придавленный бревном, которое для него весит, должно быть, целую тонну. Ему больно. Если ты не поможешь, он умрет».

«Под бревном никого нет. Плод воображения не стоит того, чтобы ради него рисковать жизнью».

Я еще раз посмотрел на Оалико, стараясь не заглядывать ему в глаза. Балка сплющила его и без того не слишком мощную грудь, и конец бревна отделяли от пола какие-то десять сантиметров. Но эти сантиметры были! Не придумал же я их!

Или придумал? Что такое жалкие несколько сантиметров между куском дерева и полом, когда мое больное воображение смогло заставить глаза видеть целый народ? Пусть я сумасшедший, но нельзя гибнуть по этой причине. В конце концов, если я как следует напрягу свою фантазию, Оалико останется жив и не получит даже сколько-нибудь серьезных повреждений, когда я в успокоившейся обстановке освобожу его из-под балки.

Вот упадет вторая балка… или я смогу окончательно убедиться, что землетрясение закончилось…

Я нашел в себе силы снова встретиться взглядом с Оалико. Я постарался как-то приободрить его, дать понять, что все будет нормально. Все ведь зависит от моего воображения, а если я погибну, то исчезнет не только он, но и Шлитан, и все племя Радужных. Это ведь так понятно…

Мне показалось, что в глазах Оалико больше не было боли. И фиолетовое лицо не выражало страданий. На нем даже появилась улыбка. Только мне от той улыбки стало не по себе, и по сей дней я иногда просыпаюсь, видя ее во сне. Просыпаюсь и больше не могу заснуть до самого утра.

А потом Оалико исчез. Не резко, а словно бы растаяв в воздухе. Последнее, что на короткий миг оставалось от моего фиолетового друга – это большие светло-зеленые печальные глаза и эта улыбка. Хотя, может, мне это только показалось.

Балка, почувствовав отсутствие опоры, поколебалось долю секунды и с глухим стуком обрушилось на пол. Словно дожидаясь этого, рядом упала вторая балка. Стены мелко затряслись и внезапно, будто по приказу, успокоились.

Настала тишина. Настолько громкая, звенящая тишина, что я не смог ее вынести. Зажав уши руками с такой силой, что заболели пальцы, я закричал. И кричал еще долго. Дико, бессвязно, пока крик не перешел в плач. Я не отдавал себе отчет, почему плачу, но иногда это совсем необязательно.

Я вышел из полуразрушенного дома и сел возле повисшей на одной петле двери, нимало не заботясь о том, что стена или часть крыши может свалиться мне на голову. Может быть, подсознательно я даже этого хотел.

Просидев почти без движения всю ночь, на рассвете я сходил к кораблю и утолил мучащую меня жажду. Затем снова сел перед домом. Я все ждал и ждал, твердо зная, что ничего и никого не дождусь. Радужных больше нет. Радужных больше никогда не будет.

Когда через три дня прилетели спасатели, они нашли во мне именно то зрелище, на которое могли рассчитывать. Небритого, грязного и измученного мужчину с пустым и жалким взглядом. Как еще может выглядеть человек, год проведший на необитаемой планете?

Спасателей было двое. Неплохие ребята, молодые, жизнерадостные, но преисполненные ко мне сочувствия, по-моему, вполне искреннего.

Я не заслуживал этого сочувствия, но не мог и не желал ничего им объяснять. Возможно, я не заслуживал и возвращения домой, только оставаться на месте своего предательства было выше моих сил.

Один из спасателей – его звали Симоном – зашел в мой корабль, чтобы оценить шансы на его починку. Пробыл он там довольно долго и когда вышел, Грег, его напарник, уже почти потерял терпение. Увидев появившуюся в проеме люка фигуру, Грег приготовился сказать пару неласковых слов, но остановился, увидев лицо друга.

Сказать, что на нем было написано недоумение, значит ничего не сказать. Парень был в шоке. Он явно столкнулся с тем, что никак не мог понять.

– Что ты там увидел, Симон? Привидение? – вместо иронии, которую Грег хотел придать своему голосу, в нем слышалась заметная обеспокоенность.

– Пульт гиперсвязи, – вяло сказал Симон.

– Да неужели? – уже веселее спросил Грег. – Действительно, жуткое зрелище! Ты никогда раньше его не видел?

– Жуткое, – совершенно спокойно согласился Симон. – Он абсолютно неисправен, причем очень давно. Биокристалл не просто умер, а успел сгнить.

– Чушь… – это прозвучало очень неуверенно.

Симон не удостоил ответом слова своего напарника. Он повернулся ко мне.

– Артур, ради всего святого, скажите… Как вы умудрились послать SOS?!

– Все справедливо, Симон, все справедливо, – невпопад ответил я, глядя в сторону леса.

Седьмой сон

Никогда бы не подумала, что Сатана или Люцифер, или как-ещё-его-там выглядит настолько импозантно. Это слово не имеет постоянной прописки в моём лексиконе, но тут на ум пришло почему-то именно оно.

Нет, ничего общего с Аль Пачино в «Адвокате дьявола», если вдруг кто подумал что-нибудь подобное. Тот, кто стоял сейчас в нескольких шагах от меня имел с человеком весьма отдалённое сходство.

Ярко-красная кожа – естественно! – но цвет этот не напоминал об освежёванном трупе и вообще не вызывал никаких неприятных ассоциаций. Скорее, праздничный такой цвет, понимаете? Абсолютно безволосый череп треугольной формы, слегка заострённые, плотно прижатые уши, широко расставленные голубые глаза. Тонкий нос и, напротив, полные мясистые губы, постоянно кривящиеся в немного надменной улыбке. Заметьте, ни намёка на рога! Рога, по моему мнению, представляют собой довольно сомнительное украшение для мужчины, а принадлежность этого типа к мужскому полу не вызывала сомнений, несмотря на его очевидное отличие от человека. Также как и то, что он тщательно следит за своей внешностью.

Тёмно-синий костюм свободного покроя, бывшего в моде пару-тройку десятилетий назад, оставлял открытым вопрос о наличии у его хозяина хвоста. Костюм сидел идеально на мощной, непропорциональной по человеческим меркам фигуре, а узкий шёлковый галстук был подобран в тон и очень шёл к цвету лица Сатаны. Между прочим, не ищите здесь иронии, я совершенно серьёзна.

Завершали образ чёрные лаковые туфли с острыми носами, так что, о копытах, по-моему, говорить не приходилось. Фасон туфель перестал быть актуальным ещё раньше, нежели костюм. Но выглядел мой визави стильно, тут уж не прибавить, ни убавить и спорить нечего.

Я была совершеннейшим образом уверена, что передо мной именно владыка преисподней, и этот факт не вызывал в моей душе ни леденящего кровь ужаса, ни вполне естественного при других обстоятельствах изумления. Это, как-никак, мой сон, а во сне, сами понимаете, чего только не увидишь.

Это был как раз тот случай, когда прекрасно отдаёшь себе отчёт в том, что всё происходящее не более чем сон. Так что я взирала на Сатану с любопытством и ждала, что он мне скажет. Начинать разговор первой я считала нелогичным, в конце концов, это он мне приснился.

С необычайной грацией Сатана двумя мягкими шагами преодолел разделяющее нас расстояние и поцеловал мне руку. К слову, сделал он это так, как должен бы уметь каждый мужчина, но умеет дай Бог один из ста. Тут не было ни похотливой слюнявости, после которой возникает труднопреодолимое желание вымыть руку с мылом, ни вялой небрежности чисто ритуального жеста. После такого поцелуя чувствуешь себя леди, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Здравствуй, красавица! – произнёс он глубоким низким баритоном.

Именно такой голос я и ожидала у него услышать. Ничего, в общем-то, удивительного, подумала я, это всё-таки мой сон. Приветствие могло показаться несколько развязным, но вот не показалось! Наоборот, я почувствовала себя польщенной.

Вы не подумайте только ради Бога, что это респектабельное исчадие ада вызывало у меня какие-то сексуальные эмоции! Я девушка совершенно стандартно ориентированная, и никаким отклонениям не подвержена. Не знаю, правда, к какому из них отнести этот случай… Но нет, все это меня совершенно не интересует. Просто, когда приятный собеседник – а в эту категорию я занесла Сатану с первой же фразы – делает комплимент моей внешности, мне это нравится, вот и всё.

Кроме того, упоминание о моей красоте я сочла достойным поводом осмотреть себя. По-хорошему, следовало бы сделать это ещё раньше, учитывая, что сон мой только начался, и я понятия не имела, что на мне надето. Но я великодушно простила себе эту маленькую заминку, сделав скидку на явную незаурядность своего гостя.

Но теперь стоит наверстать упущенное. К своему удовольствию я заметила, что сон имеет некоторое преимущество перед действительностью. Выражалось оно в том, что я преспокойно могла оглядеть себя со стороны, не прибегая к помощи зеркала, что конечно же было бы не очень вежливо.

Волосы уложены предельно аккуратно, каждая прядка лежит на своем строго отведённом месте, любо-дорого посмотреть, наяву у меня редко хватает на это сил и терпения. Макияж… по-моему, с тенями я немного переборщила, а вот помаду, наоборот, можно было подобрать чуточку поярче. Хотя… в целом смотрится очень неплохо.

Кофточка, моя любимая, с ромбиками. Геометрический узор вообще хорошо подчеркивает объем, в том случае, конечно, когда у вас есть что подчеркивать.

Мини-юбок я не ношу, не потому, что мне есть что скрывать, а из твердого убеждения, что мужчине необходимо оставить место для работы фантазии. Но из всех имеющихся в моём гардеробе юбок на мне сейчас была самая короткая, трапеция сантиметров на десять выше колен. Причем, надо иметь в виду, что это расстояние отделяет край юбки от колен, когда стоишь. Когда же сидишь на достаточно низком кресле, как я сейчас…

А, кстати, кресло-то не моё. Оглядевшись по сторонам, я убедилась, что и комната не моя. Обставленная старинной мебелью гостиная освещалась множеством неярких завитушчатых светильников, разбросанных тут и там. Светильники – это хорошо, люстра бы здесь, пожалуй, не смотрелась, а свечи – это перебор. Может быть, было бы более интимно, но всё же мрачновато. Когда от комнаты веет легким ветерком средневековья, это, может быть, и стильно. Но когда ветерок превращается в ураган, жить в таком помещении становится невозможно. Думается, интерьерчик стоит запомнить. Позже, когда мои финансовые возможности будут соответствовать моим потребностям, попробую соорудить себе нечто подобное.

Осмотрев и самоё себя, и обстановку, я в целом осталась вполне довольна. Осмотр этот, кстати, занял не более секунды – ещё одно преимущество сна. За короткое время порой можно сделать очень много…

Вернёмся, однако, к моему собеседнику.

– Здравствуй… Люцифер? – я вопросительно приподняла правую бровь.

Он жизнерадостно закивал.

– Люцифер, почему бы и нет? Имя не хуже всех прочих. И, по крайней мере, обладает таким достоинством как благозвучность… не в пример некоторым иным.

Я величественным жестом – мне самой жутко понравилось, как это у меня получилось, – указала ему на кресло, стоящее от меня по левую руку. Люцифер ответил коротким поклоном и уселся в него.

– Что привело тебя в мой сон, Люцифер?

По правде сказать, я взяла какой-то излишне светский тон. Не то интерьер комнаты к этому располагал, не то представительный вид собеседника. В любом случае, в дальнейшем я решила вести себя более естественно. Вообще, по-моему, человек, изображающий из себя то, чем он в действительности не является, в конце концов непременно попадет в глупое положение.

Мой гость… я ведь могу называть его своим гостем, несмотря на незнакомую обстановку? Мой сон, всё-таки… так вот, мой гость ответил широкой и в высшей степени любезной улыбкой, обнажив зубы, увидев которые, любая акула немедленно записалась бы в кабинет стоматолога. Тем не менее, лицо Люцифера не утратило обаятельности.

– Я пришёл, чтобы сделать тебе подарок, красавица.

– Знаешь, одного комплимента для такого короткого отрезка разговора вполне достаточно. К тому же, ты начинаешь повторяться. Или тебе неизвестно моё имя?

– Ну, что ты, милая Алина, – улыбка стала чуть шире, а глаза едва заметно прищурились, – я знаю о тебе абсолютно всё.

Слово «абсолютно» он произнёс так… так… Не могу сказать, как, но всё моё тело на пару секунд превратилось в беговую дорожку для различного размера мурашек. Появилось ощущение, что я сижу полностью голой. Причем я никак не могла ответить самой себе, неприятно мне это или…

Я сменила направление и своих мыслей, и разговора.

– Я, конечно, очень люблю подарки, но не кажется ли тебе, что дарить их во сне – это всё равно, что совсем ничего не дарить?

– Только не мой подарок, Алина, только не мой!

Люцифер сейчас говорил голосом Деда Мороза или какого-нибудь другого доброго волшебника, что, разумеется, довольно слабо соответствовало общепринятым представлениям о враге рода человеческого.

Впрочем, я не позволяла себе забывать, что Люцифер прежде всего мужчина, а если бы я каждый раз принимала за чистую монету подобный тон со стороны особей мужского пола, то, пожалуй, вылезала бы из постели только для того, чтобы принять душ.

Давным-давно, года три назад, я бы, возможно, развесила уши и слушала, раскрыв рот. Но с тех пор я набрала столько жизненного опыта, что с некоторой его частью с радостью бы рассталась, предложи кто-нибудь подходящую цену.

Поэтому я ответила легкой улыбкой и с трудом подавила зевок, прикрыв рот ладонью. Ой, какой лак красивый! Как я сразу не заметила? И почему у меня наяву такого нет?

На миг мне подумалось, что Люцифер преподнесёт мне в подарок как раз этот лак, но я тут же решила, что для такой значительной фигуры это мелковато.

– Где же твой подарок? – поторопила я Люцифера, видя, что руки его по-прежнему пусты.

Однако, он, почему-то, пустился в какие-то философские рассуждения.

– «Это сон!» – восклицают люди, имея в виду нечто необыкновенно прекрасное, во что с трудом верится, – Люцифер смотрел не на меня, а куда-то вдаль, его постоянная улыбка приобрела мечтательное выражение. – «Мне это снится!» – это когда с ними происходит что-то потрясающее. «Сон и явь» – говорят, сравнивая что-либо волшебное с чем-то грубым и приземленным. «Я превращу твою жизнь в прекрасный сон» – обещает влюбленный юноша доверчивой девушке. И никогда не держит своего обещания. А почему?

Вроде бы, он спрашивал сам у себя, но я решила ответить. Прежде всего чтобы прервать его разглагольствования.

– Потому что все мужики… я, конечно, прошу прощения у присутствующих…

– Нет! – Люцифер решительно потряс в воздухе когтистым пальцем. – Сдержать такое обещание не в силах человеческих. Даже в тех, согласен, крайне редких случаях, когда юноша искренне стремится к этому. Сон – это сон. Во сне человек приближается к своим идеалам, абсолютно недостижимым в жизни. Во сне и только во сне человек может практически всё. Воплотить сон в реальность недоступно человеку. Но! – Люцифер поднял палец вверх и выдержал паузу. Очень эффектную. – Это доступно мне!

– Верю, – я кивнула. – И что же из этого следует?

– То, что теперь это будет доступно и тебе тоже. Это и есть мой дар.

– Так… – я поудобней уселась в кресле. – С этого места поподробней, пожалуйста!

Не могу отрицать, что происходящее нравилось мне всё больше. О, я прекрасно отдавала себе отчёт, с кем имею дело, и не собиралась ни на секунду терять бдительность, но… Я ведь пока ничего не подписывала, правда? Если быть начеку и не дать себя провести, можно круто изменить свою жизнь. К лучшему, разумеется.

– Пожалуйста! Я дарю тебе возможность превратить свой сон в действительность. Само собой, я не могу наделить тебя этой способностью навечно. Три дня. Или, если быть точнее, три ночи. И любой сон по твоему желанию за эти три ночи…

– Десять.

– Что, прости? – Люцифер изумленно вскинул бровь.

– Договоримся сразу, не три ночи, а десять, – спокойно сказала я. – Три ночи, это, знаешь ли, очень ненадежно. Может быть, я за это время вообще не увижу снов?

– Послушай, – вежливый лоск самую малость сполз с моего надменного собеседника. – У меня складывается впечатление, что ты чего-то не поняла. Я делаю тебе подарок. Подарок, слышишь? Я ничего тебе не продаю. Так о каком торге может идти речь?

– То есть, ты хочешь сказать, что одариваешь меня, не ставя совершенно никаких условий?

Это было прямое попадание! Люцифер явно замялся.

– Ну… в общем-то, в какой-то степени так и есть…

– Десять! – я была непреклонна. – Или… – я взглянула на запястье левой руки. Часов там не было, но это меня не смутило. – У меня большие планы на этот сон, надо ещё столько всего успеть…

Люцифер был сломлен, это было заметно невооруженным глазом! Плечи его опустились, глаза смотрели в пол. Но он тут же встряхнулся и постарался вновь держаться уверенно.

– Хорошо! Семь ночей…

– Десять!

– Семь! Поверь, человек каждую ночь видит сны.

– Но не все сны он запоминает!

Люцифер тяжело вздохнул.

– Ты в течение этих семи суток будешь запоминать все. Это громадная уступка с моей стороны, поверь, и я не сделал бы её ни для кого, кроме такой очаровательной женщины.

Он встал с кресла и вновь коснулся губами моей руки, глядя при этом мне прямо в глаза. Что ж, этот раунд можно считать выигранным. Семь ночей – это очень много.

– Ладно, – я сделала вид, что соглашаюсь в высшей степени неохотно. Это даст мне преимущество при следующих торгах. – Пусть будет семь. Продолжай, пожалуйста.

– В сущности, я почти всё сказал. Дар вступает в силу с завтрашнего дня. Ты спишь. Видишь сны. Утром просыпаешься, вспоминаешь их, выбираешь понравившийся тебе эпизод – только один, но зато любой – и желаешь, чтобы он исполнился. Громко, вслух. И – вуаля! – он исполняется. Если никакие события из этих снов тебе особо не приглянулись, ждёшь следующей ночи. Помни, реальностью станет только один сон. Так что выбирай тщательней. Единственное малюсенькое условие – обратного хода способности не имеют. Ты сможешь выбрать сон только из последней ночи.

– Но было бы лучше, если бы я через семь дней…

– Нет, – тихо, но решительно перебил меня Люцифер. – Здесь я ничего изменить не могу. Не имею права. Думай сразу и не прогадай.

По его виду было понятно, что тут он действительно не уступит. Я не стала напрасно настаивать.

– А вдруг ты повлияешь на мои сны? – предположила я. – Будет сниться одна гадость какая-нибудь…

– За кого ты меня принимаешь?! – Люцифер выглядел всерьёз оскорбленным.