Текст книги "Одна среди людей"

– Не думал, что будешь меня искать. Отлично выглядишь! Молодец, что завязала с папиросами, – он улыбнулся. – Уехать – правильное решение. У тебя не будет проблем, ты ведь вроде иностранка. Билеты, сопровождающие, встречающие – разве оно тебе нужно? Ты же там как рыба в воде.

– Я хочу русский паспорт и с ним выехать. Поехали вместе, – моя просьба слегка его удивила. Предложение, вряд ли. Я знала, что получу отказ, который обострит несбыточное желание стать смертной. Однако я жаждала остроты, ибо только она и придавала вкус жизни.

– Поговорю с ребятами – тебе сделают паспорт, и ты уедешь, став русской, – он никогда не задавал вопросов из любопытства и тогда не спросил, зачем мне это надо. – Насчет поехать вместе… Я осознал, что хочу быть свободным от семьи, обязательств, долгов, постоянной работы и всего остального… Когда я бросил курить, события стали видеться в ином свете. Мой отъезд и надуманный шантаж – это своего рода побег. Я не стал ни дворянином, ни крестьянином или рабочим, а сделался тем, кем всегда был – просто человеком, у которого есть мечты, желания и стремления. Любые ярлыки, навешиваемые на человека, ограничивают его, ставят в рамки общества, поэтому теперь, представляясь незнакомцам, мне доставляет удовольствие говорить, что я никто, потому что таким образом могу быть кем угодно. Я вправе распоряжаться жизнью как хочу, тем более что отец всегда мечтал видеть меня самостоятельным и независимым. Однажды я осознал, что, несмотря на несколько лет счастья в наркотическом бреду, я не чувствовал полноты жизни. Ты и другие женщины, к которым я наведывался время от времени, стали декорациями к пьесе, которую смотришь изо дня в день и знаешь наперед каждое слово. Я рискнул и уехал, чтобы изменить свою жизнь. Как видишь, все получилось, несмотря на бои в центре города. Тут весело, знаешь ли. Да и мой уход отрезвляюще на тебя подействовал – ты выглядишь как при первой нашей встрече. Поэтому не стоит возобновлять отношения. Ты красива, найдешь еще много Иванов. Жизнь со мной не для такой, как ты. Я сам по себе, что уже таит много опасностей, особенно в наше неспокойное время.

Это было мнение зрелого, уверенного в себе мужчины, которое либо принимаешь, либо нет, но уважаешь и считаешься с ним. Паспорт я получила уже в 1918 году. День, когда Иван выдал мне документы для выезда за рубеж по новому паспорту и координаты русской диаспоры в Берлине, стал последним, когда мы увиделись. Ни он, ни я не высказали бурных слов прощания. Иван и его сообщники работали профессионально: паспорт был настоящим – они просто заполнили пустой экземпляр, вписав туда выдуманное имя, и ставили украденные печати. Группы эмигрантов собирались быстро – выезд был назначен на следующий день после получения паспорта. Прощание, если так его можно назвать, прошло почти незаметно. Увы, отказ Ивана не спровоцировал обострение жажды стать смертной. Наоборот, я чувствовала, что пришел новый, совершенно иной этап жизни. Однако заполнить его было нечем. Засосало под ложечкой от ощущения надвигающейся пустоты и очередного периода одиночества, притворства и привыкания к новому имени. Все опять повторялось. Как я и предполагала – лучшая помощь Ивану – оставить его в покое. Человек, живущий сам по себе – не дворянин, не рабочий, не крестьянин, не военный – никто. На прощание я сказала, что буду ждать его в Берлине. Он ничего не ответил, только улыбнулся.

Примерно через полгода Ивана убили в рабочем кабинете за сопротивление новой власти, которая хотела прикрыть его деятельность и добилась своей цели. Печальная новость быстро распространилась среди диаспоры. Телеграмма указала название кладбища на случай, если кто-то решится приехать, чтобы почтить память. Ах, если бы я уговорила Ивана уехать сразу, если бы… Тогда я убедилась в том, что все мои мужчины страдают и умирают исключительно по моей вине. Я не спасла Ивана, разрушила жизнь Джону, а сколько их было еще раньше – не счесть. Клятва, данная в порыве горечи и самобичевания, не нарушена до сих пор: у меня больше не было серьезных отношений с мужчинами и никогда не будет.

И вновь я вернулась в реальность – Москву XXI века. Спускаясь в метро, я представила Ивана в образе хиппи – ему бы пошло, а в голове крутилось название кладбища.

Глава 4

Только выйдя из метро, я наконец смогла разглядеть город, в котором находилась. Была ли я в Москве? Да, смартфон точно определил местонахождение, вплоть до улицы и номеров домов, что стояли рядом. Это не сон. Угловатые здания советского классицизма, широкие улицы, много дорогих машин – первое, что бросилось в глаза.

Минут через пять я добралась до гостиницы, а еще через полчаса заселилась в номер.

В Москве я собиралась навестить могилу Ивана Лопухина, если она сохранилась, или просто побродить по кладбищу, где он захоронен… сходить на собеседования, выбрать себе квартиру, посмотреть на затмение и ждать превращения в смертную – вот лишь часть списка предстоящих дел, записанных в ежедневнике. Но это потом, а войдя в номер…

Я упала на мягкость кровати, белый потолок перед глазами…

От воспоминаний тяжело отделаться, иногда у меня получается, но сегодня не получилось. Хотя мысли, лезшие в голову, скорее можно назвать рассуждениями о несбывшихся мечтах и о сердце, которое когда-то было горячим и любящим, а теперь превратилось в камень… но нет, я все так же горяча, и температура тела опровергнет любое мое мимолетное суждение о своей холодности. Я усмехнулась…

Где-то внутри моего телефона стоял жучок, камера в ноутбуке всегда включена, а специальная программа следила за всеми действиями на экране. На моей карте было достаточно средств, и каждый раз, когда я ей пользовалась, люди в штатском, но с совсем не гражданскими обязанностями, получали сообщение о том, что я оплатила. Есть ли у меня личная жизнь?

А потом я вспомнила, как пыталась стать «обычной» после того, как решилась уйти из лаборатории. Хотела работать, но не находила достаточно мотивации, хотела веселиться, и тоже не имела ни сильного желания, ни внутренних ресурсов для хорошего настроения, ни смысла делать над собой усилия ради мимолетного забытья…

…И вдруг мне встретился Курт.

Тогда я была гражданкой США без определенного рода деятельности. Курт прожигал родительские деньги, относился с презрением к труду, хотя его отец был одним из руководителей огромной фармацевтической корпорации. С Куртом мы рассуждали о нигилизме, баловались легкими наркотиками, ездили на музыкальные фестивали, примкнули к хиппи. К тому времени, чтобы стать одним из них, не надо было протестовать против войны, правительства или чего-то еще. Достаточно распустить длинные волосы, вставить в них цветы, одеться попроще и спеть песню Джона Леннона «Imagine»…

Странное времяпровождение.

Однако Курт вдохнул в меня не только поверхностные атрибуты принадлежности к определенной группе людей, но и то, что можно было бы назвать «жизнью». Мы пропадали на непонятных тусовках, знакомились с другими хиппи, и жизнь мало-помалу перестала казаться мне чем-то однообразным и скучным.

Наученная горькой жизнью в Европе, охваченной «бурой чумой», бегством в Южную Америку, а потом переездом в США и жизнью в застенках лаборатории, я с крайней настороженностью относилась ко всем встречным, даже к Курту, который неожиданно подсел ко мне в одной из закусочных.

На тот момент я не ждала ничего хорошего от людей. Я почти разуверилась в своей способности общаться и получать если не радость, то удовлетворение от беседы. А посему старалась избегать не только большого скопления людей, но и случайных разговоров с незнакомцами. В каждом мне виделся человек спецслужб, в каждом я подозревала тайное желание залезть мне в душу, разгадать истинную природу моей уникальности. После пары фраз, которыми я обменивалась в магазине, киоске или закусочной, мне хотелось спрятаться как можно глубже внутрь себя – ведь больше негде, – чтобы никто и никогда не нашел даже напоминания о моем пребывании на земле.

Так продолжалось довольно долго. Наверняка мне нужен был психотерапевт, только денег на него не было. То, что утяжеляло карман, являлось подачкой от тех самых людей в штатском, а ее хватало только на удовлетворение самых минимальных потребностей.

Пребывая в таком состоянии, я, конечно, не заметила, что один парень пристально за мной наблюдал. Мысль, что я могла нравиться мужчинам и что привлекать внимание можно просто сидя у окна закусочной, ковыряясь вилкой в сомнительного вида еде, была напрочь вытеснена пустотой и страхом.

Курт молча сел напротив, и я помню, что не замечала его какое-то время, но даже заметив, боялась себя проявить. Он тоже робел – как потом рассказал. Он совсем растерялся, ведь был уверен, что я посмотрю на него, как только он подсядет. А когда этого не случилось, не знал, что сказать. Поначалу он решил, что я убита каким-то личным горем, и подумывал уже уйти, но вспомнил, что он же Курт, черт возьми, и еще ни разу не пасовал ни перед одной женщиной.

– Вижу, тебе тяжело, – тихо сказал он, – не думаю, что смогу помочь, но… Тут неподалеку завтра будет музыкальный фестиваль. Если хочешь отвлечься, приглашаю. Есть лишний билет. Я тебя познакомлю со своими друзьями. Ни ночевок, ничего такого. Только музыка и пять хиппи. Будешь шестой? Вечером каждый идет к себе домой, обещаю.

Даже не знаю, что заставило меня вылезти из своей раковины. Возможно, то, что он сказал больше пары обыденных фраз, в которых я не услышала подвоха. «Неужели он честен в своих намерениях?» – подумала я тогда и взглянула на говорившего. Он покорно ждал моей реакции, настороженно поглядывая на меня исподлобья. Было в его позе что-то от недоверчивого нахохлившегося воробья, немного настороженного и будто испуганного. А я хотела заплакать. Его простая фраза «тебе тяжело» била в яблочко, и сдержать слезы стоило неимоверных усилий. Я проглотила накатывающиеся рыдания, и они комом застряли в горле. Все что я смогла тогда сказать, было:

– Согласна.

Так начался мой путь в «обычную» жизнь. Я познакомилась с культурой поздних хиппи, а попросту бездельников, проедавших родительские деньги. По крайней мере те хиппи, которых я узнала, были именно такими.

Не могу сказать, что сразу, но я влилась в маленькое сообщество любителей цветов в волосах. Согласно моей легенде, родители погибли в автокатастрофе, и я неожиданно оказалась предоставлена сама себе. Дальние родственники помогали деньгами, но сами были почти на мели, сестер и братьев у меня не было. Все что осталось – каморка над магазином, которую я снимала благодаря помощи «тетушки». Из родительского дома пришлось съехать.

Новые знакомые не знали, как выразить соболезнования наиболее корректно, и просто решили мне не досаждать, дав время самой во всем разобраться. Курт на правах попечителя просто гладил меня, обнимал и совсем не предпринимал попыток близости, за что я ему крайне благодарна и по сей день.

Однако так не могло продолжаться вечно. Ведь моя сексуальная энергия никуда не исчезла, а только заснула на время. Освоившись в новом «обществе», я поняла, что ребята практиковали свободные и смелые отношения, что как раз было на руку. Мое обещание больше никогда не заниматься плотской любовью жило, и нарушать его я не была намерена. К тому же за время, проведенное вдали от России, мой последний возлюбленный, Иван Лопухин, все сильнее и сильнее превращался в моего идола. Когда-то я поклонялась Богу и верила в Христа, теперь веры хватало только на стремление быть свободной, несмотря ни на что. Пример Ивана произвел на меня слишком сильное впечатление. Единственное, в чем я могла повторить его подвиг, – стать свободной, как он.

Воспоминания о тех временах приходили ко мне яркими мазками. Самые красивые восходы, закаты и самые черные ночи, освещенные всполохами костров, звуками гитар и барабанов. Как-то мне подумалось, что я очутилась в диком первобытном обществе, развлекающем себя плясками вокруг огня, оргиями, воспеванием природы и простым, ничего не требующим существованием, что было невозможно среди людей в городах.

Мы просыпались, шли вдоль дороги или ехали на попутке, а потом спали в палатках под звездами, правда в специальных местах для кемпинга, что немного снижало уровень романтизма для некоторых из нашей шестерки. Меня же все устраивало – я получала новый, ни с чем не сравнимый опыт, который я, было время, отчаялась получить. Ложились в палатку мы по трое и занимались отнюдь не игрой в шахматы. Даже для меня, видавшей на своем веку разные варианты отношений, эти поначалу казались слишком смелыми, но меня уговорили попробовать, и… я втянулась.

Помню, однажды мы на спор играли в дартс на стоянке трейлеров. Проигравший должен был просить милостыню в ближайшем городе и на собранные деньги всех угостить выпивкой. Идти пришлось мне. Вспомнив свои прошлые похождения, я твердой походкой направилась вовсе не к церкви, а к студенческому городку, где, как я думала, накидают в шляпу больше. Оделась как подобает бедным хиппи, а на картонке написала «Мне 18, родители погибли в аварии, дом забрал банк. Помогите».

Сочувствующие студенты смотрели на меня иногда даже с завистью, ведь я была свободна. Кто-то кидал монеты, а кто-то, чтобы загладить свою вину за вид приличного обеспеченного гражданина с живыми родителями, бросал хрустящие купюры. Так я собрала приличную сумму, чем сорвала овации и всеобщее уважение в группе.

Еще одно яркое воспоминание того времени было связано с увлечением восточными практиками. До встречи с культурой хиппи я знала о существовании медитаций, но ожидала их увидеть скорее в Индии, чем там, среди белой молодежи. Однако я ошиблась, чуть ли не в первый раз за последние много лет. На слетах хиппи курили травку или заправлялись кислотой, а потом выходили на связь с космосом. Большинство все же не употребляли наркотики, а специально уходили в себя, надеясь открыть новые миры во вселенной мозга или где-то еще. Больше всего меня удивили первобытные танцы вокруг костра, будто мы переносились на машине времени в далекие времена, куда-нибудь в Африку или Амазонию. Люди впадали в транс и тряслись под ритмичные стуки барабанов, что чем-то мне напомнило свадьбу с Джоном, только там выли волынки и все были немного пьяные. Здесь же люди словно включали внутренний приемник, ловили какую-то волну и полностью отключались от реальности.

Но больше всего меня поразили медитирующие. За свою долгую жизнь я пробовала медитировать, но толком никогда не посвящала себя этому, полагая, что все тайны мира давно уже мной открыты, а спокойствие и умиротворение можно найти, не прибегая к таким методам. Тем не менее маниакальная настойчивость, с которой мои случайные друзья уходили в транс, завораживала, и действо казалось достойно повторения. Наркотики на тот момент меня не интересовали, и порой, устроившись поудобней на траве, где-нибудь в лесу, я погружалась в себя.

Вместе со мной этим занималась и другие. Мы садились друг от друга на некотором расстоянии, кто-то ставил будильник на полчаса, и мы исчезали. Хиппи практиковали групповые медитации, убеждая меня, что это действует сильнее, чем одиночные.

– Постоянная тренировка в группе, и наступит день, когда ты почувствуешь нечто, что сложно описать словами, – поучал меня Курт. – Практикуя медитацию самостоятельно, ты тоже добьешься результата, но на это уйдет больше времени. Нам повезло, что мы все вместе.

Прошло около полугода занятий, но я так ничего и не почувствовала, кроме полного исчезновения мыслей сразу после начала медитации. К тому времени образ жизни хиппи стал мне родным, как будто я нашла давно потерянный дом. Никто никому не завидовал, не обкрадывал, не ревновал, не лгал – все были друзьями. Это напомнило идеи, высказанные Петром, но то, что происходило со мной в Америке, сильно отличалось от опыта в России – здесь все построено было на любви, мире и дружбе, а не на какой-то борьбе и попытках доказать себе и миру свою исключительность.

Казалось, мы будем так жить вечно, не задерживаясь подолгу на одном месте, любя друг друга, тихо уходя внутрь себя и растворяясь в природе. Медитация сперва была просто новым опытом, а потом превратилась в неотъемлемую часть существования. Я забыла, почему этим занималась, будто жизнь немыслима без

тридцати минут молчания, созерцания и концентрации, а то и просто тишины, разливавшейся по телу, наполняя каждую клетку покоем. День ото дня утром и вечером мы практиковали медитацию. Рано или поздно что– то точно пришло бы ко мне.

Звуки природы стихли, уступив место звенящей тишине. Я сидела, облокотившись спиной о широкий ствол дерева. Руки и ноги расслаблены, дыхание ровное и глубокое, глаза закрыты. И тут я осознала, что не чувствую тела. Странное ощущение, переросшее в полет. Я летела, не чувствуя себя, но понимая, что существую. Осознанность была четкой и естественной. Летела где-то в темноте, среди мелькающих абстрактных образов, которые едва задерживались в памяти. В голове никаких мыслей, только наслаждение полетом из ниоткуда в никуда, усиливавшееся легким покачиванием, словно в каюте корабля. «Блаженство разума» – так я назвала те мгновения. Кто-то сильно затряс меня за плечо. Я летала целый час.

С тех пор моя жизнь изменилась. Друзья хиппи поздравили с первым видением. Во время рассказа о полете их глаза вопрошающе смотрели на меня, словно не верили. Курт тогда заметил:

– То, что ты рассказываешь, потрясающе. Никто из хиппи, которых я встречал раньше, не испытывал ничего подобного. Думаю, не стоит об этом распространяться. Если не все хиппи тебя понимают, то обычные люди не поймут тем более. Пусть это будет твоим секретом. У каждого из нас они есть.

Я так и поступила. Странно, что вообще начала рассказывать о полете, ведь на меня это так непохоже. Чувство одиночества среди близких по духу людей со временем нарастало, отчасти от того, что я не могла найти полного понимания с остальными, отчасти потому, что мысли о будущем появлялись настойчиво и постоянно. Конечно, я занималась самообманом. Ничто не длится вечно. Однажды настанет момент, когда хиппи перестанут существовать, а на их место придут другие неформалы. Но дело, как всегда, не в субкультуре как таковой, а в людях, стоящих за каждым абстрактным словом. Мои друзья медленно, но верно покидали уютный мирок.

Когда одна из девушек вдруг забеременела, оказалось, что Курт отец ребенка. Думаю, он принял верное решение – уйти из хиппи и где-то осесть, чтобы начать тихую семейную жизнь – естественное продолжение этой истории. Остальные следовали их примеру. Не каждый находил себе постоянную пару, но все уходили. Одна из тогдашних подруг призналась, что ей надоел неопределенный образ жизни и она хотела бы получить образование. Конечно, дух хиппи и моменты медитации останутся с ней навсегда, но надо уходить. Другая сказала, что ей жаль маму. Та проливала слезы в редкие моменты, когда дочь звонила, чтобы сказать: «Я жива, со мной все в порядке». Одна я готова была продолжать идти в никуда. Помнится, я плакала навзрыд, уткнувшись лицом в мягкий мох и вгрызаясь ногтями в землю от отчаяния и дикого чувства одиночества. Никто не звал меня с собой, у всех были семьи, заботы, усталость от неопределенности. А что было у меня? Только пустота. Пусть из всех хиппи я видела самые причудливые видения…

Мысль вернуться в лабораторию уже давно преследовала меня.

– Что случилось? Я могу чем-то помочь? – сквозь плач, больше походивший на вой, я едва расслышала мягкий мужской голос. Оглянувшись, увидела кудрявого паренька с отросшей щетиной, которую он, видимо, не сбривал из-за прыщей, покрывших лицо.

– Это пройдет, все нормально, – ответила я, хлюпая носом.

– Не заметно. Я тут новенький, вот думаю, остаться с вами или нет. Концерт был классный, да? Какие планы на вечер?

Так я познакомилась со Стивом, который был далек от медитаций, философии хиппи и вообще какой-либо философии. Он пришел, чтобы хорошо провести время и найти девушку. Утешить красивую, рыдающую особу – разве можно найти лучший предлог для знакомства? Потом я поняла, что храбрость Стиву добавляли наркотики, но он был отчаянно мил со мной, и будучи круглой дурой, а может, безнадежным романтиком, я упала в его хрупкие объятия.

Хиппи – бездельники, лишние люди и неудачники, решившие, будто они лучше всех, потому что выступали против войны и считали себя истинно свободными. Однако даже свобода приелась, марши за мир прекратились, а вчерашние герои новостей располнели, попивая пиво на своих верандах, и с грустью вспоминали молодость…

Помню, общаясь со Стивом, я возненавидела хиппи. У Стива все было предельно просто. Его мир состоял из «предков», что зажимали «бабло», и девчонок, на которых это «бабло» тратилось. Еще присутствовали наркотики для поднятия настроения и ненавистная учеба, шедшая раздражающим фоном его размеренной жизни. Стив не понимал, зачем надо носить на голове цветы, путешествовать автостопом и спать в палатках.

– Ты правильно сделала, что ушла от хиппи, – объявил он как-то раз, будучи трезвым. – С ними никакой жизни. Ну вот, ты медитировала, и что с того? Тебе медитация принесла хоть немного денег? Все эти фестивали – рассадник наркотиков. Именно ради них столько народу и приезжает, даже я приехал. Зачем придумывать себе философию? Честно, я не понимаю. Хиппи ставят себя выше остальных, и это отвратительно. Надменные и закрытые, вот какие они. А я простой парень – один из миллионов, и не хочу быть кем-то другим, с философией, высосанной из пальца.

Тогда я согласилась со Стивом. Ощущение в процессе медитаций было интересным, но не более того. Никто из моих друзей хиппи не пожелал поддерживать отношения после распада нашей маленькой ячейки, хотя ни ссор, ни обид не было. Возможно, дело было во мне. Я не смогла по-настоящему сойтись ни с кем из них, но я ведь просила только номер телефона и почтовый адрес для рождественских открыток, не переступая тонкую грань личного пространства.

Теперь мне кажется, что все они хотели забыть это время и меня, как часть периода несбывшихся надежд…

Заныла старая рана.

Меня отвергли, когда я шла к людям с открытым сердцем. Это было сродни подвигу после всех лишений и бегства, что породила война и лаборатория. На миг поверить в людей и получить вместо американских дежурных улыбок стену, за которой никого не найти – это ли не самое жестокое, что могло тогда со мной произойти? Легко сказать «сама виновата» и очень сложно найти силы, чтобы улыбаться и идти дальше в вечность.

Я снова в XXI веке. Размяв тело, я достала ноутбук, подключилась к беспроводной сети, и первое, что решила сделать, – отыскать на карте Лазаревское кладбище, где должен покоиться любимый Иван. Самая первая ссылка по запросу с названием кладбища вела на страницу «Википедии», посвященную этому грустному месту. Статья начиналась сразу с адреса кладбища и переходила к истории. Что ж, кладбище довольно старое, основано аж в 1758 году. Я пробежала глазами несколько строк и… остановилась. Чувство одиночества, которое всегда было со мной, сменилось опустошением и унижением.

Вмиг я стала маленьким ребенком, чей мир рассыпался, как карточный домик, когда отобрали единственную игрушку. Слезы удушающей горечи и озлобленности выступили на глазах. Губы затряслись в унисон с руками, дышать стало тяжело. Меня бросило в жар, частое биение сердца наполнило звуками комнату, и, не выдерживая нахлынувших чувств, я распахнула настежь окно, чтобы хоть немного снять напряжение.

«Нет, только не это… Изверги, мрази, нелюди», – первое, что пришло в голову от жуткого факта ликвидации кладбища.

Статья утверждала, что теперь на месте бывших могил находится детский парк и проезжая часть улицы Сущевский Вал. Это шутка? Разве можно превратить кладбище в детский парк? Я застыла, пытаясь осознать информацию. Получалось, что на костях Ивана и сотен, даже тысяч других людей дети мирно занимались спортом. Да тут и конюшня, и теннисные корты, игровые площадки, поля для мини-футбола, зимой прокладывают лыжную трассу. Меня передернуло.

– Ненавижу! – вырвалось из груди, но кого конкретно я ненавидела, сказать сложно. Грудь невольно защемило, я почувствовала, как повышается давление – сильно заболела голова.

Только что я потеряла одну из причин приезда в Москву. Простое желание навестить могилу любимого человека оказалось неосуществимым. Невероятно! Мне скоро исполнится пятьсот лет, но за эти годы ни одно заветное желание так и не осуществилось. Я казалась себе потерянной не только для общества, но в первую очередь для самой себя. Сердце, похожее на гигантскую черную дыру, не способно любить. Навестить могилу Ивана было не знаком вечной любви, а символом восхищения тем далеким и все же чужим мужчиной и напоминанием себе о человечности, теплившейся глубоко внутри. Не любила я Ивана, как не любила никого из моих мужчин, тем более первого мужа. А теперь все кончено.

Осталась лишь одна надежда – стать смертной после затмения. Встречи, которые были спланированы на завтра и последующие дни, я решила оставить из уважения к простым смертным людям, вроде Курта и Стива.

Люди такого типа зачастую причиняют боль окружающим, но не со зла, а из-за своей простецкой природы, что не дает им как следует подумать над поступками. Можно сказать, что по вине Стива я опять пристрастилась к наркотикам, а можно, что сама этого хотела, ибо была гораздо умнее.

Год впустую здесь, год впустую там, лет десять в забытьи, двадцать в состоянии анабиоза.

А сейчас мне просто надоел анабиоз, хотелось старых ощущений причастности к миру людей – прикосновения мужских губ, общения с ровесниками, с теми, кто выглядит на двадцать пять-тридцать лет, пустых разговоров и бородатых анекдотов, что так скрашивают существование. И хотелось помочь хоть кому-то, кто не умрет и не разрушит свою жизнь после расставания со мной.

Свежий воздух, глубокое дыхание, вода из-под крана – я слегка успокоилась.

Все в мире бренно, даже кладбища не вечны под луной. В конце концов, если бы их не уничтожали, людям было бы уже негде жить, особенно в странах с высокой плотностью населения…

План на завтра составлен.

Здравствуй, имитация жизни!

 
Чтобы выброшенной на берег рыбой воздух не ловить,
В реке единой Жизни научись без страха плыть.
Точка начала… Ворота конца…
Путь в тысячу ли начинается с шага неспроста.
Глядя в глаза мне, сказал однажды старый маг:
«Чтоб по воде пойти, тебе нужен один… всего один шаг!»
 

«Пилот». Один шаг