Текст книги "Комбат. Восемь жизней"

Андрей Воронин, Максим Гарин
Комбат. Восемь жизней

© Подготовка и оформление Харвест, 2009

Глава 1

Комбат брел вдоль броско украшенных московских витрин и ловил себя на мысли, что ему нравятся огромные бутафорские банты, блестящие сердца из красной фольги, целующиеся голуби. Красивый и милый праздник, посвященный всем влюбленным, наполнял улицы особой аурой. Борис Иванович помнил, что Сергей сегодня пошел в школу пораньше, прихватив не умещающийся в сумку пакет, где угадывались очертания мягкого, длинноухого зайца.

«Это он Танюшке», – догадался приемный папа, но говорить ничего не стал, боясь испортить парню романтическое настроение. Радостно было, что пацан сам заработал на подарок, помогая Андрюхе Подберезскому в его стрелковом хозяйстве. И выбирал этого зайца тоже сам, не советуясь. Но не спрятал – принес вчера вечером на кухню, вынул за уши из пакета, демонстративно подправил огромный розовый бант в крошечные сердечки, завязанный почему-то на заячьей пушистой талии.

– Хорош? – то ли спросил, то ли констатировал Сережка.

Борис Иванович согласно кивнул, дескать, куда уж лучше для неоперившейся школьницы. Сыновняя пассия не была его одноклассницей, она училась на два класса младше, в седьмом, была маленькой, худощавой и совсем неяркой. Борис Иванович чувствовал, что девчонка напоминает Сереге погибшую сестру, чей образ, очевидно, навсегда увяз в сердце острой щепкой. Танюшку, девочку из полной непьющей семьи, счастливым ребенком считать было невозможно. Ее родители «челночили» китайским и турецким тряпьем и принесли в угоду этому сомнительному бизнесу свою молодость и дочкино детство. Бесконечные поездки, изматывающая торговля на «точке», постоянная нервотрепка из-за меняющегося законодательства сделали их людьми неуравновешенными и, как считала сама Танюша, товарозависимыми. Они упорно отдавали себя делу, которое не приносило ни счастья, ни дохода, ни уверенности в завтрашнем дне. Тупая, ничем не подтверждаемая вера в то, что торговая фортуна повернется к ним лицом и «необернутые», потерянные средства «вернутся» все сразу, принеся долгожданное богатство, сильно портила отношения разумной дочери с неразумными родителями. Девочка старательно училась, ненавидела выпендрежные наряды-однодневки, которые целыми баулами кочевали из их квартиры в полосатую палатку на Черкизовском и снова возвращались.

Вообще-то, Комбат сам обратил Сережкино внимание на маленькую упрямую бегунью, которая почти ежедневно мелькала на параллельном тротуаре во время их утренних тренировок. А уж тот сам разглядел в ней что-то особенное, не постеснялся подойти в школе, затеять разговор. В тир пригласил, домой позвал, пирожными угощал и пепси-колой. Рублев тогда впервые почувствовал себя отцом, представителем семейного клана, так сказать. По его виду и повадкам девочка составляла первое впечатление о Сереже. Мысль о том, что не стоит принимать первые отношения сына с девушкой близко к сердцу, ему не нравилась. Умом он понимал: всяких разных Танюшек в Сережиной жизни может быть сколько угодно, но сердцем чувствовал, что девчонки, даже худые упрямые семиклассницы, – не перчатки, чтобы менять их, когда надоели. И что плохого в том, что эта же Танюшка будет с его сыном и через пять, и через десять лет… В его жизни такой девочки не случилось, он в школе вообще с девицами не того… Тем более с младшеклассницами… О том, что Серега с подружкой могут «того», даже думать не хотелось. Маленькие они для этого, особенно Танечка. Тронь кто такую – Комбат сам бы голову обидчику оторвал, и еще кое-что, пониже головы. Однако розовый пушистый заяц – это не томик Карла Маркса и не компакт-диск с модной музыкой. Романтик Серега, оказывается, раз не постеснялся в такой день вручить этого длинноухого зверя девчонке. В том, что подарок предназначается именно Тане, Борис Рублев даже не сомневался, и был прав.

Взять пример с молодежи Комбату хотелось, но кандидатуры на вручение мягких игрушек у него не было. Светлана, давняя пассия, увязла в столь затянувшейся командировке, что ее образ постепенно поблек. Звонки и эсэмэски случались все реже, дежурные признания в любви и сильном скучании казались все фальшивее. Сегодня утром его мобильник пиликнул, отразив на дисплее мультяшное сердечко, рассылающее воздушные поцелуи. И все – ни строчки, ни словечка. Комбат не привык оставлять письма без ответа, но загруженных специально к празднику влюбленных клипов в его простеньком аппарате не было, качать их из Интернета он не умел. Можно было попросить Сережу, но показалось непедагогичным обращаться к мальчишке с такой просьбой. Тем более утром, когда времени перед школой всегда в обрез. Борис Иванович справился сам, написал в ответ одно слово: «взаимно», справедливо рассудив, что в сложившейся ситуации этого достаточно…

Вдоволь начаевничавшись, Комбат решил купить праздничной еды на случай, если сын приведет домой подругу. В нескольких кварталах от его многоэтажки открылась модная кондитерская, куда Сережка хорошо знал дорогу и ему показал. Именно туда направлялся сейчас Борис Иванович Рублев. Обычные хлебзаводовские торты уже несколько месяцев не удовлетворяли запросов его чада, великого сластены и эстета. Если раньше любой бисквитный рулет уплетался за обе щеки, то сейчас пирожное придирчиво осматривалось на предмет кулинарного дизайна, экзотических компонентов и допустимой калорийности. Молодежь отдавала предпочтение растительным сливкам, свежим вишенкам и бесполезным зигзагам жидкой карамели на больших фаянсовых тарелках. Стоили эти лакомства недешево, но Комбат потакал этому увлечению Сережи, частенько совал ему в карман лишнюю сотню, зная, что деньги не будут потрачены на пиво. Пусть лучше в кондитерской с пирожным, чем в подъезде с пластиковой бутылкой.

«Старею», – грустно рассуждал Рублев, зная, что подобные сентенции свойственны всем не очень занятым собой папашам и мамашам, к которым он пристально приглядывался на родительских собраниях в школе. Более молодые и деловые родители держались отдельным неразговорчивым кланом, не вступающим в дебаты с наставниками молодежи по причине полного отсутствия заинтересованности в их мнении. Эти подъезжали к школе на ярких модных авто, благоухали эксклюзивной парфюмерией, постоянно шептались по телефону и легко сдавали крупные деньги на любые школьные нужды. Борис Иванович учителей искренне уважал, даже безнадежно наивных и откровенно стервозных. Неожиданно для себя став родителем, он уже трижды бывал на собраниях и несколько раз заглядывал в школу по личной инициативе, особенно поначалу. Считал важным растолковать каждому, что его парень требует особого отношения, терпения и нежности. Некоторые принимали Сережину историю близко к сердцу, другие просто вежливо выслушивали. Но одна учительница запомнилась Комбату особенно ярко. Про нее Сергей часто рассказывал за вечерним чаем; случалось, и Танюшка присоединялась, если ужинала у них. Эта Аленка, так ее называли дети, работала и в седьмом, и в Сережкином девятом, вела очень уважаемую Рублевым информатику. Но любили ее не за популярный предмет и оцифрованность мозгов, а скорее за доброту и редкую демократичность.

– Она никогда ни с кем не заигрывает, – говорил Сергей, – уважает и умных, и обыкновенных. А если, бывает, наш вундеркинд Лосев заморочит ее какой-нибудь крутизной, радостно так нам всем сообщает, что поняла, как он это придумал, и готова объяснить понятным языком всем желающим.

– Она красивая, – добавляла Танюша, – но не воображает из себя. Юбок коротких и кофточек с голым пузом не напяливает, выглядит так, что посмотришь и сразу поймешь – учительница, а не чья-нибудь сестрица-стриптизерша.

Беседуя с Комбатом о его приемном сыне Сергее Новикове, Алена Игоревна не делала круглых глаз, не охала, не кивала снисходительно. Она что-то помечала в блокноте, уточняла, что Сережа любит, чего не терпит, о чем лучше не заводить разговоров. Интересовалась взглядами могучего родителя не только на свой предмет, но и на природу подростковой преступности, на терпимость и готовность пойти навстречу тому, с кем жизнь была так неласкова.

– Звоните, если у мальчика будут проблемы. Я имею в виду не только по информатике, но и вообще… И приходите в школу почаще – это лучший способ не упустить ничего… – на прощанье она, единственная из всех педагогов, крепко пожала Рублеву руку.

Это понравилось, взволновало. И когда сын робко поинтересовался возможностью поработать у Подберезского для покупки компьютера, Борис Иванович пришел к Алене снова. И снова остался доволен этим визитом. Учительница быстро разобралась, что заботливый папа знает о ее предмете и основном инструменте, ему сопутствующем, очень мало. Не стала ни стыдить, ни высокомерничать, а просто вырвала листок из блокнота и подробно написала, что нужно покупать и где. Внизу приписала приблизительные цены, сверх которых переплачивать нет смысла.

– Москва огромна, Борис Иванович, продавцов не счесть… Но этих я знаю лично – земляки. Смело можете ссылаться на меня как на учительницу вашего ребенка, это учтут.

– Какой он ребенок – парень, – улыбнулся Комбат.

– Ребенок-ребенок. Пока отец жив и заботится, сын ему приходится ребенком. Зачем этого стесняться?

«Сама ты ребенок», – ласково подумал Рублев, повторно пожимая крепкую сухую ладошку Алены Игоревны. По пути домой он с удовольствием вспомнил окончание разговора с учительницей и решил, что ребенком назвал ее зря: лет двадцать семь, а то и тридцать наставнице есть, не вчерашняя студентка.

Компьютер они с Серегой купили на следующий день после консультации, и пока он сбоев не давал. Когда сын был в школе, отец, случалось, включал его главную игрушку и пытался разобраться, чем лично ему эта штуковина может быть полезна. Ничего, кроме дурацкого пасьянса, самостоятельно освоить не удавалось, но он свято верил, что машина эта может гораздо больше, – ведь не ради виртуальной колоды карт плачена немалая сумма.

* * *

Рассматривая очередной конфетный фейерверк, весь в блестках и красном искрящемся серпантине, Рублев вдруг вспомнил о Сережиной учительнице информатики и даже покраснел от этой мысли. Сын, конечно, ни за что не поймет, если папаша заявится в школу с букетом цветов и коробкой конфет и преподнесет все это Алене Игоревне. Хотя если в День влюбленных, то такой жест можно расценить как гнусное предложение (Рублев даже поморщился на ходу, представляя Сережкино и Танюшкино лица, узнай молодежь о его «старческой» блажи). Надо спросить у Андрюхи, хотя откуда ему знать, бездетному холостяку? С сыном, что ли, посоветоваться – тот скажет: «Давай букет, я сам предам». Или, еще хуже, напомнит, что в сентябре родительский комитет собрал деньги на все плановые букеты, которые полагается вручать организованно.

С этими волнующими мыслями Комбат вошел в кондитерскую и сразу увидел Алену. Она сидела за маленьким двухместным столиком с заплаканным лицом. Рядом сидел маленький мальчик, лет семи, и, глотая слезы, отхлебывал минералку из стакана.

«Вторник, у нее выходной», – припомнил Комбат расписание сына. Поздравлять с Днем святого Валентина молодую заплаканную женщину с обручальным колечком на руке было нелепо, но поздороваться следовало. Он кивнул, она кивнула в ответ, а мальчик заплакал очень слышно. Его мама засобиралась, шумно отодвинула стул и вышла с ребенком на улицу. Боковым зрением Рублев наблюдал – они никуда не торопились. Мальчик жестикулировал, очевидно, просил о чем-то, мама смущенно оправдывалась и тянула его за руку. Но малыш упирался, явно пытаясь настоять на своем. Стало даже интересно. Расплатившись за коробку разномастных пирожных, Борис подумал, не купить ли маленькому плаксе мороженое или большую конфету, но вовремя спохватился, что ничего не знает о чужом ребенке. А вдруг аллергия – не от бедности же мама поила его минералкой, хотя выбор соков был изрядный.

«Прекращай, мечтатель!» – велел сам себе Рублев и, вопреки планам, заказал чашку чая и кусок яблочного штруделя. Пока будет пить-есть, возмутительница его спокойствия уйдет, а он сам поостынет от крамольных фантазий. Нормальная, симпатичная учительница, замужняя, кольцо, видимо, всегда носит. Просто он, дурак, не удосужился это заметить. Зашла с сыном утром в кондитерскую и, возможно, к моменту появления там Комбата уже завершала сладкую трапезу стаканом газировки. Что в этом особенного, необычного, какое можно разглядеть предзнаменование в подобной ситуации? То, что его бесстыжий мозг, забыв об отцовском долге и элементарных приличиях, вообразил себе невесть что!!! Паренек за прилавком испуганно вздрогнул, потому что огромный посетитель в камуфляже вдруг грохнул кулаком по столешнице так, что чайная ложечка выпрыгнула из чашки и со звоном ударилась о каменный пол. Рублев смутился и торопливо вышел, оставив оторопевший персонал гадать о причине взбалмошного поступка. Он быстро шел по улице, уже не любуясь ни витринами, ни счастливыми парочками. Коробка с пирожными мерно раскачивалась в такт его широкому шагу, и какая-то девчонка громко хохотнула своему кавалеру:

– Дядька щас все сласти искрошит, так руками машет.

Борис Иванович остановился, уравновесил хрупкую ношу и степенно двинулся дальше. Впереди маячила вывеска универсального магазина с огромной растяжкой о распродажах. Он решил зайти, просто чтобы переключиться и прицениться – Сергей рос, кроссовки, купленные к началу учебного года, уже поджимали, ботинки, скорее всего, тоже. Заперев пирожные в металлическую камеру хранения, он вошел в торговый зал и двинулся вдоль полок с пестрой обувью к самому большому детскому размеру, тридцать восьмому. Или тридцать восьмой они покупали в конце августа? И вообще, что за глупая затея – покупать ботинки без примерки? Задумчиво постояв перед огромным стеллажом, Комбат неторопливо вышел из отдела. Вокруг колыхались под музыку гирлянды сердечек и голубков, вызывающе одетые девочки раздавали покупателям открытки с призывами купить что-нибудь с праздничной скидкой, с оптовой скидкой, просто что-нибудь купить… Полуголые зазывалы обходили Рублева стороной, но одна, перемигнувшись с подругами, подскочила и быстро затараторила о том, что в отделе игрушек сегодня особенно большой выбор говорящих и поющих сувениров.

– Если вы робкий человек и не решаетесь признаться сами, наш плюшевый мишка сделает это за вас. Удобно, оригинально и недорого…

Комбат растерялся: робким его, пожалуй, никто не называл. А ведь сегодня он точно оробел от неожиданной встречи. Неужели заметно?

Оценив смущение потенциального покупателя, девица мягко поддела его под локоток и, раскачивая едва прикрытой попкой, повела в сторону порученного ей отдела игрушек. Борис посчитал смешным отталкивать хрупкую девочку, после того как сам «отдался» в ее лапки. Он покорно побрел рядом, не догадываясь, что полмагазина со смехом наблюдает за их несоразмерным альянсом.

– Вот те, кто поддержит вас в самые ответственные моменты жизни! – промурлыкала провожатая, обводя рукой полки с медвежатами, зайцами, сердечками и совершенно дурацкими плюшевыми цветами.

– Разберусь, свободна! – Комбат грубовато освободился от направляющей его милашки, но она, очевидно привыкшая к разным покупательским причудам, уже нацелилась на другого простофилю. Рублев с отвращением уставился на пухлогубого, толстоногого амура, сшитого из коротковорсового искусственного меха.

«Кожа должна быть гладкой, он же все-таки человек», – Комбат не успел додумать эту мысль, как услышал знакомый, недавно звучавший плач. Мальчик из кондитерской, сын учительницы информатики, держал в руках маленькую машинку и лил горькие слезы. Она растерянно смотрела в кошелек и шевелила губами.

«Деньги считает», – понял Рублев, и ему стало неловко. Игрушка была копеечной; видимо, учительница просто забыла деньги дома и сейчас обнаружила, что не может оплатить дешевую покупку.

– Разрешите вас выручить, Алена Игоревна! Машинка ничего не стоит, и я с радостью подарю ее малышу!

Женщина подняла глаза, шагнула назад, словно ей предложили взять в руки заряженный «ствол», и замотала головой.

– Хорошо, тогда договоримся так, – Рублев уже протянул купюру кассирше, – в четверг у сына ваш урок, вернете деньги через него. Держи, малыш, играй на здоровье!

Мальчик прижал подарок к груди и облегченно всхлипнул. Его мама снова замотала головой.

– Я уволилась с сегодняшнего дня. Больше не работаю с детьми, – Алена говорила так горестно, что было ясно: факт ухода из школы для нее совсем безрадостен. Уверенное, спокойное лицо, которое когда-то так впечатлило, сейчас было потерянным, беспомощным, припухшим от слез. Оно было таким, что нормальный, уважающий себя мужчина просто обязан был помочь. А для начала – успокоить и развеселить.

– Сейчас вы мне все расскажете, я настаиваю.

Женские слезы подействовали на Рублева отрезвляюще, расставив все на свои места: он сильный – она слабая; он может сделать то, чего не смогли для нее сделать другие мужчины, но не потому, что она особенная… Просто он такой…

– Здесь за углом кафетерий, купишь всем по мороженому, – Борис протянул мальчику деньги.

Тот, не колеблясь, принял их. Поинтересовался:

– И маме взять?

– Маме обязательно, и тебе, и мне. Сейчас приду.

Мальчишка потянул расстроенную женщину вперед, а Комбат, не колеблясь, снял с полки медвежонка-девочку в платьице и попросил празднично упаковать. Получая свою покупку, он заметил, что девушка-зазывала привела в отдел бабушку с внучкой. Она заученно водила тонкой ручкой вдоль стеллажей с игрушками, при этом заговорщицки подмигивала и ему, и продавщицам.

Глава 2

Алена приняла игрушку без ломания и дурацких намеков. Аккуратно распаковала ее, улыбнулась и ловко, по-женски прикрепила полосатый бант с обертки мишутке на фартучек.

– Спасибо, вот уж не рассчитывала получить сегодня подарок. Знаете, у меня такие неприятности, что я даже не понимаю, как это могло произойти. И почему со мной? Что-то невообразимое, очень-очень странное… На столько странное, что в милиции мне посоветовали обратиться к психиатру.

– И что, записались в платную клинику или взяли талон в государственную? – Борис сам удивился откровенной иронии вопроса, но женщина не обиделась.

– Извините, как я могу к вам обращаться? Борис Иванович, если не ошибаюсь?

– Просто Борис, так короче…

Алена оказалась старше, чем он думал, ей было тридцать шесть. В Москву переехала ко второму мужу пять лет назад. Раньше жила в Белоруссии, в небольшом городке с незнакомым Комбату названием. Работала учительницей в местной школе, была замужем за однокурсником. Все у нее было размеренно, по-хорошему, пока однажды супруг не пришел домой бледный, с дрожащими руками и синими губами… Ничего не объясняя, положил на стол направление в столичную клинику, в онкологию. Но он, как и многие в этом городке, опоздал… Злой рак поселился у него в стыдном мужском месте, но метастазы были в легких…

– Неоперабелен, – грустно констатировала пожилая докторша с лицом мудрой Тортиллы. – Но зачать ребенка еще может, со своей наследственностью, разумеется… Если хотите кого-нибудь на память – поторопитесь, лучше сделать это до начала химиотерапии и облучения…

– Химия нам поможет? – не о том спросила она…

– Просто продлит жизнь, на полгода или чуть больше, если повезет…

Им сильно повезло – иссохший, облысевший муж успел прижать к себе младенца Петьку. И еще два месяца видеть его на руках у Алены, розовощекого, пускающего пузыри. Потом муж умер, ему было тридцать три, ей двадцать девять…

– В нашем городе это так привычно, что никто даже не удивился. Нет ни одной семьи, не осыпанной чернобыльским пеплом. Стариков на кладбище мало, а детей много, представляете, – женщина говорила спокойно, отстраненно, словно пересказывала чужую историю.

– Почему вы не переехали оттуда, когда узнали о болезни мужа? – недоумевал Рублев.

– Куда? В Чечню или в Крым? В Молдавию тоже путь открыт… С чем ехать? В моем городке жилье ничего не стоит, а больше продать было нечего. Вслед за мужем и мать его отправилась на тот свет. Мы с Петей одни остались на два дома, моих-то родителей уже давно нет на свете. Вот тогда решилась ехать. Через год, когда памятники и мужу, и свекрови поставила. На Москву не замахивалась, даже не думала. Выбрала Брест, хороший город, чистый, уютный. Получилось квартиру там купить. А с новым мужем в поезде познакомилась, Петьку на него вырвало, – улыбка тенью промелькнула по лицу Алены и исчезла. Видимо, именно сейчас должна была начаться интригующая часть ее невероятной истории, не понятой московской милицией.

– Долго рассказывать, как я пыталась стирать рукав пиджака невольного знакомого в туалете, оставив сына ему на попечение. Когда вернулась с пиджаком – Петька уже успел стошнить себе и «попечителю» на брюки. Как потом выяснилось – отравился глазированным сырком. «Пострадавший» оказался доктором и к ситуации отнесся философски. Но на чай напросился. Отказать было невозможно: москвич, города не знает, гостиницу не заказывал – за день планировал рассчитаться с командировочными делами.

Пока она звонила в детскую поликлинику, переодевала обоих мужчин в чистое, заваривала чай, доктор и Петька успели подружиться. Они договорились часто созваниваться, громко спели известную обоим песню про остров невезения. Потом удачно переделали текст, заменив «невезения» на «везения», а «остров» на «островок».

«Островок везения в этом мире есть» – нараспев декламировали сын и его новый товарищ, пока Алена водила утюгом по приведенным в порядок брюкам московского гостя. Сам гость при этом выразительно поглядывал на хозяйку, покачивая мальчика на коленях. Петьке ужасно нравилось, ему было два с половиной года, родного папу он вообще не помнил.

В тот день доктор уехал, так и не получив от Алены номера телефона, но через неделю позвонил в дверь и с порога сделал предложение. Она решила, что от добра добра не ищут, и согласилась. Снова полгода бюрократических мытарств – продажа ее двухкомнатной в Бресте, его однокомнатной в Москве, покупка общей московской «хрущобы». Потом еще год на микроремонты макродефектов – и Алена, кажется, привыкла к новому супругу и жизни в большом городе. Петька «поступил» в детский сад, она устроилась в школу…

Слушай Борис другого рассказчика – давно бы прервал и попросил «не ходить кругами», но ее останавливать не хотелось. Учительница и сама чувствовала, что боится говорить о главном – из-за чего она уволилась, пересчитывает мелочь в кошельке, принимает многозначительные подарки от посторонних мужчин. Казалось, ей не хватает какого-то толчка, допинга. И Комбат решился предложить его.

– Как вы отнесетесь к бокалу мартини? Не подумайте, что я хочу затуманить вам голову, просто сейчас сам бы не отказался от рюмки водки.

– Ия водки, и запью апельсиновым соком, – просто ответила его собеседница.

На столе появились тарелка с бутербродами, два овощных салата, один фруктовый, графинчик с прозрачным содержимым и кувшин с ярко-оранжевым. Рублев не чувствовал ни наигранности, ни глубоко припрятанного кокетства, ни тайной порочности. Пила учительница неумело, по-женски, сразу морщилась и запивала крошечные порции горячительного большими глотками освежающего.

После третьих двадцати граммов она прикрыла рюмку ладошкой и продолжила рассказ:

– Кирилл работал хирургом-стоматологом – удалял зубы, вскрывал флюсы, исправлял челюстные дефекты. Работа ему не нравилась – часто жаловался на старушечьи гнилые челюсти, запущенные гингивиты, плохо чищенные протезы, бедно оборудованный кабинет поликлиники. Изредка приносил с работы коробку конфет или пачку кофе и шутил, что врачам, дескать, принято давать взятки покрупнее. Новых детей заводить не пытался, но Петьку любил. А потом пошел на курсы. Так он это называл…

– Знаете, Борис, – щеки женщины вспыхнули румянцем, – я сразу поняла, что он врет. Первая мысль была – любовница, но потом поняла: нет, не то… Но тоже страсть, какая-то особая, тайная, занимающая его целиком. Он изменился, ожил, стал мало спать и редко бывать дома. Но ничего, совсем ничего не рассказывал. Читать стал запоем, в Интернете часами «просиживал». Я, конечно, интересовалась, где он «зависает», – только медицинская тематика. Родная челюстно-лицевая хирургия, военно-полевая, врожденные дефекты и уродства. Гемисекция, закрытие сообщения полости рта с гайморовой пазухой, удаление новообразований слизистой оболочки полости рта, устранение рецессии десны, удаление камней из протока слюнной железы, установка дентального имплантанта… Все по профилю, ничего подозрительного. И зарабатывать стал лучше – не как олигарх, конечно, но и не как рядовой доктор из поликлиники. Мебель обновили, гардероб улучшили… Я привыкла к его молчанию, расспрашивать перестала – надоело унижаться. Внешне все пристойно было: усталый, много работающий муж и жена, капризничающая от недостатка его внимания. И, – тут Алена сделала глубокий вдох, сама себе плеснула в рюмку и залпом ее опрокинула, – я увидела, как он рисует на Петьке. Понимаете, он думал, я в ванной, поставил мальчика перед собой и стал рисовать на нем карандашом для подводки глаз. Он, вообще-то, всегда так делал, когда обдумывал ход операции. То есть рассказывал, что делает, если предстоит сложный надрез. А косметический карандаш – чтобы вытереть было легко, и гипоаллергенные они обычно.

– Вы считаете, что это не совсем обычно: выбрать приемного сына в качестве манекена?

– Нет, понимаете, Петька здоров. У него нет пороков развития челюстей, дефектов мягких тканей лица, сами видите…

Петька действительно выглядел абсолютно здоровым симпатичным пареньком, увлеченно катающим пожарную машинку между тарелками с салатом.

– Муж рисовал операцию по нанесению уродства! Я все-таки пять лет с Кириллом, книжки его не раз листала – сразу поняла… Надрез от угла рта почти до козелка, закрепление рассеченной щеки под скулой слизистой наружу, выворачивание верхнего века, раздвоение верхней губы…

Рублева передернуло от нелепых подробностей. Он даже мысленно не смог примерить страшную маску на играющего пацана. Ужас на лице Алены Игоревны доказывал, что она подозревает своего Кирилла в чем-то бесчеловечном.

– Знаете, то, что врач разрисовал мальчику лицо, еще не говорит о том, что он собирается делать. Можно понять ваши материнские опасения. Любая мать испугалась бы, – Комбат чувствовал, что фальшивит, уподобляясь милиционерам из райотдела.

Но женщина неожиданно положила свою ладонь ему на руку и тихо попросила:

– Дослушайте, вы не можете не поверить, только дослушайте.

И волна напряжения и отвращения отхлынула, уступив место любопытству и состраданию.

– Несколько месяцев назад они с Петькой принесли с улицы собачонку – гладкошерстную дворнягу. Я была против, а сын, естественно, – за. Кирилл пообещал, что вынесет щенка через день-другой во двор, дескать, не пропадет он там. Я не могла понять, почему нельзя вынести его сегодня, когда Петя уснет, зачем приучать пса к дому, если «усыновить» его мы не готовы. Но муж настоял. Утром мы ушли – я в школу, Петя в сад. Вернувшись, песика, естественно, не застали… Малыш поплакал, я поуспокаивала – все, как и бывает в таких случаях. Потом готовить пошла и совершенно случайно выбросила вилку в мусорное ведро – смахнула вместе с куриными косточками. Естественно, решила достать… А там свернутый полиэтиленовый пакет, в нем туго скрученная газета. Убираю всегда я, Кирилл и огрызок до мусорки не доносит, бросает там, где ел. А тут целый пакет. Развернула я его, уж думайте обо мне что хотите. Вижу – марля, втрое сложенная, с дырой посередине, в йод испачканная, и собачья шерсть… Много шерсти, понимаете?

– Не понимаю, – честно признался Комбат.

– Он оперировал эту собаку, сначала побрил нужную часть кожи, потом обработал операционное поле йодом, покрыл салфеткой и резал…

– Что резал?

– Лицо, то есть мордочку. Щенок весь черный был, а на щеках и лапке белые пятна. Так вот – шерсть в газете была черная и белая, белой больше.

– Может, он ногти ему стриг или рану на лапе обрабатывал? – Рублев уже и сам понял, что говорит ерунду. На лапах у уличной собаки шерсть будет грязной, даже если их вымыть с мылом.

– С одной лапы столько шерсти не набралось бы, зверек небольшой был.

– Но если он оперировал, то где? Чем? В чем стерилизовал инструмент? Где, в конце концов, следы крови? Тампоны, салфетки?

– Вы еще про анестезию не спросили, – качнула головой рассказчица. – Все это в домашних условиях возможно: резать на кухонном столе, светить настольной лампой, шить кривой сапожной иглой шелковыми нитками. Только ему это было ни к чему – кроме стола и лампы, дома было профессиональное оборудование.

– Зачем? Хотя понятно – каждый тащит с работы, что может. Повар – голенку, строитель – цемент, врач, оказывается, – шприцы, корнцанги и шовный материал.

– Именно так, этого добра всегда по коробкам было припрятано… Короче, видела я эту собачку потом, случайно – во дворе бомжи мусорный бак перевернули, долго прибиралась уборщица… А сверток с собачонком (она так и сказала – собачонком) вороны расклевали… Я сразу поняла, что это, кто это… Тот щенок… Уже через час узнать было невозможно – мягких тканей практически не осталось… Но все, как я и думала, – бритая операционная область, вывернутая наружу слизистая щеки, еще и насечки на ней – как при искусственном шрамировании. Знаете?

Про искусственное шрамирование Рублев не догадывался, но про настоящее – от ножей, крюков, зубов или пуль – знал не понаслышке. И все-таки рассказанное – еще не повод бросать работу.

* * *

Среди бывших друзей Кирилл считался «увязающим однолюбом». Эта вязкость делала его неимоверно тяжелым в общении с тем, к кому он испытывал симпатию. В детстве мать не могла ни на минуту оставить его, чтобы сходить в магазин. Он хныкал под дверью уборной, бросался с кулаками на ее подруг, изредка заходивших в гости, вис на ногах у отца, когда тот приглашал маму танцевать. Невзаимной любви не существовало – если он хотел кого-то, его обязаны были хотеть в ответ. В школе одноклассники быстро научили маленького Кирюшу сдерживать порывы страсти, жестоко избив и унизив в грязном мужском туалете. И все из-за Светы – красивой бойкой отличницы. Не было ни одного мальчика, не мечтавшего поднести к дому ее портфель. В физкультурной раздевалке была разработана и утверждена справедливая очередность этого священнодейства, а он не подчинился, забежал вперед. За что был не только поколочен и перекрещен струями товарищеской мочи, но и насовсем исключен из очереди. Это сделало безответную любовь болезненно-щемящим наваждением. Света уже в третьем классе стала редко получать пятерки, к шестому подурнела и покрылась прыщами. Все забыли и о детской страсти, и об акте возмездия за покушение на коллективного кумира. Даже сам кумир – давно не красавица и не умница. Только мрачный мальчик Кирилл вынашивал план овладения запретным плодом. Почему-то именно с ним обыкновенная, непопулярная Света была неласкова и осторожна. В другой мужской раздевалке спустя восемь лет он снова был не удел, когда товарищи хвастались вольностями в отношениях с подругами.