Текст книги "Одна среди людей"

Я оглянулась. Он пялился на меня во все глаза, подперев подбородок руками. Его рот закрывали пальцы, а во взгляде смешались дикое удивление и оторопь, что сковывала его, должно быть, сильнее страха.

– Подкупила могильщика. Ночью откопал. А до этого снадобье выпила… Купила у знахарки. Крови потеряла совсем мало… – я выдумывала историю на ходу, в который раз удивляясь своей изворотливости.

– И это чтобы остаться со мной? – его тон отдавал недоверием и все той же оторопью. – Если так, то ты просто больная на голову. Ты сошла с ума, – и он, будто пытаясь себя в этом убедить, закивал.

– Возможно, – уже перестав всхлипывать, ответила я, – но я сошла с ума от любви. Я не знала, что делать, и… Я готова была на все, чтобы быть с тобой.

Иван усмехнулся, но вновь стал серьезным. Откинулся на спинку дивана, скрестил руки на груди и начал внимательно меня рассматривать.

– Звучит как угроза, – наконец произнес он. – Я приготовлю ванну, одежду, а после мы решим, что будем делать дальше.

Первая маленькая победа. Я догадывалась, что мой поступок польстит самолюбию Ивана. Наверняка я не одна, кто совершал безрассудство ради него, но точно первая, кто смог повторить путь Лазаря, чтобы быть с ним. Все складывалось удачней не бывает. Пока я приводила себя в порядок, Иван ожидал моего выхода. Хоть я не могла читать мысли, но догадалась, что в его сознании происходил резкий поворот от озлобления и ужаса к самолюбованию. К тому же он восхищался мной. Вряд ли он предложил бы мне сожительствовать, но мог сделать так, чтобы мы часто виделись.

Так оно и произошло. Он снял для меня маленькую дачу на краю уездного города, где я и поселилась, внушая страх и недоверие окружающим. Иван бывал наездами. Иногда раз в неделю, иногда два, иногда неделями пропадал. Мы толком даже не разговаривали. Просто любили друг друга. Он оставлял деньги и исчезал. Ничего не обещал, ничего не спрашивал, а до разговоров и домыслов, коими бурлил городок, ему не было дела. Подозреваю, он не показывал мне своего истинного к этому отношения, но в глубине души ситуация его забавляла – он снова и снова бросал камни в сложившиеся устои общества. Теперь он мог смело называть себя отщепенцем – не дворянин, не рабочий, зато с женщиной-призраком.

Поначалу меня сторонились на улицах, тыкали пальцем, сбегались посмотреть. А я шла себе и шла, как ни в чем не бывало. Потом поползли слухи, что я вовсе и не умирала, что эти похороны выдумали, что газета наврала, да и Джона никакого не было, да и замужем я не была, и вообще, я просто недавно приехала и очень похожа на какую-то даму, что жила здесь раньше. Слухов было море, и до меня дошли даже самые невероятные. Будто кружок спиритизма хочет пригласить меня на свой сеанс, пообщаться и узнать, а что там после смерти. Мои бывшие подруги по теннису долго не могли определиться, как им теперь относиться ко мне. Но через несколько месяцев, когда наступила очередная весна, они рискнули возобновить со мной отношения, и я получила первое за долгое время приглашение в салон жены предводителя дворянства. Мой статус содержанки такого скользкого типа, как Иван, почему-то их не смущал. Новая волна более свободных отношений стала захлестывать провинциальную интеллигенцию. Поэты, писатели, художники – все хотели быть на острие времени и не могли мне простить, что я смогла их опередить. А томные дамы, смотрящие на мир из своего узкого окна, мечтали хоть глазком взглянуть на тех, кто создавал моду нового времени.

Ивану было безразлично то, что моя популярность росла. Он не ревновал, а будто плыл на своей волне. Однажды он угостил меня папиросой, и я поняла, в чем его секрет.

– Я хочу быть собой, – сказал он однажды, – не дворянином, не рабочим, а просто собой.

– У тебя это получается каждую ночь, что мы вместе, – отвечала я.

– Да, поэтому я все еще здесь. – И он предложил мне закурить. То был не табак, а нечто, к чему у меня вскоре развилось привыкание.

Мой русский улучшался. Через год жизни без Джона я все понимала и читать Толстого стало удовольствием. Иван поражался моим успехам, и в качестве тренировки мы выбирали темы для разговоров и рассуждали часами. Папиросы смогли разговорить нас так, что все ораторы мира наверняка нам завидовали. Мы обсуждали политику, экономику, философию, жизнь простых людей, фантазировали о жизни на далеких звездах, пытаясь осознать свое место во Вселенной. Иван был превосходным собеседником – какое счастье повстречать на пути человека, с которым можно говорить подолгу на любые темы, а можно и молчать днями, чувствуя себя при этом естественно, а главное, видеть, что он тоже наслаждался каждым моментом.

Вопреки моим ожиданиям, Иван танцевал очень плохо и дело это не любил, предпочитая лежать в гамаке лунными ночами. Прогулки по тенистым аллеям тоже были не в его вкусе, а вот прогулки верхом, наоборот, доставляли большое удовольствие. В то время я очень много спала и почти забыла, что такое время, бессмертие и смерть. Иван уходил, и пространство обволакивало меня своей пустотой, укрывало одеялом, задувало свечу и нашептывало на ухо старые сказки из детства, а потом показывало сны, почти как у братьев Люмьер, только лучше – раскрашенные, четкие и реальные.

Мне снились невероятно высокие здания из стекла, повозки без лошадей и я, стоящая высоко, почти у самых облаков. Мне снилось, что я застыла на открытом большом балконе, а под ногами расстилался вечерний город, охватывающий все пространство покуда хватало глаз. Высокие башни громоздились тут и там, внизу двигались подсвеченные повозки без лошадей, а на мне было надето удивительно короткое и облегающее платье сочного вишневого цвета. Единственное, что оказалось знакомым во всей этой чудной обстановке – бокал шампанского в правой руке. Несколько глотков игристого вина заставили испытать так хорошо знакомое чувство расслабленности. От удовольствия мои глаза закрылись, и, сделав глубокий вдох, я ощутила всю полноту жизни. В моем сне у меня не было мыслей – я занималась простым созерцанием окружающего мира, пытаясь осознать себя как часть этого мира. Мне казалось, я, как марионетка, соединена с ним невидимыми нитями. Почти медитативное состояние углублялось звуками расслабляющей музыки, что доносились откуда-то из окон у меня за спиной. «Боже, мир будущего прекрасен! Как приятно быть частью этого мира – вселенной, что постоянно меняется и изменяет меня вместе с собой!»

Цветные сны тогда открыли мне новую главу в жизни. Бесконечное наслаждение после папирос Ивана уносило в далекие миры. Я не видела разницы между сном и явью, а когда все-таки видела, то жадно пыталась записать увиденное, чтобы потом рассказать своему единственному другу. Так мы обменивались нашими грезами – про волшебные машины, повозки без лошадей, экипажи, летающие по воздуху. Наши фантазии были прекрасны. Сколько лет прошло в забытьи, праздном шатании по салонам и сеансам спиритизма, я точно не знаю.

Но однажды Иван явился без волшебных папирос. Он был серьезен, подавлен и даже напуган. Мой организм отчаянно требовал волшебного табака. Тогда я впервые разозлилась на Ивана… впервые за все время, что мы были вместе. Но это его ничуть не смутило.

– Нас шантажируют. Сказали, чтобы я тебе передал – запись в церковной книге о том, что Джон вдовец, сохранилась, отчет об осмотре твоего тела и посмертное фото тоже есть, ну и полицейский отчет для полного набора, – Иван сидел, странно заламывая и выкручивая руки. – Как же хочется курить! – он обхватил голову руками, что, скорее всего, раскалывалась, как и у меня.

– Чем шантажируют и кто? – вмиг я забыла о папиросах.

– Петр – тот самый, на чье место меня тогда взяли. Он теперь глава местных большевиков. Хочет очистить русскую землю от бесов иноземных. Доказать ты ему ничего не сможешь, все карты у него на руках. Просит уехать, а не то на костер пойдем вместе. Ты как ведьма, а я как твой любовник.

– Что за дикость? На костре давно никого не сжигают.

– Это фигура речи, ма шер. Пуля в голову тебя устроит? Или камнями и розгами забить? Тут рядом община староверов. Они сочтут за грех, если отпустят тебя живой.

– Ты предлагаешь прогнуться перед Петром? Перед этим безумцем?! – меня впервые за долгое время захватила ненависть. Вспомнив ужимки Петра, его несносный французский и радение за рабочих, мне захотелось раздавить его подобно муравью, а потом растереть по мостовой, чтобы не осталось даже мокрого места. – Он блефует. Не верю ни одному слову. Просто хочет отомстить, видя чужое счастье.

– Отомстить, конечно, хочет. Только теперь на его стороне власть и сила. Я бы перечить не стал. Ведь хочется еще пожить, полежать в постели с бокалом «Вдовы Клико» и папироской. С тобой полежать. Но… – вдруг он осекся. Будто что-то хотел еще сказать, и не решился. Тут же отвел взгляд, поднялся со стула. Из кармана выудил несколько сложенных и помятых ассигнаций, бросил их на стол. – Волшебный табак купишь на рынке. Я пойду. – Меня оставляли много раз, так что еще одну попытку узнать не составило труда. Им всем так тяжело смотреть в глаза, невыносимо сложно сказать: «Извини, мы больше не увидимся», или «Мы больше не пара», или… Гораздо проще поджать хвост, отвести взгляд и молча удалиться. Ведь все ясно без слов, так к чему эти страдания, зачем смотреть в глаза и что-то объяснять? Когда нету ссор, размолвок и измен, то причины расставаний обычно деньги или нажим родственников, которые не одобряют союза. Кто бы мог подумать, что злым родственником вдруг станет Петр.

Я усмехнулась.

– Надолго уходишь?

– Как получится, – не обернувшись, ответил он.

Тот день я провела дома. На календаре была осень 1917 года.

Что-то происходило в нашей глубинке, но что конкретно, понять было сложно. Не общаясь со знающими людьми, я все новости узнавала из третьих уст на рынке.

Салоны к тому времени позакрывались, а их гостеприимные хозяева уехали. В такой суматохе разве будет дело до какой-то ведьмы? Кружок спиритизма и тот закрылся.

А что Петр? О нем теперь знала любая дворняга. Его революционный настрой, что был виден еще в бытность секретарем Джона, вылился в самую настоящую борьбу. Причем не с помощью законов, стачек или других гуманных методов. Обладая неоспоримым ораторским талантом, он легко собирал толпу, а в конце каждой речи поднимал руку вверх и палил насколько раз в воздух из пистолета, что приводило всех в ликование. Так мне рассказывали, сама Петра на тот момент я не видела.

Опять же, по слухам, Иван уехал. Его имение пустовало уже несколько дней, да девицы его, которых, конечно, было не мало, плакали горючими слезами. И только я не подавала виду, что мне жаль. А внутри скребли кошки. Бросил и ему даже все равно, что со мной будет. Убьют староверы или Петр, какая разница. А была ли любовь? Или только наслаждение? Я сжала ассигнации в кулак, и несколько скупых слез капнули на руку.

Купила еще папирос на рынке. Продержусь какое-то время.

Однажды все закончилось. Так же неожиданно, как началось. Приходили вооруженные люди, спрашивали Ивана, странно, что не меня, но увидев всю картину, смеялись, плевали и уходили. Сам Иван, конечно, не возвращался. Липкое предчувствие чего-то страшного закралось в самую глубину души, сковывая легкие, старавшиеся вдохнуть воздух, пропитанный гарью и предвестием надвигающейся беды. Большая полная женщина, продающая на рынке мясо, сказала, что ее сын примкнул к большевикам и они хотят конфисковать дом предводителя дворянства по указу новой бесовской власти.

«Так вот почему Иван уехал – побоялся конфискации! – пролетело в голове. – Может, он сбежал и не от шантажа…»

– Глядь, люди-то с ума посходили. Как царь отрекся, так анархия. Они-то ж все «белую фею» нюхають, что взять-то с них, грешных? – женщина тяжело вздохнула и, в бессилии что-либо изменить, завернула кусок мяса.

– А что такое «белая фея»?

– Порошок такой. Сыплють на ноготь и вдыхають, а потом ружжо хватають и бегуть. Происки дьявола это все. Отвернулся от нас Господь за грехи наши. Только– то непонятно, кто ж так за всех-то нагрешил? Мы живем, у нас-то все хорошо, все-то по закону Божьему, и тут такое… Не могу понять, отчего так? Ты-то понимаешь?

– Вообще не понимаю, – я взяла завернутое мясо и положила в корзинку. Уходила я тогда с рынка с чувством горечи, опустошения и того самого бессилия, что, кажется, сковало всех, кто мог бы помешать происходившей вакханалии. Неподвластные разуму людские потоки бурлили по улицам нашего захолустья. Мы ведь даже не Москва, а что творилось там, страшно было представить.

Ткацкая фабрика перешла под самоуправление рабочих, иностранные владельцы «отказались» от актива. Теперь всем заправлял Петр. А я почему-то беспокоилась за Ивана. Не стоил он моих переживаний, но, кажется, за столько лет, что мы были вместе, я к нему привязалась…

Несмотря ни на что, я продолжала спать наяву. Жар огня, что готов был смести весь наш уездный городок, убаюкивал меня. Я будто грелась у костра на заснеженной опушке – кругом холод, и голые ветки торчали штыками от «трехлинеек», а у меня тепло, мягко и уютно. Сны того периода отличались особенной яркостью и запомнились более отчетливо, чем повозки без лошадей. В одном из снов я стояла у большой белой простыни, висевшей на стене. На мне была надета узкая, короткая юбка, туфли на высоких каблуках и белая блуза с коротким рукавом. Простыня меняла свой цвет, я что-то рассказывала и поглядывала на какие-то цифры, появляющиеся на простыне. Потом раздались аплодисменты, и ослепительная улыбка озарила мое лицо. Вот совершенно незнакомые люди обступили со всех сторон, что-то спрашивали, кивали. Все очень странно одеты, особенно женщины. Но что поразило меня в том сне, так это реакция мужчин, как будто вульгарность, с которой женщины выставили свои тела, была нормой. Далеко в толпе промелькнуло лицо Ивана. Я резко проснулась, обнаружив себя в маленькой холодной комнате. За окном шел снег. Часы показывали половину первого дня, но какого дня, какого года?

Осознание полной потерянности в пространстве, что впервые со мной произошло за более чем четыреста лет жизни, напугало. Осталось всего две папиросы, а ведь скоро мне опять захочется курить. Денег было совсем чуть-чуть.

Промерзший насквозь дом говорил о том, что спала я довольно долго. Еды не было, кусок мяса, купленный на рынке еще до снега, провонял всю кухню. Сосало под ложечкой. Привычная одежда оказалась велика. Из зеркала на меня смотрело худое, болезненное лицо – синяки под глазами, впалые щеки, ссохшиеся губы в трещинках…

Жадно выпив остатки воды и кое-как нацепив зимнее пальто, я вышла на улицу. Первое, что бросилось в глаза – красный флаг, висевший на углу соседского дома. Со стороны фабрики слышались крики. Я поспешила туда, сама не зная, чего ожидая и чего желая. Предчувствие чего-то страшного не оставляло.

«Только бы узнать, что Иван жив!»

Я перешла на бег.

У фабрики толпился народ, внутрь пускали только рабочих и по пропускам. Завидев меня, один из юных большевиков, облаченный почему-то в царскую военную шинель, но с красной повязкой на рукаве, замахал руками:

– Бабам тут не место! Иди отсюда!

Меня словно пронзило ножом в сердце! Сразу вспомнился монастырь и возвращение из скита. Жизнь издевалась, злобно хохоча. Гадкая мерзкая жизнь расставила капкан, куда я угодила практически вслепую. Голова жутко гудела, страшно хотелось курить. По всем законам жанра внутри фабрики должны были отпевать павших бойцов революции, славных пролетариев, павших в битве за конфискацию усадеб… Ноги слегка задрожали, но я не остановилась.

– Ты глухая? Тут идет набор в Красную гвардию, сюда нельзя!

– Я жена большевика, мне можно! Где тут главный? Его Петром звать.

Молодчик слегка охладил пыл. Стал серьезным и слегка смущенным.

– А вы чьей женой будете? – неожиданно для пролетария перейдя на вы, спросил он с почтением в голосе и тревогой во взгляде, увидев мое почти мумифицированное лицо.

Я рассказала в двух словах про Ивана, но молодчик ничего о нем не знал и ушел внутрь за разъяснениями. Мороз пощипывал щеки и кончики пальцев. Казалось, на запись в гвардию пришло все мужское население городишки и близлежащих деревень. Людской поток не иссякал. Фабрика, которую мы с Джоном когда-то открывали, превратилась в местный оплот большевизма, а теперь и Красной гвардии. Кто бы мог подумать тогда, в 1910 году, какая судьба ждет это с виду обычное здание. Философия невмешательства странным образом сыграла со мной злую шутку. Что-то я сделала не так, где-то оступилась. Виновата ли я в том, что происходило тогда у меня на глазах? Ответа не было, хотя чувство вины норовило срастись с моим сознанием.

Присев на корточки от навалившейся усталости, я поражалась самой себе, откуда берутся силы трезво мыслить и рассуждать. Впрочем, вряд ли сумбур, что роился в голове, можно назвать трезвыми мыслями. Но все же чувство, от которого я так страстно пыталась избавиться, выкуривая одну папиросу за другой, настигло, пройдя сквозь все клубы дыма – я была лишней и чужой на этом празднике жизни, я не понимала, что происходит, и не хотела вникать в новые веяния революционной реальности. А что до дел сердечных, то каждый, кто соприкасался со мной, оставался у разбитого корыта. Никого я не сделала счастливой, никому не дала радости, даже Ивану, раз он так быстро ушел.

Кто-то потряс меня за плечо и отшатнулся от быстрого взгляда обезумевших глаз.

– Где Иван? – резко бросила я. Красногвардеец как вкопанный стоял рядом. Ему не было и восемнадцати, наверно. Едва пробивающаяся борода, торчала редкими волосиками на лице. Шинель с чужого плеча была изрядно велика и неуклюже болталась на нем, как на пугале.

– Не знаю. Петр ждет вас, – его слова немного успокоили меня, и мы прошли в здание.

Вопреки ожиданиям, там было совсем не как в монастыре. Гул людских голосов заглушал шаги. Внутри явно теплее, чем снаружи. Очередь желающих стать новобранцами растянулась до окон с противоположной стороны фабрики, где за пятью столами сидели измученные бойцы Красной гвардии, записывавшие добровольцев. Глаза стоящих в очереди горели нездоровым блеском воодушевления и предвосхищения чего-то прекрасного и великого. Бородатые мужики переговаривались друг с другом, косо поглядывая на меня и мое совсем не пролетарское пальто. Табачный дым, запах алкоголя, псины, грязи и чего-то еще забивался в нос, заставив меня громко чихнуть. Никто не сказал: «Будьте здоровы», все на секунду посмотрели в мою сторону и почти сразу же отвернулись, вернувшись к грезам о грядущих подвигах, которые непременно сделают жизнь прекрасней. Я смотрела на эти лица и думала о том, какой должна быть идея, чтобы захватить людской разум вот так в одночасье. Однако эти мысли быстро исчезли, как только я завидела в тени одного из станков Петра, облокотившегося о стену и зорко наблюдающего за происходящим. Парень, приведший меня в здание, поравнялся с первым человеком в очереди и, взглядом указав на Петра, сообщил, что дальше не пойдет. Петр, завидев меня, улыбнулся, раскинув руки, приглашая то ли к беседе, то ли к объятиям. На нем была потертая тройка с красной повязкой на рукаве. Начищенные до блеска сапоги сияли еще издали, дымок папиросы медленно вился над головой. Я быстро проскочила к нему. Чьи-то громкие голоса пытались меня было остановить, но заглохли, как только поняли, что я миновала вожделенные всеми столы.

Петр не сделал и шагу мне навстречу, не подыскал стул, чтобы дама села, как всегда делал, работая секретарем Джона. Ничто теперь не выдавало в нем того старого Петра, предлагавшего позаботиться о благе для рабочих.

– Какими судьбами, товарищ Кэмпбелл? А я про вас, кстати, думал давеча, – начал он, надменно щурясь. Говорил он по-русски, даже не намекая на то, что способен изъясняться на французском.

– Где Иван? – я начала с места в карьер.

– Отчего вы так грубы, товарищ Кэмпбелл? Я вот хочу про вас в газете написать, а вы мне про Ивана какого– то, – Петр насмешливо усмехнулся.

– Как его найти? – помню, как я повысила голос и почувствовала на спине взгляды чужих глаз. – Я повторяю, где Иван? Или вы желаете поиздеваться?

– Нет, я не из тех, кто издевается над женщинами, я серьезен, как никогда. – Я не понимала, что выражал его голос – то ли издевку, то ли правдивость. Я настолько была истощена и безразлична к внешним проявлениям реальности, что это не имело значения. Петр продолжал: – Оглянитесь вокруг – вы находитесь в первой в мире цивилизованной стране, где победил рабочий класс и скоро воцарится свобода от всех предрассудков и ложных моральных устоев. Все, чем жила Россия, не наше, оно чужое, привезенное такими, как ваш Джон. Здесь и сейчас творится история человечества, вы это осознаете? Вы – соучастница великого перелома. Отчасти вы же в нем и виноваты. Благодаря вам, действию вашего бывшего мужа, благодаря таким, как Соболев, губернатор и прочие надменные и эгоистичные особы, мы получили голодное, злое и требующее возмездия общество. Посмотрите на эти лица, – он указал рукой в сторону очереди, – как думаете, что им нужно? Всего ничего – пара пуль, чтобы всадить в лоб доморощенной буржуазии, наглому офицерству и всем приспешникам монархии. Мы освободимся не только от ненужного пласта людей, мы перестроим сознание тех, кто остался. У нас не будет армии, потому что каждый рабочий и крестьянин в состоянии стать воином, когда отечество в опасности. У нас не будет браков – каждая женщина будет общей, каждый ребенок общим. Однажды мы пройдем голыми маршем по Красной площади, потому что у нас нет ограничений – мы свободные люди свободной страны!.. А теперь взгляните на себя. Вы первая среди всей округи, может и не первая, но та, кто ярче всех преподал нам урок нравственной свободы и равенства в отношениях между мужчиной и женщиной. Я рассказываю про ваши отношения с Иваном и весьма необычное расставание с Джоном – каждый большевик восхищается вами. Вы растоптали семью и брак в буржуазном понимании этих терминов, наплевали на все моральные устои, разлагающие общество. Ни религия, ни смерть, ни всеобщее порицание не сломили жажду свободы и смогли разорвать вековые оковы брачного союза. Вот почему я хочу написать про вас в газете. Вы – олицетворение женщины нового типа, та, с кого все будут брать пример. Я спросил у Ивана, как ему удалось завоевать иностранную аристократку, а он рассказал душещипательную историю о просьбе об одной ночи и о последующей инсценировке смерти. Невероятно! А теперь посмотрите назад, в эту толпу! Вы можете подойти к любому и сказать, что я твоя на одну ночь, а следующую хочу провести вот с тобой, – и они все ваши! Теперь не нужно инсценировать смерть. Зачем вам Иван, товарищ Кэмпбелл, когда у ваших ног тысячи мужчин, жаждущих всего одной ночи?! – Помню, в этот миг глаза Петра ярко сверкали, он сильно разволновался, словно читал речь перед огромной толпой. Сколько страсти было в его словах, сколько безумия! Но он был со мной правдив, как никто и никогда прежде.

– Вы сошли с ума, – прошептала я. Петр усмехнулся.

– Ну, так что? Все еще плачете по Ивану? А ведь он такой же большевик, как и я. У него много женщин помимо вас. Вовсе не потому, что он красавчик, а потому, что полностью перестроил свое сознание. Представляете, человек с дворянским титулом, вступил в Красную гвардию и теперь где-то на улицах Москвы убивает поганых «кадетов» или как их там. Вы тоже встали на путь истинный, и его стоит продолжить. Статья про вас на первой полосе! Заголовок вроде «Вчера враг, сегодня лицо новой России». Звучит, а?!

– Где в Москве найти Ивана? Петр, я говорю серьезно, и с вашей идеологией я не имею ничего общего, более того, я против написания про меня любых статей. Все, что мне нужно – это найти Ивана.

– Хм, деньги тоже не нужны?

– Тоже.

– Лжете. Именно они вам нужны, а не Иван. Ладно, ладно, успокойтесь, – он пошел на попятную, едва я подняла руку. Скорее всего, при соратниках Петр совсем не хотел быть битым женщиной. – Я не могу сказать вам, где Иван, по его просьбе. Это чистая правда. Он просил позаботиться о вас. Вот, забочусь как могу – показываю других мужиков, – он отвернулся.

– Я сама о себе позабочусь, спасибо. Иван сказал что-нибудь еще?

– Да, сказал, что не может жить так дальше и уезжает. Я не знаю, какой смысл он вкладывал в эти слова. Куда бы он ни поехал, любой путь лежит через Москву. Удерживать вас я не стану, но не думаю, что стоит ехать в никуда. Еще вопросы?

– Как добраться до Москвы? – это был мой последний вопрос. Получив исчерпывающий ответ, я вышла из здания фабрики. Тяжелое свинцовое небо слегка касалось колокольни, снег валил густыми хлопьями. Парнишка, проведший меня внутрь, переминался с ноги на ногу и крикнул: «До свидания!» Вряд ли я увижу его вновь, но по привычке ответила тем же. В голове не было мыслей. Мужские фигуры сновали туда-сюда, занимали очередь. Я шла в полузабытьи, превозмогая желание закурить.

Остаток дня я проплакала, вспоминая навсегда ушедшие дни, среди которых были дни, проведенные с Иваном. Он выдумал шантаж, чтобы оправдать передо мной свой отъезд – зачем? Почему?

Как часто это бывает, после слез наступил период раздумья. В отличие от жизней других людей, моя жизнь текла в замедленном темпе. Чтобы стать превосходной танцовщицей, у меня ушло около ста лет периодических занятий, учитывая отсутствие природного таланта, тогда как все смертные, чтобы достигнуть такого же результата, тратили гораздо меньше времени, по понятным причинам. У них просто не было возможности растягивать удовольствия и страдания так долго. Получалось, что мое взросление затянулось на сотни лет…

«Сколько же мне обычных лет? На каком уровне развития я нахожусь, если в четыреста с лишним земных лет меня угораздило стать наркоманкой?»

Тогда я себя ощутила ничтожеством. Казалось, я навсегда застряла в сознании женщины моложе тридцати. Возможно, именно поэтому меня до сих пор тянуло к мужчинам, а вся житейская мудрость, которой я так любила похвастаться перед собой, глядя в зеркало, была не чем иным, как юношеской самоуверенностью в собственной зрелости. Однако опыт есть опыт. Он подсказывал, что не стоит долго предаваться пустым раздумьям – реальная жизнь снаружи, а не внутри.

Этап жизни в подмосковном городке закончился – время было ехать в Москву. Чтобы избавиться от зависимости, пришлось умереть и воскреснуть. На этот раз мое исчезновение никого не взволновало, и все прошло гладко. Когда с зависимостью было покончено, я собрала вещи, написала письмо хозяину дачи, наняла извозчика, и мы отправились в Москву. Всю дорогу я размышляла о своем будущем. Смысл жизни выскальзывал из рук, словно поводья коляски Судьбы, и теперь лошадь несла меня в чистое поле, прямо в сердце метели. Закрыв глаза, я на минуту представила, что будет, если вновь встречу Ивана. Скорее всего, ничего. Он скажет то же, что говорил много раз. Я соглашусь и решу, что лучшим из всех моих поступков будет оставить его в покое. А что случится, если однажды я встречу такого же человека, как и я? Бессмертного и одинокого, истинно мудрого и глупого одновременно, но вместе с тем жаждущего жить и созидать что-то на благо других. Жаждала ли я того же или опять притворялась, надуманно ища смысл своего жалкого существования? Я не знала и не хотела знать.

* * *

Отвлекшись от воспоминаний, я обнаружила себя на выходе из зоны таможенного контроля. Толпу прибывших встречали люди с именными табличками, таксисты, просто знакомые. Меня никто не встречал. Доверившись первому попавшемуся таксисту, я отдала ему чемоданы и налегке проследовала за ним на стоянку. Как и почти сто лет назад, местный «извозчик» знал все обо всем и с радостью готов был поддержать беседу. Он жаловался на толпы понаехавших, на огромные пробки, на то, что еще несколько лет назад жизнь была легче. Предложил довезти до ближайшей станции метро в случае большого скопления машин. Я согласилась, несмотря на усталость. Говорят, что московское метро самое красивое в мире, так почему бы не посмотреть на красоту, ведь эти дни могли быть последними в моей долгой необычной жизни…

Вереница скользящих мимо машин вновь унесла меня в прошлое. Почти сто лет назад извозчик тоже спросил, не хочу ли я выйти на окраине Москвы, правда по совсем иной причине. Тогда на улицах шли бои – где конкретно и насколько сильные, извозчик не знал, но ехать дальше окраин отказался. По дороге нас несколько раз останавливали – проверяли, есть ли оружие. Странное ощущение полной беззащитности и беспомощности захватило меня. Извозчик спрашивал, за кого я – за большевиков или против них, – уверяя, что беспартийный и придерживается взглядов нейтральных, а посему ничего мне не сделает. Я смотрела на него почти пустыми глазами, но охотно согласилась выйти на окраине. Про Ивана Лопухина мой извозчик слышал, но толком ничего не знал. Поиски приходилось начинать с чистого листа. Я решила найти Ивана во что бы то ни стало. По крайней мере смерть мне не грозила.

То, чем ныне занимался Иван, было выше моего понимания. Открытость в отношениях, которую он так легко принял с моей подачи, являлась только первым шагом к жизни вне границ чего-либо. Видения, приходившие в наркотическом забытьи, сделали его не просто мечтателем, а человеком, стремящимся воплотить мечты в реальность.

Я нашла Ивана Лопухина довольно быстро. Его статус оказался не совсем понятным – то ли он большевик, то ли нет, но обе стороны конфликта с ним сдружились, что было неудивительно, учитывая его природное обаяние. Иван больше не курил папирос. Как он избавился от зависимости, для меня все еще загадка, хотя шутливое объяснение про заговор молитвами среди атеистов-большевиков пользовалось популярностью. Он не убивался по поводу судьбы полудворянина-полукрестьянина, а жил полной жизнью. Говоря современным языком, теперь Иван пытался организовать туры в Европу без обратного билета, помогая желающим покинуть и навсегда забыть родину. В его планы входило заработать таким образом денег и уехать самому. Большевикам он говорил, что помогает стране избавиться от ненужных граждан, а оппозиционному лагерю предлагал скрыться от большевиков за «недорого». И самое интересное, в его словах не было лжи – каждый слышал свою правду, и все были довольны. Организационные и управленческие навыки помогли Ивану создать работоспособное предприятие всего за несколько недель. Я появилась как раз во время первого большого наплыва клиентов, под видом той, кому срочно требовалась помощь.