Текст книги "В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази»"

*пятнадцать ночей*

В преддверии второй ночи она наконец выехала проехаться верхом, с гордо-недовольным видом постаравшись скрыться с его глаз. Но он был тут как тут и нарвался на рассерженное:

– Сеньор Мейяд я не ела со вчерашнего обеда по сегодняшний – целые сутки!

– Мальвия, это неправда…

Девушка умильно дернулась с досады ножкой и даже ручкой по телу лошадки, отчего та рванулась вперед и Омар Мейяд остановил ее только за хвост.

Чувствуя себя уязвлено и желая хоть как-то сорвать досаду плюнула в сторону… С испугом осторожно взглянув на то какое впечатление произвела…

Омар Мейяд был удовлетворен, она доставляла ему моральное блаженство.

– Мальвия, ты не поверишь, я себя чувствую так,., что если бы ты даже плюнула мне в лицо я бы почувствовал твои слюньки как… капли дождя.

Женский пол очень трогают подобные откровения и она с удовлетворением взглянула на своего темного, как бы не старавшегося держать себя в опрятном внешнем виде, все равно дикого ей мусульманина, в котором ей ничего уже не было чуждо, ни шеш обмотавший голову, ни темные короткостриженные волоса, потому что она помнила себя с ним голеньким и ощущала как своего обожаемого мужчину.

– Не, ты будешь моим хорошим и не допустишь что бы я в тебя плевала.

– Очень скору буду! – сделал он похотливый жест запястьем по бедру, оставляя ей лишь не заметить этого.

– Да, вы мне даже в снах снитесь…

– Особенно хорошо я снился в снах прошлой ночи. Вот и почему женщины потом вспоминают свою молодость как прошедший сон.

– Перестаньте! Это был только сон!

– Вы хотите забыть что было? Я вам этого никогда не забуду! Может быть потому что с моего положения ни к чему забывать это, а в вашем это единственное спасение от насмешек

– От насмешек? Вы собираетесь насмехаться за то, что я для вас… делала?

– Вот видите вы и сама чувствуете что за это должно быть стыдно. Смеяться над этим так хорошо.

– Все, я это делала в последний раз! – решительно заявила она.

– А кальяну хочешь?

– Да-а, – размякла она эротически, – дашь?

– За каждый раз по разу затягу.

– Вы мне должны семь раз…

– Интересно чью деятельность вы переоцениваете: мою или свою?

– Пять раз – не много ли на себя брать? Давеча вы вообще отказывались…

– Сейчас отказываться начинаете вы! А ну-ка лучше признайтесь негодник вы эдакий, пока я спала, сколько раз вы воспользовались моей беззащитностью? … Что у меня до сих пор все трещит? – весело рассмеялась она, ласково взглянув ему в глаза – Ну, идем, – посерьезнела.

– Ночью будет твое время.

– У-у, я же еще его и упрашиваю!

Она подогнала лошадь к повозке и забралась в нее. Отогнала ее, что бы игриво взглянуть: последует ли он за ней. Он только смотрел. Она применила несколько шаловливых девичьих выходок, в результате которых, выказала такое бесстыдство, что за напрасность стараний не выдержала, беззвучно высказала ему свои чувства экспансивными гримассками и задрала под конец высоко юбку своего платья, выказав свой обнаженный низ. Она постаралась так, чтобы у нее хорошо было видно, она наконец встала высоко на колени… встала в позу, подняла платье до самой шеи и вообще сорвала его с себя, оставшись ни в чем, упав на спинку. Расставив ноги снова начала показывать язычком во рту бесстыднейшие вещи… Наконец не выдержала приподнявшись на руку.

– Я ради кальяна так, не ради тебя! … Или дай! Или я выйду сейчас голой!…

Но чуть только Омар схватился за кнут, как она задернула полог тонкой проворной рукой, услышав снаружи: – «Прости красотиночка, пойми – не могу, караван смотрит».

А темной, непроглядной ночью, одергивая двойной полог шатра, услышал, еще не видя, высказывание Риты своей подруге по поводу какого-то ее приготовления к его приходу:

– Ты все уже? Боев больше не будет?

Она …сидела высоко подняв коленки вместе с подолом платья, не обращая внимания на то, что говорит Рита, а призывно глядя на входящего. Он остановился глядя и на нее, и на то что она показывала… свое ему бесстыдство, не стесняясь подруги, намеренно глядя-соблазняя… Он, тут же охваченный угаром, пошел на нее, разоблачаясь на ходу, перешагивая через расставленные кушанья, подседая к ней прямо между раздвинутых ног, подцепляя на сгибы рук под коленки и приподнимая поудобнее с жаром всадил под живот, в самое слабозащищенное от этого место… Тонко заголосив, она отпрянула от него, опав спиной на постели, но далее в этом бесполезном стремлении к ухождению, деваться уже было некуда, и с усилием перенося слишком сладостные мучения эроса, запрыгала у него на конце, еще чаще, чем могла бы подумать. Ее раскинутые в разные стороны голени, мелко трясясь, невыдерживаемо подскакивали, отмечая наиболее сильные втолки, от которых хотелось только одного – сорваться с этого ужасного мужского вертела, на котором она как на огне удовольствия захватилась духом, зная только как бы не спасть с локотков вниз, где ее тогда совсем отжарят в самой затиснутой позе, в самом пламени, когда как ей хотелось подняться в высь прохладную…, но обессилевшая голова свесилась назад. От того невозможно было никуда вырваться, из сильных мужских рук, в которых погрязли затисканные мякоти боков… Когда же это все кончится!!?

Мальвази почувствовала как сзади подсевшая Рита, желая помочь, прижала ее лицо ладонями к стороне своего лица.

– Ой-кай звонче, ему это нравится. И самой легче будет… Делай так ему руками, он станет смаковать. – говорила индианка, прикладывая свои ладони к лицу Омара, после чего он действительно сбавил темп, перейдя на обычное: туда-сюда-обратно, не прекратившееся несмотря на начавшиеся впрыскивания.

Мальвази переживала пик блаженства вместе с ним, но это был обратный оргазм облегчения, когда все что было возвращается в ином восприятии, в котором и Рита лепетала под ушко:

– Не правда ли я говорила: под такого цербера лучше ложиться, чем цапаться?

Желая отдохнуть от нее, он вытянул из ее округленного влагалища свой поослабший член и опустил девичье тело на остренькие ягодицы. Взглянув ей в лицо, нашел в нем смирение и покорность. Рита привлекла его внимание тем, в какой позе расположилась дальше на постели… Она показала язычком, чего бы непрочь ему поделать, и вообще провела по загаленному бедру и ягодице рукой, желая предоставить.

Мальвази заметила что на головке его снова вздыбившегося гордо, мужского полового органа, на пунцовом набежало белое выделение, и она без промедления потянулась было ему убрать губами, все под его же взглядом, так выразить свою признательность, но в неудобности дотянуться, была еще и удержана рукой, заметившей все Риты:

– Но-о-о! Не делай позорного! – и теперь уже ему добавила. – Обойдешься!

Он перевел взгляд на почувствовавшую уже гордость Мальвази, и сделал жест рукой себе по бедру… Самолюбие княгини удержало ее от падения в этом щепетильном нюансе. Но все же когда ее властно сверху накрыло словами:

– Слизала сука!

Она все же лучше сделала, только для большего ему удовольствия нехотя покочевряжившись в гримассках к противному.

Рите, не добившейся своего, последнее оставалось за ее спиной: сунуть кончик пальца меж губ, побудительно вставая с задранным подолом, как раз над пучком волос лобка, и манительно закрывая отпущенной материей. Привлеченная его рукой к его лицу для поцелуя в губы… и получила язык в рот, чувствуя что в низу уже так же посредством руки, также получили в рот нечто более конкретное и ее подельница затрудилась в коротких потыканиях из неудобного согбенного положения. Она вырвалась, вшикнула и ушла, а он подумал оставить ее при себе как служанку, на пару для Мальвази и себе на приятное дополнение. Представить же себя без Мальвази?… Он уже не мог, и прежняя ночная жизнь терялась из памяти перед этой бойкой непокладистой еще девчонкой. А если учесть что его большой слабостью было то как такие красивые, прелестные женщины становились ему ниже пояса, то в этом она была превосходна со своим княжеским титулом. И далее сравнить как это делала она, о! Такая соска набравшись от знатности только самого нужного была настоящей княгиней из женщин, придавая его эротическим ощущениям новые обаятельные необычайности в отношениях, и в том числе не забывая о штучках, как например последнее – ее елозенье шероховатым небом, не боясь вонзить и зубки… Она добилась своего, и он извергал ей на язык, и за язык пробивая, утоньшенные зажимом резкие струи, отчего глотания невыдержанно перешли в захлебывания, с прекрасными слуху немочами закашливания. Находясь под рукой неотпускаемая, она не выпуская то изо рта, прилегла на сторону лица, чтобы встретиться скорее взглядом, ища ответ за свой трогательный труд. Находясь в долгом процессе блаженства, полученном от нее, он оценил ее на особом прочувственном языке, смешном и вульгарном в трезвости, понятным лишь во время этого.

– Так мне еще ни какая не сосала… Продолжай милая, от тебя невозможно устать.

Эта девушка и в самом деле обладала необычайным свойством: питать силой от одного только взгляда, или еще лучше – прикосновения, этого было достаточно, чтобы сменить бессилие на подъем. Ее губки напитывали возбуждением, тут же и за ту ночь она у него… неверно возвышенно сказать сделала в себя, а именно прочувственно отсосала еще три раза, но из самых различых поз, над которыми уже не надо было искать чего-то нового, натрудив ему конец до боли, но заставив позабыть ее своим невоздержанием, ее полоскало, но доставляло гордость. За ее неутомимость, ей было успокоение от кальяна.

* * *

Она перебрала с последним, что называется обкурилась, и весь знойный день провалялась в опийном забвении. Не забыл о ней только он, приказав старой служанке все время помахивать над спящей опахалом, нагоняя прохладу. Зато ночью, по счету третьей, она была свежа и игрива, словно это была триста тридцать третья ночь, или ночь после долгой разлуки. Ни она спать не собиралась, ни ему спать не думала давать… Он лежал уделанный на выстеленной от стены постели голым, а она прислонившись спиной к толстому кожуху полога шатра обнаженным телом, смотрела на него просто как на безликое мужское воплощение, и слушала:

– Так будут обещанные шары, или нет?

– Нет, ты глупый и не знаешь всего! Думаешь это все так легко и просто? Конечно же нет. Я тебя обожаю и не допущу чтобы мой мужчина ходил загинаясь. Он у тебя шире бедер раздуться может, ты с ним в шатер пролезть не сможешь! – Рассмешила и сама рассмешилась она от своего напуга, потому продолжая с волнительной горячностью:

– Да я лучше вытерплю шестнадцать твоих палок, я лучше подвяжусь к тебе на всю ночь – тоже самое все будет, но не допущу чтобы мой мужчина не смог проехаться передо мной на коне! – любуясь его заволосенным дородным телом, ставшим ей истинным эталоном мужского, и еще взяв в свои тонкие пальчики его быстро вздувшийся член, игриво прислонившись к нему, покрывала умильными поцелуями и покусываниями, желая добиться большего в самом основании прильнула языком. – А твое мужское достоинство станет после этого таким сморщенным, жалким, что мне не на чего будет смотреть…

Она убедила, особенно последними своими действиями по лелеянью, напомнила и убедила, что не надо искать ничего лучшего, чем есть – самое лучшее, та женщина которая зовет, и если у тебя есть такая женщина, которая для тебя даже всем готова отдаться, то это самое-самое, ни с чем не сравнимое в мире чудесное женовозможие идти на это, распрекрасивая этим мир, которому за это, как говорят, завидуют боги… некие.

Две округлые налитые возбуждением груди солярного подобия – действительно светила влечения к себе, более постоянные и притягательнее даже солнца, разглядывать их на ней доставляло невыразимое ощущение притяжения, а ее балаболенья и далее на этом же направлении – провокативный источник безмозглости, как всякая пустота, должная же быть чем-то заполненная…

– И на такой противный стручок ни одна женщина смотреть не станет, только мне тебя жаль будет. Я тебя прямо сейчас бросаю.

Как словом, так и делом резво привстала она, но он спохватившись, успел схватить ее за руку, на длину которой голянка и успела отойти в показе.

– Иди же сюда, зараза! – резко одернул ее к себе, заставив осесть глупенькую на свою голую попку, которую бы следовало хорошенько надрать за такие слова. Он ей сильно ухватил и защемил пальцами бесстыдное место между ног. Она, как и следовало ожидать, пронзительно-эротически закричала, загинаясь от немочи. Но стоило ее только на миг отпустить, плутовка была такова. Встав на недосягаемом месте перед выходом, с явным намерением выбежать, если что, снова продолжила возбуждать его устно, все не успокаиваясь на ту же тему:

– Посмотри какой он у тебя толстенький и пригоженький сейчас, а сочный как рог изобилия, я бы из него всегда отсасывала… Но нет, ты мне его не хочешь сохранить. Я пошла искать другой…

Почему-то на ум Омара Мейяда пришло соображение о роге изобилия его заклятого врага, того Европейца, о котором он даже боялся с ней заводить разговор. Сей непроходящий символический образ напряг его и заставил надрываться:

– Мальвика, будь моей прежней девчоночкой-сосеночкой, сжалься надо мной, не покидай меня, у меня уже нет на тебя больше сил, ты все из меня вытянула. Иди сюда сама, не заставляя меня бегать за тобой!

– Тогда ты обещай что не будешь больше думать даже о том!

– Обещаю что ни о каких других удовольствиях, кроме удовольствий от тебя, я думать не буду.

– Хорошо, на первый раз поверю. – баловалась она. – Но этого недостаточно. Раз я доставляю тебе райское блаженство, то и ты мне должен хоть чем-то отплачивать (начались виться веревки). Кальян!

– Ты еще не заслужила. За вчерашнее ты даже больше перебрала.

– Больше!? Ты еще смеешь сравнивать все то что мне приходится глотать, и как меня после этого тошнит и полощет!… – только последнее ее фи, хоть как-то отличило от голосения какой-нибудь негритянской проститутки, а также то, что она как будто не знала той простой хитрости удержания не глотая, или по страстности не могла так. – Я только отсосала раз десять, а так ебал…, считать не хочешь? Все теперь, все будем считать.

– Глупая, не для тебя такие удовольствия. Твое дело воскурять из таких трубок… – указал у себя.

– Ага! Все опять распределено, и почему-то как всегда остается за мужчинами, а женщине только то что скажут. Нет! Пока я не добъюсь своего, ты тоже ничего не получишь!

– Все, умаяла ты меня, иди сучка отсосись, будет тебе кальян. – не желая более считаться надрывно, как из последних сил вскричал он последнее и опал на постель, обмякнув в устали, с закрытыми глазами.

Мальвази сначало решила стоять на своем до победного конца, пока она не добьется точного числа затяжек, подтвержденных его словом, она будет непреклонна, но видя что он обессилено лежит, не реагируя на ее, и при этом от него чувствуется исходящее, притягивающее желание, пользуясь легкостью невидимого подхода, неожиданно налегла своим мягким телом ему на ноги, и прильнула лицом в извечное место приткновения. Губы рядом с налитой пунцовой головкой… открываются и окольцовывают взятое вовнутрь себя, считаемое мужчинами самым символическим эталоном подчиненности женской природы, самым откровенным признанием женского отношения. Это же и самый-самый интимный, а потому необыкновенный акт; и множество других исключительностей сошлись на нем, что интересно, будь то единственного преобладания активности несвойственному, но как и все женское – ложное, кажущееся до поры, до времени; до полной моральной потери равенства полов, и самое застыженное обоюдно нарочно, для поднятия цены деланью, обрамленного так же прежде внешне такими резкими обратностями тому в ломливостях жеманства, что потом это выглядит как чудесное волшебство… Мальвази, рожденная для этого, когда конец данного ей мужчины неминуемо снова оказался там, где он и должен оказаться, выдержав надлежащую паузу, задвигалась на конце головушкой с копной распущенных волос, засосала, теряя всякие гордости и чести, всякий стыд, все отдавая своему обладателю, которому отдалась и запринадлежала всецело. И далее будет… складывалась ее психология отношения под влиянием того прекрасного действия, что она делала, и соответственно этому также прекрасно думая без всяких сомнений, ведь про себя: она будет его самой ласковой сосочкой, как он ей говорил хочет от нее, он ее источником всего… как раз на пике этой химеры в самоощущении своей послушности его желаниям, она добилась прорыва признательности и сама захваченная своим сознанием полной подчиненности упивалась струями некоего сверхвкусового экстаза.

Он положил ей на голову свою руку, словно бы опасаясь что она сорвется, чуть придавил и немного поступательно поделал в рот дальше. Но это только вдобавок к тому что она удовлетворяла его в главном: она не могла сдерживаться под воздействием спазмов глотания; само то!

…Кончали они по снисходящей: сначало прошел пик пламенного экстаза, потом блаженство, затем, когда вернулись обычные чувства… вот тут-то, на контрасте и нападает зло, часто в виде антипатии к тому что было, ненужного сомнения, даже раскаяния за то что она – белая, знатная сеньора, она – Мальвази, подумать только, делает это кому-то, столь грязного, низкого происхождения, иноверцу сомнительных нравов и положения, ее врагу-поработителю, в нарушение всех своих прежних идеалов о противном… Ужас, что она творит, как она забыла свои правила, нужно было следовать им, и лучше погибнуть, чем это: … у этого самца силы казалось крепли и распалялись от раза к разу, вот он перевернул ее на ковер и насел поверх ее, на груди и стал уже привычно идти ей в рот за своим… Она сама приучила его, и было бы верхом неестественности начать отказывать ему в положенном. Более даже того, ей пришлось, чтобы ему было удобно, самой поднимать между согнутыми ногами голову, чтобы иметь возможность дотягиваться и лобзать необходимое, чем это бы он сам грубо начал добиваться, да еще и за волосы; лучше самой наяривать, вдобавок выслушивая приятные похвалы: хорошей сучки, давая ему отдыхать и сама переводя дух, занимая то всяческим ублажением из дыхательных-целовательных недостойностей, его мужского достоинства; как было повеление брала за щеку, и левую, и правую, снова трудилась-сосала, последние остатки былой гордости сглотала с потоком, решив перед выбором, что все-равно не даст освободиться… О собственной былой гордости, как о чем-то неуместном, она решила более не вспоминать. И если делательницы сего самого прекрасного миру чувственного действа, так, или таким образом, вытесняемо насильно, сходят от происков злого в себе, им невольно остается выполнять совершенное отношение о самом интимном – самое ничего, нет этого! Но сколько же погрешности ополчается бросать в это злобу, кажется по обеи стороны баррикад деланного вида добра и отвратного зла, от святош старости плюющихся, и похотетелей, страстно желающих, догм религии, и нравственностей очищенности, в другую сторону разнузданности явствования. А правило совершенное всему интимному – соответственное, интимным и должное оставляться, снаружи и внутри, от всякого совокупления от каких-либо помыслов и чувств со злом во главе, ополчившегося во всеоружии на райское на бренной земле.

Проснулась когда ее положение менялось снизу к – голова к голове, и на ее мягком теле со сладкой косточкой разлегались упругие мужские костяки – нашел подстилку. Но если первые пять минут полудремы еще давали шансы к забытью, то потом, так и не успокоившись, им началось что-то невообразимое: ебали не то слово, обозначающее нечто ни в коем случае не вульгарное, забранному злом так думать искрених, но нечто основное в этом действии, давлеющему к размеренному. То же что делали с ней, не иначе как драли, не назовешь, да еще и полной тяжестью тела возлегая на ней, так что ей бедной не возможно было продыхнуть, и она слабо ойкала под сильными вбивающимися воздействиями, буравящими все внутри до глубины чрева и оттягивающее ее упругий ободок влагалища сильно. Вдобавок ко всему этому кромешному аду нужно добавить и железные объятия снизу. Выдерживать такое непривычной слабой девушке! Она пробовала и визжать для облегчения, как уличная девка в сильных моряцких руках, но это только более распаляло. Она уже себя не чувствовала, и не помнила как пришло облегчение, забытье.

Эта ночь выдалась отчаянно беспокойной, еще разбудили – прыгать у него на коленках, напоренная на причинный стержень, но то еще можно было хорошо, даже приятно терпеть и она осоловела дала ему в себе кончить… Чтобы он перестал ее придерживать на весу, и не зарядился на еще, Мальвази поправила ему волосы на голове, провела руками по лицу, уложила в обниме у грудей спать, дала сосок титьки – прямо как маленькому ребенку, и они уснули.

Потом ее опять и снова в который раз разбудили, и довольно так объявили что будут… то самое – ебать, будто это была какая-то новость, и она не знала для чего ее постоянно будят, и для чего еще она нужна? Ее поставили в податную позу раком, и оставив так выжидательно стоять, в ожидании известно какого соития, заставили рассказывать: дают ли сицилианки высшего общества свои задницы… Ей поздно было спохватываться, начинать устраивать оборону в этой области, она уже стояла, значит отдалась, и ей в оправдание своего безвольного поведения, пришлось сдавать своих подружек по случаям их жизней. Дочери пустынь оказались гордыми по сравнению с ними. В тоже время получив похвалу своей тугости, ей в пику удовлетворения пришлось говорить о своей девственности в этом… Поэтому она деланно расхныкавшись в испуге перед предстоящим, выпросила послабления, получила возможность наслюнить для легкости хождения.

Наконец он, как неминуемый и непроходящий на эту ночь эталон мужской силы, встал сзади над ней, законно положив ствол в разверз меж ягодиц, боеголовкой возвышаясь выше ее поясницы… Руки возложил по мяготям боков и потискал, она задрожала всем телом. Продолжая не сводить с него взгляд назад, чтобы не потерять толику выпрошенной пощады, одновременно выставив, прикушенный язычок, с тем чтобы побудить к старому, но тщетны ложные уловки, он вошел меж восхитительных округлостей и пошел делать должное свое дело, заставляя тут же ее расхныкаться, этим только наоборот побуждая к учащению больневнивых втолков. Она попыталась сорваться…, но была поймана и он задвигался вслед за ней вместе с поделывательными движениями, заставляя в свою очередь ее стремиться избегнуть его досягаемости членом, перебирая коленками по песку, получив его навалившимся себе на спину, и как на коняжке едучи в характерных понуканиях, еще вдобавок и тискал все места. Не так велик был тот шатер, чтобы рано или поздно они не добрались к пологу выхода, где она остановилась, но с ойканиями погналась далее наружу, не в силах остановиться… ведь там же охраняющие стражники ее увидят! – Только-то и мелькнуло у нее в голове, как она оказалась на холоде, и под глазами других мужчин!… Тут же она взлетела, поднятая Омаром вверх, но все так же за пологом, который прикрыл только его. Мальвази прикрыла руками бесстыдные места, и постаралась согнуться в поклоне скрытия лица и всего вниз, насколько ей позволил вогнанный конец. Ей удовлетворяться стало неудобно и за волосы она была ввернута в положение стоя, руки ее убраны… подошедшие двое оценивающе зацокали. Она же продолжала вздрачиваемо дергаться перед ними и нетерпимо стонать. Ее беспокоил не стыд, но если ее доделают и сбросят с конца в новые руки и концы, то сколько ей еще там страдать придется?

Но она навлагалась и не спускаемая с конца была отведена на постель, забывшись как убитая, досыпать бурную ночь…