Текст книги "Личный досмотр"

– Вы сказали, что кассет было две, – сказал он, обращаясь к Подберезскому.

– Одну мы где-то потеряли, – ответил тот. – Наверное, возле дома.

– Скорее всего, – добавил Комбат. – И боюсь, ее подобрал тот тип, который за ней охотился.

– Это плохо, – сказал толстяк. – А впрочем, какая разница...

– Вот и я то же самое говорю, – поддержал его Борис Иванович. – Одной хватит за глаза. Тем более что есть еще накладные и дискета.

– Да, – снова поднося к уху часы, протянул толстяк.

Перехватив взгляд Рублева, он спохватился и опустил руку. – Люблю это тиканье, – с извиняющейся улыбкой пояснил он. – Успокаивает. Скажите, Андрей, – снова обратился он к Подберезскому, – а вам не приходило в голову просто выбросить этот.., гм.., этот чемодан?

– Поздно, Антон Антонович, – негромко сказал Подберезский.

– Поздно... – повторил адвокат с таким видом, словно только что подтвердились его самые мрачные прогнозы. – Поздно. Поздно-поздно-поздно... И теперь, конечно, либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

– В целом верно, – осторожно сказал Комбат, которому очень не понравился тон адвоката.

– Хорошо. – Антон Антонович горестно покивал, всем своим видом показывая, что на самом деле ничего хорошего во всем этом нет и быть не может. – Ну а ко мне-то вы зачем пришли? Я, знаете ли, не кавалерист, а адвокат. Меня даже в армию не взяли – из-за зрения. Вам в милицию надо. Впрочем, о чем это я... Милицию вы оскорбили действием. Так ей и надо, конечно, но... И с чекистами вы, насколько я понимаю, подрались... Честно говоря, я не вижу никакого выхода из сложившейся ситуации – ни для вас, ни для себя.

– А вы-то здесь при чем? – грубовато спросил Комбат.

Все было ясно, и продолжение этого разговора казалось ему бессмысленным.

– Молодой человек, – не без яда сказал толстяк, – я вижу, что активно вам не нравлюсь, но дела это не меняет: в этом кейсе – смерть для каждого, кто с ним хоть как-то соприкасается. А вы притащили его ко мне в контору и спрашиваете, чем я недоволен. Мы с вами уже умерли, все трое, и наш разговор – не более чем иллюзия, мимолетный сон освобожденного от пут материи сознания...

– Да вы поэт, Антон Антонович, – заметил Подберезский.

– Я труп, – отрезал адвокат, – а вы – два донкихотствующих идиота. Я понимаю, что армейская служба способствует становлению мужского характера и сильно укрепляет кости черепа, но бывают стены, которые не проломить никакой головой, будь она хоть сплошь костяной, хоть чугунной.

– А в обход? – спросил Подберезский. – Вы же специалист, это ваша работа – искать обходные пути.

Если вас волнуют вопросы оплаты...

– Да! – неожиданно выкрикнул толстяк. – Волнуют! Меня волнует, например, такой вопрос, имеющий отношение к оплате: зачем покойнику деньги? Или вот еще: как один покойник может оплатить юридические услуги другому покойнику? И давайте постараемся впредь обходиться без личных оскорблений, – начиная остывать, закончил он.

– Что ж, – вставая, сказал Подберезский, – извините, что отняли у вас столько времени...

– Сядьте, мальчишка, – резко приказал толстяк, и Подберезский послушно сел. Комбат удивленно шевельнул бровями. – Еще раз повторяю: вы отняли у меня не время, а жизнь. Теперь надо подумать, как мне эту жизнь вернуть...

– О, – сказал Комбат, – это я понимаю.

– Закройте рот, – немедленно среагировал ядовитый толстяк, – ворона залетит.

– Гм, – сказал Борис Иванович.

– И не мычите, вы не на плацу!

Комбат усмехнулся в усы и промолчал, но его усилия пошли прахом.

– И нечего скалиться, как чучело рыси в зоологическом музее! – нанес последний удар Антон Антонович и вдруг улыбнулся. – С детства мечтал стать офицером, – неожиданно признался он. – Командный голос отрабатывал... Правда, получается?

– В общем, да, – неуверенно сказал Борис Иванович. – Только у вас какое-то превратное представление о.., гм.., о командах. И вообще об армии, если уж на то пошло.

– Ну-ну, командир, – вступился за адвоката Андрей. – Ты просто себя не слышал. Во время утреннего развода, например, а особенно тогда, когда в казарме дольше трех дней сидеть приходилось.

– Стоп, – вскинул обе руки ладонями вперед адвокат. – Не надо армейских воспоминаний, иначе вы сейчас побежите за бутылкой, а потом возьмете штурмом Кремль и провозгласите Российскую Дембельскую Республику, она же царство добра и справедливости...

Дайте мне немного подумать.

Он закатил глаза к потолку, потом вовсе закрыл, сцепил пальцы рук на объемистом животе и стал думать.

Воспользовавшись этим, Комбат кивнул в его сторону и сделал уважительное лицо, и Подберезский энергично закивал в ответ: будь спок! Через пару минут, когда Антон Антонович все еще возлежал на спинке кресла с закрытыми глазами и соединенными в замок на округлом, туго обтянутом белой рубашкой животе руками, Борис Иванович начал беспокоиться: а не заснул ли ненароком хваленый адвокат Подберезского? В тот самый миг, когда волнение Комбата достигло апогея, Антон Антонович открыл глаза, расцепил руки и сел прямо.

– Что ж, – сказал он, – я все хорошенько обдумал, Он снова помолчал, опять сцепил руки в замок и вертя большими пальцами.

– Чертова Испания, – неожиданно сказал он. – Надо же, как не вовремя все получилось... Тремя бы днями раньше, пока все это еще не набрало обороты... – Он махнул рукой и подался вперед, поставив локти на черную крышку стола. – Значит, так. Все эти ваши побоища, все эти ваши оскорбления действием – чушь и ерунда на постном масле. Главное – портфель. Честно говоря, меня несколько удивляет тот факт, что вы оба до сих пор живы.

– Сами удивляемся, – с виноватым видом ввернул Комбат, не любивший долгих хождений вокруг да около. – Как проснемся, пересчитаем друг дружку, так и удивимся.

– Один из героев этого вашего, с позволения сказать, фильма – генерал-полковник Шаров, мужчина очень серьезный и широко известный в определенных кругах, – как ни в чем ни бывало продолжал Антон Антонович, проигнорировав реплику Комбата. – Основная сложность заключается в том, что все его связи неизвестны, пожалуй, никому, кроме него самого.

То есть можно с уверенностью утверждать, что он активно вращается в верхах и знает там буквально всех; встречается, беседует, выпивает, решает какие-то служебные и внеслужебные дела... То есть знаком он со всеми, вопрос только в том, какова, так сказать, степень этого знакомства.

– Ну и что? – спросил Борис Иванович.

– Говоря простым языком, – с прежними ядовитыми нотками в голосе пояснил адвокат, – совершенно непонятно, к кому в этой ситуации обратиться. Как угадать, кто из высших чинов ФСБ даст этой информации ход, а кто прямо побежит к Шарову? Чем чреват этот последний вариант, вы, надеюсь, понимаете.

– А если попробовать снизу? – осторожно предложил Подберезский.

– Такая информация все равно пойдет наверх, прежде чем кто-то станет что-то делать, – ответил адвокат. – Причем мы с вами уже не будем знать, каким же путем она идет и на каком из этапов этого движения произойдет утечка.., фатальная утечка, если можно так выразиться. И потом – время. Ведь груз, насколько я понимаю, прибывает в Москву сегодня?

На некоторое время в кабинете зависло молчание, тягостное, как визит к зубному врачу. Комбат вдруг завозился на своем стуле и тяжело вздохнул.

– Да, Андрюха, – сказал он. – Дурак я все-таки, что тебя не послушал...

Подберезский удивленно вскинул на него глаза: неужели Борис Иванович жалеет о содеянном? Да, с горечью подумал Андрей, Афган Афганом, а наши, московские, кого хочешь укатают...

– Ну, командир, – осторожно сказал он, – что ж теперь... Сразу надо было этот чемодан выкинуть, а теперь поздно.

– Да я не про чемодан, – отмахнулся Рублев, – я про автомат. Зря я тебя заставил автомат выбросить, вот что.

Подберезский с облегчением рассмеялся, хотя в ситуации не было ничего смешного. Все-таки Комбат оставался Комбатом, и это радовало Андрея: хоть что-то в этом странном мире не менялось под разрушающим воздействием времени и обстоятельств.

– Кстати, об автомате, – снова заговорил Антон Антонович. – Вы навели меня на мысль. Вы говорите, что потерянную кассету мог подобрать человек, который охотился за кейсом?

– Ну, на нем не написано, кто он и за чем охотится, – ответил Борис Иванович, – но похоже, что да, – Жаль, что аудиокассеты тоже нет, – вздохнул адвокат. – Но ситуация в целом ясна: этот бородатый кавказец – заказчик, генерал-майор – поставщик, а Шаров выступает в роли посредника. И есть еще кто-то, кому погибший в аэропорту эфэсбэшник намеревался слить информацию об этой сделке. Видимо, кому-то до зарезу нужна эта партия оружия, а денег не хватает. Не дождавшись курьера, этот человек прилетает в Москву, чтобы самому получить информацию из первых рук...

– Точно! – воскликнул Подберезский. – Он ее получил – пускай не всю, но вполне достаточно, чтобы понять, когда прибудет груз. Значит, сегодня на Москве-Сортировочной ..

– В районе шестнадцати часов, – значительно подняв кверху пухлый розовый палец, вставил Антон Антонович.

– ..в районе шестнадцати часов... – подхватил Подберезский, – будет большая заварушка...

– ..и вам вовсе незачем участвовать в ней лично, – закончил адвокат. – Достаточно осторожно проинформировать компетентные органы о том, что на станции ожидается крупная разборка со стрельбой.

– Вы же сами говорили, что компетентные органы у этого вашего Шарова в кармане, – возразил Борис Иванович.

– Это не мой Шаров, – оскорбился толстяк, – это ваш Шаров. И потом, при чем тут Шаров? Откуда компетентным органам знать, что Шаров связан с предстоящей бандитской разборкой? Мало ли что могли не поделить, к примеру, любера с замоскворецкими? Шаров нашим компетентным органам и в голову не придет, и информировать они его о предстоящей операции, конечно же, не станут.

– Слушайте, – осененный новой идеей, воскликнул Андрей, – а пускай бы они задержали груз в пути! Представляете, приходят эти гаврики на станцию, встречают свои вагоны, а оттуда – спецназ...

– А вот эта информация может до Шарова дойти, – с сожалением покачал головой толстяк. – Шутка ли – два вагона! Вообразите, какой поднимется шум: откуда, что, почему... Нет, это не годится, хотя и жаль. Информация должна выглядеть вполне невинно: разборка, и все. Крупная, конечно, но не Куликовекая битва и не Бородино... А потом, когда главный вопрос решится, можно будет подумать о том, кому и как подсунуть эти материалы.

О деле они больше не говорили. Антон Антонович угостил визитеров своим фирменным кофе, который Комбат выхлебал безо всякого удовольствия, предпочитая любым безалкогольным напиткам крепко заваренный чай, а Подберезский со знанием дела просмаковал и горячо похвалил. За кофе они всесторонне обсудили погоду, посетовали по поводу приближающейся зимы и сложной политической обстановки в стране, и наконец Борис Иванович, совершенно истомленный говорильней, получил возможность вежливо распрощаться и выйти на улицу.

Над Москвой зависли серые, как долго пролежавшая в грязной воде вата, и такие же мокрые тучи, с неба сеялся мелкий и уже по-настоящему холодный дождь – осень наконец взялась за город всерьез, и машины, пролетая по бульвару, издавали характерный шипящий звук. Подберезский немедленно поставил торчком воротник куртки и сразу сделался похожим на бежавшего из-под ареста мелкого уголовника, скрывающегося от милиции. Впечатление усиливалось черневшей на его подбородке щетиной и уже начавшей подживать ссадиной на левой скуле.

– Бр-ррр, – сказал Комбат, посмотрев на него. – Ну и рожа у тебя, Андрюха.

Подберезский открыл рот, чтобы отпустить ответный комплимент, но осекся: Рублев был, как обычно, бодр, свеж, прям, как флагшток, и даже чисто выбрит.

Мистика какая-то, подумал Андрей. Он же все время был у меня на глазах!

Они прошагали под дождем больше двух кварталов, прежде чем на глаза им попался исправный таксофон.

Когда хихикавшая в трубку девушка освободила наконец кабинку, Подберезский поспешно нырнул внутрь и снял трубку с рычага.

– Ты что, мобильник потерял? – спросил Рублев.

– Я голову не потерял, – ответил Подберезский. – Не хватало еще, чтобы они нас засекли.

– Да, – сказал Комбат, – это я того...

– По ночам спать надо, – наставительно сказал Андрей, – а не бороду по волоску выщипывать.

– Разгильдяй, – проворчал Комбат. – Ты только долго с ними не любезничай, а то как бы они нас и тут не накрыли. Я пока не стреме постою.

Он остановился возле кабинки и стал с рассеянным видом глазеть по сторонам, слушая, как Подберезский набирает номер. Андрей начал говорить почти сразу – видимо, трубку на том конце провода сняли быстро.

– Дежурный? Записывайте: сегодня, в понедельник, приблизительно с четырнадцати до восемнадцати часов ожидается крупная бандитская разборка на запасных путях станции Москва-Сортировочная... Говорит кто?

Конь в пальто. Не валяйте дурака, подполковник. Лучше пошлите побольше людей, возможна стрельба. Да, и уберите оттуда штатских... Вам все ясно? Тогда целую.

Он повесил трубку и вышел из кабинки.

– Типичное телефонное хулиганство, – сказал Борис Иванович, широко шагая рядом с ним вдоль бульвара, – Теперь этот подполковник решит, что это какой-нибудь гомик развлекается, плюнет и не станет ничего делать.

– Ничего он не решит, – ответил Подберезский. – У него работа такая: к каждому стуку прислушиваться. Представляешь, что будет, если, к примеру, ему позвонит какой-нибудь первоклассник и, хихикая, сообщит, что заминировал школу, он пошлет сопляка подальше, а школа возьмет и взлетит на воздух?

– Прощайте, звезды, – сказал Комбат. – Да, трудная работа у наших чекистов. Народ у нас веселый, с фантазией, скучать не даст. А все-таки думаю, что еще разок позвонить не помешает. Просто для верности, чтобы у них была перекрестная информация.

– Не переборщить бы, – с сомнением сказал Подберезский, ежась под усилившимся дождем. Он увидел напротив вывеску ресторана и потянул Комбата за рукав. – Пойдем обсохнем. Да и перекусить не мешало бы.

– Перекусить? – хитро скосив на него понимающий глаз, переспросил Борис Иванович.

– Н-ну, – замялся Андрей. – Конечно, перекусить... Я же говорю: сыро, елки-палки! Так и воспаление легких схватить недолго.

– В самом деле, – с улыбкой согласился Рублев. – Для профилактики не помешает. Только по чуть-чуть. У нас еще дела.

– Какие дела? – сразу погрустнев, спросил Подберезский. – Командир, ты же не собираешься...

– Вот именно, – сказал Борис Иванович, – собираюсь. Ну что ты смотришь? Пошли в твой кабак, тут и вправду сыро.

Глава 16

Они прибыли на место задолго до назначенного срока и неторопливо углубились в лабиринт подъездных путей и стрелок, тесно заставленный бесконечными рядами мокро поблескивающих товарных вагонов и цистерн. Под ногами хрустела крупная, черная от мазута щебенка, и пахло здесь мазутом, каменным углем, дымом и мокрым железом – железной дорогой. Где-то лязгали буфера и басовито перекликались маневровые тепловозы, и время от времени из укрепленных на столбах громкоговорителей доносились неразборчивые из-за реверберации переговоры персонала.

– А здорово здесь, – сказал Подберезский.

– Что – здорово? – не понял Борис Иванович.

– Совсем другой мир. Всего много, и ничего не понять. Как на другой планете. Помню, пацанами мы специально сюда приезжали. Кто-то сказал, что из этой щебенки здорово искры высекать, так мы, бывало, полные карманы наберем и едем с этим мусором домой...

А если ее на рельсы положить перед тепловозом, она взрывается, прямо как петарда.

– Кто?

– Да щебенка же... А еще, помню, мы любили по этим матюгальникам анекдоты рассказывать. Похабные, само собой... Расскажем и ржем, как идиоты...

– Идиоты и есть, – сказал Борис Иванович.

– Не спорю, – ответил Андрей. – Но я же больше этим не занимаюсь.

– Тогда ладно, – смягчился Комбат. – Тогда живи. Родителям, так и быть, сообщать не буду.

– Вот спасибо, дяденька, – обрадовался Андрей. – Век буду Бога молить. Ноги мыть и воду пить...

Он споткнулся о какую-то железяку и с трудом удержался на ногах.

– Кар-рова, – сказал Комбат. – Все, кончай трепаться. Надо подумать, где нам засесть.

– Лучше всего сидится дома, – прыгая на одной ноге и держась за ушибленный носок, с болезненной гримасой ответил Подберезский. – На чистой кухне, с бутылочкой, а еще лучше – с двумя...

– Нога болит? – спросил Борис Иванович.

– Ага. Железо – оно такое твердое...

– Смотри, как бы шея не заболела, – предупредил Комбат.

– Черный армейский юмор, – уныло констатировал Подберезский, вслед за командиром карабкаясь по выступавшим из торцовой стенки вагона скобам на покатую крышу. – Парня в горы тяни, рискни... Здесь вам не равнины, мать их за ногу...

– Что-то ты разговорился, – оглядываясь на него через плечо, задумчиво сказал Комбат. – Никак, штаны замочил?

– Ну вот, – сказал Подберезский, – ничего от вас Не скроешь, гражданин начальник. Кстати, что мы потеряли на крыше?

– Приятный вид на окрестности, – ответил Комбат, скрываясь из виду.

Оказавшись на скользкой от дождя покатой крыше вагона, он огляделся. Неподалеку маячила застекленная вышка дежурного по станции, и он на всякий случай присел на корточки, подумав, что было бы неплохо захватить эту вышку, и сразу же отказавшись от этой мысли. Уговорить дежурного потесниться было бы несложно, но что делать со спецназовцами, которые тоже обожают удобные наблюдательные пункты?

Борис Иванович поежился, чувствуя себя таким же беззащитным, как застуканный посреди обеденного стола таракан, и вдруг увидел за три вагона от себя открытый вагон-бункер, до верху наполненный белым формовочным песком. , – Слезай, – сказал он Подберезскому, чья голова как раз появилась над краем крыши.

– Это что, учебная тревога? – недовольно проворчал тот и послушно полез обратно.

Взобравшись на облюбованный вагон и перевалившись через край бункера, Борис Иванович обнаружил, что им повезло: овальная тарелка укрепленного на столбе семафора полностью скрывала их от глаз тех, кто мог наблюдать за ними с вышки.

– Оч хор, – оценил он выбранную позицию. – Окапываемся.

– Екалэмэнэ, – расстроился Подберезский. – Оно же сырое!

– А вот влепят по тебе из автомата, – пообещал Комбат, – сразу будет мокрое.

Кряхтя и тихо матерясь, Подберезский стал закапываться в песок.

– О, – негромко сказал у него над ухом Борис Иванович, – гости начинают съезжаться. Не пропали даром наши звонки.

Выставив над краем бункера любопытные головы, они с интересом понаблюдали за сложным и почти незаметным для непосвященного процессом замены одних людей, одетых в замасленные оранжевые жилеты, другими, одетыми точно так же, но гораздо более рослыми и плечистыми. Вновь прибывшие начали с самым деловым видом по одному и целыми группами расходиться во все стороны. Некоторые волокли под мышкой какие-то завернутые в мешковину продолговатые свертки.

– Инструменты, – с умным видом сказал Подберезский, кивая на эти свертки. – Бережливый нынче пошел дорожный рабочий. Ты посмотри, как они свои кувалды от дождя прячут.

– Двадцать первый век на пороге, – ответил Комбат. – Пора уже.

Они замолчали и поспешно спрятали головы, потому что прямо под ними неторопливо прошла пара «дорожных рабочих», направляясь к вышке.

– Обалдеть можно, – сказал Андрей, когда они скрылись. – Как будто и не в Москве вовсе, а гораздо юго-восточнее, и не сегодня, а лет этак пятнадцать назад... ;

– И не говори, – подковырнул его Комбат. – Другая планета.

– Тьфу, – сказал Подберезский.

На свободный путь с грохотом и лязгом подали грузовой состав. Комбат посмотрел на часы. Без пятнадцати четыре.

– Он? – спросил Андрей.

Комбат пожал плечами и жестом предложил смотреть. Подберезский вдруг толкнул локтем и одними глазами указал куда-то влево. Вглядевшись, Борис Иванович увидел остановившийся поодаль знакомый автомобиль, и у него сразу заныли икры ног: эта машина ассоциировалась с бесконечной беготней по темным дворам и подворотням в кромешной темноте.

– Эх, – сказал он и в сердцах ударил кулаком по песку, – неудачно-то как! Взять бы этого кренделя, разобрались бы безо всяких чекистов,.. Может, рискнуть?

Впрочем, рисковать было уже поздно: к остановившемуся составу подкатил неизвестно откуда взявшийся крытый трейлер, из которого посыпались угрюмо-сосредоточенные бородатые люди. Один из них сразу же занял место за рулем уныло мокнувшего поодаль автопогрузчика, а другие уже вовсю трудились, сбивая пломбы с двух товарных вагонов, расположенных в центре состава. Хорошенько поискав глазами, Комбат обнаружил еще три фуры, затаившихся поодаль и ожидавших своей очереди.

– Мать твою, – сказал Подберезский, – ну и наглецы!

Комбат ухмыльнулся в усы. Погрузчик вынимал из вагона стопки сине-белых, с желтыми пятнами ящиков. и отвозил к трейлеру.

– Гляди, Андрюха, – сказал Борис Иванович, – бананы. И чего мы, спрашивается, сюда приперлись?

– Ну, наглецы, – повторил Подберезский.

Работа продвигалась быстро, и, когда на станции появились новые участники праздника, трейлер был загружен почти до верху. Они возникли словно бы ниоткуда, и Комбат уважительно приподнял брови, наблюдая сверху за слаженными, будто бы тщательно отрепетированными, действиями. Половина бородачей умерла сразу, не успев издать ни звука, под точными ударами ножей и монтировок, но эти дети гор тоже были мастерами партизанской войны, и через десять секунд после начала нападения над станцией Москва-Сортировочная прокатился звук первого выстрела.

Человек в линялых джинсах и кожаной куртке, угрожавший пистолетом водителю трейлера, прогнулся, словно собираясь сделать «ласточку», и мешком упал с подножки.

– Началось, – глядеть. сказал Комбат. – Любо-дорого но главное, самому ничего не надо делать, прямо как в кино. Бородатые сыны Кавказа оборонялись стойко, но нападавшие сильно превосходили их числом, и угрюмые бородачи один за другим падали на черную от мазута щебенку. Их противник тоже нес потери, но исход дела, казалось, был ясен: со своего места Комбат отчетливо видел, что порожние трейлеры уже перешли в руки нападающих, а возле вагонов все должно было закончиться в считанные минуты. Наблюдая за ходом перестрелки, Борис Иванович недоумевал: почему медлит ночной знакомый?

Наконец Багор решил, что пора вмешаться, и вышел из машины. Немедленно, как из-под земли, рядом с ним возникло не меньше десятка вооруженных людей. Они неторопливо двинулись к месту перестрелки, и Подберезский, пребывая в состоянии неуместного щенячьего восторга, показал Комбату большой палец: он искренне считал, что чем больше всевозможной сволочи останется здесь, на этой грязной щебенке и испещренных масляными пятнами бетонных шпалах, тем лучше будет климат в родном городе.

Судя по всему, тот, кто управляет людскими судьбами, был в данном случае согласен с бывшим десантником Подберезским: из-за пакгаузов вдруг вылетели четыре иномарки, из которых горохом посыпались автоматчики в штатском. Не теряя понапрасну драгоценного времени, боевики Аркаши внесли свой весомый вклад в начавшую уже было выдыхаться перестрелку, ожесточенно паля во все стороны и совершенно не жалея патронов. Над Москвой-Сортировочной повисла настоящая канонада.

– Это что за дивное явление? – озадаченно спросил Комбат, никак не ожидавший подобного оборота событий.

– Все смешалось в доме Облонских, – доложил ему начитанный Подберезский.

– Тогда пошли, – сказал Комбат, выбираясь из укрытия и нащупывая ногой скобы лестницы, Внизу наперерез ему бросился человек в замасленном оранжевом жилете. В одной руке у «железнодорожника» был пистолет «Макарова», а в другой – резиновая дубинка. Комбат нырнул под безобидно свистнувшую у него над головой дубинку и свалил спецназовца ударом в челюсть. Немедленно на его спину обрушился тяжелый удар. Борис Иванович сказал короткое неприличное слово и обернулся, но второй спецназовец уже лежал на щебенке, а деловитый Подберезский выворачивал из его пальцев пистолет.

– У меня был знакомый, – сказал он Комбату, – так он очень любил ходить на всякие митинги и демонстрации. Ну и, натурально, как-то раз схлопотал «демократизатором» по хребту. Я его потом спрашивал, как ему это понравилось, а он мне и говорит: ничего, мол, терпеть можно, вот только очень хочется бежать. Похоже?

– В общих чертах, – тоже завладевая пистолетом, сказал Комбат. – Побежали, умник.

Оранжевые жилеты стягивались вокруг места перестрелки плотным кольцом, и среди них тут и там уже начали мелькать камуфляжные комбинезоны и каски с прозрачными лицевыми щитками. На столбах ожили громкоговорители, предлагая всем без исключения сдаться и не валять дурака. Умный Багор, раньше других заметивший опасность, ухитрился отстать от своих людей и нырнуть под вагон, затаившись между рельсов. Убедившись, что все пропало, он ужом пополз под вагонами туда, где осталась его машина. Он знал, что уйдет, как бы ни складывались обстоятельства, – таково было его кредо, и до сих пор майору Багрянцеву всегда воздавалось по вере его. Он был слишком умен и ловок, чтобы попасться, как мелкий уголовник, в заброшенный ментами частый бредень, и ему, как всегда, удалось уйти. Правда, в тот самый момент, когда он уже собирался покинуть свое убежище и напрямую броситься к машине, до которой оставалось не более двадцати метров, в поле его зрения вдруг возникли ноги, одетые в камуфляжные брюки и высокие армейские ботинки, а в следующее мгновение рядом с ногами появилось побагровевшее от прилива крови широкое, немолодое уже лицо и плечо с выглядывавшим из-под края бронежилета подполковничьим погоном.

Выцветшие, с розоватыми белками глаза начальственно взглянули на него сквозь прозрачное забрало, выпяченные губы шевельнулись, но слово не успело родиться, потому что Багор всадил пулю прямо в середину прозрачного лицевого щитка. Забрало треснуло, и на нем появилось оплывающее красное пятно, как будто подполковник обильно срыгнул свекольным соком. Хлопок выстрела бесследно растворился в постепенно затухающей трескотне идущей на убыль перестрелки, а подполковник ничком разлегся на щебенке, повернув к Багру потерявшую прозрачность лицевую пластину шлема.

– Гондон штопаный, – хрипло сказал ему Багор и выскользнул из-под вагона.

Его все-таки заметили, и, когда он боком упал за руль своей машины, тонированный триплекс лобовика вдруг сделался непрозрачным и словно взорвался, окатив салон дождем мелких стеклянных призм. Лежа на боку, Багор врубил заднюю передачу и с места дал полный газ, с треском вломившись задним бампером в какой-то гнилой дощатый забор. Забор медленно, со странным достоинством завалился, Багор тормознул и, вынырнув из-под приборного щитка, выстрелил навскидку. Настырный автоматчик, со всех ног бежавший к машине в расчете на легкую добычу, остановился как вкопанный, уронил автомат и упал на спину, В следующее мгновение автомобиль Багра, дважды тяжело подпрыгнув, перевалил через тело, круто развернулся и устремился прочь от места перестрелки.

– Поднажми, – сказал позади Багра полузнакомый голос. – Видишь, оружие увозят.

Багор вздрогнул и попытался обернуться, но холодный ствол пистолета уперся ему в щеку и вернул его голову в исходное положение.

– На дорогу смотри, – посоветовали сзади. – Не хватало еще, чтобы ты нас перевернул, недотыкомка.

Багор бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и увидел две физиономии, знакомые ему еще с позапрошлой ночи.

– На дорогу, морда, – повторил молодой и опять ткнул его пистолетом.

– Козлы, – упавшим голосом произнес Багор и стал смотреть на дорогу. Он увидел, что метрах в пятидесяти впереди него, тяжело мотаясь на ухабах, с бешеной скоростью мчится так и не догруженный до конца трейлер. Незакрепленный брезент хлопал на ветру, и всякий раз, когда он задирался кверху, в глубине кузова можно было рассмотреть скачущие вверх-вниз сине-белые ящики из-под бананов.

– Наддай, родимый, – сказал Подберезский. – Плачу три счетчика! Видишь, уходит.

– А мне-то что? – кривя рот, спросил Вагор. – Пусть за ним менты гоняются,.

– Послушай, приятель... – начал Подберезский, но Комбат жестом велел ему помолчать и, кряхтя, с трудом перебрался на переднее сиденье. Багор бросил на него косой взгляд, но Комбат не стал ничего говорить: он просто поставил свою ногу поверх стоявшей на педали газа ноги Багра и сильно надавил, прижимая педаль к полу. Мощный двигатель взревел, и расстояние между ними и трейлером стало быстро сокращаться.

– Вот таким примерно образом, – спокойно сказал Борис Иванович. – А будешь дергаться, выброшу из машины. Незаменимых людей, сам знаешь, не бывает.

Багор промолчал, бешено вертя баранку и пряча лицо от встречного ветра пополам с дождем.

– Черт, – сказал сзади Подберезский. – Не успеваем, Иваныч. Выскочим на проспект – таких дров наломаем...

Комбат оглянулся. Милицейские сирены азартно улюлюкали далеко позади, а впереди, совсем недалеко, уже мигал светофор, за которым шумел оживленный проспект. Неразборчиво ругнувшись в усы, Борис Иванович поднял пистолет и открыл прицельный огонь по задним скатам улепетывавшего трейлера. Обе машины немилосердно трясло и мотало, и попасть ему удалось только с пятого раза. Пробитое колесо лопнуло со звуком, похожим на выстрел, и бешено захлопало по корявому мокрому асфальту отставшим клоком резины. Трейлер круто повело влево, потом вправо, он заметно осел на левый борт и резко снизил скорость. Машина Багра поравнялась сначала с его задним бортом, а потом и с кабиной.

– Я пошел, – сказал Комбат и открыл дверцу.

Улучив момент, он прыгнул на подножку грузовика, уцепившись за ручку дверцы и сразу же без предисловий рванув на себя. Грузовик качнуло, Комбат потерял равновесие и, чтобы не упасть, схватился за края дверного проема руками, выпустив при этом пистолет. Сидевший за рулем грузовика Мурашов, борясь с непослушной машиной, покосился на него диким, налитым кровью глазом и попытался лягнуть непрошеного попутчика ногой. Комбат увернулся, снова едва не сорвавшись под бешено вращающиеся колеса.

– Ах, мать твою! – в сердцах выкрикнул Подберезский.

Багор покосился на него в зеркальце и, поняв, что лучшего момента уже не будет, коротким ударом по тормозам сбросил скорость. Легковушка сразу отстала, поравнявшись с задними колесами полуприцепа, и тогда Багор, направив машину прямо под эти колеса, толчком распахнул дверцу и выпрыгнул на дорогу.

Он прокатился несколько метров, царапая лицо и руки и разрывая в клочья одежду, но сразу же вскочил и прихрамывая бросился наутек, все еще слыша, как позади него тяжелый грузовик с ужасным хрустом и скрежетом, плюща и сминая, тащит по асфальту бренные останки его дорогой иномарки. Потом глухо фыркнул, загораясь, бензин, сзади послышался кашляющий звук, и Багра настигла тугая волна раскаленного воздуха.