Текст книги "Слепой. Кровь сталкера"

– Да, – чуть улыбнувшись, кивнул Слепой. – Как ни странно, именно за этим приехали сюда мои нынешние хозяева.

– Подожди, а кто тебя нанял в качестве охранника? – поинтересовался Потапчук, уже догадываясь, каков будет ответ.

– Лизины родственники, Ганс и Хелен Ларсоны, – сказал Слепой.

– Точно наваждение, – покачал головой Потапчук. – И об этих Ларсонах я уже тоже сегодня слышал…

– От кого? – спросил Слепой.

– От капитана Чадова.

– Из молодых, да ранних? – спросил Слепой, по тону почувствовав, что Потапчук относится к капитану с легкой иронией.

– Да, – кивнул Потапчук. – Но, знаешь, он еще недавно и в грош меня не ставил. А теперь вот бегает за советом.

– Я вас, Федор Филиппович, поздравляю! Завоевать авторитет у молодого, можно сказать, юного безусого службиста – это высший пилотаж! – сказал со вздохом Слепой.

– Глеб, – даже не улыбнувшись, остановил его Федор Филиппович, – давай ближе к делу. Как ты собираешься действовать?

– Если вы, Федор Филиппович, поможете Лизе, то, думаю, уже завтра мы сможем отправиться в Старую Ладогу, – сказал Глеб и вопросительно посмотрел на Потапчука.

– Главное сейчас обеспечить ее безопасность, – сказал Потапчук. – Дома даже с охраной ей оставаться нельзя.

– Да, – кивнул Слепой, – я даже хотел взять ее с собой в Старую Ладогу. Но без нее трудно будет перезахоронить генерала Чернявского. Я проверил по карте и записал координаты, где находится его тело. Более точно может показать Виктор, который сейчас находится там в больнице. Местная полиция должна за ним присмотреть. А Лизу везти еще раз в Зону, думаю, не стоит…

– Я тоже так думаю, – кивнул Потапчук. – Пожалуй, я отправлю ее к своей двоюродной сестре на дачу. Там ее точно никто искать не будет. У сестры муж – военный в отставке и сын взрослый. Так что, считай, девушка будет под охраной. К матери в больнице я тоже распорядился поставить охрану.

– Очень хороню. Завтра мои шведы должны встретиться с каким-то незнакомцем, который предложил им передать карту, то есть не передать, а продать… Кто-то из родственников на их счет должен перевести деньги, – сказал Слепой.

– А что за карта? – поинтересовался Потапчук.

– Карта, где указано месторасположение могилы вещего Олега, – сказал Слепой.

– И что, эти шведы с тобой поделились этой информацией? – удивился Потапчук.

– Да нет, что вы! – покачал головой Слепой. – Это мне девушка одна, переводчица, Дарья Рыкина, выдала информацию. А для шведов я простой туповатый охранник. Куда они идут, что делают – это меня не касается. Но сейчас они сидят в отеле. Я им строго наказал, если захотят куда-то идти, обязательно мне перезвонить.

– Но ты, если и Лизу, и шведов оставил, наверняка пришел ко мне не только затем, чтобы поделиться информацией, – глянув на Глеба, сказал Потапчук.

– Вы, как всегда, проницательны, – кивнул Глеб. – У меня есть пленка, старая, черно-белая, точнее, ее фрагмент. Кадр, не больше. Ее нужно восстановить.

– И что на этой пленке? – поинтересовался Потапчук.

– Как мне кажется, карта. Я не хотел бы ее тревожить, разворачивать. Пусть бы этим занялся мастер. Есть у вас такой? – спросил Глеб Сиверов.

– Есть у меня один человек, – кивнул Потапчук, – но к нему только я тебя могу завезти. Он раньше чудеса с пленками творил, а теперь, как говорится, отошел от дел. Мобильника у него нет, а телефонные звонки он может не услышать. Да и вообще лучше сразу к нему поехать. Думаю, мне не откажет.

– Тогда поехали, – в два глотка допив уже остывший кофе, встал из-за стола Слепой.

– Да, если действительно нужно, поехали, – кивнул Потапчук.

Уже в машине, назвав водителю адрес, он сказал:

– Я этого Каца с первых лет службы знаю. Он у нас раньше работал. Уникальный фотомастер. У него дома архив уникальный. А в лаборатории вообще чудеса творил. Но когда компьютерные технологии появились, Михаил Сергеевич сам заявление об уходе подал. Купил домик в Подмосковье, каждое утро делает зарядку, холодной водой обливается, ведет, как говорится, здоровый образ жизни и надеется дожить до ста лет. Теперь ему лет восемьдесят, но держится молодцом. И наши, знаю, время от времени к нему обращались. Платили неплохо, но в последнее время Кац не хочет никому ничего делать. Говорит, всех денег не заработаешь, а здоровья и времени не купишь. Он себе задачу поставил – систематизировать архив. Родственников у него близких нет, помочь некому. Я предлагал прислать ему в помощь кого-то из молодых, но он наотрез отказался. Не доверяет. Я думаю, что и не пускает он к себе никого, потому что боится, что какие-нибудь уникальные пленки у него выкрасть могут. Хотя систему сигнализации себе на окна и дверь новейшую поставил, а мне признался, что, когда уходит куда, да и на ночь тоже, собаку свою выпускает и капканы по всей квартире и по двору выставляет.

– А мы сейчас в эти капканы не попадемся? – спросил Слепой, не скрывая иронии.

– Со мной не попадемся, – кивнул Потапчук.

Свернув с шоссе на проселочную дорогу, водитель наконец затормозил у вторых по улице ворот с видеонаблюдением. Забор был не очень высокий, но по всему периметру была натянута колючая проволока, и, было похоже, по ней даже был пропущен ток.

На их звонок Кац отозвался сразу. Он, очевидно, разглядел на экране не только Потапчука, но и его спутника, потому что, поздоровавшись, строго спросил:

– Кто это с вами, Федор Филиппович? Вас впущу, его нет.

– Михал Сергеич, – сказал Потапчук можно спокойнее. – Этот человек со мной. Дело государственной важности.

– У вас все дела государственной важности! – проворчал Кац. – И не рассчитывайте, что я что-то буду для вас делать. У меня нет ни секунды времени.

– Михал Сергеич, я вас очень прошу, помогите. Без вас нам никто не поможет, – проговорил Потапчук и, тяжело вздохнув, добавил: – Вы же последний из могикан.

Слепой знал, что опытные фотографы, тем более такого уровня, как этот Кац, отличные физиономисты. Поэтому ничего не говорил, а просто смотрел в камеру, чтобы хозяин мог его хорошо рассмотреть.

– Ну, вроде как этот твой товарищ выглядит честным человеком, – наконец заключил Кац, но предупредил: – О деле своем вы мне расскажете, а я прикину, кто вам сможет помочь. Сам не возьмусь, сразу предупреждаю. И не просите.

Генерал Потапчук только сказал:

– Понял.

– Ну, понял так понял, – удовлетворенно заметил Кац и добавил: – Входите.

Как только Потапчук и Слепой оказались во дворе, откуда-то слева раздался заливистый собачий лай. В затянутом сеткой вольере бегала, нарезая круги, здоровенная овчарка.

– Цыц, Маруся! Свои! – резко цыкнул на нее старичок Кац и тут же повис и подтянулся пару раз на перекладине.

Кроме перекладины, во дворе стояли детские качели, железная горизонтальная лестница-сетка, по которой так любят лазить дети, и даже барабан, на котором дети бегают. Было похоже, что старичок перевез к себе детскую площадку из какого-то московского двора. Не хватало разве что песочницы. Потапчук и Слепой только выразительно переглянулись.

Отперев железную дверь в дом, Кац опять повис на прибитой между стенами в коридоре перекладине, затем побоксировал свисающую с потолка боксерскую грушу и только потом зажег свет и пригласил войти.

– Советую вам тоже каждому сделать по паре ударов, – предложил Кац и опустился на четвереньки.

Чтобы пройти дальше, нужно было пролезть под вбитыми в пол железными полукружьями. Встав за ними с пола, Кац заметил:

– Я только так спортивную форму и здоровье поддерживаю. Движенье – жизнь, – добавил он и, очевидно посчитав, что Потапчук недостаточно полно представил его новому человеку, поспешил повысить свой рейтинг: – Я, знаете ли, так много пережил, так много повидал, что, если бы не спорт, давно бы протянул ноги. Ведь в общем-то фотография требует усидчивости. Или в кустах сидишь в ожидании нужного кадра, или в лаборатории. Теперь вот в архиве…

– А мне всегда казалось, что репортера ноги кормят, – заметил Слепой.

– О молодой человек! Ноги кормят только неопытных. Настоящий репортер просчитывает все возможные кадры заранее, а если он их не получает, то потом доделывает в лаборатории. Да что говорить, ведь французский физик Жозеф Ньепс, который сделал в 1826 году первую фотографию, провел съемку из окна собственного дома. А первая фотография живого человека была сделана лишь в 1838 году.

Комната, куда не только Слепому, но и генералу Потапчуку в прямом смысле пришлось вползти, скорее напоминала спортивный зал. С одной стороны у стены была прибита шведская стенка, а со второй – баскетбольное кольцо. На второй этаж вела довольно крутая лестница. Правда, генерал Потапчук знал, что Кац давно туда не поднимается. Верхняя комната с небольшим чердачным окном была чем-то вроде чулана, где лежали старые подшивки газет и журналов. Но при необходимости там мог заночевать кто-то из гостей. Где именно в доме располагались сейфы, в которых хранились архивные пленки и фотографии, не знал никто, даже генерал Потапчук. Посреди комнаты, в которой они сейчас находились, стоял теннисный стол. А на стене в рамочках висели удивительно красивые черно-белые фотографии. В основном изображения женщин и девушек с какими-то особенными живыми, зовущими взглядами и улыбками.

– Вы, я смотрю, фанат черно-белого фото, – заметил Слепой.

– О, черно-белое фото – это особая стихия… – вздохнул хозяин. – Первую цветную фотографию сделали в 1907 году, через сорок лет американец Эдвин Ленд изобрел поляроид. А через два года после полета Гагарина уже были камеры для цветных фотографий, сейчас вообще все переходят на, как вы выражаетесь, цифру, но и до сих пор мастерское черно-белое фото ценится очень, очень дорого. Поверьте мне, эти вот мои висящие сейчас на стенах фотографии после моей смерти будут продаваться на аукционах. И знатоки будут платить за них не меньше, чем за шедевры живописи. Ведь тут важно не только, как сфотографировано, но и как отпечатано…

– Да, как быстро бежит время, – включился в разговор Потапчук. – Некоторые наши молодые сотрудники, представьте, даже не знают, что такое кодак.

– А вы сами-то знаете, что такое кодак? – лукаво подмигнув, спросил Кац.

– Как что, пленка такая была… – пожал плечами генерал Потапчук.

– А вы что думаете, молодой человек? – обратился Кац к Слепому.

– Фотоаппараты такие были… – улыбнулся он.

– Ну вот, а еще в такой организации работаете! – покачал головой Кац. – Слово «кодак» ровным счетом ничего не значит. Просто Джорджу Истману, который в 1884 году изобрел гибкую фотопленку, понравилось его звучание. Именно после изобретения гибкой пленки стало возможным производить легкие фотоаппараты. В 1888 году компания «Кодак» начала продавать первые фотоаппараты под лозунгом «Вы нажимаете кнопку, мы делаем все остальное!». Правда, до 1900 года пленку, в которой было 100 кадров, нужно было для обработки возвращать вместе с фотоаппаратом на фабрику. А в начале прошлого века наконец появился фотоаппарат Брауни, из которого пленку можно было вынимать и отдавать в обработку.

– Он, наверное, стоил миллион долларов… – покачал головой генерал Потапчук.

– Ерунда! Ничего подобного! – махнул рукой Кац, доставая с полки теннисные ракетки и шарики. – Первый фотоаппарат стоил всего один доллар.

Он взял ракетку и, подбросив шарик, мастерски ударил им о теннисный стол и поймал, когда он отбился от стенки.

– Когда-то в юности я любил настольный теннис гораздо сильней, чем большой, – заметил Кац и добавил: – У нас во дворе стол теннисный стоял, но все играли по парам, а я все ждал своей очереди. Таких, как я, немало было. И тогда я решил, что, как только у меня появятся деньги, обязательно куплю себе теннисный стол. Личный теннисный стол. Только вот мне теперь играть не с кем. Может, сыграем партиечку? – взглянув на Слепого, предложил он.

– Почему бы и нет, – пожал плечами Слепой.

Он отлично понимал, что пожилому человеку, как ребенку, нужно потакать во всем. Ему приходилось иметь дело с разными стариками. С кем-то просто необходимо было выпить, других достаточно было выслушать. Этот любит играть в теннис.

– Как-нибудь в другой раз, Михал Сергеич, – остановил его Потапчук. – Теперь мы очень спешим. Очень важное, государственной важности задание.

– Я тоже люблю теннис, – поспешил добавить Слепой. – И обязательно приеду, и мы с вами поиграем.

– Но теперь, Михал Сергеич, у нас правда нет ни минуты! – добавил Потапчук.

– Жаль, жаль… – вздохнул Кац. – Мне с годами, знаете ли, все труднее поддерживать спортивную форму. Видите, на каждом шагу поставил спортивные снаряды, каждый день делаю пробежку вокруг дома и обливаюсь холодной водой, но все равно годы берут свое. Старею… старею не по дням, а по часам. Не хватает, знаете ли, общения. А чужих людей в дом не впустишь, – вздохнул Кац и, будто бы наконец опомнившись, вполне деловым тоном спросил: – Так что у вас ко мне?

– У меня есть очень важная пленка, черно-белая, ее нужно срочно восстановить и отпечатать, – сказал Слепой.

– Что там, на той пленке? – деловито спросил Кац.

– Предполагаю, карта, – сказал Слепой, доставая из кармана завернутый в папиросную бумагу кадр.

Кац взял пленку и проворчал:

– И всем нужно срочно. Обязательно всем нужно срочно. А то, что бедный Кац уже давно не работает срочно, никто об этом не думает. Никто не думает о том, что и Кац может стареть…

С этими словами он направился к двери, которая вела в другую комнату. Прежде чем войти, он повернулся и строго сказал:

– Ко мне не входить! И ничего не трогать. Сядьте на диван и сидите. Хотя, – добавил он, окинув комнату оценивающим взглядом, – если устанете сидеть, можете взять мячик и позабрасывать его в корзину. Или… – он вздохнул, – поиграть в теннис.

– У него там лаборатория, – сказал Потапчук, когда Михаил Сергеевич закрыл за собою и запер изнутри дверь, – но туда он никого не впускает. Думаю, что именно из лаборатории есть ход к сейфам, где он хранит свой архив.

– А он что, архив хранит в сейфах? – переспросил Слепой.

– Он мне сам как-то хвастался. Говорит, главное – не забыть комбинацию цифр, которую он запишет только перед своей смертью, – пожал плечами Потапчук. – Если с ним что-то случится, чтобы вскрыть сейфы, думаю, придется привлекать самых крутых медвежатников.

– Ну, так что, Федор Филиппович, может, и правда в теннис сыграем? – сказал Слепой. – Или в баскетбол?

Но решить это они не успели. Дверь лаборатории распахнулась, и на пороге в ореоле красного света показался чем-то встревоженный Кац.

– Войдите! – строго сказал он.

Помещение оказалось довольно просторным.

Там были три умывальника, стол, на котором стоял сохранившийся с советских времен фотоувеличитель. На полках стояли какие-то банки и коробки с химикатами. Из угла в угол были натянуты веревки со специальными прищепками, а со стены светил, делая все вокруг фантастически нереальным, красный фонарь. Было похоже, что этот старичок, как в былые времена фотографирует на какой-нибудь «Зенит», вручную проявляет и сушит пленки, потом так же вручную печатает фотографии. Непонятно было только, где он брал фотобумагу, химикаты и все остальные сопутствующие материалы. Ведь в магазинах они давно не продавались, а если и успел он когда-то ими запастись, срок годности давно вышел.

– Откуда у вас эта пленка? – спросил Михаил Сергеевич.

– Это долгая история, – сказал Слепой, не зная, как лучше ответить.

– Но она вам не принадлежит! – уверенно заявил Кац. – И я должен знать, каким образом она к вам попала и зачем вам нужна фотография.

– Из-за этой пленки уже пострадали и еще могут пострадать люди, – сухо сказал Слепой.

– Понятно, – кивнул Кац, задумчиво хмуря брови.

В это самое мгновение во дворе вдруг послышался заливистый лай, а потом Маруся как-то враз будто поперхнулась и умолкла. Кац сделал знак, чтобы Потапчук и Слепой не подходили к окну, а сам, прижавшись к стене спиной, осторожно выглянул из-за шторы.

– К нам гости. Бедная Маруся, – проговорил он как-то потерянно и, махнув рукой, добавил: – Защищайтесь!

После этого он юркнул в лабораторию и заперся изнутри. Потапчук и Слепой спрятались за шторы.

На всех окнах стояли решетки, но те, кто решил наведаться к Кацу, очевидно, хорошо знали, что можно проникнуть в дом, приставив лестницу к чердачному окну. Через несколько минут по довольно крутой лестнице со второго этажа спустились двое в черных масках с пистолетами.

Они огляделись по сторонам, и тот, что повыше, прогундосил:

– Ну. И че теперь, Макс? Где твой божий одуванчик?

– Ниче, Слон, ща появится. Ща мы его из его норки выкурим.

С этими словами щуплый и чуть кривоногий Макс достал что-то подобное не то на дымовую шашку, не то на взрывное устройство.

– Ты уверен, что он тут один? – спросил тот, которого Макс называл Слоном, настороженно оглядываясь. – Что-то мне здесь не нравится.

– Да перестань, я слышал, как брат мой кому-то рассказывал, что дедок никого к себе не пускает.

– А сам он где?

– Да здесь за железной дверью. Я уверен, что и архив его тоже там! – уверенно сказал Макс, устанавливая устройство под самую дверь лаборатории.

Потапчук и Слепой выскочили из своего укрытия и набросились на парней в масках.

Слон, уже обезоруженный и с заломленными за спину руками, выругался и прошипел:

– Я же знал, что ты меня подставишь! Один, один…

Не успели Слепой с Потапчуком усадить наглых молодчиков на диван, как раздался вой полицейской сирены и, вскрыв входную дверь, в дом забежали человек пять полицейских.

– Вы кто? – спросил капитан, который, очевидно, командовал операцией.

Потапчук потянулся за удостоверением, а ретивый капитан ловко выбил у него из рук пистолет.

– Э, ребята! Это мои гости! – вдруг раздался голос Каца, который вышел из своей двери. – Вы этих двоих в масках забирайте, увозите. И допросите как следует, чего им было здесь у меня надо. А этих оставьте. Это свои.

– Свои, чужие… – недовольно покачал головой капитан. – Документы есть?!

– Есть, капитан! – сказал Потапчук, показывая удостоверение. – А пистолет – одного из этих.

– Так бы сразу и говорили, товарищ генерал, – недовольно проворчал капитан, поднимая пинком с дивана одного из преступников. – Эй, ты, пошел!

– Уводите их, уводите поскорее! Спасибо! – сказал Кац, выпроваживая стражей порядка.

Когда полицейские с бандитами покинули дом, Кац вместе с Потапчуком и Слепым вышел во двор. В вольере, за сеткой, лежало окровавленное тело овчарки.

– Ну вот… Третью собаку убили, – как-то обреченно проговорил Кац. – Опять придется вызывать специальные службы, а потом заказывать нового пса. И все это деньги, деньги…

Было непонятно, кого больше жалеет Кац, убитую собаку или деньги, которые ему придется потратить на ее погребение.

– А откуда эти полицейские здесь взялись? – спросил Потапчук.

– Ха, – самодовольно хмыкнул Михаил Сергеевич. – А тревожная кнопка зачем?! У меня там, в лаборатории, тревожная кнопка имеется. Так что, что бы ни произошло, я всегда под защитой. Мне главное – успеть самому за дверь эту юркнуть.

Слепой между тем поднял с пола и начал рассматривать хитрое взрывное устройство, с помощью которого проникшие в дом молодчики хотели открыть себе доступ в лабораторию.

Кац подошел ближе, посмотрел на квадратную коробочку с проводками и покачал головой:

– Вот гады! Все изобретательнее и изобретательнее с каждым разом!

– А вы знаете, кто этих молодчиков к вам подослал? – спросил Потапчук.

– Знаю не знаю… какая разница, – пожал плечами Кац. – Их даже из ваших кто-нибудь нанять мог. Это все ерунда. Отбились – и славненько!

– А что вы про пленку мою спрашивали? – напомнил Слепой, обезвредив взрывное устройство.

– Ах да! – вспомнил Кац. – Вы хоть знаете, что это за карта?

– Догадываюсь… – пожал плечами Слепой.

– Догадывается он! – хитро прищурившись, проговорил Кац. – Это моя пленка.

– Ваша? – удивился Потапчук и добавил: – Михал Сергеич, ты ничего не путаешь?

– Ну, в том возрасте, когда я сделал этот снимок, ни склерозом, ни маразмом я не страдал, – сказал Кац и продолжил: – Эту карту я перефотографировал по просьбе одного ученого, археолога. Тут показано местонахождение легендарного клада в Старой Ладоге. Откуда он ее, эту карту, достал, не знаю. Я этот заказ его тогда выполнил, пленку отдал. А он, тот археолог, вскоре умер. Наверное, так и не успел произвести раскопки. А старичок упертый был. Все твердил: «Я этим шведам покажу! Я им докажу, что мы русские, а никакие не варяги! И князья наши все, и цари все были, есть и будут русские! Вот если там не только сокровища, если там и останки будут, хотя бы череп, я проведу реставрацию, и они увидят, что Олег был русский, а не варяг!»

– И что, вы до сих пор так подробно все помните? Так точно помните то, что было еще в советские времена? – удивился Слепой.

– Я только то, что тогда было, и помню! – вздохнул Кац. – Я то, что тогда было, помню гораздо лучше, чем то, что есть теперь.

– Это наверняка Лизин дед эту карту приносил, – сказал Глебу Сиверову Потапчук, когда Михаил Сергеевич, бормоча что-то себе под нос, снова заперся в лаборатории.

– Похоже на то, – кивнул Слепой, сопоставляя факты. – Значит, генерал Чернявский собирался продолжить дело Лизиного деда, отца своей жены?

– Я об этом, увы, ничего не знал, – покачал головой Потапчук.

– Ну что ж, если у меня будет карта, я, отправившись в Старую Ладогу вместе со шведами, смогу вести поиски на шаг впереди них.

– Попытайся, попытайся… – кивнул Потапчук, опять погружаясь в задумчивость.

Его сейчас заботила не только и не столько карта, которую должен был восстановить и отпечатать по просьбе Слепого Михаил Сергеевич Кац, сколько неизвестно откуда взявшиеся налетчики. Когда полицейские стянули с их лиц маски, Потапчук понял, что он не так давно видел уже эти мерзкие рожи. И не где-нибудь, а в управлении, где эти молодчики сидели у кабинета одного высокого чина. Сидели не под конвоем как преступники, а как посетители. И это было более чем неприятно. Генерал Потапчук подозревал, что этот его «коллега», которому, кстати, непосредственно подчинялся и зачастивший к нему в последнее время капитан Чадов, часто ведет двойную игру. И теперь наверняка эти двое по его просьбе опять вскоре окажутся на свободе. А значит, продолжат совершать налеты на этого несчастного старичка. Архивы-то его действительно уникальны. Там компромата на всех и вся о-го-го сколько.

Михаил Сергеевич вынес, держа за уголок, еще влажную фотографию и протянул ее Слепому:

– Вот, пожалуйста. Вы уж доведите это дело до конца, а то я знаю, пока наши соберутся копать, иностранцы все уже выкопают. Да, а пленку я себе оставил. В качестве оплаты. У меня она сохранней будет.

– Михал Сергеич, не волнуйтесь, мы вас не обидим, – сказал генерал Потапчук и достал несколько крупных купюр.

– А чего мне волноваться! У меня все есть, – пожал плечами Кац. – А чего нет, на том свете будет! Это вам, молодым, еще ждать и ждать, когда ваши желания исполнятся. А я уже на пороге стою. Мне уже недолго осталось до реализации абсолютного счастья.

– Ой, ну что вы такое говорите, Михал Сергеич! – остановил его Потапчук. – Вам еще жить и жить. Вон каким вы бодрячком держитесь. Вы еще всех нас переживете!

– А я не боюсь смерти, – пожал плечами Кац, взяв у Потапчука деньги. – Когда я понял, что смерть – это реализация идеи абсолютного счастья, я перестал ее бояться. Ведь почему мы в жизни мучаемся? У нас есть желания, и они не совпадают с нашими возможностями. То есть наши возможности не позволяют нам реализовать наши желания. А после смерти нет никаких желаний, значит, и мучиться не надо. Хотя нет, просто после смерти все желания враз исполняются. И человек погружается в нирвану абсолютного счастья. Вот как только приведу в порядок свой архив, сразу можно и умирать…

– Михал Сергеич, и не думайте! – похлопал старичка по плечу Потапчук. – Кто же нам тогда отпечатает нужные фотографии?

– Да. В этом вам никто, кроме меня, не помог бы, – самодовольно кивнул Михаил Сергеевич.

– Не забывайте, что вы обещали мне партию в теннис, – улыбнулся Слепой, все еще держа двумя пальцами и просушивая фотографию.

– Две, – улыбнулся в ответ Кац, – две партии в теннис. Чтобы по справедливости. Если вы мне первую партию проиграете, я дам вам шанс отыграться.

– Хорошо, по рукам! – сказал Слепой, пожимая Михаилу Сергеевичу руку.

Они не стали забирать у старика пленку. Он был просто счастлив пополнить свой архив, а Слепому было достаточно и фотографии с очень четкими точными указателями и подписями.

Уже в машине они с генералом Потапчуком внимательно изучили карту. Получалось, что могила вещего Олега располагалась где-то под землей. И вел к ней подземный ход, точнее, несколько подземных ходов. Но чтобы правильно соориентироваться и не начать раскапывать одну из трех ложных сокровищниц, где были закопаны незначительные вещи, необходимо было отыскать камень, на котором было написано: «Зри здесь следок».

– Странная надпись, – пожал плечами генерал Потапчук. – Боюсь, что, пока ты ее не поймешь, ничего не найдешь.

– Думаю, пока что главное для нас – сделать так, чтобы эти шведы первыми не докопались и не нашли то, что там спрятано, – заметил Слепой. – Если оно еще там лежит.

– Лежит, куда оно денется, – покачал головой Потапчук. – И если ты откопаешь эти сокровища, окажешь помощь не только ФСБ, но и нашим историкам.

Потапчук направился к Лизе, чтобы, пока не поздно, забрать ее и увезти к своей двоюродной сестре на дачу. А Слепой вернулся в отель, к шведам, исполнять обязанности охранника.