Текст книги "Воспоминание о настоящем"

– Макс что-либо говорил про задание на сегодня? – с трудом выговариваю имя шефа.

– Нет, – односложно отвечает секьюрити.

Идём завтракать. Инна ведёт себя отстранённо. Чувства вины по отношению к ней за вчерашний выпад не испытываю. Это к лучшему. Она довольно надо мной поглумилась. Я не мстительна, просто настроения нет… Жаль, что у меня сегодня нет и аппетита, Марина приготовила ароматные и вкусные на вид круассаны. Никогда не была во Франции, но всегда думаю о ней, когда вижу круассаны. Эйфелева башня и лавандовые поля…

После завтрака предлагаю Семёну Викторовичу отправиться в лабиринт. Кивает. По дороге решаю немного прояснить ситуацию.

– Почему обра… обращаешься к Максу на «вы»? – долго не думая над формулировкой, высказываюсь я. Нелегко называть Семёна Викторовича на «ты», очень нелегко…

– Работа.

– Наивно полагала, что я – твоя работа.

Он чуть замедляет шаг и поворачивает голову в мою сторону. Смотрит настороженно.

– С вами я тоже общаюсь на «вы».

Молодец. Всё-таки есть в Семёне Викторовиче нечто особенное. По крайней мере, в отсутствии логики и здравого смысла человека не упрекнуть. И предложения уже не такие односложные… Прогресс налицо. Волшебный день.

– Как долго работаешь с Максом? – округляю глаза, пытаясь придать взгляду максимальную невинность и бесхитростность.

Лицо секьюрити принимает задумчивый вид. По всей видимости, пытается сосчитать количество дней, проведённых под руководством дражайшего Максима Алексеевича… Тишина, идём дальше. Начинаю немного напрягаться, периодически искоса поглядываю на него. Судя по сосредоточенному выражению лица, Семён Викторович считает часы… Затем отрицательно кивает головой.

– Не помнишь? – уточняю я.

Отрицательно качает головой.

– Что нет?

– Нельзя говорить, – с прискорбием сообщает он после затяжной паузы.

Не могу сдержать улыбку. Они точно сговорились. Теперь и Семён Викторович претендует на откровенность… Забавно.

– Тебе скоро, наверное, вообще запретят рот открывать? – сокрушаюсь я.

Секьюрити бдителен, провокация не удаётся.

– Как с Максом познакомился, тоже не расскажешь? – решив испробовать последнюю хитрость, широко улыбаюсь я.

Отрицательно качает головой. Семён Викторович далеко не так прост, как кажется на первый, второй и даже третий взгляд.

– Чем ты занимался до встречи с Максом? – не отступаю я в надежде получить хоть немного полезной информации.

Секьюрити останавливается, устремляя на меня пронзительный взгляд. Не кивает, не качает головой. Опасно.

– Всё поняла, можешь даже не кивать, – произношу едва слышно и, словно невзначай, добавляю, – с тобой так интересно разговаривать, странно, почему я не делала этого раньше?

Бессмысленно было ожидать, что Семён Викторович начнёт раскрывать тайны Мадридского двора, но попытка не пытка. Подходим к ангару. Поднимаю глаза вверх, смотрю по сторонам. Как красиво. Поют птицы, вокруг пронизанная солнцем зелень, воздух, которым невозможно насытиться… Закрываю глаза… Несколько секунд стою неподвижно. Семён Викторович рядом, за моей спиной. Пора начинать. Неохотно открываю глаза, словно тело противится обстоятельствам и суровой необходимости.

– Макс вчера говорил, что ты пойдёшь со мной, – уверенно ссылаясь на слова шефа, внутренне ликую я.

Храбрый секьюрити, не мешкая ни секунды, делает шаг вперёд, уверенно касается ладонью двери.

Может, он пойдёт первым, по простоте душевной самостоятельно выбирая дорогу? Было бы неплохо, поскольку Семён Викторович, несомненно, является представителем той особенной категории мужчин, за широкой спиной которых в любой ситуации чувствуешь себя хрупкой и беззащитной женщиной. Однако совершенно некстати он решает проявить галантность и пропускает меня вперёд.

Удивительно, но каждый раз, переступая порог ангара и входя в коридор лабиринта, я испытываю совершенно разные эмоции. Иногда преобладает страх и растерянность, иногда над страхом всё-таки доминирует желание побеждать. С паникой я постепенно научилась справляться, но одержать верх над боязнью пока не удаётся. Хотя рядом с Семёном Викторовичем невольно начинаешь чувствовать себя спокойнее.

Итак, приступаю к освоению вновь выстроенного пространства. Откровенно говоря, Макс принимает излишние меры предосторожности, изменяя и перестраивая ходы каждые полчаса. Не думаю, что, имея возможность второй раз пройти по идентично выстроенному лабиринту, я бы оправдала надежды шефа. Скорее всего, обязательно что-нибудь напутала бы и заблудилась.

Чувствуя за спиной широкое плечо и тяжёлое дыхание Семёна Викторовича, совершенно ничего не хочется делать. Несмело бреду по коридору, всё сильнее окунаясь в пучину неизвестности. Периодически заводя нас в тупик, лишь безропотно выслушиваю тяжёлые вздохи секьюрити. Думал, я ежедневно здесь развлекаюсь? Ошибался. Работаю, словно совхозная лошадь. Оглядываюсь. Семён Викторович следует по пятам. Любопытно, надолго ли хватит его терпения? Кстати, действительно, почему бы не потешить душу? Вновь поворачиваю голову, смотрю на него. Чувствую, как на моём лице появляется зловещая ухмылка. Начинаю что-то мелодично бормотать себе под нос. Поворачиваем направо, идём прямо и снова налево… Тупик. Какая досада. Двигаемся дальше.

Первые полчаса секьюрити придерживается принципиальной позиции и воздерживается от комментариев. Шум, изменение ходов.

– Первые несколько раз я думала, что меня задавит одна из вновь образовавшихся стен, – жалуюсь, округлив глаза и изобразив на лице непосредственность.

– Невозможно, – авторитетно заявляет он.

– Почему?

Снова молчит, теперь даже не кивает. Путь преграждает очередной тупик. Согласна, интересного мало. Терпи, Семён Викторович.

– Интересно, мышь ушла? – словно невзначай задаю вопрос.

У всех есть уязвимые места. Ты, Семён Викторович, не исключение из правил. Ещё пару часов и я узнаю о твоих слабостях. Смотрю на секьюрити. Признаков замешательства не проявляет. Ещё двадцать минут хождения по мукам. Я намеренно медленно передвигаюсь, часто останавливаюсь и смотрю вверх, словно пытаясь отыскать дорогу по звёздам. Ситуация явно начинает угнетать секьюрити, а меня, напротив, забавлять. Оглядываюсь. Мышцы его лица напряжёны.

– Ой, нога зачесалась, – внезапно останавливаюсь и снимаю мокасин с правой ноги. – Подержи.

Торжественно вручаю секьюрити обувь. Опираясь на стену лабиринта, стою на левой ноге, медленно и нерасторопно чешу правую ступню.

Семён Викторович начинает заметно нервничать. Великолепно. Благодарю своего спутника, надеваю обувь и продолжаю шествие. Проходит ещё полчаса. После очередной трансформации вновь идём дальше.

– Долго ещё? – миновав следующий поворот, неожиданно спрашивает он.

– Что долго? – не сразу поняв, что имеет в виду секьюрити, напрягаюсь я.

– Долго ещё идти?

Вопрос, заданный Семёном Викторовичем поистине гениален в своей простоте. Меня берёт оторопь. Может, он шутит? Только в голосе нет и намёка на иронию. Затаив дыхание, смотрю на секьюрити. Он явно ждёт от меня ответа. Что отвечать, не знаю.

– Сейчас найду выход, и пойдём обедать, – осторожно произношу, после некоторого замешательства.

Кажется, ответ его удовлетворяет… Наверное, догадался, что тяну время, только, где выход, я всё равно не знаю. Просто стараюсь проводить отведённое для прохождения лабиринта время забавно. Искоса смотрю на секьюрити, такое своеобразное веселье ему приходится не по вкусу. Пытаюсь сконцентрироваться, привести мысли в порядок. Тщетно. Твёрдым шагом двигаюсь дальше вглубь лабиринта, храбрый секьюрити не отстаёт. Очевидно, стоит проявить нерасторопность, и он отдавит мне ногу. Дабы не выглядеть совсем несуразно, решаю не устраивать театрализованных представлений. Тупик, поворот налево, тупик, поворот направо. Семён Викторович смотрит на меня с откровенным скептицизмом. Проходит ещё полчаса. Теперь я окончательно дезориентирована. Смотрю вверх на фрамуги, через которые прямые солнечные лучи проникают в ангар. На несколько секунд замираю, ощущаю неописуемую лёгкость, словно оказываюсь далеко за пределами лабиринта. Однако тяжёлое дыхание за спиной возвращают в суровую реальность. Снова тупик.

Совершенно перестаю верить в себя. Стараюсь сосредоточиться, но наличие человека за спиной напрочь лишает сил. Иду вперёд, на пути неизменно возникают тупики. Начинаю анализировать ситуацию. Мы с секьюрити находимся в лабиринте вдвоём, Макс ещё не приехал. Кто нас спасёт? Охватывает паника. Жалобно смотрю на Семёна Викторовича. Перспектива полдня провести с ним вдвоём в ангаре угнетает. Необходимо что-то предпринять. Предпринимаю. Опять тупик. Идём дальше. Мои идеи по вызволению нас из ангара, очевидно, не отличаются оригинальностью. Устойчивость нервной системы под угрозой.

– Ты меня отвлекаешь, – порядком устав от сложившейся безысходности, заявляю я.

– На улице? – измотанный мытарством, наконец произносит секьюрити.

– Что? – громко переспрашиваю.

– Подождать на улице? – умиротворённо повторяет он.

Мне нравится этот парень. Его предложение столь умилительно в своей непосредственности и простоте. При этом его глаза излучают надежду на положительный ответ и благополучный исход дела. Он складывает руки на груди, а мышцы лица производят выразительное движение, крайне напоминающее улыбку. Семён Викторович кажется вполне убедительным, я почти таю. Но вдруг совершенно некстати вспоминаю, как сильно он держал меня за руку и хотел оставить в лесу.

В детстве меня учили быть справедливой и никогда не оставаться в долгу. Если Семёну Викторовичу надоело замкнутое пространство, он устал и раздражён, а в моих силах отпустить его, неужели я этого не сделаю? Внимательно смотрю на него, но чувства сострадания не возникает. Ловлю себя на том, что снова кусаю губу… Неприятная привычка меня не отпускает. Иду дальше, не совсем понимаю куда, и, кажется, уже не помню зачем, но продолжаю идти.

Возмутительно, совершенно, непростительно с моей стороны было бы отказать такому очаровательному человеку в невинной просьбе. Я ведь не монстр, умею идти людям навстречу. Ещё раз окидываю взглядом секьюрити, покорно ожидающего своей участи. Только почему я должна ежедневно мучиться в одиночку? Макс тоже ни разу не попробовал пройти со мной это испытание… А вдруг за очередным поворотом поджидает мышь? Останавливаюсь. Моментально вспоминаю об огромном грызуне, устроившем себе комфортабельные апартаменты в коридорах лабиринта. Не ощутив в себе достаточного потенциала для смертельной схватки с грызуном, принимаю единственно верное, на мой взгляд, решение и набираюсь смелости его озвучить. Изо всех сил стараюсь изобразить скорбное выражение лица, открываю рот…

Стоп, стоп, стоп. А как он вообще собирается выйти из лабиринта без меня? Мотаю головой. Хмуря брови, вглядываюсь в лицо секьюрити. Вопреки ожиданиям, оно не выражает и намёка на сарказм. Ощущаю, как мои глаза округляются, становясь неестественно большого размера. Есть только один способ узнать, каким образом он намеревается ускользнуть.

– Хорошо, иди, – бормочу сквозь зубы.

– Вы?

Кажется, теперь пришло время удивляться ему. Стараюсь внешне сохранять спокойствие.

– Я остаюсь, – отвечаю, с недоверием смотря на него.

– Точно?

Удивительный разговор у нас получается.

– Я, наверное, тебя удивлю, но найти выход не удаётся, – поясняю, с заметным раздражением в голосе. – Совершенно дезориентирована, ты следуешь за мной словно тень, даже не соблюдая дистанцию. Я собственных мыслей не слышу, только твоё тягостное дыхание и гнетущие шаги.

Всё. После этого выпада в адрес Семёна Викторовича я точно из лабиринта не выйду. Очередная трансформация. Растерянно озираюсь по сторонам.

– Помощь нужна? – вполне серьёзно спрашивает он.

– Если только помощь поисковой экспедиции, – примирительным тоном произношу я.

– Выходим? – проявляет настойчивость он.

Обстановка начинает удручать, мне становится страшно. Медленно отступаю назад.

– Семён Викторович, вы успокойтесь, – слегка приподнимая руки и демонстрируя раскрытые ладони, неторопливо проговариваю каждое слово. – Сейчас попробую ещё раз, мы обязательно сможем найти выход. Вы устали и раздражены, я эти ощущения разделяю. Но полагаю нелишним напомнить, что мы работаем, не всё получается с первого раза…

Секьюрити с недоумением смотрит на меня. Продолжаю отступать. Он неспешно подходит ближе… Ещё ближе…

– Говорите, как депутат во время избирательной кампании, – проводя неожиданную аналогию, анализирует он моё поведение. – Не нужно бояться.

Спиной упираюсь в тупик.

– Сейчас, – сдержано говорит он.

– Про поисковую экспедицию пошутила, – лишь успеваю дополнить я.

Семёна Викторовича ничего не смущает. Он смотрит на свои огромные часы, затем начинает нажимать пальцем на циферблат. Внимательно наблюдаю за происходящим.

– Направо, – утверждает он.

Замираю. Секьюрити отрывает взгляд от часов и пристально смотрит на меня. Стою. Молчу.

– Направо, через три метра ещё направо, и выход, – громче произносит он. – Почти пришли.

Стою.

– Что это? – растерянно спрашиваю, смотря то на часы, то в глаза секьюрити.

Он покорно показывает дисплей часов. На нём изображены две точки разных цветов и белые полосы, кажется, расположенные хаотично. Толком ничего не успеваю рассмотреть, поскольку секьюрити, держа руку в горизонтальном положении, медленно отодвигает её немного в сторону.

– Удобнее, – словно вспомнив о чём-то интересном и важном, нажимает он на кнопку сбоку.

Часы дают точную проекцию двух фигур, судя по силуэту, мужчины и женщины и ходов лабиринта. Семён Викторович пальцами увеличивает изображение. Он производит действия с изображением, получая полный обзор ангара. Лабиринт, моё местоположение, траектория движения. Начинает кружиться голова. Поднимаю, очень медленно поднимаю вверх правую руку. Одна из фигур повторяет моё движение. Тру глаза, руку не опускаю. Резко ставлю обе руки перед собой, фигура производит аналогичные действия.

– Давно это у тебя? – спрашиваю едва слышно.

Бессмысленный вопрос, поскольку при первой встрече с секьюрити именно эти часы, красовавшиеся на его руке, особенно привлекли моё внимание. Пытаюсь сформулировать мысль, но трудно формулировать то, чего не существует.

Семён Викторович, предпринимая попытку вывести меня из оцепенения, делает жест рукой, указывая, в каком направлении следует двигаться дальше. Стою.

– Значит, ты всегда контролировал моё местоположение? – осторожно интересуюсь.

Кивает.

– Значит, ты сознательно допустил, чтобы я залезла в багажник автомобиля Макса? – кажется, начиная понимать реальное положение дел, чуть слышно произношу.

Молчит и не производит никаких движений головой. Чувствую, как от обиды по лицу начинают катиться слёзы. Закрываю глаза ладонями.

– Если бы я не контролировал ситуацию и ваше местоположение, всё бы и закончилось в этом багажнике, – совершенно адекватно и связно, то есть в несвойственной манере произносит он.

Поднимаю голову, вглядываюсь в глаза секьюрити. Может, послышалось?

– Не характерная для меня речь? – опережает он мой вопрос. – Может, всё не так однозначно, как кажется на первый взгляд?

Семён Викторович окончательно повергает меня в шок. На этот раз безмолвно киваю головой я. Значит, книгу в библиотеке он всё-таки читал, а я тогда подумала, что картинки рассматривал. Хотя какие могут быть картинки в «Дискретной математике и комбинаторике»?

– Почему? – тихо спрашиваю.

– Что?

Словно мы с Семёном Викторовичем меняемся местами. Теперь я говорю односложными фразами, а он делает вид, будто не понимает.

– Почему закончилось бы в багажнике?

Вместо слов, он вновь несколько раз нажимает на экран волшебного устройства. Сначала мне кажется, что ничего не происходит, затем понимаю, что горло, будто медленно сжимает чья-то рука. Трогаю шею, внешне всё в порядке. С непониманием смотрю на Семёна Викторовича. Он хладнокровно кивает головой. Дышать становится всё труднее. Что это? Пытается меня убить? Издаю хриплый звук. Секьюрити ещё несколько раз прикасается к часам, дыхание нормализуется. Делаю глубокий вздох, затем выдох. Всё хорошо. Закрываю глаза. Сползаю по стене, сажусь на пол.

– Вы можете покидать территорию особняка только, если ошейник отключен.

Что они себе позволяют? Держат меня как собаку на привязи. И эти сказки о доверительных отношениях… Доверие доверием, а все необходимые меры безопасности были предприняты.

– Ты его отключаешь? – испуганно спрашиваю я.

– Да, и только по указанию Максима Алексеевича.

– Его можно удалить? – с надеждой смотрю я на Семёна Викторовича.

– После выполнения вами работы.

Ошеломляющая новость. Секьюрити присаживается рядом.

– Почему мне сразу не сказали?

– Сказали.

– Нет, Макс говорил абстрактно и неубедительно.

Семён Викторович молчит.

– Вы надо мной издевались? – предполагаю я.

– Кто?

– Ты и Макс.

– Нет. Я не издевался, я выполнял распоряжения Максима Алексеевича, – вразумительно отвечает он.

– Значит, ты молодец, а Максим Алексеевич издевался, – с прискорбием констатирую.

– Не думаю, что он хотел вас обидеть, – смотря мне в глаза, серьёзно произносит он.

– Возможно, не хотел, – и, опуская глаза, добавляю, – но обидел.

Сижу, обняв колени.

– Может, Максим Алексеевич просто верит в то, что сможет убедить вас сотрудничать без применения силы?

Ладонями трогаю виски. Вера, доверие – столь тонкие грани… Недопущение мысли о предательстве или неожиданных, несогласованных действиях, идущих вразрез общим интересам. Макс не знает меня, как же он может мне доверять? Не уверена, что могу сама себе доверять. Тяжело вздыхаю. Неужели, он видит во мне нечто большее, чем я действительно являюсь?

– Во время путешествия на яхте ошейник был отключён?

Утвердительно кивает головой. Узнаю прежнего Семёна Викторовича.

– Для чего ты мне это показал? – спрашиваю, окончательно переставая понимать, что происходит.

Он устремляет взор в бесконечность.

– Я многим обязан Максиму Алексеевичу, – начинает он откровенный разговор. – Он верит вам, это может навредить. Считаю, пора вмешаться, дело принимает неожиданный поворот.

Секьюрити делает тяжёлый вздох и замолкает.

– Ввязавшись в эту авантюру, он с самого начала рисковал, – продолжает Семён Викторович после паузы. – Но самоуверенность иногда притупляет чувство опасности. Он выбрал вас, теперь мы всецело зависим от ваших действий. Больше всего я боюсь, что он ошибся.

Секьюрити поднимается, протягивает мне руку. Совершенно безрадостно становится на душе. Не люблю чувство ответственности, сознательно стараюсь его избегать. Но при указанных обстоятельствах начинаю ощущать себя могучим Атлантом, удерживающим на своих плечах небесный свод.

Уверенно направляемся к выходу. Успеваем выйти буквально за несколько секунд до следующего изменения ходов лабиринта. Оказавшись на улице, ощущаю себя немного лучше. Смотрю на яркое и солнечное небо, по которому неспешно плывёт одинокое облако в виде бегемота.

– Домой? – вернувшись в привычный для меня образ, спрашивает Семён Викторович.

Утвердительно качаю головой. Возвращаюсь в свою комнату, падаю на кровать. Достаю дневник, в попытках разобраться в себе делаю очередную запись. Пишу о своих сомнениях, об ощущениях, о Максе и его искренности. Пишу обо всём честно и откровенно, словно рассказываю близкому человеку. Затем несколько раз перечитываю текст. На душе становится заметно легче. Убираю дневник в хранилище. Закрываю глаза, но не потому что страшно или хочется исчезнуть. Закрываю глаза, чтобы помечтать о том, как вернусь домой и стану свободным человеком, имеющим возможность быть собой, зависеть только от себя и делать то, что считаю нужным. Надеюсь, в моей новой жизни найдётся место и для него.

Стук в дверь. Смотрю на часы. Время обедать. Идём с Семёном Викторовичем на балкон. Стол накрыт, а я будто продолжаю чего-то ждать. Минут через пятнадцать в дверях появляется Макс. На моём лице непроизвольно возникает улыбка. Искренне рада его видеть. Макс едва кивает мне головой, пытаюсь сохранять серьёзность, будто у нас на двоих одна тайна. Прикасаюсь указательным пальцем к кончику своего носа.

– Приятного аппетита, – раздаётся голос Макса, появившегося в одежде, предназначенной для конного спорта. – Планирую сегодня покататься верхом. Не желаешь составить компанию?

– Привет, – мечтательно произношу, спокойно допивая чай.

Улыбаюсь. Ловлю на себе сосредоточенный взгляд Семёна Викторовича.

– Никогда не ездила верхом, – и, немного подумав, добавляю, – но всегда хотела попробовать.

– Отлично. Сколько времени тебе нужно на сборы?

– Минут тридцать.

– Хорошо, буду в конюшне.

Он уходит, стараюсь смотреть исключительно в тарелку, чтобы ненароком не встретиться взглядом с секьюрити.

Безусловно, тридцатью минутами на сборы не ограничиваюсь, поскольку категорически не могу определиться, что подобает надевать в подобных случаях. Заканчивается моя растерянность банальными джинсами, кедами и первой попавшейся на глаза кофточкой. Считая себя неотразимой красавицей, отправляюсь на прогулку. Семён Викторович сопровождает меня до загона, затем удаляется. Действительно, теперь, когда возможности ошейника наглядно продемонстрированы, вероятность, что я решу покинуть особняк, сведена к минимуму.

Макс уже сидит верхом на лошади. Заметив меня, он машет рукой и плавно разворачивает животное в мою сторону.

– А Сёма где? – ловко спрыгнув на землю, спрашивает он.

– Привёл меня и вернулся в особняк.

Держа в руках повод, Макс помогает мне перелезть через ограду.

– Всё в порядке? – осведомляется он.

– Да, – уверенно киваю головой. Не могу решить, стоит ли рассказывать ему о сегодняшнем диалоге с Семёном Викторовичем… А пока я не могу этого решить, буду молчать.

– По моей просьбе Борис приготовил для тебя самую смирную лошадку.

– А твоя лошадь мне не подойдёт?

Макс смеётся, несколько раз хлопая животное по шее. Кажется, что лошадь при этом тоже ехидно улыбается.

– Бахус – вороной жеребец русской верховой породы, конь исключительно для опытного всадника, – серьёзно говорит он. – Энергичный, строптивый, любит проверять всадника «на вшивость». Правда, для тех, кто проверку прошёл, Бахус идеальный вариант.

Макс привязывает животное к столбу, Бахус начинает мирно есть траву, а мы неспешно направляемся в сторону конюшни.

– Устрою обзорную экскурсию, пока лошади гуляют и дышат свежим воздухом, – поясняет Макс, проходя внутрь помещения. – Животные содержатся без привязи в денниках, то есть индивидуальных секциях.

Первое, что вызывает удивление – резиновый пол. Но такая реакция возникает, пожалуй, потому что ранее мне не приходилось бывать в конюшне и задумываться над тем, каким там должен быть пол. Всего в помещении четыре денника, расположенных по одну сторону вдоль прохода. Стены и двери денников сплошные на высоту примерно полтора метра, а выше – решётчатые.

– Это необходимо для того, чтобы животные могли общаться, а конюх – наблюдать за ними, – заметив мой удивлённый взгляд, уточняет он.

Как и полагается, в конюшне пахнет сеном и ещё чем-то… Смотрю на Макса, ловлю себя на мысли, что мне нравится на него смотреть. Опасная близость. Не дослушав, выхожу на свежий воздух.

– Надеюсь, ты не боишься оставаться со мной наедине? – будто всерьёз спрашивает он.

Самое время рассказать ему о своих опасениях, сомнениях, о разговоре с Семёном Викторовичем, наконец, о том, что моё сердце то замирает, то начинает учащённо биться, если он находится рядом. Пора рассказать о том, что страх оказаться обманутой мешает мне довериться ему. Рассказать, как я разрываюсь на фрагменты, слушая разум и остерегаясь прислушаться к себе. Сомнения в его искренности явно небеспочвенны, но, когда он смотрит на меня, я знаю, что это по-настоящему. Пожалуй, мы оба оказались обычными заложниками ситуации. Рассказать!.. Набираю в лёгкие больше воздуха. От волнения перехватывает дыхание.

Макс прикасается тыльной стороной ладони к моему лицу, проводит рукой по щеке, затем по шее. Ему не нужны слова?.. Хочу обнять его и сказать что-то очень важное, но вместо этого лишь прикасаюсь щекой к его щеке, провожу рукой по волосам, трогаю его плечо. Чувствую, как его дыхание становится глубже.

– Так страшно. Забери меня отсюда, – шепчу ему на ухо.

– Обещаю… – и, медленно прикасаясь губами к моему лбу, серьёзно добавляет, – всё для этого сделаю.

Не знаю, искренен ли он, но от сказанных слов дрожь пробегает по телу. Стою затаив дыханье…

– Не время и не место, – едва слышно произносит он, отстраняясь от меня. Его голос дрожит, попытка вытереть со лба несуществующий пот выдаёт волнение. – Не хочу, чтобы это выглядело пошло, а ты пыталась очаровать меня только, чтобы избавиться от зависимости и изменить обстоятельства… Чтобы делала то, что не идёт от сердца и не желает тело. Не калечь душу. Мне не нужны одолжения, я слишком уверен в себе, чтобы принимать поцелуи от девушки, считающей себя зависимой от моей воли.

Он говорит ровно, не пытаясь обвинять. Без упрёков, неодобрения, сомнения или горечи сожаления. Констатируя факт. Он знает, он всё обо мне знает, чувствует, понимает, предугадывает… Как? Как ему это удаётся? Растерянно смотрю на него, мне становится стыдно. Чувствую, как покрываюсь багровым румянцем. Создаётся ощущение, внутреннее ощущение, будто я что-то предложила Максу, а он, проявив неслыханное благородство, от этого отказался. Неверно… Чувствую себя ничтожеством… Наверное, неправильно корить себя и уж тем более – чувствовать ничтожеством рядом с этим мужчиной. Но… отвожу взгляд. Эта нехитрая манипуляция не спасает, облегчение не наступает. Макс становится моей неизбежностью. Он может сейчас уйти, но вкус этого разговора надолго останется в моём сердце.

Он опускает глаза, задерживая взгляд на моих кедах. Плавно опускается на одно колено, тянется руками к моей обуви. Делаю шаг назад. Макс невозмутим, смотрит на меня и пододвигается ближе.

– Что ты делаешь? – растерянно спрашиваю, с удивлением наблюдая за происходящим.

– Язычок должен быть заправлен внутрь, чтобы не цеплялся за стремя, – спокойно поясняет он, начиная туго затягивать шнурки.

Стою, не знаю, как себя вести, что говорить. Не могу описать свои ощущения, их так много, они противоречивы и выделить среди обилия эмоций чувство, доминирующее над сознанием, просто невозможно. Протягиваю ладонь, чтобы прикоснуться к волосам Макса, но, едва дотронувшись, резко отдергиваю руку. Он поднимается, затем отодвигает тяжёлую крышку короба, стоящего около входа в конюшню, берёт несколько морковок.

– Вообще, лакомство нужно давать после того, как лошадь сделает что-то хорошее, но для твоего спокойствия… – протягивая мне морковь, невозмутимо говорит он.

– Почему для моего спокойствия? – удивляюсь, забирая овощи.

– Многие ошибочно полагают, что, если угостить лошадь морковью, она станет дружелюбной и покладистой.

– А это не так?

– Нет, – отрицательно качает головой Макс. – Получив лакомство, лошадь просто получит лакомство, но это не изменит в корне её отношения к тебе.

Он делает жест рукой, и мы следуем в указанном направлении. Заходим за конюшню.

– Днём лошади пасутся на лугу возле леса, – продолжает Макс.

Идём дальше, приближаемся к низкорослой серой лошади, с аппетитом поедающей траву.

– Жорка, – вполголоса окликая животное, Макс подходит ближе. – Лошади очень пугливы, поэтому не любят резких движений и громких звуков.

– Утверждение, что лошадь способна вынести хозяина из горящего дома, – это красивый миф?

– Точно, – улыбается Макс. – Лошади – животные стадные, собственно, этим и обусловлена их боязливость. Кроме того, ей нужен сильный вожак, а не хозяин. Хотя, как и в любом правиле, есть свои исключения, ахалтекинские лошади действительно являются однолюбами и преданы хозяину, как собаки. Но это характерная черта только данной породы.

– Как-то нелестно ты отзываешься о лошадях…

– Они – моя слабость с самого детства. Я проводил в конюшне возле нашего дома каждую свободную минуту, – несколько смущаясь, отвечает Макс. – Знаю о лошадях правду, не питаю иллюзий, не жду взамен преданности, но люблю этих животных, забочусь о них, делаю всё, что в моих силах, чтобы у них была крыша над головой, пространство и пастбище.

– Можно я тоже поздороваюсь?

– Только давай лакомство на раскрытой ладони и не больше двух морковок в день, – кивает головой Макс.

А у меня больше и нет… Осторожно приближаюсь к пони на расстояние вытянутой руки.

– Привет, Жорка! Ты красавец!!! – обращаюсь к животному, протягивая сладкую на вид морковку.

Жорка мгновенно съедает одну морковь и уже тянется за второй.

– Отличный жеребец, как раз по тебе, – иронично замечает Макс.

– Боюсь этого жеребца ненароком раздавить.

– Ты ничего не знаешь о пони, – упиваясь собственной осведомлённостью, говорит он. – Считаешь, что главное предназначение этих лошадок катать в парке детишек?

– И это мнение ошибочно? – изумляюсь я.

– Само название «пони» является собирательным для множества пород низкорослых лошадей, не связанных общим происхождением. Первоначально пони выводились и использовались для выполнения определённой работы, в основном крайне тяжёлой, – поглаживая холку лошадки, начинает лекцию Макс. – Выведено довольно много пород пони, каждая из которых обладает своими особенностями и уникальными чертами. Любопытный экземпляр с точки зрения происхождения породы – исландский пони. Его исключительность связана с запретом ввоза в Исландию лошадей с континента, соответственно, за многие столетия исландец не получил ни капли чужой крови и является единственной породой на всей территории «страны льдов».

– А Жорка? – интересуюсь, кивая на животное.

– Жорка настоящий шетлендский пони, представитель одной из самых древних и популярных пород пони в мире, – с гордостью поглаживая животное, говорит Макс. – Название порода получила от одноимённых островов, расположенных к северо-востоку от побережья Шотландии. В наши дни дружелюбные, послушные, легко поддающиеся тренировке пони чаще всего используются для развлечения детей в парках, конных прокатах и школах. А раньше лошадок ждала незавидная участь… В средние века молва о силе пони, способных везти на протяжении восьми миль фермера вместе с женой, и продолжительности жизни в среднем до тридцати лет, разнеслась быстро. Феноменальная способность перевозить груз, в двадцать раз превышающий массу собственного тела, сыграла с животными злую шутку. Законом 1847 года в Англии был введён запрет женского и детского труда в шахтах, поэтому достаточно мелкие, и в то же время чрезвычайно выносливые и сильные пони оказались подходящей рабочей силой. Спрос на животных стремительно вырос, началось их широкое распространение за пределами островов. На протяжении многих десятилетий тысячи пони трудились в английских свинцовых и угольных шахтах. Работодателям это было более чем выгодно, ведь за год одна маленькая лошадка вывозила порядка трёх тысяч тонн породы.