Текст книги "В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази»"

* * *

На восьмую свою ночь Мальвия обещала сплясать сногвалительные танцы обнаженной, а зрителю нужно было быть голым, на что Омар Мейяд заметил, что женщины любят во всем пышность, даже оставаясь на ровне голыми. Но сама она до последнего не раздевалась, оставив на себе самые пленительные перышки, ничего почти не закрывающие, более даже подчеркивающие обнажения. Протянула ему шары, но не стала давать в руки, чтобы не пускаться в дальнейшие объяснения, а решилась сама подойти и заложила те шары в уши. Помуссировала мочки в такт, создавая некое подобие, если не музыки, то озвучивания, или сказать лучше хоть какого-то аккомпанемента, а сама удаляясь в подтанцовывающих движениях в такт, все более стала переходить на полную пляску, некую такую легкую, глупую, фривольную – истинно что-то девичье, вышедшее на сцену чьего-то взгляда, чтобы притянуть к себе. Притягивая встающее к ней, она в различных па движений не забывала удаляться, и вот когда она понаклонявшись, как за чем-то, с приставлениями ручек ко рту, вдруг присела, вытянув отнекивающееся эти ручки с вытянутыми пальчиками, все это с самым бесстыдным шармом, на нее был невыдержанный рывок и бросок на покрытие. В тонкие бесстыдные складки вводился толстый жесткий ствол. Танцуристка доплясывала свое исскуство в тактах ввода-вывода, отшатываясь каждой частичкой своего тела до завершающего конца. Давала на себе возлежать, потом была выпущена потанцевать еще. Следущее девичье действо в танце называлось: «я у мамы дурочка», имело очень большое смысловое значение и было тем самым очень интересно посмотреть, особенно как перед зеркалом придумывались прически, прикалываемые гребешком. Другой танец – девочка-припевочка так же не был дотанцован, подобно первому, из присядов она взмыла в его руках выше, на колени сидящему на корточках и там уже доплясывала, дозвучивала свои шары ему в ушах. Ходила купать своего мучителя за сундук в углу. Было не видно: что она опустилась ниже крышки и так долго делала там, заставив его замереть. Еще возилась там после того как он ушел на постель. Выйдя на середину шатра, и остановившись перед ним в нерешительности, идти в постель тоже, недовольно заявила ему, что если он и сейчас будет невыдержанно вести себя как варвар, как мужлан, как самец, то она может пострадать от его грубости поломкой…! Она вытребовала у него твердое мужское слово, после трех раз удовлетворений, которое легко было и дать, и исполнить. Началась гимнастика, которую Омару Мейяду довелось впервые видеть в женском исполнении, конечно несложном на кульберты и прочую эквилибристику, но восхитительную по части грациозности и артистичности. Легкое, воздушное девичье тело, свободно выделывало самые немыслимые гуттаперчевые позы, стремительно носилось… по арене цирка…

* * *

Чтобы ни одна ночь не проходила без чего-то новенького, замечательного, то есть не без необычайностей, которые нельзя бы было забыть, Омар Мейяд снова залез в покупки султану, опробывать качели, всей конструкцией уместившиеся внутри шатра. Удобно расположив почти безсознательную от чрезмерного обкурения девушку, сумевшую настоять на своем, на панель качель на лямках, раскинув ее руки в стороны, и сам улегся на нее сонную и соединился телом. Хотя чувствовалось одиноко без нее, такой какой она была раньше, но под его воздействием и она сквозь наркотический сон, заощущала то, что над ней делалось, тяжело засопела, и это дало ему хоть какую-то толику ее участия. На миг ему даже показалось что она притворяется в себе. Но зачем ей было это? Они вдвоем друг на друге мерно покачивались вперед-назад. Без нее делать все тоже самое не представлялось интересным, наскучило сразу же после разрядки. И не приходило вновь.

Он взял и отнес ее в постель, думая что нужно прекратить ее мутить. Сны в жару сильно испортили ее красоту, от той какой она была вначале. Помахивания над ней опахалом помогали как видно мало… Думая обо всем этом он тут же уснул. Но на этом девятая ночь, показавшаяся самой невзрачной вдруг взорвалась, когда он проснулся посреди ночи в страстном желании и лежавшая тут же рядом и тихо сопевшая под ухом Мальвия была во всем виновата и всему причиной. Ошеломленная ударом в ночи, и забывшая притворяться попала в самый бурный поток откровений, и так же на них отвечала. И эта ночь достаточно сильно окрасилась неким таким сном-попаданием в обитель страны эроса, с каким-то особым пространством поз-положений, разных умильных сценок.

* * *

Десятая ночь снова была с панелью качель, на которой она лежала и услаждала перед ним как на блюдечке. Заставляли её безучасную сидеть голой, раскинув ноги буквой «М», показывающей своё влагалище и какое там то, что она была княжной и необходимо было начинать серьёзный разговор. Ею пользовались как женщиной, заставляя после каждого сильного втыка дёргаться подпрыгивающими голенями в стороны. Но не этим сильно врезалась в память эта ночь, а разговорами в постели после с ней, не вяжущей лыка в опийных хмарях. Сначало она испугала его настоятельным требованием о том, чтобы ей оплатили кальяном за наработанное – требованием проститутки и падкой женщины, каковую Мальвази попыталась из себя изобразить криком в лицо. Разговор шел в тоне душещипательного интима, стараясь ей выдаваться вульгарно.

– Ага, ты меня раз сорок, не меньше, запросто так!…

– Что раз сорок? Скажи?

– Отъебал!… Что придуриваешься! Может будешь еще отнекиваться! Задолжал так давай плати. Иначе отвали. А то как ему, так все и сразу, до самого горла даю, а как он – так дешевенький кальян не может дать. – возмущалась она у него лежа под боком и чем более были ее порывы этого возмущения, тем ярче удовлетворялся его слух. Особенно когда она в своей требовательности перешла на экспансивный визг:

– … Я сосать за просто так не собираюсь! Ничего себе пристроился, украл из дома, везет в пески и ты же еще ему и благодарность соси! Му-удрец, видели таких! Все хватит, хорошего помаленьку. Или, ты отдаешь мне кальян, а я тебе делаю сколько тебе влезет, или я пошла.

– Кальян милочка, тянет на тысячу отсосов…

– Сойдет. За слова свои отвечаешь?

– Я заставляю, а отвечать тысячным трудом нашей ненаглядной сосочке.

– Значит отвечаешь. За каждый раз насчитываем по разу! – смешила она его видом, собирающимся чуть ли не вести документацию. – Проотвечался! Попробуй только не сдержать свое слово! Я тебе на тясяча первом откушу его … (ругнулась грязно, то понимая, но чтобы отвратить)

– Милочка, ну разве я не держал свое слово раньше? Просто не надо тебе женщина много из этой трубки пробовать. Вообще не надо! Тебе предназначено вот из этой трубки пробовать.

Мальвази привратно зафукала, делая нежелательное выражение ртом.

– Ты давай спагетти мне на ушах не крути! Обещал: за каждый раз по разу. Теперь давай считать сколько раз мне приходится глотать за каждое твое удовлетворение? – не захотела она его называть разом, хитро соотнеся с множеством.

– Ну давай считать.

– Ну давай считать. – согласилась она сначало, не поняв к чему дошел разговор.

Когда же она была отодвинута рукой вниз, то нечего было и понимать. Надо было делать, чтобы подсчитать. Она снова попала… Из некогда гордой, неприступной… к тому что он ее сейчас владетельно покрыл мощной ляжкой, которую было не убрать, не из под нее не убраться. Она пала слишком низко, и потому не долго не ломаясь приступила идти в том же направлении, делая.

Отношение какое она к себе вызывала было отнюдь не такое какое она добивалась вызвать – отвращающее. Наоборот это было для араба такое что-то из мифологемы золотой молодежи, еще не так давно занимавшей и его ум, как молодого человека. К тому же она была явно из высшего общества, в котором фривольно запросто по его сведениям девушке было подойти и предложить измерить твоего друга. Такой чистый легкомысленный молодежный разврат – не разврат, а высшесть жрицы современного эроса.

И все-таки она была королевская женщина, и обставляла свою падкость шиком достойным королей: будучи низко заваленной, нашла выразительность подсчета в том чтобы высвободить свою руку и зажав в кулачок, отчетливо дергать ею с отгибом каждого нового пальца в показе. Когда пальчики с красными накрашенными ногтями были все, она перешла на новый кулачок. Пальчиков было три и на том заходе, или вместе восемь, когда она обслужила сомнительный восьмой раз, и стала выбираться наверх.

– Слабак. Я шестнадцать палок кидаю! – передразнивала его она.

– Обтери сперму со своих губок сучка и закрой свой ротик. До тысячи тебе еще все-равно далеко.

– Я тебе такое делаю! И ты еще считаешь!

– И всю жизнь буду считать! Все что бы ты не пожелала будешь добиваться только этим. Я заметил в тебе склонность к проституции, вернее это даже призвание и я буду развивать в тебе это. Так ты проявишься лучше всего. И ни в коем случае я не буду жениться на тебе, таких как ты нужно обязательно держать только в наложницах, вот тогда ты выдашься на все тысячу раз за простой кальян. А помнишь что я тебе предлагал всего лишь за один отсос, тогда на соленых озерах?… Ты бы имела не только кальян, но и наложниц, которые бы любили тебя за мое отсутствие… Но ты отказалась… Теперь где твое гордое – я чужим не сосу!

– Омар, давай я сделаю тот раз сейчас, с жалобной наигранностью попросила она, – давай мы оденемся в чем были тогда и разыграем все по новой, я войду как будто все еще боюсь тебя, а ты мне повторишь все что предлагал тогда, и я сделаю…

– Поздно каяться девочка моя, делать это нужно было тогда, и можно было только тогда, когда она была густой и зеленой, а не сейчас когда она выплескивается как вода – на девяносто восьмой раз.

– Ну ты достал меня! Ты что хочешь что бы у тебя в яйцах снова зазеленелось?! Я могу сделать так! Ты будешь ползать в ногах предлагать минет! – сердито серьезным напыщенным тоном произнесла она, как это только умеет одна единственная на всем свете, та самая женщина, сильно и остро воздействуя на душевное состояние мужчины, но оставаясь женщиной, она и повела себя в соответствии с этим, быстро сменив тон на заигрывающий, не то бы сказал он, и это бы было так. Сломать из себя то, во что она начала себя ставить, не позволило бы ей никогда то положение, в котором она находилась перед ним – как обыкновенная голая наложница, сделавшая ему только что это. Но еще, больше чем просто положение при женской особенности реагировать тонко и вести себя в точной зависимости от извне, что значительно легче, чем выставляться чем-нибудь своим и вступать в борьбу.

– О, борьба даже с чем-либо эфемерным – это не женская стихия, удачно обходить эту борьбу, избегать столкновения вот в чем заключается идеальная женская гармония, вливающаяся и переходящая в сущность женского, с точки зрения противоположного, чем эта противоположность мужского и женского? – что бы понять лучше предаться не зрительному, или мыслительному пониманию, а чувствам и например словам, которые подходят к противоположностям: прежде всего слабое и сильное, допустим в натурах, широкие и что не говориться о женских натурах, но соотноситься – узкие, тонкость или стремление к этому во всем, начиная от красоты и кончая неизвестно чем, но в общем манерами, походкой, нарядами, всем что окружает женщину и составляет ее сущность в противоположность всему широкому мужскому, будь-то походка, обхождение – особенно с широкой сильной позиции, методы действий, мышление – все довлеющее к широте, так же как к этому довлеет грубость, выдержка, по сравнению с мягкостью и обращением женщины на всякие мелкие неудобства. Если ко всему этому взять на сравнение тела мужское и женское расходящееся к формах как расходятся сами эпитеты о том и другом: мягкое и изящное, жесткое и дородное, гибкое и эластичное – то отсюда можно сделать вернейшее заключение в чем все-таки противоположность – она в стремлении или движении у женщин к заужению, утончению, у мужчин наоборот к расширению и усилению. Не надо ко всему прочему ошибаться, что если понятие само по себе тонкое – аристократичность, или франтоватость, не говорит само по себе об обратном, но лишь дает определяться в нем в соответствии с тем или иным стремлением, им должно сравниваться в отношении противоположностей между собой. Если, например, аристократ должен быть строг и утончен, то уж как строга и утончается аристократка, это можно себе представить… Всякая тонкость идущая от мужчины к женщине, встречается ей поэтому с участием, как что-то знакомое, в чем она чувствует себя прекрасно, а всякая сила, безудержность неохватываемость узким женским восприятием воспринимается или в штыки, или с полным ослаблением… как пришлось встретить Мальвази то, что ее головка попала меж сильных шершавых ладоней, а грубые пальцы резким сильным нажатием заставили уста разжаться и опуститься.

– Так ты минеты хочешь?! … А этого ты не хочешь!?…

– Что ей еще оставалось делать, хотеть там или не хотеть, она просто подчинялась насильному и знакомому по ее постоянным прежним деланиям, за что она принялась и сейчас, удобно расположившись на поджатых под груди руках, в свою очередь лежащих на широких волосатых ляжках. Эти ляжки резко раздвинулись, заставив ткнуться руками в ворс покрывала, а так же зарваться еще глубже, что кончилось безудержным кашлем, но затем продолжила делать ему стоя в экстравагантной позе на руках… Это продолжалось еще пол часа с тем что она давала трогать себя и во время этого это и кончилось. Взамен находящее чувство расстраивания прежней эротической гармонии и даже отвратность пошедшей низости, хоть и необходимой для расставания после, подготавливаемо по тем тонким мелким струнам-ухищрениям в чужой душе, с тем чтобы затем сыграть на ней в отворот, как на инструменте.

Она подняла голову и глядя в его разомлевшее лицо с половой антипатией настойчиво произнесла:

– Тысячу раз было – кальян!

Он еще ничего не соображал и она поискала вокруг взглядом. Заметив сосуд среди кушаний она потянулась к нему и там же чтобы он не отобрал, стала потягивать в себя с бульканьем внутри. Она ощутила знакомые приливы блаженства, одурманившие ее сознание от земной тошноты, заставившие поплыть и куда-то деться… Омар Мейяд оттянул ее от чрезмерного употребления, уложив на подушки головой. Она вытянулась перед ним во всей наготе своего прелестного тела. Ее сонное личико, грудки, волосики на лобке, просто манили к себе потрогать это достояние. Омар Мейяд вынул из ее ослабелой руки трубку от кальяна… и подумал сам насладиться тем же… но… побрезговал после нее.

* * *

Одиннадцатую ночь он решил начать с кушанья у нее. Раньше он не делал это потому что с ней просто не возможно было спокойно предаться еде. Сейчас когда он вошел, он еще раз убедился в том что делал правильно. Она сидела полураздетая по девичьей ли легкомысленности от того что было жарко, или же в ожидании его. Ко всему прочему в ней ощущалась хмарь от опиумного сна, выражавшееся на ее помятом лице и таком же настроении. При виде его Мальвия не улыбнулась как прежде, а взяла сосуд кальяна за трубку и кинула ему в ноги.

– Открывай живо!

– Мальвия, нужно бросать с этим.

– Нет я не могу уже без этого! Открой мне, я хочу. Уже была тысяча! Держи слово, не будь тряпкой.

– Еще один раз до нее:

– Давай я сделаю, потом обязательно откроешь.

Омар Мейяд грубовато оттолкнул ее от себя и это подействовало на девушку ранимо, даже не смотря на болезненное самочувствие… она горько расплакалась, вызвав к себе жалобу, и Омар Мейяд обняв ее своими руками прижал к себе мелко целуя и успокаивая.

– Не роняй слезинки зря, я это сделал любя. Ты для меня самая драгоценная женщина! Я так не хочу что бы драгоценный камешек помутнел в прозрачности своей. Забудь про этот дурман давай отвлечемся на что-нибудь другое, на смешное. Сегодня такой веселый день был, а ты все проспала, один дурачок верблюду рожи корчил, а знать знал что верблюд плюнуть может, поэтому часто закрывался что бы этого не случилось. Верблюд смотрел, смотрел на него, потом только дурачок убрал прикрытие начиная по новой, в этот момент и влепил харчок прямо в морду и раскрытый рот. Тот думал верблюд забывает старые кривляния, начиная новые. Представляешь все лицо в вязкой пене… – смеялся он вместе с ней.

Потом вспомнил что можно удивить миражем.

– Видели мираж в виде человека. Подходил так близко, казалось пройди несколько шагов к нему и можно дотронуться.

– Подходил кто-нибудь?

– Нельзя, мог оказаться призраком. Тогда бы испугал насмерть. Чтобы убрать видение мы развели костер и пошедший по земле дым растворил изображение.

– Ты веришь в призраков?

– Они реально существуют. Это души умерших, которые шайтанским ухищрением были отговорены покидать землю по самым разным причинам в основном если смерть была нежеланной и внезапной, если умершего связывала при жизни сильное чувство любви… Это не я, это Рита так говорит. К ним в семью приезжали переманивать в свою веру и все рассказывали.

– Верни родителям их дитя!

Нет вы уже не дети, вы взрослые девицы и втайне согласны с условиями игры, в которую с вами играют мужчины. Ведь правда же намного хорошо быть взрослой женщиной и вот так вот голой сидеть давать себя трогать… – полез он щупать ее, но получил по рукам.

– Сказала бы я тебе!… Но ладно уж продолжай, что тебе говорила Рита?

– Души умерших некоторых не поворачиваются к божественному свету и не летят ему навстречу, до этого их души часто приобретают видимую оболочку, обычно тот последний вид, который душа видела уходя из тела. Выходит что после смерти человек продолжает жить той же самой жизнью, потому что призраки реагируют на все как при жизни. Только с призраком не надо говорить и не надо пугаться, они не понимают, вернее они теряются, зато хорошо понимают язык чувств и часто когда их просят больше не приходить они обижаются и не приходят.

Душа оказывается находится не только в теле, но и за телом, составляя вместе такую же часть человека как и разные части тела человека, только она состоит из эфира. Ее можно так же и отнять у человека, как допустим руку, ее можно и вернуть человеку в случае смерти и тогда он оживет. Всем известный шарлатан Иисус Христос овладел этим искусством как раз у индийских магов. Хотя для этого нужно признать надо быть непростым человеком.

– Нужно быть Божественным человеком, самим Богом, ведь только Бог вкладывает души в тела.

– А мужчины что вкладывают? – ущипнул он ее.

Мальвии не нашлось что ответить, только обворожительно засмеялась. И тут вдруг она ему посуровевше заявляет о том что если он ещё раз выскажется плохо о Иисусе Христе, то ему потом не поздоровится самыми пугающими интонациями, какие она только нашла для того чтобы сцепиться по надуманной теме. Это уже было отвращающее очужделое отвержение и он начав было с увиливающего вопрошания о том, что вы все меня запугиваете?… Однако же и сам посуровевше перешёл на угрозы сменить норов и уже сейчас готовиться к смене веры. Если не хочешь кончить уже как мученицей христианской. Намекнул на то, как быстро и нестойко она пала на передок. На передок она ответствовала, что может и быстро пала, но не надо забывать о том кто она, и кто он, и что ей ничего не стоит разделаться с ним. А он не может даже быть вольным как служивый и если начнёт разделываться, то потеряет пожалуй свою работу и заработок.

Такая неожиданная перепалка под боком невольно даже восставило в нём желание отделаться от них от беды подальше…

Амендралехо все это слышавший не захотел даже глядеть на нее, искать признаки не настоящих чувств, а обыкновенной женской развязности, там где можно поэмоционировать, особенно если охальные места не прикрыты… Ему было по-настоящему больно от всего этого и плохо от тихой ревности, которую он испытывал к ней за настоящее, что она делает и за прошлое, что у него было с ней. Что можно было сделать что бы прекратить это? Его сковывало столько пут!

– Так что и этот шарлатан пусть даже напрягая нечеловеческие усилия все равно шарлатанил возвращая видимое для него облако души в мертвое тело. Самое удивительное что он смог, это: после смерти вогнать облако своей души обратно в мертвое тело и воскреснуть, может быть так как не воскресал до него никто, а все то, что он превращал воду в вино, ходил по воде, не знаю летал ли, лечил больных это там куда он ушел жить после воскрешения, умеют многие, оттуда он и научился. Маги совершенно точно знают что это был человек, он лишь достиг наивысшей стадии развития. Но умер так же как и все остальные и могила его находиться в Кашмире.

– А могила Аллаха где находится под Черным камнем?

– Ха-ы-ы-ы! – шлепнул Омар Мейяд ей пощечину от такого кощунства – Не смей женщина ничего произносить о святом!… Даже упоминать. Все что ты можешь касаться своим языком – моего слуха и меня!

– … Да. Ты далек от святости.

– Это все женщины нас вводят в грех.

– Как это? На ярком примере, пожалуйста продемонстрируй!

– Женщины так себя ведут, – красятся, мажутся, одеваются все же для этого.

– Да, стремление к красоте, великолепию – это стремление к низкому, оказывается.

– Сами за собой того не замечая вы просто приводите к одному и тому же, и к ничему другому, вас собственно и сделал Всевышний только для этого и вырастить детей. Просто даже если взглянуть на тебя: ничего другого ты больше не можешь вызвать.

– Это ты так смотришь, конечно ничего другого не останется делать как подчиниться такому церберу.

– Не только я так смотрю. Яркий тому пример помнишь мы с тобой скабрезничали перед ураганом.

– Я помню только ты скабрезничал! – поправила она, как очень для неё важное.

– Твое дело было давать… Так вот не зная о чем мы говорили, подъехавший старик Варлаф знаешь о чем подумал и что сказал?

Догадываясь она тихонько засмеялась.

– Девочка от… это самое, сделает потом?… Сейчас не время… – А сейчас самое время… в сотый раз давай приступай!

Мальвия чувствуя себя по-женски уничиженной, тонко смеялась на счет того что было тогда сказано, на счет же сотого раза, она стала беспокоиться, не желая того и просто не могучи. Думая не надо ли продолжить менятся, но слишком опасно она взяла в карьер и нужно было загладить резкости, прежде чем перейти к новым. Он схватил ее за плечи, затем схватил в пальцы ее личико, когда она панически отнекиваясь откинулась отвернувшись в сторону, и после этого притянул к себе.

– Ну давай, давай сделаю тебе это самое! – полунедовольно, полунадменным тоном, когда в борьбе собрала силу и желание к тому что секунду назад казалось ужасным. Это глубинная сила заложенная в ней делать это …делать так, с таким видом овладевая предметом своего воздействия и вводя обладателя его в иступленное состояние при виде того как она трудиться, от ощущения ее внутренностей, от восторга, который давали ее движения и наконец от наступившей эйфории приходящего оргазма, открывшегося сильным выбросом …которого эта кретинка как испугавшись оставила успев получить второй, а уже третий улетел куда то в сторону, показалось ляпнувшись в полог стены, создав мгновенную веселую мысль попадания в глазок… Четвертый уже раз он приклонившись, успел сунуть в напиток, напортив его перешел к плову в пиале. Отстрелявшись сунул ствол в рис что бы почувствовать как он еще больше уничижит потом любовницу…

– А-а-а!

Плов оказался только тёплым и большой беды не наделал. Он посмотрел на нее все понимавшую и внутренне подчинившуюся, о чем свидетельствовала ее улыбка при взгляде на блюда.

– Ну что добаловалась? Кушать все равно придется.

И она ела то, что он ей скармливал, как это не было зазорно и противно иной раз, и пила чуть не с визгом доводя своего потчевателя до умопомрачения, следствием чего и стало то, что он опрокинул ее навзничь задрал ноги и несмотря на все то превосходство, кое он наговорил о себе, как мужчина, он принялся делать ей удовольствие, заставляя ее смешиться, доводя счет до ста на один – в ее пользу.

Это уже давно превратилось в почти мерзкий разврат, если бы не нарочно ею устроенный для подготавливаемого предстоящего разрыва, чтобы точно было психологически настроить его на отброс от отвратностей. И не отвратностей тогда вовсе, а так нужно для всего и вся вокруг. Она знала эту функцию чтобы чего-то достичь нужно смириться