Текст книги "Личный досмотр"

Покончив с делами, он снял с полки свою любимую книгу – «Град обреченный» братьев Стругацких – и отправился на кухню. Он читал, разогревая и с аппетитом поглощая оставленный женой на плите завтрак, и, идя в туалет, прихватил книгу с собой: жены дома не было, и скрипеть по поводу его долгого сидения на толчке с книгой и сигаретой тоже было некому.

Отправляясь в аэропорт, он взял книгу с собой, чтобы почитать в метро и в электричке: Москва все-таки была и оставалась самым читающим городом в мире, по крайней мере в представлении лейтенанта Углова, который никогда в жизни не забирался дальше тещиной деревни.

Когда жена лейтенанта вернулась с работы, ее муж мирно спал на диване, накрыв лицо любимой книгой, которую, насколько ей было известно, читал и перечитывал раз двадцать. Леночка Углова была малорослой, горячей и вертлявой бабенкой, легко переходившей от кошачьей ласковости к припадкам неконтролируемой ярости, и она никак не могла взять в толк, зачем муж перечитывает одни и те же книги. Как-то раз она попыталась читать ту, что лежала сейчас у него на физиономии, но бросила после первых двадцати страниц: книга показалась ей скучной и высосанной из пальца – так же, впрочем, как и большинство книг из обширной коллекции мужа.

Она растолкала супруга и, пока он что-то невнятно бормотал со сна, сноровисто стащила с него джинсы.

Мадам Углову ожидал сюрприз: лейтенант повел дело в совершенно несвойственной ему прежде напористой, почти грубой манере, и добрых сорок минут валял ее сначала по дивану, а потом и по вытертому ковру, так что к концу этой экзекуции она совершенно обессилела. С непривычки. Стоя потом под душем, она заподозрила, что муж обзавелся наконец любовницей, которая и обучила его некоторым новым трюкам, и мысленно поклялась себе при первом же удобном случае наставить ему рога, начисто забыв при этом, что на голове у ее благоверного вряд ли остался хоть сантиметр свободного места.

Она ошибалась, подозревая его в супружеской неверности: изменения, происшедшие с лейтенантом Угловым, были гораздо глубже. Выспавшись и как следует отдохнув после своих утренних приключений, он проснулся новым человеком.

Совершив убийство, лейтенант Углов наконец-то почувствовал себя мужчиной. Это было совершенно новое, непривычное состояние, дарившее ощущение полной свободы, силы и уверенности, что и послужило причиной того маленького сюрприза, который так удивил его жену.

Жаль только, что с этим ощущением ему предстояло прожить совсем недолго.

Глава 11

– Пять минут, – строго сказала сестра и вышла из палаты, бросив последний взгляд на вверенного ее попечению больного.

Комбат ухмыльнулся в усы – за дверью палаты сестричку подстерегал Подберезский, перед которым стояла конкретная боевая задача: продержаться ее там ровно столько, сколько понадобится. Борис Иванович не мог припомнить случая, когда Подберезский не справился бы с возложенной на него командованием миссией, и потому не очень торопился, подходя к высокой кровати на колесиках, на которой лежал непривычно бледный и казавшийся каким-то ненормально длинным Бурлаков.

Борис Иванович придвинул к кровати стул и уселся, подобрав полы выданного ему сварливой гардеробщицей белого халата. Халат был узок – расстояние между его рукавами на спине составляло сантиметров пятнадцать, не больше, – и все время норовил свалиться с широких плеч Комбата, так что тот вынужден был завязать рукава на горле, превратив халат в некое подобие бурки.

Бурлаков открыл глаза и слабо улыбнулся.

– Комбат, – едва слышно сказал он, – батяня... Видишь, какая чепуха получается...

– Что это ты разлегся? – бодряческим тоном спросил Борис Иванович. Он никогда не умел разговаривать с больными и теперь испытывал сильнейшую неловкость пополам с непреодолимым желанием добраться до тех, кто продырявил Бурлакова. Впрочем, он сильно сомневался, что тот сможет вспомнить своих обидчиков: стреляли в него со спины, так что он скорее всего вообще ничего не видел. – Велика важность, – продолжал Комбат, – дырка в спине! Ишь, устроился, как король, девки ему утку подносят...

– И не говори, – слабо улыбнулся Бурлаков. Говорить ему было трудно, он задыхался и делал длинные паузы между словами, и Комбат стиснул кулаки от бессильной ярости. – Всю жизнь мечтал сходить по-большому, не вставая с кровати, – добавил Бурлаков.

– Ну это ладно, – сказал Рублев. – Это даже и к лучшему. Сестрички поглядят-поглядят, какой ты ниже пояса орел, глядишь, какая-нибудь и клюнет...

– Главное, чтобы наживку не съела, – с натугой пошутил Григорий.

– Боже сохрани! – воскликнул Комбат и, с облегчением отбросив шутливый тон, спросил:

– Признавайся, кто тебя так отделал?

– Не надо, Иваныч, – едва слышно попросил Бурлаков. – Хрен с ними, незачем тебе мараться...

– Ага, – удовлетворенно сказал Комбат. – А я-то думал, ты их не видал... Ну, держитесь, отморозки!

– Да не надо, комбат, – снова попросил Григорий. – Это менты, так что...

– А что, менты из другого теста? – ответил Комбат. – Ты знаешь, почему я у Подберезского живу?

Кстати, надо посмотреть: может, те трое эфэсбэшников тоже тут лежат.

– Там тоже был эфэсбэшник, – вспомнил Бурлаков. – Они его как-то замочили, а тут я.., не ко времени, блин.

– Ну вот, – сказал Борис Иванович, мрачнея, – а ты говоришь, не надо... Они же, как я понимаю, свидетеля убирали, так? А раз так, то нет никакой гарантии, что они тебя здесь не разыщут. Где дело было?

– В аэропорту. У меня лопатник сперли – с деньгами, с паспортом, со всем на свете... Я в ментовку, а там сержант.., здоровенный такой, рябой... Морду я ему.., того...

– Ага, – удовлетворенно кивнул Комбат. – Значит, особая примета есть. Стрелял он?

Бурлаков снова улыбнулся.

– Ему, Иваныч, не до стрельбы было... Это лейтенант. Как я его, гада, вовремя не заметил?

– Ладно, – сказал Комбат, – теперь это уже не важно.

– Баулы жалко, – сказал Бурлаков. – Мед, орехи, лососина...

– Если менты забрали, то они мне вдвое вернут, – пообещал Борис Иванович.

– Да нет, – слабо качнул головой Григорий. – Они их на свалку выкинули.., вместе со мной. Теперь нашу лососину крысы шамают, медом заедают. Хоть бы бомжи какие нашли, что ли...

– Не бери в голову, – оборвал его Комбат. – Было бы здоровье, все остальное купим. Орехи ему.:. Так, говоришь, в аэропорту?

– Может, не надо все-таки? – попытался протестовать Бурлаков.

– Помнишь, как Шурик говорил? Надо, Федя, надо, – ответил Комбат и встал. – Выздоравливай, симулянт. Я пойду, а то Подберезский там, наверное, твою медсестру уже халатом связал и рот заткнул...

– Привет ему, – улыбнулся Бурлаков.

– Сам передашь, – сказал Комбат. – Я его здесь оставлю.., на всякий случай.

Он вышел из палаты и, отведя Подберезского в сторону к некоторому огорчению совершенно очарованной манерами Андрея медсестры, выдал ему подробные инструкции.

– Чуть что – бей по рогам и клади к Бурлаку под кровать, – закончил он инструктаж. – В общем, действуй по обстановке.

– Ох, Иваныч, – сказал Андрей, – что-то неохота мне тебя одного туда отпускать.

– А тебя никто не спрашивает, что тебе охота, а что неохота, – отрезал Комбат так, словно оба они до сих пор носили погоны. – Сто раз тебе говорил: это за столом мы с тобой друзья-приятели или, к примеру, на прогулке, а здесь дело немножечко другое. Может, здесь куда опаснее, чем там.

– Ага, – немного обиженно сказал Андрей, – ты мне еще губы вареньем помажь, чтоб я не плакал.

– Так а чего ты ведешь себя как пацан? Мало тебе приключений? И потом, за Бурлаком действительно могут прийти. Что же мне, сестричку шприцем вооружить, чтобы отбивалась?

Андрей невольно усмехнулся, представив себе, как хрупкая медсестра в белой шапочке отмахивается от отделения омоновцев большим шприцем.

– Ладно, – сказал он, – уговорил. Добровольно записываюсь в медбратья.

– Вот еще, – проворчал Борис Иванович, – буду я каждого сачка уговаривать стать добровольцем...

Ключи от машины давай.

– Держи, командир. Только ты там того.., поосторожнее.

– Осторожность нужна при переходе улицы да еще когда в носу ковыряешь чтобы палец не сломать, – с напускной значительностью сообщил ему Комбат. – Будь здоров.

– Счастливо, Иваныч, – сказал Подберезский. – Ни пуха ни пера.

– Пошел ты к черту, – ответил Борис Иванович, с облегчением стаскивая с себя белый халат.

Подберезский проводил его взглядом и основательно расположился на стуле у дверей палаты Бурлакова.

Как и Комбат, он не был наивным романтиком и не собирался воевать с ветряными мельницами. Он знал, что справедливость – понятие абстрактное, в то время как произвол – вещь вполне конкретная и повседневная.

Значит, рассуждал Подберезский, бороться с ним надо точно так же – повседневно и конкретно, защищая себя, своих родных и знакомых, свой дом, свой город и людей, которые в нем живут. Стоит стерпеть, отвернуться, промолчать, и ты становишься соучастником несправедливости. Утрись и ступай домой, чтобы там, сидя на мягком диване, помечтать о царстве добра.., только не забудь хорошенько запереть за собой дверь.

Подберезский так не умел, и в этом его неумении не было натужного самопожертвования: просто он сам и все его друзья любили жить в ладу со своей совестью.

Комбат вообще не утруждал себя рассуждениями о высоких материях, протискиваясь на машине Подберезского через густой транспортный поток. То, что он собирался сделать, было для него естественным, как дыхание: люди, напавшие на безоружного, стрелявшие ему в спину и выбросившие еще живого человека на свалку, как сломанный стул, должны быть наказаны – а как же иначе? Может быть, стоит перед ними извиниться?

Вырвавшись на относительно свободное загородное шоссе, Комбат улыбнулся. Извинюсь, решил он. Первым делом извинюсь, а то потом они могут не расслышать...

Оставив машину на стоянке перед терминалом, он вошел в кондиционированную прохладу зала ожидания и первым делом направился в буфет, где заказал пятьдесят граммов коньяку. Доза была воробьиная, но большего и не требовалось: Борис Иванович хотел, чтобы от него пахло спиртным. Пить ему совсем не хотелось, но спектакль должен был выглядеть убедительно.

Со стуком опустив стакан на столик, он встал, едва не опрокинув стул, и нетвердой походкой покинул буфет, провожаемый недоумевающим взглядом буфетчицы: этот плечистый мужчина выглядел так, словно мог запросто выпить ведро спирта, а вот поди ж ты – принял пятьдесят граммов и опьянел...

Борясь со смущением, Рублев послонялся возле билетных касс, громко поспорил с мордатым детиной, торговавшим жвачкой в коммерческом киоске, и, спотыкаясь, поплелся на второй этаж, не переставая высматривать рябого сержанта с «особыми приметами».

Его брала досада. В самом деле, думал он, что же это такое? То, бывает, выпьешь бокал пива, и тут же на тебя, как мухи на.., гм.., варенье, слетаются блюстители порядка, а когда они нужны, их днем с огнем не сыщешь! Драку, что ли, затеять? Или спеть что-нибудь этакое, попротивнее? Про крошку мою, а?

Петь ему, к счастью, не пришлось, потому что, добравшись до расположенного на втором этаже зала ожидания, он сразу увидел именно того человека, которого искал. Высоченный сержант с вислыми плечами и широким задом, заложив большие пальцы рук за оттянутый тяжелой кобурой ремень, прохаживался по залу с таким видом, словно никогда не получал в морду. Его рябую физиономию наполовину закрывали огромные черные очки, так что выглядел он как какой-нибудь лос-анжелесский коп, патрулирующий перекресток в солнечную погоду. «Чего он в них видит-то?» – подумал Борис Иванович. Он даже испугался, что сержант его не заметит, но у того, как видно, имелся какой-то встроенный прибор для обнаружения потенциальных нарушителей, и, стоило заплетающимся ногам Комбата сделать первые шаги по мраморному полу зала ожидания, как сержант неторопливо двинулся навстречу.

Борис Иванович сделал испуганное лицо и бочком начал пятиться обратно к лестнице. Сержант Шестаков дернул уголком рта и ускорил шаг. Он испытывал непреодолимую потребность сорвать на ком-нибудь злость, и вот подходящий объект наконец-то нашелся.

По крайней мере, решил Шестаков, оценивающе разглядывая пытающегося незаметно улепетнуть пьянчугу, мужик довольно крепкий, и можно будет отвести душу, не опасаясь пришибить клиента с первого удара, как того эфэсбэшника...

Сержант настиг свою жертву на середине первого лестничного марша. Крепко схватив нетвердо ковылявшего вниз по пологим ступеням Комбата за рукав, Шестаков сказал, решив для разнообразил пренебречь формальностями:

– Куда торопишься, мужик?

– А чего я? – забубнил Комбат, делая слабые попытки освободиться. – Я ж ничего... Ну выпил пивка...

– Пивка? – с сомнением переспросил Шестаков.

– Пивка, пивка, – сварливым голосом повторил Борис Иванович. – Я – не ты, мне взяток не дают, только на пивко и хватает.

– Что? – задохнулся Шестаков. – Ты че сказал, уродина? Ты сам понял, че сказал, или нет?

– Ты мне прямо скажи, че те надо, – заплетающимся языком пролепетал Борис Иванович, становившийся пьянее с каждой секундой. – Может, дай, че ты хошь.

Он проиллюстрировал свои слова неприличным жестом и сильно качнулся, едва не свалившись со ступенек вместе с вцепившимся в него сержантом. Попутно подумалось, что, происходи дело во МХАТе или там в Ленкоме, его непременно освистали бы за отвратную игру. Оправданием могло служить только то, что он не кончал курсов актерского мастерства и действовал экспромтом, да и зритель, если честно, у него был самый непритязательный.

– Заткнись, тварюга, – сказал сержант Шестаков.

Он перехватил предплечье Комбата левой рукой, а правой весьма профессионально съездил ему по почкам.

– Ой, – сказал Борис Иванович. – Больно, блин.

Ты что, офонарел?

– А что, тебе не нравится? – удивился сержант. – У нас в Старом Осколе считается, что удар по почкам заменяет бокал пива. А разве у вас, в Москве, не так? Ты же любишь пиво, мудак?

Эти слова сопровождались новым ударом по почкам, и Борис Иванович снова болезненно охнул. Это действительно было довольно болезненно, поскольку в организме человека просто не существует мышц, которые могли бы эффективно защитить от целенаправленного удара по почкам.

– Сержант, – трезвым голосом сказал Комбат, – у нас, в Москве, принято за все платить. – и за пиво, и за все остальное.

– Пошевеливайся, – подтолкнул его Шестаков. – Заплатишь, не переживай.

– Слушай, командир, – возобновляя нетвердое движение вниз по ступенькам, заныл Комбат. – Может, разойдемся как-нибудь? Зачем это все надо: задержания, протоколы... Я товарища встречаю, он давно в Москве не был, заблудится еще...

– Шагай, шагай, – непреклонно "проворчал сержант. – Считай, что ты его уже встретил. Нечего было напиваться, если такой заботливый.

– Борис Иванович покосился на него через плечо и решил, что для верности следует наложить последний штрих. Он резко дернул рукой, вырывая рукав куртки из небрежного сержантского захвата, и сделал движение, словно собираясь сломя голову ринуться вниз по лестнице. Шестаков молниеносно поймал его за шиворот и сильно тряхнул.

– Куд-да, красавец? – весело спросил он.

Комбат тяжело вздохнул и обмяк, всем своим видом демонстрируя покорность судьбе. Под конвоем сержанта, продолжавшего крепко держать его за воротник, он вошел в дежурную комнату милиции. Здесь было накурено до такой степени, что висевший под потолком матовый шар светильника с зеркальной тарелкой-отражателем, казалось, плавал в мутно-желтом тумане.

Полировавший ногти за своим столом лейтенант и сидевший напротив него молодой сержант с красивым восточным лицом усиленно дымили сигаретами, ведя какой-то неторопливый разговор. Когда дверь дежурки распахнулась, оба подняли голову.

– О, – сказал смуглый сержант, – Андрюха опять с уловом.

Лейтенант зевнул, передвинул сигарету в уголок рта, отложил пилочку для ногтей и принялся зачем-то рыться в ящиках стола.

– Кто-нибудь видел, куда я бланки подевал? – спросил он.

– В нижнем ящике, – ответил Шестаков и чувствительно толкнул Комбата между лопаток. – Проходи, располагайся. Сейчас мы тебе все объясним – и насчет взяток, и насчет пива...

– Насчет каких взяток? – спросил лейтенант, выныривая из-под стола с бланком протокола в руке. – Он что, взятку тебе предлагал?

– Да нет, – сказал Шестаков. – Он у нас большой специалист по транспортной милиции и точно знает, что все менты берут на лапу.

Говоря, он неторопливо вынул из петли на поясе дубинку и поигрывал ей, стоя у Комбата за спиной.

– Товарищ лейтенант, – торопливо и сбивчиво заговорил Борис Иванович, – тут какое-то недоразумение.

Я друга встречаю, он задерживается что-то.., ну разнервничался, выпил пивка – разве ж это преступление?

Вы его, часом, не видали? Он вчера должен был прилететь, утром, часиков в шесть, и вот до сих пор нету... Не видали? Крепкий такой парень с двумя баулами...

Говоря, он внимательно следил за выражением лица лейтенанта и заметил короткий испуганный взгляд, который тот бросил на торчавшего позади Бориса Ивановича сержанта. Этот взгляд убедил его в том, что он попал по адресу и что перед ним сидит любитель пострелять людям в спину из служебного пистолета.

Шестаков замахнулся дубинкой и был очень удивлен, когда задержанный вдруг стремительно обернулся, словно у него были глаза на затылке, и перехватил руку. У сержанта возникло совершенно определенное чувство, что так уже было. Еще ему показалось, что сейчас его со страшной силой ударят в живот, и в следующее мгновение он получил блестящее подтверждение своей догадки. Выпустив дубинку, Шестаков сложился в поясе и медленно опустился на колени, словно собираясь помолиться. Комбат ударил его по шее ребром ладони, и сержант послушно воткнулся носом в пол.

Смуглолицый красавчик, сидевший рядом со столом, вскочил, лихорадочно шаря рукой по клапану кобуры. Рублев схватил его за грудки и швырнул через стол на лейтенанта, который только что начал вставать. Стол крякнул, но выдержал, а сбитый с ног лейтенант Углов, придавленный телом сержанта, очутился на полу, не успев даже до конца понять, что происходит.

Комбат метнулся к двери и запер замок.

– Ну вот, – сказал он, неторопливо оборачиваясь, – теперь можно и поговорить.

* * *

Бывший капитан ФСБ Станислав Мурашов был прозван Быстрым Стасом еще в те далекие безоблачные времена, когда вместе с Петюней Постышевым заканчивал школу КГБ. Он всегда действовал нахраписто и быстро, успевая опережать противников и потому, как правило, добиваясь успеха там, где терпели поражение более опытные и осторожные коллеги. Он просто пер вперед, как легкий танк, уворачиваясь от ударов и стирая в порошок любое сопротивление, и так же, как танк, в один прекрасный день наскочил на мину, Придя в себя после первого в своей жизни сокрушительного поражения, Быстрый Стас обнаружил себя небрежно отбуксированным на обочину и брошенным там на произвол судьбы. Наскоро подлатавшись, он очень быстро, в своей обычной стремительной манере, подыскал себе нового хозяина. Отставной капитан не прогадал, и теперь за рычагами легкого танка по имени Стас Мурашов сидел очень серьезный человек, преследовавший вполне конкретные цели, в перспективе сулившие и ему, и Быстрому Стасу неисчислимые дивиденды, как политические, так и чисто материальные.

Теперь Быстрый Стас нервничал. Ему начинало казаться, что он снова со всего разгона налетел на мину, и миной этой был старинный приятель Петенька Постышев. Прошли зима и весна, миновало лето, – лето, когда ситуация на Балканах была такой, что лучше просто не придумаешь, а друг Петюня все тянул и мешкал, ссылаясь на объективные причины, которые, при всей их объективности и убедительности, не меняли того факта, что оружия не было. Ожидание совершенно измотало Быстрого Стаса, непривыкшего к проволочкам, и звонок Постышева, раздавшийся в тот самый момент, когда он уже утратил всякую надежду, показался ему манной небесной.

Мурашов купил ящик коньяку, подготовил убедительно выглядевшие сертификаты о переводе денег, которых у него никогда не было, в три различных швейцарских банка, накрыл стол и стал ждать, утешая себя тем, что на этот раз ожидание будет недолгим.

Когда курьер от Постышева не прибыл в назначенный срок, Быстрый Стас не стал звонить в Москву. Телефонные переговоры с этим мерзавцем надоели ему до смерти, да и потом, что скажешь по телефону? Эзопов язык – вещь достаточно емкая, но Мурашову хотелось взять старого друга за грудки и сказать ему без намеков, со всей партийной прямотой: "Мне нужно оружие.

Когда ты мне его дашь, сукин сын?!". Он потратился на билет и точно по расписанию вылетел в столицу.

В Москву Быстрый Стас прибыл не один. Вместе с ним по трапу самолета спустились трое мужчин, каждый из которых стоил десятка тех придурков, что давно поделили между собой все рынки и торговые палатки Москвы и мнили себя хозяевами столичной жизни. Оружия при них не было, но Быстрый Стас знал, где его взять.

Экс-капитан Мурашов затруднился бы ответить на вопрос, зачем ему понадобилась тройка вооруженных профессионалов. Никаких боевых действий на территории столицы он вести не собирался, но спинным мозгом чувствовал, что вооруженная охрана не будет лишней, – Москва, как известно, слезам не верит.

Взяв такси, они доехали до Каретного ряда и вскоре уже звонил в обитую обшарпанной, вдоль и поперек изрезанной клеенкой дверь квартиры под самой крышей слоноподобного сталинского дома. Звонить пришлось долго, и Быстрый Стас уже начал было волноваться, но тут за дверью раздались неторопливые шаркающие шаги, дверной глазок на мгновение потемнел, и защелкали, открываясь, многочисленные замки.

Дверь распахнулась, и стало видно, что под непрезентабельной обивкой скрывается стальная пластина сантиметровой толщины.

Стоявший на пороге хозяин квартиры выглядел под стать своей двери. Это был полный, обрюзгший и неопрятный старикан в вязаной пестрой жилетке, байковой рубашке и сатиновых штанах, заправленных в полосатые шерстяные носки. От него разило дешевым вином и тигровой мазью, которой этот сморчок вечно растирал свою поясницу, а на обширной бледной плеши блестели крупные капли пота, несмотря на то что на улице было прохладно, а отопительный сезон еще не начался.

– Глазам не верю, – проскрипел этот реликт, не делая попытки посторониться и впустить гостей в квартиру. – Неужто Быстрый Стас пожаловал? И кажется, не один?

– Как здоровье, Аркаша? – вежливо осведомился Быстрый Стас, хотя и без того видел, что Аркаша жив и здоров. Насколько было известно Мурашову, старый гриб ничуть не изменился за последние двадцать лет, на протяжении которых хлестал бормотуху, лечил радикулит и ежедневно грозился помереть.

– Какое нынче здоровье, – притворно вздохнул старик, продолжая шарить по лицам стоявших на лестнице людей цепким взглядом выцветших, слезящихся глазок. – Горе одно. Жду не дождусь, когда смерть за мной придет. Да, видать, заплутала где-то. Ничего, теперь уже недолго.

– То же самое ты говорил, когда мы с тобой впервые встретились, – напомнил Мурашов. – Впусти в квартиру, дело есть.

– Заходите, коли так, – отступая в глубь прихожей, спокойно пригласил старик. – Только я ведь больше не работаю.

– Ой ли? – усомнился Мурашов, двигаясь вслед за хозяином по длинному, причудливо изогнутому коридору, в котором было темно как в могиле. Все время под ноги попадался какой-то хлам.

– Правда, правда, – скрипел старик, шаркая впереди по этой штольне. – Лампочка вот в коридоре перегорела, так, поверишь ли, новую не на что купить.

Да и не дойти мне до магазина, радикулит совсем замучил...

Пользуясь тем, что его никто не мог увидеть, Мурашов позволил себе скептически улыбнуться и немедленно с треском влепился лбом во что-то твердое и, судя по звуку, деревянное.

– Осторожно, шкаф, – запоздало предупредил Аркаша, и в голосе его Мурашову почудилось плохо скрытое злорадство.

– Я заметил, – сдерживаясь, сказал он, подумав о том, что с годами старый мерзавец сделался совершенно несносным. Захотелось свернуть старику шею и бросить в этом темном коридоре, но он знал, что такая выходка стоила бы ему жизни: старый змей достал бы его и с того света. Кроме того, у него действительно было к Аркаше дело.

Впереди наконец открылась дверь, впуская в прихожую поток электрического света. Старик последние десять лет вообще не раздергивал висевшие на окнах тяжелые темно-бордовые портьеры из пыльного, изъеденного молью плюша и, похоже, ничуть не страдал от отсутствия солнечного света и свежего воздуха.

Гости вошли в большую неприбранную комнату, поражавшую воображение обилием пыльных драпировок и не менее пыльных картин, совокупная ценность которых, насколько было известно Мурашову, составляла астрономическую сумму и только росла с каждым годом. Под свисавшей с потолка лампой, накрытой бордовым абажуром с потемневшей золотой бахромой, стоял заставленный бутылками и закуской круглый стол, а на диване в углу привольно раскинулась совершенно голая девица лет шестнадцати, лениво ласкавшая себя тонкими пальцами с перламутровыми ногтями. Она подняла голову, окинула вошедших мутным взглядом совершенно расфокусированных глаз и снова откинулась на подушки, не прерывая почтенного занятия.

Мурашов услышал, как позади один из профессионалов с отчетливым стуком захлопнул рот.

– Ты побудь в соседней комнате, – сказал Аркаша девице. – Книжку почитай, телевизор посмотри... Видишь, ко мне люди пришли, нам поговорить надо.

Девица неторопливо встала и, заметно покачиваясь и оступаясь на каждом шагу, вышла из комнаты через другую дверь.

– Племянница, – глядя ей вслед, пояснил старик. – Из Саратова.

– И конечно, сирота, – без приглашения усаживаясь за стол и закуривая, сказал Мурашов.

– Это как водится, – грязно хихикнув, подтвердил Аркаша.

Он тоже уселся за стол и непринужденным жестом убрал в карман лежавшее среди грязных тарелок зеркальце со следами белого порошка. Мурашов слегка приподнял правую бровь, но промолчал: кокаином скорее всего баловалась «племянница», поскольку сам Аркаша, насколько было известно Быстрому Стасу, употреблял исключительно портвейн «777».

– Извини, что помешали, – сказал он. – Просто я не знал, что ты до сих пор берешь на воспитание сироток.

– Возраст в этом деле не помеха, – назидательно сказал старик и принялся перебирать стоявшие на столе бутылки, отыскивая полную. – Не пропадать же живой душе на улице...

– На Тверской, надо полагать, – стряхивая пепел в тарелку с остатками мясного салата, заметил Мурашов.

– На Тверской, на Арбате – какая разница? – философски ответил старик, наполняя мутный, захватанный жирными пальцами бокал и делая приглашающий жест горлышком бутылки в сторону Мурашова.

Мурашов покачал головой, отказываясь от угощения.

– В самом деле, разницы никакой. В общем, чтобы тебя не отвлекать, скажу коротко: нужны четыре ствола и машина.

– Надолго к нам? – по-птичьи склонив голову набок, поинтересовался старик.

– Нет, – ответил Мурашов, – ненадолго. Можешь не беспокоиться, твоих интересов мы не затронем.

– Да я и не беспокоюсь, – хихикая, сказал старик. – Беспокоиться вам надо, ребятки. Я ведь, честно говоря, уже и сам не знаю, где мои интересы, а где не мои... Старею, память уже не та. Просто не могу всего в голове удержать.

– Купи себе компьютер, – посоветовал Мурашов, – Урежь расходы на племянниц и купи. Полезная, доложу я тебе, штука!

– Был у меня компьютер, – вздохнув, признался Аркаша. – Пришлось одной сиротке подарить. Чего в нем хорошего? Дурак железный, и больше ничего.

Просто большая записная книжка, которую даже в карман не положишь. Стоит в углу, и всяк, кому не лень, нос в него сует. А потом у людей неприятности... Сиротку, про которую я говорил, так с ним и похоронили...

– С компьютером? – поразился Мурашов.

– Ага, – кивнул старик. – Очень она любила с клавишами баловаться. Вот и добаловалась.

– Гм, – сказал Мурашов. – Так как насчет нашего дела?

– Я ведь тебе уже говорил, – осушив бокал, прокряхтел Аркаша. – Стар я стал, о душе все время думаю. Господь нам что велел? Просящему у тебя – дай... Запиши адрес. Скажешь, что от меня, там тебе все дадут. Машину, как станет не нужна, брось где придется, мои ребята подберут.

– А стволы? – полюбопытствовал Мурашов.

– А стволы с кашей съешь, – отрезал старик. – Не хватало мне еще потом за вас ответ держать... Полторы штуки с тебя.

– Дешево берешь, – сказал Мурашов, отсчитывая деньги.

– Да много ли мне, старому, надо? – возразил Аркаша, снова принимаясь перебирать бутылки. – И потом, мы ведь не чужие. Если дело выгорит, ты же старика не забудешь, правда?

– Правда, – рассмеялся Мурашов, пряча в карман бумажку с адресом. – Только скажу тебе честно: я и сам еще не знаю, есть у меня тут дело или вовсе нету.

– Вона как, – разглядывая на просвет бутылку, протянул старик. – На разведку, значит... Помощь нужна?

– Возможно, – вставая из-за стола, сказал Мурашов. – Если что, я заскочу. Ты ведь никуда не уходишь?

– Да куда мне идти, – горестно вздохнул Аркаша. – Старость – не радость. Ноги не держат, радикулит совсем замучил...

Дверь в соседнюю комнату отворилась, и на пороге возникла давешняя «сиротка».

– Пупсик, ты скоро? – капризно спросила она, теребя сосок и словно бы не замечая четверых посторонних мужчин. – Я соскучилась...

– Брысь, шалава, – не поворачивая головы, сказал Аркаша.

Дверь закрылась.

– Ну что за молодежь пошла? – сокрушенно спросил Аркаша у Мурашова, ненавязчиво тесня его к выходу. – Никакого понятия. Вот ты скажи мне: семья тут виновата или, к примеру, школа?

– Но ты же ее перевоспитаешь? – стараясь сохранять серьезность, вопросом на вопрос ответил Быстрый Стас.

– Делаю, что могу, – скромно сказал старик. – Года, конечно, уже не те...

Он проводил гостей через темный коридор и запер за ними дверь.

– Ну и фрукт, – сказал один из спутников Мурашова, выйдя на улицу. – Что это за диво?

– Вор, – коротко ответил Мурашов, высматривая такси.

– В законе?

– Само собой.

– Странно как-то, – вступил в беседу еще один профессионал.

– Что тебе странно? – повернулся к нему Мурашов.

– Уж очень ты с ним непринужденно. Знаю я эту породу, у них гонор, как у королей, а ты с ним как с подстилкой...

– А он и есть подстилка, – сказал Быстрый Стас. – Редчайший случай: вор в законе – штатный стукач КГБ. Я об этом его грешке знаю, и он знает, что я знаю, поэтому там, куда мы сейчас поедем, смотрите в оба: старик может решить, что знаю я слишком много.

– Ни хрена себе, – восхитился третий профессионал. – Как же это он за столько лет не засыпался?

– Виртуоз, – ответил Мурашов, поднимая руку навстречу мелькнувшему в потоке машин зеленому огоньку.