Текст книги "В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази»"

– Дорогой беда у вас большая, – пристала к нему цыганка, – Отец приходит не может на тот свет представиться еще этот его держит. Милый позолоти ручку день и ночь буду нашептывать что бы покойничек успокоился!…

– Нет и нет! Не смей лезть! – возмутился принц, а Григорию высказался, – Если он не хочет уходить, я не могу его гнать!

– Он не может уйти! – возражала цыганка, – Все души людей должны стремиться лицом туда куда улетают все. Не уходят те кто не может оставить землю, мучим оставленной любовью, или сильно заплакан. Отпусти мучащуюся душу отца, она уже не здешняя. Ей нужно уйти куда зовет каждого.

– Нет, отец не хочет уходить, пока не увидит нас всех вместе.

*султан*

Омар Мейяд предстал перед глазами султана Исмаила тотчас, как он за ним послал. Явившись хорошо подготовленным к предстоящему разговору, сановник чувствовал себя уверенно и эта уверенность передалась государю обычной предрасположенностью к нему. Но спрашивать приходилось строго.

– Послав за тобой я думал вырву тебя из боя.

– Воевать ни с кем не довелось, мой султан.

– Что это значит? – марабуты могут безнаказанно совершать нападения и уходить от моих войск, а мне султану приходиться получать от жалких портовых властей унижающие меня послания с прошением предоставить им в сопровождение большую охрану, потому что у меня в стране видите ли проехать с тем что бы не напали – нельзя! – хлопнул он пакетом в лживом недовольстве для других сановников об пол перед ногами Омара Мейяда, – и мне нечем ответить. Остается только дать большую охрану, что бы видеть у себя кого мне нужно!

– Мой султан, вам есть что ответить – марабуты вдребезги разбиты и рассеяны…

– Кем? Я ничего не знаю! – изумился султан.

– Самими же индийцами, мой султан.

– Не может такого быть! Выходит ты просчитался с ними?

– Нет сил было направлено предостаточно, раз в пять больше, почти все что было и они-то как раз и растерялись перед слоном. Он смешал их с землей.

– Интересно бы было посмотреть как это было?

– Но свое марабуты все же сделали, магараджа убит и драгоценности у индийцев отняты.

– И куда они попали?

– На это я вам могу сказать точно только одно, они уплыли. Денежки всегда уплывают.

– Такие средства попали в руки – кому? Ты представляешь что это такое миллионы в руках бандитов? Да еще к тому же богомольных!… И ты еще смеешь при этом шутить!? Да ты знаешь что мне теперь за город выехать нельзя! Что мне долго еще в касбе отсиживаться предстоит?! Уничтожь марабутов, так что бы ни денег, ни слуху от них не осталось!!! Что бы мне на мой праздник голова Розмадора лежала среди моих подарков!

Побледнев из-за того что допустил султану сказать такое Омар эль Мейяд пустился исправлять допущенную ошибку, перейдя на успокоительный тон:

– Мой султан, удивительно, но это так, сейчас когда Розмадор стал представлять из себя ничто, он стал вас гневить, а между тем он хорошо послужил, например собственноручно застрелив магараджу, так непонравившемуся вам…

– Да что там у них творилось?! – Я не пойму!

– Ничего особенного, что бы выходило за пределы обыкновенной службы. Потеряв все он подумывает перейти на службу вам, мой султан, и он, я уверен хорошо послужит…

– Хорошо послужит мне только его голова в мешке и нахапанное им! Ох, как меня это бесит, что он португалец! И тут эти проклятые бледнолицые все оседлали и на все встали. Это называется они у нас на ушах стоят, если возглавляют религиозников. Что с того, что он принял ислам!?

– Этим он и удобен.

– Сейчас он стал нам опасен. Вот прочитай что мне приходится читать: по дороге что лежит через горы в Марракуш никто не решается ехать потому что рядом с перевалом лежит логово этого дракона, отчего торговые люди боятся не только за свой товар, но и за жизнь. Торговля упала…

– Купцы начали покидать Мазаган и он стал слабеть на глазах. Светлейший, все это происки европейцев, они всегда желали сжить марабутов со свету.

– Не произноси мне больше никогда даже этого слова! Драконово логово уничтожь, его мне хоть из-под земли, хоть со дна океана вместе с драгоценностями мне достань! Мне не надо того что бы у него по такому случаю собрались тысячи всякого отребья!

– Государь, вы мне все не даете сказать что драгоценности уплыли и из рук… Розмадора.

– Вот как?! – изумился и просветлел султан, – Но куда? Что там все же творилось, объяснишь ты мне наконец? Расскажи что же там произошло?…

– О, мой султан, я не балагур красочно живописать, как это живописуют редкие оставшиеся в живых на той бойне, но происходило это следующим образом. Марабутские сотни навалились, как все сметающий на своем пути сель. Горстка индусов даже не пыталась сопротивляться, побежала к голове каравана побросав все, почему ценный груз из повозок был утерян

– Кому он достался?

– Мой султан, вы сами изволили заметить там где пасуют мусульмане, там берут верх европейцы – не теряются. Слушайте дальше: как это произошло. Во главе процессии ехали магараджа и раджа. Последний как только увидел что происходит, заворачивает свою свиту…, да я забыл добавить вначале слон так же позорно уносил ноги, но раджа его останавливает заворачивает, и вот раздается чудовищный рев, от которого можете себе представить как у бедных наших марокканцев сердце в пятки ушло? Представьте себе разъяренного слона несущегося с высоко поднятым бревном в хоботе и поднимающего за собой тучу пыли! Вместо того что бы попытаться убить слона, они перед ним побежали и были перебиты передавлены, перетоптаны и добиты бежавшими за слоном индусами. Так погибло мусульманское воинство, мой мусульманнейший государь. Теперь мне нужно рассказать о том какое участие приняли в произошедшем наши обожаемые европейцы.

– Ну, во-первых Розмадор – постарался быть подальше от всего, хотя на коне он бы все равно ушел, но он даже видя такое дело со стороны не стал никуда уходить, ведь в самом деле не было более безопасней, чем за спинами и за задом слона. Однако на пути ему попался старый магараджа – крепким же оказался орешком: с Розмадором было двое сопровождающих – их у него не стало, хотя слава Аллаху не стало и этого хрыча.

Что происходило на передке: когда напавшие еще побеждали, впереди всех бежал один ловкач, резко отличавшийся среди всех прочих крепкой хваткой – несмотря на молодость лет. Когда взбесился слон он один не испугался, прыг в возок своих – чужих так-сяк и был таков. Розмадор за ним, но молодость взяла, а раненного главаря приподняли конники. Догнали значит они беглеца, тот вынужден был засесть в мазаре. Что произошло дальше выяснить удалось только после, когда на смену коннице Ламрани подъехал отряд ваших войск, и Ламрани за шкирку оттащив упиравшегося Розмадора не хотевшего бросать мазар любезно уступил свое место, объяснив что и как. И что бы вы думали?

– Я бы подумал что драгоценности должны были попасть ко мне!

– Но драгоценности попали в совершенно чужие руки, и кому бы вы думали?…

– Омар ты меня замучил, ну еще каким-нибудь европейцам, наши одноплеменники, вы меня научили, являются совершенно ни на что не способными!

– Нет почему же вы так плохо могли отнестись к моим изложениям, крайне приближенным к достоверности, например, те к кому потом попало золотишко с камешками на четыре-пятых состояло из нашего поголовья, если учесть что у коня было самое что ни на есть арабское происхождение. И наши соплеменники не теряются, если рядом с ними есть европеец.

В голове султана Исмаила смешались кони-люди и он глядел давно уже непонимающими ничего глазами:

– Кто были следующие?

– Артисты из чуть не погоревшего театра.

– Эти! … – шикнул султан, потом вспомнил коня, – Ну-да! – и сильно рассмеялся.

– Поймать мне их, вместе с повозкой – всех!

– Кое-кого мы уже поймали, – заявил Омар эль Менян и подло замолк.

– Кого?!

– Коня! Мой султан.

– Люди бежали, конь не успел, – констатировал султан хладнокровно, – Он ранен должно быть, как жаль, такие арабы вселяют в меня веру в наши силы и ум.

– Ничего подобного, я бы такого не сказал, уже пятиминутное общение с ним меня крайне изнурило, он слово никому не дает сказать, все обижается о своем чем-то, так что почти ничего не понять.

– Как же вы не догадались он сетует на свою судьбу!

– Да; но почему другие две лошади не сетуют, а ведут себя спокойно, ни к кому не пристают, ничего не доказывают, как этот, ну точно скотина.

– Омарчик, вы бы лучше не обзывались на других, да не мозолили мне глаза, как видно рассказать вам больше нечего, осталось только выступать, поэтому заменитесь мне лучше на того же коня, я хочу еще посмотреть на него.

– Он ничего интересного вам не расскажет! Если позволите я и дальше буду продолжать как понятней.

– Продолжай, продолжай в том же духе, так мне будет более всего понятней, что же у вас там произошло?

– Мой султан, вы совсем выпустили из внимания что мы поймали всех коней.

– Хвалю. А люди что, бежали в горы?

– Да! Они убежали в сторону гор, нам же удалось половить всех коней и повозку, которую вы требовали, ту угнанную.

– Как вам это удалось?

– Очень просто мы накрыли их, как вы помните я вам говорил в мазаре, куда попал беглец с драгоценностями, после чего и он и драгоценности попали к ним, где их всех сначало марабуты, а потом и мы застали отстреливающимися. – трунил под настроение государя в ответ ловкий сановник.

– Так, стал немножко понимать. Да действительно я, кажется, стал все понимать, когда вы ворвались в мазар, или на мазар, там они дали такое цирковое представление что у вас остались в руках одни кони?

– Ничего подобного. Это марабуты виноваты в том, что они смогли бежать.

– Ах, вот вам зачем нужны марабуты, раз там были марабуты, о которых я кажется сказал больше не упоминать! – можно сваливать вину на них. Так как же они ушли?

– Как уходит сточная вода по водосливной канаве, о которой никто понятия никакого не имел.

– Ну, что ж я могу вам сказать, драгоценнейший мой Омар Мейяд, если вы и впредь в том же духе будете продолжать сообщать про то как вас нашляпили эти комедианты, я буду с интересом слушать и вы у меня далеко пойдете, еще дальше чем я ныне посылаю вас до Мазагана с гвардией Талила, сопроводить посольство и с теми поручениями, которые я вам понадавал.

– Я вам обещаю что свое следующее представление они дадут здесь у вас на глазах. Ко мне попали кое-какие сведения о их возможном местонахождении и будьте покойны, они никуда от нас не денутся, пока у нас есть то, зачем они сюда приехали.

– Женщина! У нас с тобой есть та самая женщина, на которую ты мне даже не дал взглянуть!

– Я поберег вашу голову, на которую столько бы обрушилось и так! Мой Султан!

– Ты собираешься предоставить ее наконец мне, или продолжаешь все так же ее подлечивать?

– Что было то прошло. Я просто боюсь ее вам отдавать, она вам только испортит ночь.

– Это-то мне как раз и подходит, на именинную ночь! Ты знаешь я люблю ломать все такое необъезженное.

– Мой султан, должен вас предупредить европейские женщины, особенно из самых знатных, обучаются особому искусству охлаждать абсолютно, вплоть до импотенции. Это работает.

– Меня не охладишь, будет работать. Держи ее как зеницу ока, сам знаешь какие ловкачи за ней, охотятся.

– Именно поэтому я боюсь удалять ее из моего дома. Гарем мне кажется не совсем подходит.

– Вообще не подходит. Ее нужно содержать почетно, как и подобает ее дяде – тайному королю на Сицилии, смутьяну и мятежнику, который вот-вот должен выплыть на поверхность. Посмотрим, а пока отведи ей пристроенный к гарему домик в саду, с выходом на собственный садик. Там ей будет лучше всего.

Подумав немножко о своем султан Исмаил спросил:

– Как нам быть с победителем марабутов? Сестренку его вы все-таки попридержали, а он глядишь со слоном на нас пойдет?

– Я бы с удовольствием от нее отделался, тем более что она с приветом стала, но поздно и нельзя. Во-первых это очень опечалит ее подругу сицилианку, да, они крепкие подруги, и если освободить одну, та потребует что бы ей освободили другую, а в мазаганском порту корабль пришедший за сицилианкой и так стоит, вместе с кораблем пришедшим за индианкой. И если они еще и узнают об этом, это вообще завал будет, уж пусть лучше стоит каждый в отдельности и требует свое порознь, я думаю. – отходили разговаривавшие все дальше от остальных, чтобы не было слышно.

– Делай что хочешь, смотри что бы мне перед новым магараджей стыдно не было. А с каким приветом его сестренка?

– С самым наистраннейшим, спать стала бояться одна.

Тут засмеявшийся в нос султан заметил:

– От чего же эта странность? Девочка наверное в расцвете сил, пышет собой?…

– Да, нет, другие какие-то проблемы.

– Как там? – индианочки четкие девочки?

– Да, мой султан – совершеннейшие! – Нифертити.

– Страсть как индианочку захотелось, ты мне дашь эту? …Которой спать одной страшно?

– Берите обеих! Нифертити и Клеопатру.

– Сегодня же?

– Сейчас же!

– Друг мой, а ты случаем не: увы-увы-увы – я утратил вкус… любви, – возопел султан, чем заставил того сморщиться от неприятного воспоминания, – Ну, так и быть…

…Я отправляюсь и еще: я одно сокровенное имею желание: хочу испробовать женщин со всего мира, я хочу знать каждую страну по ощущениям, которые доставляют их женщины.

– Да государь это неповторимо. Вы имеете вкус! У Вас будет эта необыкновеннейшая коллекция. Я займусь этим.

– Не забудь прежде, что ты мне пообещал всех этих кретинов собрать же мне, я еще раз хочу взглянуть в их глаза.

– Будет сделано, мой султан, – мне можно будет взять алжирцев с собой?

– И по возможности переведи их на нашу службу. В переписке обставь это дело так, как будто нам показалось что они подарком воспринялись. Прощай мой друг, я надеюсь ты меня ждать не заставишь.

Омар эль Мейяд откланялся и быстро распорядился своему служке бежать, когда как сам довольный пошел.

Султан Исмаил тоже покинул приемную залу дворца. По договорённости дневной после дел и откушиваний последних вечерних в сопровождении одного свитского пошел в свои покои, выбрав уединенную комнату.

Он стоял у окна и глядел в узкий галерейный коридорчик, как почувствовал что занавеси приоткрылись и в комнату осторожной походкой, ступая в глубокий ворс ковра вошли. Он оглянулся и увидел прекрасную лицом застенчивую девушку и жизнь показалась ему прекрасной. Подходя к ней что бы рассмотреть поближе, завел разговор:

– Ты знаешь у кого ты находишься?

– Да, султан. – кротко ответила она и еще более смутилась.

– Скажи, – еще ближе подходя к ней опустившей взгляд. – Раз я столь могущественный человек и обладаю такими прекраснейшими подданными, могу я попросить от тебя… доставить мне на сегодняшний вечер самое внеземное удовольствие, на какое ты только способна?

– … Да государь.

Зардевшейся застенчивости девушки не было хвалы и Исмаил ухватил ее за подол легкого платья и стал поднимать край все выше и выше, зная что ему приводят женщин подготовленно в одной только верхней одежде, и обвив свою руку по ее стану поддержал вконец задранный подол, а другой рукой коснулся ее нагой прелести. Трогаемая она глубоко задышала, решаясь поднять на султана глаза… но потом снова смутилась и он с нее снял платье полностью через верх. Затем он распустил ее длинные черные волосы и она стояла перед ним, закрывая свою наготу осторожно руками и космами, исступленно смущаясь происходящего с ней.

– Как называется это украшение, – спросил он ее потрогав за краешек носика.

– Биндур.

– Я никогда не видел подобных украшений, я подарю тебе биндур с алмазной звездочкой. А что это за украшение, – пытаясь разговорить ее, спросил султан прилегая к ней и трогая пальцем красный кружок на середине лба.

– Третий глаз, – еле пролепетала она.

– Что это значит третий глаз?

– Глаз всезнания и всевидения, который открывается в этом месте.

– Наверное поэтому мужчины заставляют вас залеплять это место замазкой? – пошутил он, но ей было не до шуток и без всяких прочих он повел ее в постель. Подтолкнув укладываться он удовлетворился тем, что она улеглась перед ним вверх и от внутреннего надрыва вздохнула. Он же стал разоблачаться от одежды и будучи совсем раздетым накрывающе лег на ее пухленькое тело. Уже получая удовольствие от возлежания на ней и обычно сопутствующего этому тисканья, он стал наискивать в ней то незащищенное место, чтобы ворваться в нее, как отчего-то мелькнувшего взглянул в окно, и! … Ужас охвативший и исказивший все его лицо заставил продолжительно заорать: – А-а-а!!!

Он сорвался с места и в чем был с непрекращающимся криком выбежал из покоев. Вслед за ним еле взглянув на то что было в окне с тонким больше плачущим криком выбежала и она. Мгновения спустя видение за оконными стеклами рассеялось и закатный свет снова полился вовнутрь.

*драконово логово*

В горах воздух свеж, чист и ясен. Обычно небо свободно от облаков, защищенное горными вершинами и посему солнечный свет напитывает собой прозрачность воздушного пространства, отражая в нем и те краски что исходят от естественного фона. Высокие горы Атласа круты, скалисты, малопоросши и потому горный воздух вблизи насыщен светлым и коричневыми тонами, когда как сам он всегда синь или голубящийся.

Среди недалеких отстоящих гор, слегка подернутых синевой, плоская вершина столовой горы представлялась поэтому ярко темной, потому что была значительно ниже остальных, окружавших ее, и приземленной, раздаваясь полого в ширь.

И если даже смотреть значительно ниже, с дороги взбирающейся по склону от подножия на поверхность, видна приземистая четырехстенная многоярусная башня, оканчивающаяся прямым срезом выше окон – пустых глазниц и большой пробоины посередине одной стены для открытости воздуху, свету и видам простирающимся на головокружительном низу и вокруг вдали.

Верхний ярус, представленный еще плоской крышей, четко подчеркивался и подчеркивал выбоину широким выступом половой плиты, по которой впритирку к грубой стене можно было обойти башню по высоте вокруг, что почти невозможно было сделать на выступе под средним ярусом, от которого нижний высокий и коренастый ярус расходился острыми краями углов и скатов стен слегка вкось; из-за чего высокая двустворчатая железная дверь доходившая до середины второго яруса у основания собственно входа была углублена в стенном проеме и таким образом защищалась. Защищалась дверь сложной механической оснасткой на всем своем протяжении от порога, от которого поднимался перекидной мостик и закрывал своим телом нижнюю часть, до верхней части, которую закрывал наваливающийся сверху, словно чешуйчатый надкостник панциря, надвигающийся латник-забрало.

Башня имела самый что ни на есть драконовский желто-красно-оранжевый цвет, разливающийся по ней пятнами и называлась драконовой с легкого окрещения данного своему логову хозяином и подтвержденного всеми кто только видел или знал владельца, ибо он вызывал страх у своих же головорезов, еще больший, нежели ужас своих жертв, этот страх суеверный: перед всей честной их разбойницкой толпой, уж каким бы они ни были отребьем – разогнать взглядом тучное облако, да не одно, испугало до крайности брата мусульманина. Как пугало их и то что Розмадор мог свалить любого с ног, стоило ему только это захотеть, или когда они ему надоедали, он взмахом руки мог нагнать на них такой страх, что они все как один разбегались кто куда.

Про главаря среди бродяг велись достоверные разговоры, что он иными лунными ночами летал, выплывая по лучу из пробитой выбоины в стене и носился по воздуху, пока не заплывал вперед ногами, или головой обратно. Поговаривали он сын не португальца, а португалки с драконом, или даже с самим сатаной.

Несмотря на все это, поголовно боголепный мусульманин-марабут не мог решиться убить нечистого человека, хотя несколько раз собирались. Будучи запуганы Розмадором стращаниями мести передающийся через его заклинания, во всем по-черному! Он занимался колдованием, втянув в это дело всех и вызывая у них большой интерес, на чем сроднился, найдя с ними много общего и даже заинтересованность их в нем, так как духовенство хотело и всячески стремилось покарать его, Розмадора, но не их, марабутов. За ним как за грехоотводной стеной было спокойно предаваться темному шабашу, развратным оргиям, пьяному дебошу, разбою, удовольствиям сытой жизни. За ним была рука выше, он же стращал – свыше!

Придя к нему и погрязнув в этой жизни, уже никто не мог его покинуть, как приколдованный, ибо где еще как не в горах можно было найти такую сытую, довольную и веселую жизнь? Только у Размадора.

И брат бродяжный гулял даже после такого побоища, которое над ними учинилось слоном, хотя и веселье приобрело заунывный поминочный лад воспоминаний пережитого. Розмадор же вспоминая, постоянно рычал, треся непрочесанной гривой. Ему было наплевать до того, что он потерял половину людей и немало из оставшихся притащилось пораненными и покалеченными, и сейчас выло и стонало, согнанное в подвалы вниз. Ему было наплевать, что его самого поранили в двух жгущих сейчас местах, что приходилось терпеть от этого сопливого курвенка, ему было невтерпеж от упущенного прямо из под носа, и негодуя он страшно ругался, отчего срывался на рык, ибо не было мочи переварить горькую досаду… никак не заливавшуюся даже столь крепким вином. Он смял в руках осушенный металлический кубок и с ревом вышвырнул бесформенную жестянку за пробитую стену. Как жаль! Так может быть жаль только таких денег!

Сожмуриваясь в дикой злобе, он разметал руками все, оставив только кувшин, схватившись за него и опрокинув в себя, пока какую-то часть его не выхлестал. Подурнело и похорошело, во всем цыгане были виноваты!

– Лейла! Иди сюда!! – угрожающе крикнул он цыганке – колдовке.

Та испуганно приблизилась, но не настолько что бы ее можно было схватить, зная его зверские замашки.

– Жрать и …ть – рявкнул он обыкновенно нечленораздельно, что можно было понять по привычке. Она удалилась и пришла с миской жратвы в одной руке и забалделой от хмеля и насилований девкой Фейлой, не бывшей к тому же цыганкой. Поэтому Розмадор принимая миску схватил за руку и Лейлу, и затащил на стол, став сдирать с нее тряпье, чего никогда раньше с ней не случалось.

Фейла, видя это постаралась убежать, но попалась в чьи-то руки и покорно пошла за поведшими ее на постель сенника. Но там было неудобно по крайней мере одному из двоих и ее повели к зажимной стенке вставить под зажим верхней половины. Там уже выстроилось две очереди, а здесь заоравшаяся Фейла, так и не давшая себя раздеть была легко зажата в три погибели головой между ног. Ноги же ее были сильно подогнуты его руками, а юбка задрана и выставленная задница оголена.

– Это эта тварь нам неудачу наворожила за то, что мы голой ее стоять на ночь заставляли, теперь дерите ее как следует.

Такого брату-марабуту еще не представлялось, теперь же наверняка станет можно довольствоваться когда угодно, этой смазливой колдовкой, которую им доводилось видеть голой только во время шабаша. Первый смельчак преставившийся получить с цыганки удовольствие доставил ей много унижений, на которые она проклинающе отвечала, своими заклятьями вызывая взрывы хохота и особенно увеселяя державшего ее Розмадора, приложившегося стороной головы к бедру и чувствовавшего.

Когда пытавшаяся за себя постоять цыганка замолчала, Розмадору это не понравилось, и он сильно защемив ей слабую часть тела заставив заорать возопел:

– Я беснуюсь услышав

Цыганскую речь!

Руки чешутся —

Дайте ружье!

Ему подали, восприняв как приказ и он оттолкнув сходившего простаивающего, на следующий раз стал засовывать гладкое дуло ружья ей вовнутрь все больше и больше, пока она накричавшись не вырвалась сама, а он ее уже допихнул сесть на зад в таком положении – жестом отдав всем. Прерывая ее тонкий – охающий визг, только силой своего баса перекрикнул:

– Забирай ее! Задайте-ка ей перцу покрепче, пусть она за все свое племя ответит!

А на нее уже навалились разрывая на ней одежду. – … Во всем цыгане виноваты! … Это они курвенка поддержали! Кабы не они не дождаться бы ему султанцев! Все этот проклятый Ламрани, поет под дудочку шейха… Не было вас со мной. Мы бы его подпустили и как следует с ним рассчитались бы. Он бы все получил. Лизун султанских пяток!

Здесь заржали, а глубоко внизу (тот этаж имел стеллажный вид), на полу разместившиеся вповалку братки загорланили Григорьеву песню, переложенную им на местный говор из песен Бременских музыкантов, а вернее сопутствующих им:

Эх! Не же-ла-ем жить!

Эх! По-дру-гому!

Ходим мы! По краю-

Ходим мы! По краю

– Род-но-му!

Прохожих ищем

с ночи до утра

Чужие сапоги

натерли ноги

За что же нас

не любят недотроги

Работников ножа и топора

Романтиков – с большой дороги!

Отряд гвардейской конницы ибн Талила в двести сабель несся по широкой разъезженной дороге, поднимая клубы, пыли долго оседавшей после их проезда. По левую сторону и впереди вздымались темные хребты, некоторые из вершин которых, позади виделись заснеженными шапками, как высоченный Тубкаль, видимый из многих дальних мест.

С заворотом дорога стала подниматься, иной раз вовсе взметаясь резко вверх, становясь горной с присущей каменистостью изгибистостъю. Однако дело клонилось к вечеру, начальникам, восседавшим на неутомимых породистых арабцах, нужно было, и они гнали беспрерывно вот уже на протяжении нескольких часов кряду. Смертельно уставшие кони начинали сдавать, отставая и растягиваясь в узкую цепочку, отчего проскочить узкий дощатый мостик перекинутый через бурную горную речку не вызвало никаких задержек или неудобств. ыстро оставив препятствие позади взмыленные кони вынуждены были еще на том же ходу взбегать на представившуюся кручу, возможно по своему по животному завидуя безмятежно пасущимся на склоне козам. Это в какой-то степени подтвердилось когда стало случаться редкостное явление: кони отличающиеся своей послушностью сдали перед трудностью преодоления подъема, заметно замедляя скок, а пара самых измученных, поддавшись общему падению бега вовсе сошла на шаг, не подчиняясь настойчивым стеганиям своих седоков.

Постоянно вглядываясь влево Омар Мейяд в один прекрасный момент узнал местность и заметил знакомую расщелину в горе, расколовшейся после землетрясения. Приостановив надолго продвижение, он дал поотставшим подтянуться. Добравшийся отряд был свернут за дорогу и заведен в это ущелье, полностью скрывшее его в нем.

Там была сделана еще одна остановка, судя по всему на более продолжительное время, но спешиваться команды не было, значит не разрешалось, что бы создать видимость скорого выезда на разведку. Омар Мейяд, со своим сподручным Варлафом и еще одной значительной, но скрытничающей личностью по выдававшейся изнутри белой материи, закрытой поверх другой одеждой, представлявшейся высоким духовным лицом – выехали втроем и исчезли далее по тропе.

Доступная на очень узком участке, как раз там где пролегала дорожка, столовая гора казалась снизу неприступной и видевшиеся в вечерней дымке, поставленные Ламрани люди могли бы без особых усилий сдержать весь гвардейский отряд. Но они были поставлены ожидать и с большим почтением встретили прибывших. Шейху и высокому духовному лицу были подставлены руки и головы, дабы они ступив на них могли удобнее сойти наземь.

Подошедший им навстречу Азис Ламрани бросился перед ними, ниц, с высочайшими приветствиями чтя и года их и дела их.

– Где эта скотина? – раздраженно спросил Омар эль Мейяд, проходя в сторону башни.

– Размадор у себя, беспутствует. – отвечал Ламрани, стараясь идти впереди, но будучи обращенным к ним.

– Гони его сюда! – грозно пожелал находящийся шейх, и Ламрани пустился бегом к башне успеть послать за требуемым лицом.

Сделав это и загнав остальных своих людей вовнутрь башни, чтобы не выставлялись перед высокими гостями, Ламрани думал что так будет лучше, но прибывшие пожелали войти за дверь. Скучившиеся люди Ламрани удовлетворяли своим пребыванием; но валявшиеся вокруг повсеместно раненные, от которых исходил сильнейший смрад, не устраивали и Омар эль Мейяд недовольно сделал выметывающий жест рукой:

– Убрать это все отсюда!

Здесь принялись утаскивать раненных в подвалы, бросая за невозможностью ничего иного на других, а наверху было слышно как пытаются дозваться кого нужно, и заставить спуститься вниз.

– Да, пошли вон отсюда!! – проорал Розмадор, взбешенный тем что ему назойливо досаждают, он был страстно увлечен зрелищем не для слабонервных: Сулейман и Махмут два здоровых бугая, вечно сцеплявшихся и люто ненавидевшие друг друга, наконец-то сцепились по-черному, зубовно скрежеща и теперь уже идя до конца. На распиловочном столе нарочно подделанное под столешницей устройство двух выглядывающих пилочных кругов, расположенных удобно для того что бы умещать меж своих жерновов локти спорящих и принимать на острые зубья руку слабейшего – проигравшего. Поэтому обычно круги стояли недвижимые сейчас же дело зашло круче и круги снизу усиленно вращались, доставляя зревшим сильнейший азарт. В пьяном угаре кому, могло стать не по себе? – Всем хотелось как можно скорее впечатляться зрелищем проигрыша.

Но оба враждовавших оказались на редкость одинаковы по силам и вот уж пол часа никто никого не мог осилить, пережав хотя бы на небольшой уклон. Сгибы рук – монолитные сгустки мышц застыли так словно потеряли способность разгибаться и поворачиваться в суставе.

Ждавшим внизу пришлось бы еще долго ждать о чем свидетельствовал крик Розмадора:

– Обождут! Гони их лучше отсюда! Кто их сюда допустил?!! Почему мне не доложили!? – и продолжил: – Никому я ничего не должен! Вот мне должны! … Пускай немного обождут или убираются. Сгиньте и вы с моих глаз тоже!

– Ха-а-а-а!! – раздался кошмарнейший рык в духе самого Розмадора, позабавив того и Сулейман шокировав своего врага надежно пригнул-таки его руку к диску, еще приналегши вонзил тыльную сторону руки Махмута располосовав только до середины, так как можно было и своей напороться. Необходимо было перемениться положением, но как раз тут, дико заоравший успел удачно схватить свободной рукой, уж коль правила поехали, руку Сулеймана и задержать жутчайшее, одновременно с этим саданув его в голову сверху задранной ногой и затем дожав в голову так что распиловочный круг располосовал лицо почти от самого глаза через всю щеку, задев зубы и челюсть. Оба врага отвалились, издавая жуткие стоны на забаву остальных. Один заливая лицо кровью, другой наоборот с побледнелым, даже побелевшим лицом, видя и чувствуя как согнулась, обнажив белые кости неудержанная рука, державшаяся на малом мясе с венами.

Кончив смотреть, Розмадор пошел сходить вниз вслед за посыльными и сходя по удобной пологой лестнице на нижний этаж, заметил ожидавших его: