Текст книги "Личный досмотр"

Продолжая что-то зло бормотать, он полез во внутренний карман мертвого майора, на секунду застыл, нащупав то, что там лежало, и медленно вынул из кармана руку, в которой была зажата какая-то книжица в твердом коленкоровом переплете.

– Абзац, – потухшим голосом сообщил он, заглянув в книжицу. – Это, братец, наивысшая точка твоей карьеры. Ты эфэсбэшника замочил. Ну скажи мне, какого черта твоя мать в свое время аборт не сделала?

Он протянул удостоверение сидевшему с тупо разинутым ртом Шестакову, давая ему возможность своими глазами убедиться в том, что говорит правду.

– Майор Постышев, – вслух прочел Шестаков. – Федеральная служба... Ах, мать твою, бога, рога, носорога... Чего делать-то?

– Вешайся, – посоветовал Углов.

– Слушай, – немного оживляясь, сказал Шестаков. – А если, к примеру, так: зашел он сюда.., ну, хрен его знает, зачем зашел. Спросить хотел чего-нибудь по службе, справки навести или, наоборот, помощь ему понадобилась.., ну, не успел он ничего сказать! Сердечный приступ, и привет. Я теперь вспомнил, что он все время за грудь хватался.

– Ага, – сказал Углов и повернул голову мертвеца так, чтобы Шестаков мог видеть разбитый затылок. – Это у него от сердца, верняк.

– Ну и что? – горячо возразил Шестаков. – Ну упал, башкой треснулся, а мы не успели поймать. Это ж не преступление!

– И кому ты это станешь рассказывать? – с презрением спросил Углов. – Эфэсбэшникам? Они тебе поверят, это уж как пить дать... Ты где его повязал, в зале ожидания? Знаешь, сколько свидетелей покажут, что ты ни с того ни с сего привязался к ни в чем не повинному человеку? Это если бы его урки у них на глазах пришили, они бы молчали, как твой немой со свистулькой, а на мента они телегу по собственной инициативе накатают. Ну, что ты думаешь делать?

– А почему я? – вызверился Шестаков. – Что ты все время в меня пальцем тычешь? Думаешь, ты такой чистенький? Где ж ты, чистенький, был, когда у тебя в кабинете человека убивали? Учти, я на тот свет, и ты вслед. Ситуация ясна?

– Мог бы и не объяснять, – с горечью ответил Углов.

Этот дикий случай, как ни странно, принес ему какое-то противоестественное облегчение: он вдруг понял, что больше не боится сержанта. Убью, поклялся себе Углов. Если меня начнут путать в это дело, пристрелю, как собаку, и сам застрелюсь. В зону не пойду. Знаю я, каково нашему брату в зоне, рассказывали бывалые люди. – В общем, так, – продолжал он, глядя прямо в глаза Шестакову. – Мы с тобой этого кренделя в глаза не видели.

Выбросишь его в поле, документы уничтожишь.., хорошо бы морду ему подправить, но это уже твоя забота. Сам наворотил, сам и расхлебывай. Если припрут к стенке... да нет, что это я? Если будут спрашивать – да, приводил ты его сюда для выяснения, документы посмотрели и отпустили с извинениями... Все ясно?

– Ясно, ясно, – отводя взгляд, проворчал Шестаков, и Углов ощутил мгновенную эйфорию от одержанной победы. – Только как же я его до машины допру?

– А как хочешь, – мстительно ответил Углов, поднял перевернутый стул и твердым шагом вышел из дежурки.

Бессмертная душа майора Постышева, покрутившись еще немного над его бренным телом, плюнула и улетела прочь: миллион долларов и даже миллиард был для нее пустым звуком.

Глава 8

Майор Постышев, сам того не зная, умер очень вовремя, избежав тем самым крупных неприятностей, которые, подобно грозовым тучам, уже начали незримо сгущаться над его хитроумной головой.

Торопясь навстречу лучезарному будущему, он не: учел того простого обстоятельства, что люди, с помощью которых он претворял в жизнь свои далеко идущие планы, тоже что-то такое планировали, стараясь в меру своих слабых сил обеспечить себя на черный день.

В частности, он совершенно упустил из виду такой немаловажный факт, как то, что Михеич до того, как поселиться в кирпичном теремке на берегу лесного озера, много лет служил в армии в чине прапорщика.

Приказ, полученный Михеичем от человека в кожаном плаще, звучал однозначно: после того как трехсторонняя встреча завершится, обе видеокамеры следовало без промедления утопить в озере. Камеры были хорошие и, несомненно, очень дорогие. Произведя мгновенный подсчет в уме, Михеич пришел к выводу, что, даже спустив обе камеры за бесценок, разом станет богаче, как минимум, на тысячу долларов, а если повезет, то и на все две. И какая, в сущности, разница: утопить камеры в озере или продать безымянному барыге с Рижского рынка? В обоих случаях камеры исчезнут без следа, что и требовалось доказать. А кто позаботится о прапорщике Уварове, если он не позаботится о себе сам? Да никто, черт побери, и в последнюю очередь – этот хмырь в кожаном балахоне.

Оставлять камеры в доме было, конечно же, нельзя, и Михеич, улучив момент, отвез их на свою заросшую мохнатой пылью, имевшую совершенно нежилой вид московскую квартиру, затолкав, пока суд да дело, в стенной шкаф. Лежа в стенном шкафу прапорщика Уварова по соседству с пыльными пустыми трехлитровками и каким-то ветхим тряпьем, эти сверкающие линзами заграничные игрушки производили весьма странное впечатление, и Михеич решил избавиться от них как можно скорее, еще не зная, что на следующий день с ним самим сделают то, чего он должен был, но не сделал с видеокамерами.

Вторым обстоятельством, которого не учел Постышев, был начальник охраны генерал-полковника Шарова майор Багрянцев по кличке Багор. У Багра был цепкий, холодный ум и звериное чутье на опасность, а торопившийся побыстрее завершить операцию Постышев оставил после себя след шириной с колею от самосвала, так что Багор не мог его не заметить.

Когда один за другим пропали Сапог и Михеич, Багор задумался и поделился своими сомнениями с хозяином. Хозяин, по обыкновению, набычился, сильно оттянул пальцами мочку левого уха, подвигал бровями и после короткого раздумья сказал:

– Что-то мне все это не нравится. Сколько лет все было тихо, и тут – на тебе. Может, они вдвоем украли что-нибудь? У нас ничего не пропало?

– Сомневаюсь, – сказал Багор. – Хотя...

– Ну что там? – неторопливо закуривая облегченную сигарету, спросил хозяин. – Столовое серебро стянули?

– Нет, – сказал Багор, – лодочный мотор.

Хозяин поперхнулся дымом и закашлялся.

– Чего? – прокашлявшись, спросил он. – Мотор?

Один? Ты извини, Валера, но это бред какой-то.

Багор был едва ли не единственным из хозяйской обслуги, чье имя генерал Шаров дал себе труд запомнить.

– Бред, – согласился Багор. – В лодке лежат снасти, наживка, словно на ней собирались рыбачить, а вот мотора нет. И весла в уключинах. Странно, правда? И ни Михеича, ни Сапога.

– Да, – сказал хозяин, – странно. Надо поискать, как ты полагаешь?

– Есть, – четко ответил Багор, которого ни на секунду не ввела в заблуждение вопросительная интонация хозяина.

Поиски он начал с того, что в сопровождении двух охранников отправился в заповедник. В багажнике джипа, на котором они ехали, лежали два снаряженных, готовых к работе акваланга. Майор Багрянцев не вполне представлял себе, что он собирается искать на дне озера, но чутье подсказывало ему, что там может обнаружиться что-нибудь интересное.

Его догадка подтвердилась почти сразу. Не пробыв под водой и трех минут, один из аквалангистов пробкой выскочил на поверхность и торопливо содрал с себя маску.

– Ну? – с интересом спросил у него сидевший в лодке Багор.

– Самолет, – отдуваясь, доложил охранник. – Вроде бы «юнкере». Здоровенный, сволочь.

– Тьфу на тебя, – сказал ему Багор. – Тоже мне, красный следопыт. На хрена мне «юнкере»?

– Ну мало ли, – дробно постукивая зубами, сказал аквалангист. – Вдруг пригодится.

– Нет, – отрицательно покачав головой, ответил Багор. – Не пригодится. Кончай трепаться, ныряй.

– Холодно, – пожаловался аквалангист, тяжело вздохнул и погрузился в прозрачную темную воду.

Они искали почти три часа, время от времени меняя район поисков. За это время Багор узнал от своих подчиненных массу любопытных вещей: выяснилось, что в озере холодная вода, что в нем до черта рыбы, что щуки там водятся здоровенные, как бревна, что бревен там тоже до черта, что на дне встречаются ледяные ключи и что людям, которые битых три часа сидят в ледяной воде, полагаются сверхурочные, премиальные, глубоководные и северные.

– А почему северные? – спросил Багор, прикуривая очередную сигарету и щурясь на ощутимо пригревающее осеннее солнышко, которое уже начинало клониться к закату.

– Так холодно же, елки, – лязгая зубами, хором ответили аквалангисты.

– Ладно, – сказал им Багор, – черт с вами. Последнее погружение, и на сегодня шабаш.

– На сегодня? – скорчив кислую мину, переспросил синий от холода Гумпом.

– Там же нет ни хрена, – с тоской косясь на свинцовую воду, добавил Рыло и, подумав, уточнил:

– Кроме менингита.

– Бедные вы, несчастные, – глядя на желтевший в отдалении полуоблетевший березняк, сочувственно сказал Багор. Голос у него был ласковый, но охранники, коротко переглянувшись, полезли обратно в озеро.

Через пять минут Рыло выскочил из воды, как дельфин, и, забыв снять маску, торопливо погреб к лодке, бестолково молотя руками и ногами и вздымая фонтаны брызг. Выглядело это так, словно за ним гнался водяной, и Багор понял, что поиски увенчались успехом. Он налег на весла и подвел лодку поближе к охраннику, который, судя по всему, готов был вот-вот утонуть к чертовой бабушке вместе с аквалангом. Когда разделявшее их расстояние сократилось до каких-нибудь трех метров, Багор сквозь плеск воды и скрип уключин различил сдавленное мычание: Рыло пытался орать, держа во рту загубник акваланга.

Рыло трижды срывался обратно в воду, прежде чем Багру удалось втащить его в лодку. При этом охранник не переставал мычать и дрыгать ногами, а глаза его за мокрым стеклом маски были выпучены так, что, казалось, вот-вот лопнут. Багру пришлось самолично стянуть с него маску и выдрать изо рта загубник. Мычание превратилось в полновесный вопль, и тогда Багор коротко, без замаха, влепил охраннику звонкую пощечину. Рыло замолчал, словно в нем выключили звук.

– Ты чего орешь? – спокойно спросил его Багор. – Карася испугался?

– К-к-карася, е-н-ть, – лязгая зубами, сказал Рыло. – Видел бы ты этого карася... Стоит, падла, кверху ногами, как буек, блин, и рожа объедена.

– Михеич? – спросил Багор, снова принимаясь разглядывать далекий березовый перелесок, на краю которого стоял казавшийся отсюда игрушечным кирпичный терем.

– Я у него не спрашивал, – нашел в себе силы съязвить начавший успокаиваться Рыло. Он все еще нервно косился на спокойную темную воду и поджимал ноги – похоже, черная глубина, видневшаяся сквозь прозрачное дно моторки, внушала ему страх. – Говорю же, всю морду окуни обгрызли. Их там как мух на падали, чес слово... Хотя тряпки вроде бы его...

– Мотор от второй лодки там? – спросил Багор.

– Ага, – шмыгнув носом, подтвердил Рыло, там. За шею привязан, вроде якоря, значит. Он потому вверх ногами и плавает. С-с-сука... – добавил он, передернувшись от воспоминаний. – Вот блеванул бы я внутри маски, что тогда?

– Утоп бы наверняка, – по-прежнему глядя мимо Рыла, ответил Багор. – Ясное дело, за рулем «линкольна» интереснее... И перестань трястись, смотреть на тебя совестно.

Прежде чем стемнело, они успели нанести визит в деревню. Багор вел джип сам: Гумпом и Рыло в профилактических целях раздавили на двоих литровый ботл «Дикого Турка» и теперь оживленно делились впечатлениями на заднем сиденье. Гумпом рассказывал Рылу, сколько скелетов он насчитал в кабине сбитого и затонувшего в озере «юнкерса» и как чудом не подорвался на рассыпавшихся по всему дну ржавых авиабомбах, а Рыло втолковывал Гумпому про то, как едва не утонул, запутавшись в выпущенных наружу кишках Михеича.

– Как змеи, понял? – размахивая руками, объяснял он. – Серые, склизкие... И сомы кругом – вот такие, понял? Как акулы...

– Ага, – тяжело кивая патлатой башкой, с подковыркой соглашался Гумпом. – Понял. Как киты.

– Как акулы, тундра, – поправлял его Рыло.

Здоровенные такие акулы.

– Я же говорю, как маленькие киты, – пошел на компромисс Гумпом.

– Не, – не согласился Рыло с предложенным нулевым вариантом, – киты все-таки побольше будут... наверное.

Оставив подчиненных блуждать в дебрях сравнительной ихтиологии, Багор разыскал егеря и очень быстро выяснил, что в день гибели Михеича тот тоже едва не отдал богу душу. Примет напавшего на него велосипедиста он, естественно, не разглядел: шляпа, брезентовый дождевик и солдатский «сидор» могли принадлежать кому угодно. Но сам факт наводил на размышления, позволяя почти полностью исключить возможность самоубийства.

Развезя подчиненных, так и сыпавших эскадрильями затонувших бомбардировщиков и стадами китовых акул, по домам, Багор, не теряя времени, наведался в городскую квартиру Михеича и был не очень удивлен, обнаружив в набитом древним хламом стенном шкафу две новенькие профессиональные видеокамеры.

– Старый пидор, – сказал майор Багрянцев и, несмотря на поздний час, немедленно позвонил хозяину.

Генерал-полковник Шаров, осмотрев доставленные Багром улики и выслушав его рассказ, разразился длинной матерной тирадой. Сейчас он меньше всего напоминал свадебного генерала, и Багор впервые подумал о том, что, возможно, напрасно не рванул на все четыре стороны, обнаружив чертовы видеокамеры. В конце концов, вопросы безопасности были его вотчиной, и, как выяснялось теперь, он слишком многое пустил на самотек.

Хозяин, похоже, придерживался того же мнения, но понимал, что если убрать Багра, то заделывать внезапно образовавшуюся брешь в его обороне будет некому.

– Ищи, майор, – сказал хозяин Багру. – Хорошо ищи. ФСБ – это серьезно, а кавказцы еще серьезнее.

Умирать, конечно, все равно только один раз, но торопиться с этим не стоит, как ты полагаешь?

Утром Багор собрал своих подчиненных и устроил допрос с пристрастием. Его интересовал Сапог, исчезнувший практически одновременно с Михеичем. Багор почти не сомневался в том, что если Сапог тоже оказался замешанным в это дело, то искать его бесполезно. Багор знал о безумной мечте Сапога и подозревал, что того вульгарнейшим образом перекупили, поманив пачкой денег.

Во время допроса Багру не понравилось, как ведет себя Гумпом. Отпустив остальных, он взялся за Гумпома всерьез. Дело происходило в гараже, и, в третий по счету раз развалив головой груду сложенных в углу старых покрышек, Гумпом наконец понял, что шутить с ним никто не собирается.

– Ну, чего я сделал-то? – хлюпая разбитым носом, обиженно спросил он, больше не делая попыток подняться на ноги. – Что за жизнь? Вчера – в озеро, сегодня – в морду... В чем дело, майор?

– Так я же тебя об этом и спрашиваю, – доверительно сообщил ему Багор, включая в сеть переноску на длинном шнуре и вывинчивая из патрона лампочку. – Дай-ка пальчик.

– Зачем это? – быстро спросил Гумпом, убирая руки за спину и живо отползая на заднице в угол, из которого только что выбрался.

– Узнаешь, – пообещал Багор, неторопливо приближаясь к нему с переноской в руке. – Если, конечно, не скажешь мне прямо сейчас то, о чем тебя спрашивают.

– Да что спрашивают-то?! – плаксиво выкрикнул Гумпом. – Ты же не спрашиваешь ничего, как же я могу отвечать?!

– Хорошо, – сказал Багор, небрежно присаживаясь на край верстака и закуривая. – Я тебе помогу.

Кто стоял у дверей хозяйской спальни, когда хозяин в последний раз ездил за город?

– Ну я, – осторожно признался Гумпом, зная, что отрицать общеизвестное бесполезно: Багор сам ставил его на этот пост.

– Ну, – подтолкнул его легонько Багор.

– Чего – ну? – округлил глаза Гумпом.

– Я спрашивал про Сапога, – напомнил майор, задумчиво разглядывая патрон переноски.

– Ну пришел Сапог, – неохотно стал рассказывать Гумпом. – Перекинулись в очко, – Чья это была идея? – перебил его Багор.

– Его, – ответил Гумпом, осторожно трогая разбитый нос. – Он же на бабках помешался, с «линкольном» этим своим трахнутым...

– Угу, – затягиваясь сигаретой, кивнул Багор. – Дальше. Играли на деньги?

– Не совсем, – поморщился Гумпом, и было невооруженным глазом видно, что рассказывать ему не хочется. – Я ставил пятерку, а он...

– А он? – поторопил его Багор.

– Мы договорились, что если он проиграет, то на полчаса подменит меня у двери, – совсем уже неохотно признался Гумпом.

– И он, конечно, проиграл, – закончил за придурка Багор.

– У него был перебор, – сказал Гумпом. – Не понимаю, что тут такого? Какая разница, кому в коридоре торчать?

– Да, – согласился Багор, – разницы никакой.

Он отложил переноску и вынул из кармана пистолет.

Гумпом издал короткий удивленный вопль и пулей метнулся за сверкающую черным лаком корму «чайки», на которой хозяин катал шлюх.

– Не надо, командир, – сказал он оттуда. – Ну не буду я больше, мамой клянусь. За что же меня убивать-то?

– Поверь, есть за что, – сказал ему Багор, обходя машину и беря Гумпома на мушку. – Вот только мараться об тебя, дурака, не хочется. В общем, ты уволен.., с испытательным сроком.

– Как это? – переспросил Гумпом, завороженно глядя на пистолет.

– Будешь себя хорошо вести – будешь жить, – объяснил Багор. – А станешь трепаться – убью. Все, пошел вон отсюда.

Гумпом ушел, пятясь задом и по-прежнему не сводя глаз с направленного на него пистолета. Багор убрал пистолет, выкурил еще одну сигарету и позвонил хозяину, в очередной раз поборов желание бросить все и бежать куда глаза глядят. Останавливало его только то, что под хозяина копал скорее всего какой-то самодеятельный артист: эфэсбэшники не стали бы убирать свидетелей, которые могли пригодиться в суде. Если дело действительно обстояло подобным образом, то шансы выйти из этой истории с минимальными потерями были вполне реальны: героев-одиночек Багор не боялся. Одиночка просто не в состоянии уследить за всем, предусмотреть все и как следует замести следы. Рано или поздно он неизбежно начинает спешить и делать осечки, и вот тут-то можно считать, что его песенка спета. Багор любил время от времени объявлять разным умникам, что их песенка спета.

Еще он любил комфорт, твердый оклад и щедрые премиальные – все то, что давала работа на нынешнего хозяина. Чего он не любил, так это быть в бегах, спать в одежде и все время уворачиваться от чьих-нибудь длинных рук, а сомневаться в том, что у генерал-полковника Шарова длинные руки, ему как-то и в голову не приходило.

Так что сомнения Багра были непродолжительными, и то, что сказал ему по телефону хозяин, лишний раз укрепило его уверенность в правильности принятого решения.

– Оперативная работа, Валера, – сказал хозяин, выслушав его доклад, – отчетливая. Продолжай в том же духе. Глядишь, все и обойдется. Надо бы поискать этого твоего.., как его?

– Сапога, – подсказал Багор.

– Ну и имечко, – хмыкнул генерал. – Так надо бы его поискать, как ты полагаешь?

– Есть, – сказал Багор и долго звонил по телефону разным людям, многие из которых были искренне удивлены, узнав, что он до сих пор жив. У майора Багрянцева были обширнейшие связи, тем более ценные, что он ими не злоупотреблял. Воспользовавшись знакомствами, майор довольно быстро и с немалым удивлением выяснил, что Сапог, оказывается, жив, хотя и не вполне здоров. Незадачливый подчиненный майора Багрянцева загорал в реанимации, где люди в белых халатах пытались отреставрировать раздавленную грудную клетку.

Багор вздохнул, купил цветы и отправился в больницу. Цветы он подарил хорошенькой неприступной медсестре, обернув основание букета стодолларовой бумажкой. Это было грубо, но зато не нуждалось в дополнительных комментариях, тем более что медики, в отличие от, скажем, педагогов, не склонны излишне усложнять жизнь. Сестричка, несмотря на молодость, поняла майора Багрянцева именно так, как было нужно, и, пропустив его в палату, тихо испарилась.

Сапог был похож на утыканный прозрачными трубками гипсовый кокон, из которого тоскливо выглядывал одинокий, со слезой, мутноватый глаз. Багор окинул быстрым взглядом аппаратуру жизнеобеспечения и, найдя выключатель, положил на него руку.

– Кто? – не тратя времени на формальности, коротко спросил он.

Из недр гипсового кокона раздалось хриплое шипение, в котором лишь с большим трудом можно было разобрать отдельные слова.

– Серая «ауди», – услышал Багор. – Кожаный плащ.., падла.., деньги.., убил...

– Не совсем, – сказал майор. – Что ты делал в спальне хозяина?

Одинокий глаз покосился на руку Багра, лежавшую на выключателе, и наполнился слезами. Слезы покатились под марлевую повязку.

– Фотографировал, – прошипел Сапог. – Кейс... бумаги.., сто штук... Сказал, хозяин.., не пострадает.

Сказал.., бизнес. Поймаю – убью.

– Непременно, – согласился Багор, повернул выключатель и вышел из палаты.

Когда пять минут спустя дежурившая у постели Сапога сестричка вернулась на свой пост, ее пациент уже ни в чем не нуждался. Сестричка, как уже было сказано, отличалась сообразительностью и деловым подходом к жизни. Она поняла все с первого взгляда и мгновенно приняла решение. Включив бесполезную теперь систему жизнеобеспечения, она придала лицу испуганное выражение и побежала искать дежурного врача, чувствуя, как похрустывает в нагрудном кармашке и приятно царапает сосок сквозь тонкую ткань халата сложенная вдвое новенькая стодолларовая купюра.

К тому времени, как майор Постышев узнал, какое, оказывается, расчудесное место Старый Оскол, у него на хвосте уже висел Багор. Багор еще не знал, за кем именно он охотится, но не сомневался в том, что очень скоро это узнает.

* * *

– Вот такая история, солдат, – сказал Комбат, опускаясь на изрезанную садовую скамейку и, как никогда, остро сожалея о том, что бросил курить. Он чувствовал, что сигарета сейчас не помешала бы.

Сергей стоял, исподлобья глядя куда-то в сторону, и кусал нижнюю губу. Борис Иванович бросил на него быстрый взгляд и торопливо отвел глаза, борясь с неловкостью. Он знал, что поступает правильно, но ничего не мог поделать с ощущением, что обманывает парня.

– Ну, в чем дело? – спросил он наконец, чтобы прервать затянувшееся молчание. – Что ты надулся как мышь на крупу? Всего и делов-то – потерпеть одно воскресенье...

– Или два, – бесцветным голосом вставил Сергей.

– Гм, – сказал Рублев. – Ну, может, и два...

Он обвел взглядом двор интерната, испытывая примерно те же чувства, что и лейтенант Углов при осмотре аэропортовской дежурки: вроде бы все на месте – и спортивный городок, и живые изгороди, тянувшиеся вдоль дорожек, и качели для самых маленьких, и клумбы с поздними цветами, и даже несколько фруктовых деревьев, в кронах которых желтели редкие забытые яблоки, – и в то же время чего-то главного здесь явно не хватало. Стоявшие на лужайке олениха с олененком, выкрашенные свежей алюминиевой краской, имели какой-то сиротливый, заброшенный вид, а светлые, сплошь застекленные корпуса интерната вопреки замыслу архитекторов навевали глухую тоску. Интернат был на хорошем счету, сюда, насколько было известно Борису Ивановичу, частенько наведывались делегации иностранных гостей, но едва ощутимый дух подневольного, безрадостного существования пропитал здесь, казалось, все без исключения, словно Комбат ненароком забрел на территорию тюрьмы. «Души живой здесь не хватает, вот чего, – решил Борис Иванович, нервно барабаня пальцами по колену. – Эх, жизнь...»

– Не горюй, солдат, – сказал он, чувствуя, как фальшиво звучит его голос, и ненавидя себя за эту фальшь. – Ну что тут поделаешь? Видишь, как все повернулось...

– Я понимаю, – прежним бесцветным голосом сказал Сергей, продолжая упорно смотреть в землю. – Сколько можно со мной возиться? И так вы со мной, как с родным...

– Чего? – опешил Рублев. – Ты что это удумал, а? Ты что же, решил, что я тебе тут сказки рассказываю? Вот чудила...

– А разве нет? – спросил Сергей и впервые поднял на него глаза. Комбат ожидал увидеть в них слезы, но глаза были сухими и смотрели прямо.

– Дурак, – сказал он. – Ну как есть дурак. Совсем заучился, бедняга. Ты сам-то понимаешь, что говоришь? А ну, сядь.

– Вот еще, – сказал Сергей. – За партой насиделся.

Тем не менее он уселся на скамейку рядом с Комбатом и принялся ковырять землю носком ботинка. Комбат откашлялся и почесал в затылке, придумывая, что бы такое сказать: к такому обороту событий он готов не был. «Что ж тут удивительного, – подумал он. – Техника и та порой такие фортели выкидывает, что только диву даешься. А тут – живой человек.»

– Ты вот что усвой, Серега, – заговорил наконец он. – Ты мне как сын, но не сын все-таки.., в том смысле, что распоряжаться тобой я не могу. Не я тебя рожал, и не мне тобой рисковать, не мне тебе приказывать. Был бы ты моим солдатом, разговор у нас с тобой получился бы совсем другой: рядовой Никитин, кругом, шагом марш на кухню картошку чистить! Но ты ж и не солдат...

– Правильно, – буркнул Сергей, – я беспризорник – Ты дурак, – спокойно возразил Комбат. – Хотя об этом я уже, кажется, говорил.

– Два раза, – уточнил Сергей. – Вернее, уже три.

– А ты, надо понимать, с этим не согласен, – с любопытством глядя на него, сказал Борис Иванович.

Подросток пожал плечами.

– Ну не согласен, – проворчал он. – И что?

– А то, что веди себя как умный человек, если не согласен, – сказал Рублев. – Тебе говорят: извини, Серега, у меня неприятности, а ты истерики закатываешь.

– Ничего я не закатываю.

– Закатываешь; закатываешь. Друзья себя так не ведут.

– Ха! – неприятным голосом вокзального беспризорника сказал Сергей. – Нашли себе друга.

– Представь себе, нашел, – отрезал Комбат. – Стал бы я иначе с тобой возиться... Знал бы, что ты станешь капризничать, как генеральский сынок, сроду бы с тобой не связался.

– Ну и шли бы себе, – грубо ответил Сергей. – Чего время тратите?

– Не могу, брат, – сказал Рублев. – Я друзей не бросаю, даже если они.., гм.., не совсем правы. А будешь хамить, дам по шее.

– Напутали, – огрызнулся мальчишка. – Конечно, по шее ребенку дать легче всего...

– Сейчас заплачу, – сказал Рублев. – Посмотрите, какая жертва! Вся шея у него отбита. А что прикажешь с тобой делать, когда ты только бубнишь и огрызаешься? Говорить по-человечески разучился? Докладывай, чем недоволен. Или сказать нечего?

Сергей некоторое время молчал, сосредоточенно хмурясь и беззвучно шевеля губами. «Вот черт, – подумал Рублев, с тревогой наблюдая за сменой выражений на лице подростка. – Неужели он, как это?., претензии формулирует? Да быть того не может!»

Сергей вдруг непроизвольно всхлипнул, шмыгнул носом и через секунду уже ревел в три ручья, как дошкольник, потерявший любимую игрушку.

– Вот те раз, – растерянно сказал Рублев. – Ну, солдат, ты учудил! Тебя что, обидел кто-нибудь?

– Пусть попробуют, – сквозь слезы сердито ответил Сергей. – Просто я думал.., думал...

– Хорошее дело, – похвалил Комбат, старательно делая вид, что ничего особенного не происходит. – И что же ты надумал?

– Что вы решили меня бросить! – выпалил Сергей. – Сначала в интернат отдали, а потом вообще...

– Ну, брат, ты загнул! Даже не знаю, что тебе на это ответить... Подберезскому расскажу – со смеху лопнет, сразу в аптеку побежит...

– Не надо рассказывать, – вытирая кулаком слезы, попросил Сергей. – А зачем в аптеку?

– А за соской! – ответил Комбат. – Совсем, скажет, наш Серега в детство впал... Представь: приходишь ты из школы, а у тебя полный комплект: пустышки, памперсы, пеленки-распашонки...

Сергей нахмурился, но, не удержавшись, фыркнул.

– Смешно ему, – проворчал Рублев. – А ты подумал, каково мне весь этот бред выслушивать? У нас в десанте друг – это друг. На всю жизнь, понял?

А ты – бро-о-осить... Людей не бросают, если они настоящие люди.

– Откуда я знаю, настоящий я или нет, – проворчал Сергей.

– А я, по-твоему, настоящий? – спросил Борис Иванович. – А Подберезский? Да или нет?

– Ну.., да.

– Так в чем же дело? Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, – внутренне отдуваясь, заключил Комбат и с довольным видом откинулся на спинку скамьи. Ему подумалось, что легче вразумить взвод вооруженных до зубов «духов», чем одного обиженного подростка, и он был недалек от истины.

– Извините, – едва слышно сказал Сергей.

– Что ты там опять шепчешь? – недовольно проворчал Рублев. – Мороженым объелся?

– Извините, – уже громче повторил Сергей. – Я, наверное, и вправду дурак. Просто очень соскучился.

– Так бы сразу и сказал. Извинения принимаются, вызов на дуэль считается недействительным. Что передать Подберезскому?

– Привет, – ответил Сергей. – И еще... – Он замялся, бросил на Комбата осторожный взгляд, но все-таки закончил:

– Еще скажите ему, чтобы был поосторожнее со своей Аллочкой. Я ее вспомнил. Она раньше наводчицей работала у одних...

Комбат хрюкнул в кулак и покачал головой.

– Это ты, брат, малость опоздал, – сказал он. – Она, видишь ли, до сих пор наводчица.

– Много украли? – совсем по-взрослому спросил Сергей.

– Да все, в общем-то, – ответил Комбат. – Мебель – ерунда, но вот орден жалко. За него кровью плачено.

Сергей задумался, а потом вдруг полез в стоявший на траве возле скамейки портфель. Порывшись в его клеенчатых недрах, он извлек оттуда тетрадку и шариковую ручку. Комбат с интересом наблюдал за действиями подростка, начиная смутно догадываться, что они означают. «Интересно, – подумал он мимоходом, – что Подберезский станет делать с двумя комплектами мебели?» Представив себе Подберезского, слоняющегося по превращенной в мебельный склад квартире, он улыбнулся в усы.

– Вот, – сказал Сергей, протягивая вырванный из тетради листок в клеточку, на котором торопливым полудетским почерком был записан какой-то адрес. – Не знаю, может быть, их там уже нет, но вы все-таки попробуйте.

– Вот это уже мужской разговор, – одобрительно сказал Рублев, убирая листок с адресом в карман. – Это по-нашему. Я даже могу тебе пообещать, что если мы с Андрюхой сами не справимся, то обязательно позовем тебя на помощь.

– Вот уж это сказки, – сказал Сергей.

– Не любо – не слушай, а врать не мешай, – ответил Комбат и встал со скамейки. – Ну, будь здоров, солдат.

Они крепко, по-мужски пожали друг другу руки, и Комбат, не оглядываясь, зашагал к выходу.

– Борис Иванович! – окликнул его Сергей.

Комбат остановился, и, прежде чем он успел что-нибудь сказать, Сергей подбежал к нему и со всего маху обнял, воткнувшись головой в кожаную куртку Рублева.

– Ничего, Серега, – похлопывая его по плечам, сказал Комбат, – ничего. Все нормально.

Подойдя к машине, за рулем которой со скучающим видом покуривал Подберезский, Борис Иванович распахнул дверцу и тяжело опустился на сиденье.

– Уф, – ответил он на вопросительный взгляд Подберезского. – Дай-ка сигарету. Ну чего ты вытаращился? Сигарету дай!