Текст книги "В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази»"

*бывают в жизни огорчения*

Если вернуться на некоторое время назад, обозреть то что происходило у ворот вблизи, а не издалека, как мы только делали до этого, не заметив того, чего пожалуй никто не заметил, а это в свою очередь повлекло за собой новую цепь событий. Смотрите сами какую:

– Бу-у-ху-ху!! Бу-у-ху-ху!! – выдували длинные восточные трубы. Под массивный арочный свод ворот с отвесно висящей от самого конуса медной табличкой, то и дело издававшей продолжительный гулкий звук нестройным беспорядочным потоком, с одной стороны конные гвардейцы – с другой посольские, вливались в сравнительно неширокий проход, который таким образом равнял прибывших в колонну, выстраивая по дороге.

В этой-то суматохе перед воротами Баб-Агбенау, которую дополняла неуместно оставшаяся там стража, никому незаметно со стороны со спины осторожно подъехали еще два черных гвардейца, встрявшие между себе подобными и прочими.

За воротами после некоторой торжественной выстройки был отдан отбой и в кутерьме спешиванья затеряться было нечего делать. Оба гвардейца с большим удовольствием скрылись за конскими телами, ведя животных среди других в конюшню, хотя как совсем незадолго до этого Куасси-Ба обыкновенно уверял, что в их гвардии все ребята отличные – никто никогда не стучал, не принято. Но когда коснулось дела, говоривший, несмотря на то был хорошо загримирован, испугался уже одного того, что могли заметить появившихся среди них незнакомых и это-то несмотря на легкую маскировку лица!

Но все обошлось в темной конюшне в самом укромном месте в вонине, испарине и жаре они в прохладце, ухаживая за конями, провели как им показалось довольно долгое, но безопасное время, потому что в этой части загона были оставлены индусские конюхи, якобы за присмотром, но главным образом за тем что бы прикрыть собой нужных людей.

Индусов разгуливало по касбе достаточно чтобы скрытый сигнал к началу, принесся в конюшню с молниеносной быстротой. Их предупредили выходить. Снова перекрашенный Амендралехо с загримированным уродливо, даже можно сказать отвратно Куасси-Ба, поспешно вышли из конюшни из бокового выхода и служиво направились по заранее намеченному пути, к заранее намеченному месту, к глухой боковой стене гаремного корпуса, отходящего от сада. Кругом и повсюду конечно были глаза, в саду наверняка засел целый отряд засады, почему пришлось обогнуть так же на голом желтом месте одиноко стоящее здание, чтобы не проходить мимо садовой ограды.

Чуть только они добрались до подножия огромного массивного здания и повернулись назад, чтобы подойти к интересующему углу, как увидели вышедшего оттуда низенького пухлого человечка, на которого Амендралехо обратил мало внимания, а тот лишь мельком взглянул на них, не найдя причин задерживаться на них вниманием долго.

– Это тот господин. – шепнул Куасси-Ба.

– Какой? Евнух что ли?

Видя все-таки своих, евнух желая еще больше обелить себя, подходя к ним указал идти поднимать тревогу и хотел было пройти мимо, но и тут его так же грубо схватили рукой за грудки и резко прижали к стене.

– Только пикни, об эту стенку размажу – в очередной раз так услышал задерганный бедный евнух, почти то же самое, и в том же положении молча. Оба гвардейца окружили его так, что ни его со стороны, ни ему cнаружи не было ничего видно.

– Что там произошло? – был вопрос.

– Пролезли грабители, хотят украсть женщину.

– Почему женщину, когда их две там должно быть?

Евнух только сейчас понял с кем разговаривает и сообразил как пока еще следует говорить.

– Все скажу, сегодня утром из маленького домика в общее здание перевели смугленькую женщину. Ваш молодой друг, экий он шутник, переодевшись в женское прошел вовнутрь дома за ней.

– Вторая значит осталась в домике?

– Должна была, больше ей не куда деваться.

– Пойдем проведешь меня к ней, – толкнул его идти вперед Амендралехо, а своему другу наказал напоследок, – Ну, все давай лети!

Зайдя за евнухом, за угол увидев Степана, когда тот тоже его увидел, махнул ему рукой, не отвлекаться. Стражники опять увидевшие старшего над ними, да еще и возвращающимся с гвардейцем до смерти перепугавшись за свою службу, яростно погнали прицепившегося к ним. Но начальник прошел ни слова не говоря по своим делам и приставатель махнул на него рукой, мол можно выпить.

Выйдя из корпуса с задней двери, по внутреннему дворику ведомый и ведущий казалось неприметно в сей садовой тиши дошли и зашли в домик с помощью ключа евнуха. Не обращая внимания прошли напряженно спавшего стражника, нечаянно заснувшего у дверей. Просто так, понимаешь, по-арабски…

Вмиг после того как дверь захлопнулась на замок, высокий, но узкий домик башенного типа был окружен буквально со всех сторон, в том числе и через крышу сверху. Ловушка захлопнулась, побежали докладывать об этом шейху.

Чрезвычайно обрадованный этим известием Омар эль Мейяд, тут же был несказанно огорчен новым ошеломительным известием – бежали другие. Отругавшись и соориентировавшись как и что нужно было говорить султану, выяснив еще некоторые интересующие особенности, пошел.

– Мой султан, у меня для вас одна преотличнейшая новость, но и одна пренепреятнейшая. Увы, за все в этом мире приходиться платить.

– Давай преотличнейшую, после хороших новостей и плохие – неплохие. Хотя нет, давай-ка вот что, виноват – с этого и начинай.

– Мой султан… похитили…

– Какую!? – вскричал «так и знавший» султан, если не знавший, то подспудно чувствовавший что этим и должно все было закончиться.

– Нифертити, мой султан.

Ну это выглядело уже как радостная новость и сановник почувствовал это. Желая еще более оправдаться в глазах государя даже за такую малость. Омар Мейяд уверил что за ними послана погоня.

– А знаю я наперед с чем эти погони вернутся, да же? – спросил он у своего забавлялы, крутившегося тут же получив в ответ куплетик:

За ними погоня

Четыре коня

И полицейская свинья

– На сей раз все не так как было раньше, – поспешил заверить султана Омар Мейяд, – Все ворота обложены и большая часть дорог тоже.

И мечуться кони

Пыланье в груди

И нет нам покоя

Когда впереди!

Погоня! Погоня! Погоня!

Погоня – горячей крови!

– Так все и будет, как в песне поется, – заключил султан и настойчиво вопросил – Да как же так могло у них получиться. Омар ведь вы же; меня уверяли что все надежно!

Омару Мейяду был крайне неприятен этот разговор по одному только поводу, но он вынужден был сносить вину до конца, подробно оправдываться, ни в коем случае не спеша загладить неприятное преотличным, что бы вдвойне все не испортить и оправдание и успех.

– Увы, мой султан, враг оказался невероятно остроумен, наши убогие скудоумные марокканцы понять ничего не смогли как у них увели зеницу ока из под самого носа. Что я мог подумать, когда рассаженые за стенкой находились и могли всё прекрасно видеть и слышать. Я и сам не пойму как можно было… Надо строжайше разбираться. Но то что было произведено выше всякого воображения. Случившееся не влезает в рамки никакого воображения, его нужно будет еще осмыслять и осмыслять, но уже то что стало известно – поразительно, вы и сами убедитесь в том когда узнаете обо всем и поверите в то что там действительно ничему другому места не оставалось, – распинался сановник за грехи своих подчиненных и ему на полном серьезе вторил, уверяя то же самое шут:

– То есть, если бы вы, наш султан, и сами там были, вы бы точно так же проворонили то что вы там хотели сохранить и обижаться вам следовательно не на что. Это и истинно если ловишь рыбку – с приманкой обычно расстаешься. Это никому из вас не следует забывать.

– Давайте хорошую новость, – попросил султан.

– Европеец попался!

– Там действительно случилось что-то невероятное, впрочем вы меня приучили… узнавать от вас подобное. Как же тогда приманка ушла у вас из рук если ловец попался?

– Был еще второй ловец, пробравшийся в гарем в женской одежде и сыгравший наипрезреннейшую постыднейшую роль.

– Очень хорошо значит сыграл, если вы на полную силу отзываетесь о нем. Подождите, а я кажется догадываюсь кто бы это мог быть, это не тот ли самый русский посол, он же постановщик театра, который здесь околачивался, его подозрительно что-то не видать в последнее время?

– Он самый, мой султан.

– Вот гусь хорош. Ну да ладно, покажите мне вашу поимку. Здесь Омар Мейяд несколько замялся ввиду непредвиденного обстоятельства, попастся-то он попался и он был рад скорее сообщить об этом, но о том что его схватили сообщений еще не поступало. Об этом человеке даже говорить доставляло неудобство, приходилось извиваться в речи.

– Сейчас еще не поступило сообщений о том чем кончилось дело с первым ловцом, я поспешил лишь сообщить что дом надежно окружен.

– Так вы еще не поймали, а уже хвастаетесь. Вы же упустите еще и его и ее! Я вас как облупленных знаю! Нет, нужно мне самому туда пойти, иначе случиться еще более невероятное.

– Так хоть посмотрю на это, а не буду потом снова получать лапшу на уши. Вы у меня становитесь годными только на это, больше вы ни на что не годны. Вы даже становитесь не в состоянии прикончить дохлую падаль до конца. Какую причину вы мне приведете объясняя жизнь Розмадора, после того как вы в него стреляли?

– Мой султан, – растерянно произнес тот, – делайте с вашим покорным слугой что хотите, но я сделал крайнее, все что можно было сделать, я всадил ему пулю в хребет. А все дальнейшее я могу объяснить только нечистой силой.

– Вот вы в причины уже берете вмешательство нечистых сил!

– Но вы в самом деле много хотите! – вмешался подзуживать на пользу шут. – Шейх служит вам до границ нашего света, за порогом же загробного мира он уже бессилен со своим пистолетом.

– Пойдемте, – сказал султан вставая и направляясь к выходу в окружении пошедших за ним телохранителей. Индийцам уже сообщили о успехе Григория и принц Раджкот в окружении своих людей взглянул султану Исмаилу в глаза совсем другим взглядом, в котором чувствовалась и радость и смятение, но проходивший султан приветливо махнул ему рукой, многое говоря на языке жестов и давая успокоиться.

Выходя из зала, идя по коридору, он почувствовал что не уже нет в нем того приятного наркотического состояния, козни взяли свое…

Амендралехо сильно волнуясь ожидал выхода ее в большую залу, где он находился – из дверей маленькой узкой комнатки, где находилась она. А после этого, как он за ней послал евнуха, сам не решаясь войти к ней, он слышал ее голос, который нельзя было спутать ни с каким другим, она на просьбу собраться выйти ответила подождать.

Однако следовало бы ей поторопиться, а с его стороны предупредить ее, но он ничего не мог поделать со своими метущимися чувствами, в которых реалии нынешнего времени значительно уступали всему тому общему, что произошло между ними за последних два бурных месяца. Прошедшее давлело над настоящим, заставляя не считаться с ним, несмотря на то, что подспудно он чувствовал навалившуюся на него опасность. Но ему главное было следовать такту отношений сложившихся с ней и ожидать невзирая на драгоценное время.

Наконец она наскоро прибранная после дневного сна вышла в зал и заметив в негре – его… резко переменилась на ненавидящую, даже агрессивную. С пронизывающим горьким тоном она усмехнулась над ним:

– Вы опять посмели явиться ко мне? Что ж это очень символично что вы являетесь ко мне намазанным черным, скрывать последние остатки совести, лицемер, подлец!

– … Мне приходиться скрывать белое… Посмотрите и сама на себя, – платьице гаремной ханум, и вы одеваете на себя совсем не то что вы есть.

Применил он ход сильно воздействующий на женщин в общем, не желая сейчас вдаваться в подробности. Видя что заставил задуматься наконец-то сказал то что хотел:

– Бежим

– С вами – никогда! Я лучше останусь здесь чем попаду в ваши руки!

– Вы лучше останетесь терпеть над собой насилие, чем попытаетесь спастись, – попытался уразумить он ее и видя что она ожесточилась при слове насилие резко продолжил – Да, не вшикайтесь этого слова, я все видел!

Сказанное еще больше ожесточило и оттолкнуло ее от него. Она обратила свою ненависть за это на него.

– Это из-за вас со мной произошло столько ужасного! Я ненавижу вас, ненавижу ваше насилие надо мной. Уйдите от меня, бросьте ломать комедию спасения, слышите комедианты немного поспешили и все испортили.

Амендралехо уже слышал как разбивали дверь внизу…

Притворявшийся спящим поспешил открыть дверь и улизнуть, чуть только оказался за спинами прошедших, ведая вслух ненужно о своем, что явилось причиной неувязки. Когда же дверь перестала являться препятствием, после того как было выждано определенное время никто не решился войти первым, и как раз тут появился султан с шейхом, заставившие своим приходом сначала растеряться, а за тем упасть ниц. Султан продолжая идти вынужден был, не останавливаясь направиться ко входу что бы войти, но тут вперед его, перестревая дорогу выскочил Омар Мейяд и угрожающе взведя курок пистолета заставил кланявшихся делать что было необходимо.

Амендралехо чувствуя большую обиду на нее ни за что поэтому не хотел высказаться о главном – правду! Слыша шаги взбегающие снизу и еще имея время выскочить через окно и бежать, он тем не менее отказался от этой возможности желая на реальном доказать ее заблуждения.

Первые вбежавшие с криками наставили на него оружие. Их резкие голоса и манеры движений несколько смутили княгиню Мальвази и она казалось прозрела:

– О, вот цена вашего прозрения! – указал Амендралехо на входящих султана Исмаила и Омара Мейяда, но их приход казалось еще больше уверил ее в неестественности.

Амендралехо был схвачен и по жесту руки уволочен. Мальвази даже не поглядела на него стараясь, подготовиться ко встрече. Султан подошел и начал:

– Да ты красивее, чем о тебе говорят. Клеопатра была наверное похожа на тебя, почему ее имя и дошло до наших дней. Есть в твоем светлом личике что-то притягательное.

– Я бы хотела что бы было отталкивающее, – холодно отрезала она начало султанских излияний. Сравнение с оргиозной египетской царицей очень задело ее. С ней тогда решили поступить следующим образом: Омар Мейяд подошел и предложил:

– Ваш покорный слуга нарушил священные обычаи гостеприимства, пролез к султану на запрещенную женскую половину дома с целью похитить вещь принадлежащую владельцу дома, самому государю.

– За такое по мусульманским законам полагается меньшее отрубить руки, больше раз преступление совершено против государя, значит является государственным преступлением – отрубление головы или пытки насмерть. Но в том-то вся особенность государственных преступлений государь может простить. Он обещает вам оставить жизнь вашему покорному слуге если вы в свою очередь… ляжете под султана и доставите ему самое райское наслаждение, на какую только способна такая сладенькая ягодка, – с пристрастием высказался сановник.

– Бросьте ломать комедию, это ваш игрок что я не понимаю что ли? Перед молоденькими девочками разыгрывайте подобные сценки!

– Ах, ты считаешь мы разыгрываем комедию?! – обрадовался султан Исмаил, ведь у него было на очереди огромное желание попробовать северную красотку, а перед тем опробывать. – Завтра я тебе докажу обратное. Остаток сегодняшнего дня я буду ждать твоего прихода.

И султан Исмаил вышел с единственно остававшимся при нем сановником, оставив еще на полу валяться в полубредовом беспамятстве евнуха.

По выходе в сад встретился с беем Хусейнидом виновато склонившимся перед ним с двумя людьми свиты. Султан предупреждая возможные мольбы подавителъно прикрикнул на него:

– Вы кажется собираетесь утруждать меня вашими несносимыми домогательствами!

– Я просто пришел сказать вам, высокий вы человек во всем что бы не делали, – очень дипломатично прочувственной лестью вывернулся хитрый старик. И затем виновато побрел вслед за султаном

Потом султан Исмаил с интересом ходил по светлым внутренностям второго этажа здания гарема, долго побыв в комнате, выслушав виновных и осмотря оставшиеся тряпки, в том числе и два пододеяльника, которые принесли ему на показ в коридор из под лестницы. Снова увидев бея Хусейнида опять склонившегося перед ним в немой мольбе; надумал решение: обращаясь к склоненностоящему и одновременно повелевая обо всех гостях:

– Мы оставляем наших гостей до завтрашнего дня. Завтра предстоит увеселительная прогулка в мою загородную резиденцию.

*гнев на милость*

Ея ввели в одну из предспаленных комнат султанской опочивальни, оставив на первый взгляд одну. И в глуши стен внутреннего расположения ей представилось много времени обдумать хорошенько своё дальнейшее поведение. Думаючи о судьбе схваченного на её глазах Амендралехо, единственного того немногого что осталось с ней здесь из той огромной большой и светлой жизни сицилианской княжны, она ни на йоту не сомневалась почему и как он здесь, а также откуда ему довелось видеть сцены состоявшейся с ней оргии, так смущавшей её сейчас, что она с женской логичностью готова была винить в произошедшем его же и даже одновременно в том находить и степень возмездия за предательство её. Этот взгляд о ней, еще оттуда, единственно вместе с оставшимся там же Франсуа заставлял её крепиться от того чтобы вообще не пасть ниже уже некуда даже в своих глазах. Она мысленно отрешилась от своего тела и что с ней будут делать, но она продолжала раздумывать положение и нашла что встречное согласие и встреча по тайному поводу разузнать о роли Амендралехо, да и вообще установить очень необходимую в её положении чисто человеческую связь с Султаном, показавшимся ей интересным, а главное подходящим мужчиной для подобного рода полезных и нужных взаимоотношений, дружб даже. Она хотела попытаться вытащить эти столь необходимые отношения с повелителем её нынешним на высокую ноту и съиграть в дальнейшем. Потому что еще не совсем ясно и определившееся понятным зачем она вообще здесь? Ещё оставалась надежда что не только для этого дела, но и ещё для чего-то? Поэтому-то она ближе к вечеру изъявила свое желание встретиться, когда на ночь уже было подобрано и в той внезапности у неё появлялась причина неподготовленности ко многим другим найденным причинам. Да, даже и без них попасть на встречу с Государём государства вокруг – это ли не мечта каждого находящегося в затруднительном положении. Опрометчиво было ею не воспользоваться для разъяснения многих и многих вопросов… используя столь редкий случай изъявления воли на встречу самим Султаном, которого вполне можно было потерять из виду и самой затерятся.

К ней вошли сразу двое – Султан и Омар Мейяд, наверное нужный как толмач и лучше было с ним, скрыв знание французского. Первый Султан Исмаил, как неизменно своевольный не привычный к неподчинению, но привыкший повелевать подходил смело как за своим положенным и к её ужасу чуть только руки его, ей показалось потянулись брать её, она резко сделала контр-действия, оказавшиеся перешедшие в великосветские па оказания знаков почтения и окончавшиеся в такой позе поклона, что на которые была только одна реакция рассмотрения этого европейского этикетного…

– Ладно это, ближе к делу, раздевайся ложись.

В ответ выдавшийся быстро на её лице промелькнули все виды гримасс, начиная от непонятости её не так и даже нахлынувшего на неё отчаяния перед этим, которое на миг показалось таким невыносимым противным, что она готова даже была возмутиться и потребовать в крике вернуть её обратно…, но опомнилась, не желая повести себя как могла бы простая девка, нашла в себе силы, собралась и заставила себя с виноватостью просить извинения, перерываясь в готовности прыснуть от ошеломительной откровенности, но видно выдавленно из себя, чтобы только не впасть в эмоциональный срыв после чего уже ситуацию отношений можно не удержать и она сорвётся поплывёт, и уже будет не успеть вновь возставить преждевозведенные преграды психологические.

– Мой Повелитель, – признала она его довольно мило из своего зависимого положения, чем загладила всё отрицательное меж их сторонами. – Я очень сожалею, что неправильно была понята, я совсем не готова к подобного рода отношениям…

– Зачем же ты пошла на встречу?

– Простите мой Повелитель, но раз вы выразили в свой личный праздник о желании встречи, то я подумала доставить вам выражением согласия на встречу удовлетворение в том и пользуясь случаем поздравляю вас…, – как можно виртуозней в успокаивающей объяснительности поднимала она ноту их взаимоотношений на самый высокий почтительный уровень.

– Ты бы лучше в подарок сплясала у меня сама знаешь на чём… голой. Не будешь раздеваться? – поставил он её в опять неловкое положение необходимости как-либо отказывать, из чего она было дипломатично не вызвав подозрения в непокорности вышла и если уж она не собиралась отдаваться, а подействовать по совсем другому пути.

– Мой Повелитель, я не могу вам ни отказывать в этом, ни давать согласия. Мне возможно только восхищаться вашей позволительностью слабой женщине выражать свое отношение… Потому что при этом… – запуталась она в том куда неблагоприятно возбуждающе вошла, имея впрочем за переводимостью немного времени перевести дух и она предательски потупила взор обычно вниз, но тут же отвела вверх, от того что там у мужчин не возбудить еще больше, продолжив. – очень важно и многое у вас что ни говори зависит от женской стороны. И у меня сейчас такое состояние кошмарное, поймите меня пожалуйста после всего случившегося со мной. У меня голова раскалывается сейчас (приложила она картинно ручки к сторонам головы) и это передается как зараза какая-нибудь. Вы получите от меня такой мандраж, что испортите себе самочувствие надолго. Очень не хочу явится причиной того.

– Напугала этой тонкой сенситивностью. Будем считать отговорилась на этот раз. В другой раз не открутишься.

– Мой Повелитель у меня действительно сейчас состояние такое, что никто не позавидует теперь. Я выразила желание свидится с вами затем чтобы еще хоть… хоть что-нибудь узнать по поводу своего положения…

– Твоё положение – женское и женщины, которая сильно много о себе возомнила! И чтобы ты не забывалась и свои какие-то переживания не ставила выше предназначенности тебя правильно решили отправить в горячие края, где тебя быстро приведут в нормальное состояние и ты повыкидываешь из головы всякую дурь.

Высказав подобное неожиданно правое Султан протянул к ней свою руку и прихватил пальцами уста тонкие, приподняв выше и пальцем отогнув её губу на отгиб, недвусмысленно оставляя рот приоткрытым.

Мальвази мягко высвободилась отстранившись чтобы заговорить:

– Можно ли мне думать что я не просто пленница у вас, но вы хоть немного признаете во мне сицилийскую княгиню и я у вас нахожусь как под отеческой опекой?

– Ты взрослая женщина и в дочери не подходишь, самой уже давно иметь пора. По нашим здешним взглядам тебе давно пора. Высшее общество тебя заводило в жизненный тупик, из которого ты не смогла выбраться. Тебе радоваться надо не покровительствам и заботам, а что тебя: не хочешь – заставим; не можешь – обучим!

И с этим он схватил её снова теперь уже за волосы и стал накручивать пряди на руку, зная как утончённые женщины трепетно относятся к тому, сжал в кулаке, заставив её принять в притирке к тому неудобное пригнутое положение, выслушивая от приблизившегося к ней угрозу:

– И не надейся, не дам тебе загубить такую красоту. Пойдёшь на дело своё предназначенное.

– Но мой Повелитель, а как же быть с чувствами, которые не дают быть с нелюбимым?

– Этот Европейчик твой любимый?

– Нет… Ну, вроде как да. Он похож на ту мою любовь и я… Ай! Больно! – нашлась она так отговориться.

– А, ты совсем ничего девка, умная и не норовистая, как мне о тебе говорили.

– Мой Государь, это моё воспитание всей жизнью в соответствующем высшем круге. Это естественно, я вам буду послушна. Но как вы меня не поняли когда о мне говорили про норов!? Мне необходимо было себя соответствующе держать с низшими так, я же княжна! Нас всего несколько человек на всём острове Сицилия вместе с моими подругами. Это бы только простая девка могла себе позволить дать расчувствоваться, завредничать.

– Ты язычком своим долго ещё меня побуждать будешь? Ты раздеваться собираешься?

– … Но, мой Государь, – чуть не хныча склонялась она вслед за опускающейся к ниже пояса рукой. – Вы обещали сегодня мне дать покой. Я не готова к такому. Получить то что вы желаете… любая другая девка намного лучше такой как я будет с роем тревог в голове.

– Ты не хочешь со мной?

– Мой Повелитель я не хочу и не могу пока ничего. То что я бы хотела с вами… это развлекать, говорить, но я жаль к несчастью не знаю вашего языка и мне нужно сначало выучить язык. Без этого как в темную, как по-животному…

– Ничего, тебе будет там много ой-кать, ай-кать, эй-кать, а перетолмачивать нам будет Омарчик…

– Но как вы это себе представляете, он будет над нами стоять или сидеть даже если и спиной отвернувшись? – рассмешила она Султана и он распустил прядь почти, дав ей несколько поднять голову, всё равно стоя в интересной позе полусогнуто. Обливаясь отчего-то слезами она продолжала в уверениях самых и какие могут быть только самые верноподданные:

– Ничего не подумайте такого, это бы для меня была большая честь. Попасть в Марокко и… провести время с её Правителем! Что может быть заманчивее? Мне очень понравилась ваша страна и Государь у неё очень чуткий человек. – откровенно льстила она ноя тихонько, потому что её поза и сама она в нарочном типичном восточном платье чувствовала что вызывала к себе срыв на удовлетворение похоти в ней долгие как всегда уже здесь она знала и всячески старалась предотвратить пойдущее литься, так и не остановишь уже никак; припомнила ещё одно: – Мы не в шатре, не могу я так…

Султан Исмаил резким усилием направился к выходу, увлекая за собой и спутника. Она одержала победу и вместе с тем много узнала и прояснила, как ей показалось, последнее пренебрежительное отношение к своему агенту за которого только не удалось вызнавательно спросить, они уже уходили решительно и останавливать было не с руки. Еще она подумала что Рите надо сказать чтобы по-французски не упоминала её говорившей с Султаном при той её расстроившейся случке с этим кобелём.

Стадион находился на дальней стороне касбы за основным ансамблем старинных дворцовых сооружений, за крайним зданием гарема с садами, невдалеке от стен и Южных ворот. Сооружение стадионное будучи представлено получашей навроде древнегреческого, но здесь могшего быть древнеримским подобным сооружением, заставленным новыми пристройками в виде загородок или с небольшой круглой ареной огороженной с открытой стороны высокими вольерными заборами, закрывающими от глаз, все служебные постройки, стенки и загоны – очень было похоже на амфитеатр, особенно на арене с эшафотом посреди – как сценой и рядами словно ступенчатыми лестницами. Но ряды эти были высокоподняты, от первого шла ограда с разделявшим ровком, чтобы некоторые из зрелищ не доставили сидящим большой опасности.

Расположение султанской ложи было повыше самой середины – не высоко, не низко и полное обозрение вокруг даже того что находилось за стенами и за воротами, видимыми невдалеке в стороне. Вокруг поверхность желтовато-серой супесчаной почвы, покрытая так же редкой галькой, утоптанная за века казалась идеально гладкой на всем обозримом пространстве. По заметной серым вытоптанной полоске дороги от гарема на стадион наконец-то были замечены и потянулись тихоходной нестройной колонной сотни султанских жен.

Как же все-таки долго пришлось ожидать сборов и всех приготовлений этого самодавлеющего бабьего царства, которого ожидали два часа тому назад – ну час, и дождались только к настоящему времени, да и то наверное еще должно пройти не менее получаса пока они все выйдут, дойдут до стадиона и разместятся. От них бы давно можно было отказаться что бы не ждать всего этого бесящего, пока они там приготовятся, если бы впреди них не должна была находиться итальянская княжна, перед которой проводили смертное зрелище из принципа.

Хотя внутренне негодовал только Омар Мейяд, которого прижимало время с гостями, из-за чего могло выйти много неувязок от того что и они заждались загородной прогулки. Но от Варлафа приставленного с отрядом алжирцев следить за сохранением спокойствия, пока никаких сообщений не поступало.

Однако султан сидел на голых досках своей скамейки в окружении близких людей, юного сына, сидевшего чуть поодаль ниже и благоговел от прохладной ранней утренней свежести. Султан казалось так мог сидеть до бесконечности с таким безразличием внимательно в то же время взирая на медленно передвигающихся жен-женщин, которых он чисто интуитивно распознавал.

Взади выше султана сидел на его выносном тронном месте шут и тоже глядя на идущие толпы напел пошловатый куплетик:

Организованной толпой

Коровы шли на водопой

Хочу бана-ан!

– Через карма-ан!

Омар Мейяд взглянув на султана, которому это могло не понравиться здесь в данной обстановке казалось заметив на его лице недовольство обернулся к дурно забавляющемуся. Схватив его за нос сановник стал больно выворачивать ноздри, ломая больно во все стороны и приговорив ему через его крики что в следующий раз подрежет ему нос – будет как свиной пятачок. Здесь сидела первая жена султана, вызывавшая в нем непреходящее уважение, как степенная женщина, мать его самых взрослых и дорогих детей. Она самая первая его страсть и любовь, сохраненная в памяти особенной, как любовь к намного его в этом старшей девушке, сохранившейся в первозданном отношении.

Зычно взвывавший шут беря на крик вырвался-таки из ухвата истязателя и отошел подальше:

– А ты что большой мастер вырезать пятачки?! Жареные пятачки наверное твое любимое объеденье. Оно и видно ты объелся их сегодня.

– Ну я же сейчас прикажу чтобы тебя поймали да высекли, ты же прибежишь мне к ногам! …?

– …Нет тут не возможно свободно и слова сказать, – через некоторое время продолжил было заткнувшийся с самозабавляющимися признаками, – Государство это машина подавления! … Орудие деспотизма! – на всех уровнях!

– Как по тебе вон та сцена плачет – указал на эшафот Омар Мейяд.

– Народное восстание во главе со мной отведет тебя туда самого и подвесит за твой пятачок. Будешь висеть пока не оттянется хоботик, пока твои ноги не встанут на пол.

Султан разрешал ему доводить своего сановника, ему это нравилось, но сейчас он сидел в такой непредсказуемой задумчивости, которая казалась была крайним недовольством вызвавшимся на разошедшееся поведение шута, и действительно повернувшись на него султан резко указал: