Текст книги "В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази»"

Старый Варлаф повернул коня и настигнув ближайших в цепи, громко крикнул поворачивать вправо и слишком не разбиваясь поспешить к уэду,88
  * высохшее русло реки


[Закрыть] в котором и укрыться от предстоящего.

Распоряжение тут же разнеслось в оба конца каравана, который тут же расстроился и распался на более быстрые и медленные части. Последние были представлены крытыми повозками, прыгавшими по камням. С последними и можно было видеть Омара Мейяда, самолично ведшего и погонявшего верблюдицу повозки Мальвази, а так же присматривавшего за своей повозкой с Ритой.

Варлаф видел в подзорный прибор, что уже не так далеко, и посему не боялся, что они могут не успеть до того момента, когда видимость вокруг померкнет, разрозненные разбившиеся кучки людей потеряют друг друга из вида, собьются с направления и попадут в бедственное положение, чреватое гибелью. Но Варлаф нарочно не стал делать упорядочения, и верно, что бы до крайности встревожить Омара Мейяда, обелив тем самым себя в его глазах.

Однако когда по макушкам и по склонам дюн и в прочих местах, заплясали песчаные ведьмы, сзади нарастало и приближалось, Варлаф не на шутку встревожился и стал охватывать взором все пространство, оценивая ситуацию. Вспомнил что еще остались люди копавшиеся с этой проклятой розой.

Вглубь уэда через пологий край стали съезжать на повозках, когда уже порывы сильного ветра резко давали в спину. Ветер ураганов смерчей Сахары… его в буквальном смысле» на своей шкуре» довелось испытать каждому. И предчувствуя это каждый, будь-то помощник или всадник, старался устроится понадежнее за естественными прикрытиями ложбины уэда, снятыми с боков верблюдов тюками, в них и между ними, и верблюдами, опущенными в лежачее положение, что бы за непродаваемой мохнатой горой найти защиту. Люди с ужасом взирали как закурились вершины далеких, еще неподвижных огромных барханов. Горизонт померкнул, исчезла прозрачность воздуха. Небо как будто приблизилось к земле. Через несколько минут пыль закрыла солнце и среди красноватой мглы казалось огненно-красным шаром.

Стало мучительно душно, раскаленным воздухом не хотелось дышать. Люди и животные задыхались. Слышался шум, даже рев, со всех сторон, от земли до неба неслось нечто колоссальное, готовое поглотить. Порывы ветра достигали необычайной силы и уже полчаса после того как впервые были услышаны звуки поющих песков, караван попал в самое пекло ужаснейшего урагана, могшего продлиться несколько дней, засыпать и выкурить из уэда, иссушить всю воду в бурдюках, спалить людей в жажде. Варлаф думал об этом, но успокаивался при мысли что когда поослабнет можно будет пойти в Гардаю, которую оставили в стороне решив спрямить весенний путь.

Омар Мейяд мучился не столько сам, сколько за Мальвази, которую подверг таким страданиям, крайне для нее не привычным, и посему переносимых ей должно быть особенно тяжко. Переживая мучительно за нее и сохранность ее пострадающего, увянущего вида, ему казалось он виновник ее страданиям, и винил себя за ураган. Он не мог находиться рядом с ней из этических соображений, но уделил рядом стоящей повозке множество вниманий, что бы находившейся внутри было там как можно лучше. Приказал покрыть тонкоматерчатое накрытие повозки кожами, велел пожилой служанке взять воду, тряпок которые бы могли укутать нежную кожицу тела, приняв жгучие пыльнопесчаные удары на себя, и быть рядом с ней, помогая во всем, но главным образом не давая быть одной, почувствовать себя заброшенной.

Ветер завывал на разные голоса, ревел, гудел, громыхал. Обжигающий горячий порыв облизывал огнем, заставляя казаться что вот-вот вспыхнешь и сгоришь. Рыжее месиво песчаной пыли клубиться, вьется, рассыпается. А когда закрученные в тугие, извивающиеся жгуты горячий песок бьет по лицу и рукам, то кажется что с тебя шкуркой сдирают кожу.

В раскаленном пространстве словно могучее дыхание колоссального зверя проносились все усиливающиеся порывы самума.

Тогда казалось сотрясалась сама пустыня, выбрасывая все новые массы песка в неистовый песчаный хаос. Самумы это бури порождаемые великостью Сахары, далеко от себя отбрасывающей свое раскаленное дыхание, называемое в южной Европе сирокко, который бывает настолько силен что даже доносит с собой песок с эргов. Но если за морем самум это только сирокко или дыхание, то в самой пустыне это легкие урагана.

Люди и животные лежали распростертые на надутом песке, накрывшись с головой плащами или будучи накрытыми, заткнув уши и накрепко закрыв глаза. Несмотря ни на какие ухищрения ощущение было такое что песок вдыхался с каждым вздохом, сердце мучительно болело и громко стучало, дыхание все учащалось трещала голова. Внутри все давно пересохло уже до того, что казалось покрыто какой-то коркой или струпьями, так что невозможно и нечем было дышать. У многих терялись казалось последние силы, еще немного и страшная смерть от удушья была неизбежна, удушье от того, что все забито песком!

В этом адском кошмаре могла только нечистая сила благоденствовать. И подстать ей на гребень склона уэда с внешней стороны подошли два силуэта – человеческих, но державшихся по нечеловечески твердо и оглядывавшими все внизу, чувствовалось явственно: что открытыми глазами, не мучаясь в прищуриваниях даже, так словно жмени песка не попадали в глаза, проносясь мимо. Однако к человеческому достоинству силуэтов надо было добавить что телосложения они были самого крепкого, отчего не гнулись от порывов ветра, а так же то, что явились к этому месту, взявшись не откуда-нибудь из-под земли, а из верблюжьих тюков, где до этого времени находились, что было владельцам верблюдов достоверно известно.

Определив по двум повозкам что они на верном месте, двое людей сбежали вниз к цели. Пользуясь тем что на них никто не мог смотреть, они стали осматривать какая из повозок нужна?

В выбранную для большей достоверности заглянули… Мальвази лежала головой уткнувшись меж подушек, распластавшись телом. Светильник освещал слабо, но и этих бликов хватило что бы узнать по ушку, по пучку волос… Задернув полог, смотревший указал второму запрягать верблюдицу. Сие незамедлительно было сделано, но поднялось несчастное животное только после сильных пинков, и вслепую пошло куда его повели за повод. Верблюдица с повозкой с большим трудом супротив ветра взгромоздилась за гребень и пошла куда ее вели… черт знает куда.

Встретились со стоявшим в ожидании двумя верблюдами и двумя погонщиками, которые сразу же после этого полезли в тюки на верблюде дабы найти себе там спасение, зарывшись поглубже. Двое оставшихся тем временем не медлили. Найдя коня по другую сторону от верблюдов, что было не так просто, один посадил другого на круп, и без того увешанный бурдюками и крикнул гнать куда подальше, чем быстрее тем лучше. В этом заключался весь успех предпринимаемого, что бы по любому «дойти» до ночи, наступление которой дело нескольких часов, и пусть даже их заметят на ровном пространстве пустыни, они будут далеко и на изможденных самумом конях их вряд ли нагонят. В ночи же ждало раздолье неведения и невидения, давшее бы еще больший отрыв.

Можно было надеяться что такой мощный ураган продлиться до ночи, после чего уже будет не нужен. Стоявший на земле человек подал повод ведущего верблюда сидевшему на коне в руку и что называется отправил. Перед ним прошло оба верблюда, третий заранее привязанный к хвосту второго. За третьим пронеслась повозка, на зад которой залез и крепко уцепился второй человек, не желая залезать вовнутрь, помятуя былое… Ему было прекрасно и снаружи, видеть простую езду по земле и чувствовать как радуется сердце.

Хотелось даже что бы ураган усилился и продлился дольше… Но к несчастью самум скоро унесся куда-то в глубину песчаного моря… Не прошло и часа как красновато-багровая пыльная пелена осела и снова открылся голубой горизонт. Жгучее золотое солнце показалось на небосклоне и пустыня опять загорелась яркими красками, которые одни и оживляют ее. Хотя в воздухе и во рту еще чувствовалась мельчайшая пыль, но грудь уже дышала свободно.

Но этот кратковременный ураган не прошел бесследно. Люди устали, вода в бурдюках помутнела, не было сил подняться и замыть последствия прошедшего. Однако люди поднимались и омывались, поили коней. Последнее разрешил с мутной водой Варлаф, так как в десяти милях отсюда находилось сразу два колодца воды.

Омар Мейяд не стал выбираться из своего убежища пока не позрачнел воздух, приводя себя в полный порядок при деятельном участии Риты.

Приближался вечер и Омар Мейяд вышел на посвежевший воздух справиться о самочувствии той, о которой все это время думал… Велико же и тревожно было его изумление, когда на месте, где он хотел видеть повозку итальянки, ничего подобного не обнаружил, ни там, ни вообще где-либо, вокруг… И никого из людей рядом. Последние кого еще можно было заметить при его появлении постарались скрыться с глаз подальше. Прежде чем о чем-то подумать ему не захотелось поверить, что в этаком кошмаре могло произойти что-либо не относящееся к этому кошмару – но тогда бы хоть остался разбитый остов повозки или какие-то части… к счастью ничего этого не было, а во все остальное просто не хотелось верить, ведь во время такого урагана казалось всем этот ураган лучше всего и защищает от любых внешних опасностей. Но повозки и Мальвази не было! … И виноваты в этом были те, кого он поставил не спускать с нее глаз!

– Все сюда!! – рявкнул он вокруг – Казню каждого второго!

Люди робко стали показываться из мест укрытия, вылезая даже из тюков, привставая из-за крупа верблюда. А сзади из-за гребня довольно крутого склона, в этом месте показалась голова:

– Высокочтимейший, всепрощающий – шайтаны и ведьмы унесли кибитку, сам видел.

– Почему вас не унесли!! Сейчас вы пожалеете об этом!!

Чувствуя что от толпы ничего не добиться, как за спасительную мысль схватился за подзорный прибор и молниеносно взбежал с ним на гребень, откуда стремглав убежал свидетель шайтанов. На первый раз оглядев горизонт вокруг впопыхах ничего не заметил, но вслед за тем увидел!… Подведя зрительные окуляры еще явственнее заметил удаляющуюся повозку. От радости решив не наказывать виновников, сбежал резко вниз крикнув: – «по коням!» и «в погоню».

Алжирские всадники выступили за Омаром Мейядом почти одновременно, постепенно по ходу погони стянувшись за ним в единую массу. Началась безудержная гонка, когда то что было зноем превратилось в прохладный ветер, а земля проносилась вокруг словно вода в стремнине. За короткие мгновения проносились через то, что на повозке, пусть даже при быстрой езде можно было проехать только за минуту. Поэтому очень скоро, меньше чем через полчаса, можно было сдержать бег изнуренных коней, верблюды и следовавшая за ними повозка была видима.

Узнав своего заклятого врага на заднике повозки Мальвази, Омар Мейяд был польщен тем что она его не пустила к себе, но вместе с тем он боялся и другого… Не желая видеть одно с другим вместе, приказал нескольким всадникам приблизиться к повозке и постараться без единого звука убрать оттуда в сторону всех кого они увидят снаружи. Омар Мейяд не хотел омрачать своего душевного состояния встречей с личностью вызывавшей у него внутренние содрогания и поэтому пустил своего коня в сторону куда завернула повозка.

Оставляя группу посланных всадников с пленными, распластанными по земле Омар Мейяд еще только думал как с ними поступить, когда к нему подбежали за разрешением убить. Такое рвение у подчиненных к своему личному врагу возмутило его до крайности, настроив против подобного исхода.

Но каково же было его удивление услышать:

– Шайтаны они! Глаза у них остекленелые!… Они самум на нас глазами навели! Сами с ветром на кибитку налетели и унесли!… Это видели! А наши люди не виноваты, что они могли поделать!?

– Что случилось?! Почему эти шайтаны дальше с ветром не полетели, засвидетельствовать кто-нибудь может? – усмехнулся Омар Мейяд, но улыбка померкла, и он даже вздрогнул от того что желавший его уверить проворно шлепнулся на колени и с резким жестом по шее.

– Ставлю голову на отсечение – это шайтаны, да идите же сами посмотрите и убедитесь!

Волей-неволей и с некоторым опасливым интересом Омар Мейяд вынужден был подъехать к месту, где держали Амендралехо и Куасси-Ба, стоя на их раскинутых руках ногами… А глаза у обоих пленных были действительно такие, словно ими сейчас смотрел сам вельзевул. Светясь и блистая на свету зрачки в то же время имели крайне неприятный мутно-остекленелый вид, а веки выпячивались. Этакие-то глаза ответили взглядом на его взгляд, выдавая за собой что-то знакомое.

– Мейяд! Вот мы и встретились! Очень скоро, этого осталось ждать не так долго, после безумнейшей ночной атаки тунисцев во главе с самим беем Хусейнидом, вы попадете мне в плен. Поэтому не советую убивать меня. И еще я бы мог много чего рассказать об этой девочке…

– Не желаю слушать о ней никаких сплетен. Что это у вас за маскарад на глазах, уберите людей не пугайте… В цепи их! – жестко приказал он подчиненным на арабском.

Отослав гонца к оставшейся в уэде части каравана с приказанием догнать, Омар Мейяд стал готовиться к волнующей его встрече с той, за которую он так боялся. Съимпровизировав из колонны всадников впереди и верблюдов позади примерно схожую ситуацию с той что была чтобы чувствовать себя уверенней. Он, решившись подъехал к повозке и еще не зная что там, что будет, трепетно отдернул полог…

– Ой уже все? Какой ужас был! Такой парилки я думала не перенесу – махала Мальвази на себя веером, создавая впечатление что она даже ничего не заподозрила, – в какой зной вы меня везете…

…Она ничего не знала! Что за странные отношения между ней и им?

– Крепись ненаглядная моя. В десяти милях отсюда колодцы. Я только для тебя устрою тебе побыть в холодной воде, хочешь?

– О да, очень хочу.

– Я сам лично прослежу что бы воду для вас добыли самую чистую. И прежде чем вы залезете в нее я утолю этой водой жажду. Мальвази хочешь я тебя искупаю?

– Не-а!

– В любом случае я буду обладать твоим омовением. Ведь нужно же будет держать бурдюк с водой куда ты залезешь.

– Фи, в ужасный кожаный мешок я не полезу!

– Прелесть моя, давай тогда искупаемся в колодце.

Мальвази деланно схватилась ручкой за край полога и прежде чем закрыть:

– Купайся вместе со своей Ритой! И смотри не слипнись!…

* * *

Омар Мейяд полыхал в голове и колотился в теле, неся обещанное особое кушанье в пиале… Она ждала его прихода сидя за накрытым ковриком и мягко опустившиеся глаза ее сказали что она думала об этом, относиться к этому насмешливо и с интересом.

– Как вам понравилось купанье? – присел напротив ее Омар Мейяд.

– Оно прошло прекрасно. Мне кажется я никогда не чувствовала своего тела, так прекрасно как сейчас. Благодарю Вас… А это что вы принесли?

– Любимое лакомство восточных женщин – задыхался он протягивая – Рахат-лукум.

– Вы уже так говорили и давали мне пробовать. Это не ново и ни чего особенного в вашем кушанье нет. Вам нужно скорее выбираться из пустыни, оскудели ваши запасы и вы начали повторяться.

– Вы откушайте сначала, а потом говорите.

Мальвази обратила больше внимания на то что держала. Взяв маленькую ложечку, она стала пробовать, заметив лишь разницу что добавились сливки или взбитки чего-либо другого. Она пробовала, ложечкой стараясь взять наиболее разбавленные порции, стараясь определить что бы это могло быть, ведь именно в этом заключалась вся особенность. Найдя наиболее жидкое место, она зачерпнула ложечкой и внимательно посмотрела… напомнило что-то знакомое, взяла пробовать на вкус что бы определить лучше…

– Не знаю что-то знакомое, но не могу понять что?

Его трясло от смеха и необычайного удовольствия. Она заметила это и поняла что в том что она пробует есть какой-то подвох… Какой она поняла даже не глядя в пиалу – по скрючивающему смеху.

– Ха-а-а! Это извержения! – дернула ножкой она досадливо нойно, лыбясь. Чувствуя себя уязвленной, что даже не глядя в глаза, она хотела сорвать свою постыдную досаду на ком или на чем-либо только уйти от этой щемливости изнутри с глубоко проникающим осмеянием извне, и первое что сделала откинула от себя пиалу… Но этого было недостаточно!

– Ну и что, все равно же это было только сладко, состроила из себя невинность, но затем вспыхнула.

– Это эта идиотка тебе помогла!? – еще больше засмешила его.

– Уважающий себя мужчина никогда не станет делать это сам, когда на это есть женщины… И у меня есть такая желанная женщина, которая только ведет себя как девочка – кушает только с обманом. … Скажи ну, почему ты не хочешь поделать мне это? Ведь ты же делала это уже, знаешь ничего страшного в этом нет, только хорошее. Сделай пожалуйста мне это, ведь никто не видит и никто не узнает – возбужденно упрашивал он ее, сумев возбудить.

– Почему вы думаете что я не хочу? Я хочу…

– Так приклоняйся…

Рассмеялась…

Вы что не видите мой рот еще занят другим кушаньем, а-а?!

– Мальвази, а после, когда ты докушаешь это ты откушаешь у меня?..

Мальвази клонило к этому, она видела стоявший меж пол халата мужской конец и не припадала к нему сама не зная почему, а ей очень хотелось вкусить эротического падения тела и признать на коленках мужчины, его торжество, над собой. Ее тело помимо ее самой желало его и если бы он не сидел, а напал на ее, она бы приняла его желанно и обслужила-удовлетворила-предалась-пала бы наконец на конец на высший манер. Но он не делал этого, как не хотел, и она испугалась сама начинать. Ей нравилось полыхать и захотелось что-то навроде «поломаться», она конкретно не решила что, но нужно было гримасской отметить эту выставленную пошлость… и без сил на то что бы верно выразить чувства – фи, получилось невыразительно вытащить отолстевший и застрявший меж зубами и раскрытыми губами язык с самым слабым шипением, скорее не отвратным, а побуждающим.

– Ты все уже проела. Будешь ты наконец кушать что я тебе даю, или нет?

– Я буду… Законы столового этикета запрещают отказываться от того чем угощают. Но только я могу угоститься… только культурно… куски мяса подносить ко рту можно только на ноже…

– Как? – было вопросительное выражение ее лица положенного на ладонь руки.

Он удивляясь ее глазами покачал восхищенно головой:

– Ты долго еще будешь качевряжиться? Да прелесть моя, возьмешь ты в рот наконец?…

Мальвази готовно схватила нож со стола и у самой цели ее рука была прижата сверху вниз рукой не выдержавшего Омара Мейяда, преклонившегося своим лицом к ее лицу

– Как бы ты не извивалась, как бы не ухищрялась, ты расплатишься за то что ты – женщина…

Он поцеловал ее в уста сладкие и нежные.

– Сейчас мы будем делать это, первый раз между нами состоится это. Почувствуй эти мгновения сейчас я овладею тобой и ты напитаешься от меня. Это даст мне такую гордость смотреть на тебя и знать что есть между нами. Ты станешь мне родной потому что мое хоть немножко, да останется в твоем теле в мякоти грудей, на отлив губ нежность влагалища, лоснящесть задницы, мягкость кожи и верность желаний. Я приучу тебя просыпать меня каждое утро оргазмом. Это будет твоя утренняя кормежка. Завтрака поэтому у тебя не будет. У меня будет предмет особой гордости почему моя первая жена не завтракает.

– Что ты помешался именно на этом, что ли? Не буду я!…

– Будешь! Когда я вижу твое светлое личико и думаю об этом это для меня становиться невообразимым.

– Я буду сопротивляться до конца, я отучу тебя от этой извращенности.

– Сейчас это будет и ты увидишь что это совсем не извращенность, а прекрасно.

– Я так стисну зубы, что ты ничего не добьешься!

– Тайна совокуплений между женщиной и мужчиной гласит: добейся что бы она сделала это сама, вперед всего другого что делается над ней и она приворожиться навсегда. Неужели ты не дашь мне добиться над тобой этого?

– Дам, добивайся, но только что бы я сделала это сама!

– Щечечка моя, ты добилась того до чего других женщин ни за какие удовольствия недопускают, ну-ка пососи из этой трубки, – протянул он ей к губам костяную палочку на шланге от кальяна.

Мальвази не стала сомневаться в новых подвохах, она с интересом без опаски отнеслась к предложенному, пригубив и моментально сделав несколько сильных и быстрых раз, пока Омар Мейяд не спохватился и не вырвал у нее изо рта. Он не знал досадовать ли что она окурилась опием, или радоваться что она может так стремительно?

Отуманенное сознание Мальвази вдруг поплыло вместе с Омаром куда-то в сторону и ей сделалось так хорошо, что она в состоянии девичьей простоты захотелось доставить ему то приятное о чем он просил, но он вообще куда-то уплыл со своим, а на ее голову начал наваливаться сон.

– Сеньор Омар пустите меня я хочу спать.

– Я помогу тебе уложиться как следует.

– Да, помогите мне раздеться, а то я чувствую сама этого не смогу…

В своем расшторенном уголку у постели она задрала подол платья и сняла через голову как ни в чем не бывало, оставшись в одном нижнем белье. Спустив с плечей сорочку до самого пояса, она непреминула остановить внимание на своей наготе потянувшись перед мужчиной руками и шаловливо глядя в глаза последним затуманивающимся взором. Она пошла на большее что бы захватить его дух, все так же глядя на него и облокотившись спиной на подушки сзади стала снимать с себя последнее от пояса до самых ног. Она с интересом вглядывалась какое впечатление она произвела и движением назад оказалась на постели. Ее ноги раздвинулись сами собой, открывая то что за собой скрывали. Она упала на спинку, когда он полез на нее. Ее сознание слегка затуманивалось от сонливости, но она желала полового удовлетворения… Ее щупали, давили, ей было мало, хотелось чего-то легкого, будоражащего, о чем она постоянно знала, и сейчас ей этого не хватало, не смотря на то что она искала…

Почувствовав как снизу в нее входит то чего она желала, она стала удовлетворяться этим, но рот ее оставался непроизвольно открыт… видя что она хочет мужчина бросил то чем наслаждался… покусился насладиться, не думая что ему окажут должное внимание в другом, а там после совершенных на ней перемещений он почувствовал самое желанное принятие, сильное и глубокое.

Получив чего она жаждала, она обхватила пальчиками обоих рук то что оставалось за ее губами, снаружи чувствуя ими, зубами, язычком, небом в крепком затягивании, то что находилось в ней подчиняясь безудержному желанию и моральной удовлетворенности делать это в себя – делала, с удовольствием сопротивляясь его поделываниям в себя, кусая за сильные раза и затем показывая как хорошо ему будет за предоставление только ей заниматься этим.

Тлетворность опийная вперемежку с эротической разливалась по ее телу, между тем не туманя как прежде головушку. Сознанием страсти отрезвевшая от того что она с возбуждением и желанием делала, прекрасно осознавая что именно она делает мужчине – она у него постыдно бесстыже сосала и желала упиться большим, как вдруг почувствовала наступление этого в преддверии чего на миг приостановилась. Но сотрясенная внутригрудными побуждениями принялась втягивать в себя и глотать выходящие густые струи… Она как в оргазме пребывала на самом верху душевно-эротического блаженства, закрывшего в неге глаза ей…

Не зная сколько она так пробыла, у женщины все начинается и кончается в прямой зависимости от мужчины, но она очнулась чувствуя как жмут меж ног и тискают одну грудь, побуждая делать еще, и она принялась опять делать это с закрытыми глазами, не чувствуя себя, а только то что она держала в себе. Услаждая с искусностью данной природой для жизни женщиной… И это произошло вновь… заставляя ее сонливо успокоиться.

Не чувствуя сколько она пробыла в таком наркотически-эротическом состоянии, пробудилась она когда от нее захотели услады с жаром. Это она почувствовала, пытаясь защититься одной рукой снизу своего принимаемого тела, и когда почувствовала что оставляется… она бросила защищать свои прелести и вновь притянулась как прежде… она баловалась и озорничала не давая уйти зубами сильным затягиванием, но и не делая это, только шаловливо зачиная и неудовлетворенно бросая…

Они так и уснули, но ночь для мужчины прошла будоражно. В ночные сновидения часто врывавшаяся эротика сделала из ночи что-то невообразимое… сколько раз это произошло он не знал, но ни одного осоловения от сознания своего не пропустил.

Проснулся в прекрасном самочувствии, какое только бывает после хорошей ночи в раннее свежее утро… Купол шатра был оттянут в сторону и кроме неба над ним нависали ветви акаций и агавы, среди которых был поставлен шатер, создавая впечатление что это утро у него в горах, даже слышалось стрекотание, заменившее пение птиц.

Отдохнувшее тело и прекрасное послесонное расположение духа потянули его к ней. Они были укрыты одеялом и под ним было еще приятней своей наготой ощутить нежную наготу тела девушки. Он открыл ее от одеяла и повернул к себе.

– Грация…

Она даже не проснулась, не проснулась и когда он приник к ней вогнал внутрь нее свой член. Это доставляло такое удовольствие наслаждаться ее тонкой прелестью, делая это сильно и вызывая эмоции через сон.

– Тугая, – восхвалил он ее, возбужденно наслаждаясь ощущениями сладкой нежности тела не только, но и плотной груди снаружи, имевшей особенно возбудительный плоский вид, а так же прислоняясь и давя своей щекой на ее, целуя и все это делая как дорвавшийся юнец, боясь что она проснется.

– Извержение в нее – как эти женщины хороши!… – даже будучи усыпленной опием она оставалась женщиной до кончиков волос и ее эмоции удовольствия, слабо проявленные через сон, доставляли высочайшее душевное удовольствие.

Он переворачивал ее спинкой к верху, к себе, когда вновь захотел испытать первоочередное удовольствие, возвращал в прежнее положение и постоянно делал с ней это пока не истощился, вволю насладившись ее низом.

Отдохнув около нее пять минут, чувствуя что она начинает пробуждаться, собираясь бежать взглянув на нее подумал сколько и какого наслаждения она еще доставит ему, если не думать о жизни целой, то хотя бы за время путешествия, превратящегося из-за нее в любовно-увеселительную поездку, коя подарит ему еще малоизведанное чувство любви. Эту поездку он на всю жизнь запомнит не по дням, а по ночам, каждую из которых, он так же хорошо будет помнить, как сейчас помнил прошедшую ночь – первую из четко разграниченного сонма.