Текст книги "В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази»"

* * *

Днем, перед двенадцатой ночью Омар Мейяд видел Мальвази выехавшей на лошади, что порадовало его.

Караван все ближе подходил к двум высочайшим песчаным дюнам, стоявших как холмы над пустынной равниной. Высотой они могли быть и пятьдесят, и сто туазов, и при приближении в ширину их оказалось не так-то легко обойти, Пробирались через песчаные сходы и отроги с преогромнейшим трудом в иных местах, там где кони и даже казалось верблюды ногами увязали в пыльном пухе зыбучей почвы склона. Продвижение никогда не велось столь медленно, от беспокойного, где резкого вниз, где вверх, в сторону; уставалось больше морально. Мальвази давно вернулась обратно в повозку, если бы не жалела измучившуюся верблюдицу, которой приходилось выбиваясь из сил тащить повозку днищем протирая по поверхности.

Но постепенно они выбрались на такое место. откуда окрестности оказались открытыми, а дюны нависали по правую сторону. Отсюда проводник Бабрак, хоть и скованный, простым глазом узрел лежавший впереди оазис, огромный по размерам благодаря большому озеру и рекам сбегавшим с высоких гор, одна из которых должна была скоро встретиться.

Бабрак соориентировался по солнцу и указал Омару Мейяду и Варлафу сторону, где находился Бешар. Город было велено оставить в стороне.

Но на последок пустыня еще побеспокоила Бабрака. Сильно нагретый от раскаленной поверхности стремительно поднимался вверх, захватывая мелкую пыль и стремительно унося ее вверх, высоко в небо. Смерч был виден и осязаем. Идеальное место где широко родившись и разгулявшись набирается этого легкого взвешенного песка доносимого им до самой Европы.

Но все прошло не успев начаться, танцующий призрак «песчаных ведьм» исчез куда-то. Караван с большим трудом выбрался с песчаных валов и далее песок начал постепенно заменяться мягкой рассыпчатой пылью, в которую копыта животных постоянно проваливались, ломая тоненькую корочку.

Слабенькая пересыхающая Ас-Саура повстречавшаяся по пути отдала жажде большого каравана казалось последние силы и с этими силами неблагодарно топча обмелевшую речку многозевный караван перешел на другой край водного течения. Дальше пошла все чаще и преобладающе, возделанная, заросшая и троганная земля. Появилась как будто дорога, но главное почва была тверда и после внутренностей Сахары, сама настраивала на быстрое продвижение. Виденная в середине дня озерная гладь сиявшая на солнце, словно это была поверхность большого зеркала, осталась в стороне позади. Величайший Бешарский оазис, несмотря на свою величину к закату солнца был пройден. Двигаясь прямо караван преодолевал последний пустынный путь кончавшийся барьером невысоких, плоских землянистых холмов. Здесь Сахара вплотную подступала к горам Высокого Атласа.

Темный ворс паранджи прежде маскировал это тяжелое для нее видение, давая лишь подспудно чувствовать их и надеяться. Но когда же горы предстали перед ее глазами, что от них некуда было деваться, ни взглядом, ни мыслью. Мальвази не выдержав расстроилась, чувствуя, как хорошо и еще спокойно было в Сахаре, куда еще хотелось попасть, чтобы там успокоиться и забыться, чтобы душевно приготовиться, а не так сразу, внезапно, неожиданно напитывая тело холодящей изъедающей тоской чуждого, в котором должно провести жизнь. Она сильно, тяжко затосковала, не зная, где себе найти место, куда деться от щемящей боли. Сначала усилием воли решила остаться в седле, здесь легче будет перенести боль навсегда потерянным родным местам… прудам заросших кувшинками с цветами, составлявшими квадраты, меж которых по подводной каменной тропинке можно было ходить… она не выдержала этого горя… желая в наступившей душевной и телесной слабости найти к чему приклониться, не могла уже больше держаться в седле… она завернула лошадку к повозке и там чувствуя полный упадок сил, подавленность слабо перелезла из седла вовнутрь, и там упав и уткнувшись лицом на подушки бесслезно зарыдала, чувствуя как наваливается еще более холодное грубое ощущение, захолаживающее последнее теплое воспоминание о прудах и превращающее в боль. Ей было ужасно плохо… в этой жаре переносить ее, когда где-то, где она должна была быть сейчас, было прохладно и спокойно. Неистовая мучительная боль нутра, головы терзала накатывалась с новой силой, делала плохо, просто тем что продолжалась подтачивающим состоянием… Хотелось куда-то от этого всего деться, не знать о прудах, забыться, как прежде… она как о спасительной мысли вспомнила то райское состояние, ту райскую усладу что хранилась в кальяне, потаенно закрытой от нее… Взяв сосуд, она от большого желания бессознательного начав что-то делать и сделав нечто чему поддалось… первая же струя чарующего воздуха на миг утолила ее алчную жажду, потом еще… и еще. Как хорошо было поплыть от того что гнетло, давило ее в ощущение полнейшей легкости беззаботности, радости всему… Прижав дорогой кальян к себе как ребенка она на одном из затягов уснула…

Она потом почувствовала только что ее переносят… потом уже после, как кто-то сильно вырвал то что она прижимала к груди, от нее…

…Омар Мейяд держал кальян в своих руках и затем отшвырнул его в сторону, так что бы он ударился как можно сильнее.

Потом осознал, что предмет в этом не виноват, а виноват только он сам. Взял кальян, зарекшись что больше никогда ни за что не будет давать ей воскурять содержимое. Он ушел, но с Ритой дела у него совсем не шли, мало того он сильно беспокоился не обкурилась ли она?… пошел успокоиться относительно глубины ее сна. Приникнув к ней он остался спокоен, а уйти уже не смог. Снова ему предстояло провести ночь с одним лишь телом девушки, душу которой забрал опий… Он раздел ее оставив лежать так как она и лежала на животе и грудях лицом ниц и любуясь изящностью, элегантностью тела особенно в открытой его взору самой эротической его частью, Омар Мейяд стал входить в особое сверхчувствительное состояние, о котором ранее даже не догадывался, что можно такое чувствовать. Горя и телом и духом он сбросил с себя халат, единственно покрывавший тело, и устремился к ней, потом под нее, накрывшись ей. Огонь в теле еще более усилился. Ничего с ней не делая, только прикасаясь к складкам на задней стороне ее тела, силой своего жара, он даже заставил сопеть сквозь опиумный сон и ее. Между ними вкруговую тек поток некой оранжевой силы, от ее головы в его очень тонкий легкий, от его низа в нее сильной грубой, и в этом токе расширившим, или заставившим расширить складки ее тела до того, чтобы слегка провалить и облечь окончание тела его под воздействием этого ли, или в токах того что сквозило из него; он вдруг вошел в экстаз, потеряв ощущение своего тела, приобретя ощущение нового, еще более необычайного состояния, в котором нижний поток всезахватывающей собой лавиной сломил какую-то преграду и увлекая за собой вещественный поток, струями стал вырываться из него… Он понял что это было только потом в бессилии лежа под ней, забрызгав поллюциями ее ягодицы, спину, даже волосы… Оргазм вызванный одними сильными чувствами!

Тринадцатая ночь понесла в себе несчастливый дух сего числа. Мальвия тяжело и нездорово отходила от перекура. При виде его она вся отвратно передернулась, давая почувствовать ему как ей сейчас не хочется… это противно ей и он ей со своим приставанием отвратителен, что она даже отвернула голову. Но это-то его и поддернуло делать это с ней через ее «не хочу», несмотря на то что первоначальный замысел был для нее как можно более легкий. Попытаться проделать под ней то же самое, войти в то состояние, при котором оргазм в пику экстаза вызывается самопроизвольно без грубой работы… Сейчас же он наоборот хотел этой грубой насильной работы, подчиняясь своим животным желаниям, а не тому желанию необычайного, с которым пришел.

Он сбросил с себя халат, вызвав своей наготой у нее недовольное раздражение:

– Уйди, не хочу, не могу я сейчас… Да не трогай же ты меня! Он сдернув с нее одеяло, подхватил за бедра, поставил ее в позу. Она нежелающе пыталась вырваться из его удерживаний. Он задрал на ней подол под которым она оказалась привычно голой, и стал снимать платье через голову. Не довершив, так и оставив ее тряпки на голове, он приставился с помощью руки, воткнул, ощутив знакомое сильное сдавливание вокруг до самого изначалья.

Чувствуя в себе первые раза Мальвази сначала попыталась найти в этом, или от этого забытье, но прежнего как будто уже не могло быть никогда, ей стало плохо, тошно больно и она стала выворачиваться, даже кричать чем охладила его намерения поначалу… Отпустив ее, он затем снова принялся искать на ней удовольствий, пожелав овладеть в самое нутро женского, теперь уже не обращая на ее слова и крики никакого внимания.

Мальвази ощущала себя ужасно, мгновениями она впадала в такое кошмарное состояние, что находила спасение от безумия в том что бы причитая мотать головой по подушке с закрытыми глазами, или начинать вырываться… Но он крепко держал ее ногу вверх, другую придавил и насильно наслаждался в слабую брешь в ее теле… Она не выдерживая боли протянула свою руку пытаясь оттолкнуться от него пальцами, чем доставила сильную боль, подобную той, какую причинял он, но от своей боли Омар Мейяд вскинул, раздраженно отняв ее руку и уткнув ее больно с заломом в подушку. Плача она этой же слабой от боли рукой, снова продолжила попытку прекратить свои страдания, но он войдя в скотское состояние, раздраженно схватив ее руку снова с еще большей силой ткнул в подушку, почти с остервенением продолжив свое. Она в истерике опять метнула руку и опять больно придавила мышонку… Тут уж он не выдержав ткнул ее руку уже в ее же лицо, затем еще же… потом когда она просто отняла руку от лица, ударил ее своей рукой по ее лицу.

…Когда это прошло и он успокоено отстранился от нее вместе с тем как пришло успокоение, пришло чувство сожаления за содеянное под ее мелкий плач. Почувствовав себя в этом виноватом положении очень несвойственно ему неловко, Омар Мейяд захотел одновременно и уйти, и не чувствовать себя виноватым перед ней, думая как загладить их отношения, сидя в раздумии.

– Уйди от меня, прошу тебя.

Он оставил ее одну уходя с тяжелым чувством.

На четырнадцатую ночь она отошла от дурмана совсем и казалось соотнесла вчерашнее к своему дурному состоянию. Она сразу обратилась к нему, прося:

– Я не могу больше терпеть, дай мне кальян, прошу.

– Перетерпи немножко, и все пройдет. Я тебе помогу, развлеку тебя. Скинь-ка свое оперение, птичка моя, я присосусь к твоей грудке…

Она с полнейшим спокойствием дала заголить себя до пояса, смотря в одну сторону, и казалось ничего не замечая только что-то чувствуя.

В их отношениях что-то разладилось, охладилось настолько что прежнего уже не могло быть. Она и раздетой стоя перед ним почти не обращала внимания на его половые ласки… и какие. Конечно, она бы не была настоящей женщиной если бы смогла совершенно равнодушно отнестись к этому… она слегка улыбнулась, опускала руки, запрокидывала голову, но все слегка, ненадолго, затем забывая что происходит.

Ему она нравилась, и такой, было только спокойней.

Устав с одним, он перешел на другое, вставая и поддеваясь для этого под нее. Она давала стоя с тем же равнодушным безразличием, стараясь даже грудями отстраниться от его руки… впервые оргазм дал так мало наслаждения словно бы проникнувшись этим духом… Что бы объяснить свое поведение она произнесла:

– Я хочу только одного – опия: И ты его мне дашь – ты понял?!

– Хорошо, хорошо ты получишь его, только для этого нужно отработать. Понравься мне, – соврал он ей и сейчас уже испытывал удовольствие в том что она обманется.

Он обнял ее руками и прижал ее голое тело к своему… затем поведя к постели, потому что от соприкосновения он снова напитался силой желания. Там усадив ее и усевшись сам на край постели перед ней, он прислонил ее главным образом лицо к себе, уткнувшись лбом… и сидя так, млея и томясь в ожидании того когда это сможет получиться… Он дошел до того что стал шептать ей ласковости, склоняя ее голову вниз своей… и склонил… Она приложившись, сначала от противности отстранилась, но потом он своими руками насильно помог ей.

…она вырвалась и первая струя попала в ее лицо вдогонку. Он удержал ее и насладился зрелищем заставившим ее закрыть глаза от этой гадости и окропиться в брызгах…

Когда все прошло, она слепо отвернулась в сторону, ища чем утереться…

Он был удовлетворен получившимся извращением, но вспоминая ее сонливое, сожмурившееся лицо захотел еще такого же… Видя ее сзади… умывающейся и чувствуя что так умываются только от гадости. Мерзость только возбудила его и видя ее остренькие окончания ягодиц внизу, на которых она чуть ли не сидела, его повлекло к ней… … Он, со стороны, не подходит ни одно вульгарное слово, но эпитет как самец обращался с задом на котором она как-то неестественно сидела…

Потом он с презрением самого себя вспоминал как получилось подло с гнуснейшей улыбкой отказать ей кальян, ради ее же блага, проделав это в высшей степени отвратительно, на что она только горько отвернулась… Но это было ради нее, перетерпеть еще сегодня и назавтра полностью отстраститься.

Перед последней пятнадцатой ночью Омар Мейяд горюючи напился в одиночку. Его мучили сложившиеся так отношения с ней, из которых ему казалось нельзя было выйти и он пил, стараясь залить свою горечь…

…Ведь было же еще совсем недавно с ней так прекрасно… как сглазил кто это, наверняка вражий глаз… опять он, его вездесущий со всем преуспевающий враг даже в безвыходно проигрышной ситуации, даже во время его явного торжества над ним… Омар Мейяд спьяну пришел в глубокое состояние гнева, так что даже Рита это заметила, несмотря на то, что не могла видеть его лица… Резко встав он в три шага вышел наружу приказать доверенному лицу ставить повозку… Но она и так же привычно находилась за шатром. Обойдя вокруг повозки, но так и не решившись что сделать вошел с неопределенно-раздраженными намерениями вовнутрь второй половины шатра. Мальвази завидев его ударилась в плач:

– Оставь меня в покое, уйди, я не могу тебя видеть! – застонала она.

Она открыто порывала с ним! – Это и ошеломило и взбесило того дерганого покраснелого человечка с развевающимися полами незапоясанного халата, какого из себя представлял пьяный Омар Мейяд… Его взбесило то, что она находясь в его полновластных руках у него в шатре, еще же и гнала его! – Эта проститутка, которая встает за глоток опия… И он выдал ей, самое омерзительное на что только способно пьяное существо:

– Сейчас тебя я буду к-хать! – выдохнул гортанно последнее и развязно приблизился к ней, схватив ее плачущую в слезы, навзрыд, сначало за отбивающиеся руки, потом осадил вниз, схватившись одной рукой с ее пальцами глубоко в волосы, а другой полез к себе… Она навзрыд упиралась предстоящему, крича, стараясь как можно громче, но внутренние рыданья не давали ей всех сил на это, а свободная рука была слишком слаба против его руки… Он схватил ее лицо обеими руками, и…

– На-а!! – с пьяной яростью свершил он над ней надругательство. Содрогаясь во внутренних спазмах она тряслась от ужаса, стараясь не касаться этого и закашливалась… от сильнейшего расстройства, не будучи в силах хоть сколько-нибудь слышимо рыдать… но Рита почувствовав неладное, прибежала к ним сюда и подбежав сзади к Омару Мейяду рванула его от нее… Упав на спину через несколько шагов назад он как протрезвел и прояснился, почувствовав жгучее состояние стыда… перед бесстрашностью наложницы, уже и не наложницы, а свидетельницы вытворявшимся им дерзостям, кои она прекратила.

– О, выставил! – с презрением его достойным, выговорила она ему, жалея, плачущую Мальвази прижавшуюся к ней. – Запояшься!

Затем она как шальная собака, сорвавшаяся с цепи, правда без особой злости накинулась на него выпроваживая выталкиваниями, на которые он сильно смущался, поникая от стыда и вины, и единственное что смог сказать ей за пологом в свое оправдание – «Успокой ее»…

– Успокой?! После того, до чего ты ее довел?!

Рита снова приблизилась к своей подруге и обнимая прижала ее к себе, давая плакаться в плечо.

– Ну чего ж ты дура так себя поставила, ты бы веревки могла с него вить!…

– Рита, милая, я очень тебя прошу… Дай мне пожалуйста кальян, найди его там у себя, у вас там должен быть, это единственное спасение.

– Дурочка, ты моя, это зелье только для таких скотов как они, а не для тебя. Ты посмотри во что ты превратилась!? Опомнись! Надо подумать о себе – за шатром уже Марокко!!!..

Эти громкие слова как громом поразили сознание девушки, отчего она даже плакать перестала и действительно как опомнившись, умолительно взглянула на подругу

– Рита прошу тебя оставь меня одну, мне нужно побыть одной.

– Побудь, тебе очень нужно успокоиться. Я скоро приду…

Оставшись наедине с самой собой она осталась лицом к лицу со всем тем что здесь под сводами пологов шатра за все время было.. Она потерялась, не зная как это понимать, и в чем найти себе хоть толику оправдания, что бы почувствовать себя хоть немножко прежней, а не этой…

– Боже мой! Франсуа – прости меня! – закричала она и осела, – … Я не могу… Я не могу так больше!..

И она заплакала, так горестно и жалостно как только плачут обездоленные женщины… и внезапно вдруг, снова во всей мере поняв все свершенное ею, она снова чуть не закричала от охватившего ее ужаса.

– Я не могу ждать как прежде!!… Франсуа миленький, где ты? Простишь ли ты меня? – горько рыдала она, – что же ты оставил меня? Посмотри что со мной… Как бы хорошо было умереть, но я не могу тебя оставить, если ты жив… Что бы тебе не мучиться всю жизнь без меня?! … Миленький прости меня, я так больше не буду… Это я не знаю что со мной было?… Дай мне хоть весточку с того света, если ты там, что бы я не мучалась. Я хочу к тебе!…

Амендралехо давно ничего не видя, заливаясь слезами, только слышал ее жалобный голосок, когда же появилась возможность взглянуть он увидел как ей стало внутренне плохо и она со стонами схватилась за живот.

– Миленький мой маленький Франсуа… Если я умираю – простите меня обои…

Она упала без чувств и сознания.

*Марокко, ее облик, история, жизнь*

Срединная часть Марокко занята горами высокого Атласа, оканчивающимися поперечно идущим низким Антиатласом. К югу от города Марракуш – столицы маррокканского султаната, куда сходились, и где оканчивались многие пути, в том числе и большого каравана из пустыни, поднимался самый высокий заснеженный пик Джебель – Тубкаль, а рядом с ним еще семь пиков чуть ниже, застыли как высоченные белые шатры.

В Атласских горах, повыше, погода суровая, а зимы холодные с метелями и вьюгами. Но здесь много леса и отличные зеленые пастбища. С гор по всей стране растекаются реки. Дождевые облака с Атлантики и Средиземноморья несут на Атласские горы много влаги, выливающейся в частые дожди или снега…

Несмотря на суровый для тех мест климат, в горах далеко не безлюдно. Когда передвигаешься по крутым дорогам, которые то спирально ввинчиваются ввысь, то почти отвесно падают в ущелья, постоянно можно видеть плоские крыши каменных, или глинобитных домиков, прилепившихся к горам и карабкающимся по склонам их, как ступеньки крутой лестницы. Селения разбросаны далеко друг от друга и кажутся островками среди гигантских каменных волн.

Горцы ведут оседлый образ жизни, занимаясь земледелием и скотоводством. Но горы каменисты и сильно выветрены. На их склонах почти нет почвы. Поэтому земледельцы собирают в ложбинах скопившуюся почву складывают ее корзины и относят их на своих головах к своим полянам. Почву они укладывают слоями на выдолбленных в склонах гор плоских как полки площадках, террасах, устраивая рукотворные земельные участки.

Поля и селеньица каким-то чудом держаться над пропастями, прилепившись к обрывам. Каждая семья имеет участки – крохотные, огороженные каменным заборчиком, что бы внешние воды и дождевые потоки не смыли почву, собранную с таким трудом.

На таких ступенчатых участках невозможно развернуться даже с сохой, поэтому их обрабатывают вручную. Труд необычайно тяжкий, не всегда способный прокормить семью до следующего урожая.

Большим подспорьем в семье горца служит домашний скот. Почти все занимаются овцеводством. Почти лишенные почвенного слоя склоны гор покрыты неприхотливой травянистой растительностью, она-то и служит кормом для скота. На таких пастбищах лучше всего разводить коз и овец. А вот в горных долинах пастбища очень хорошие, там разводят и крупный рогатый скот. В зимнее время его перегоняют на близлежащие равнины, где теплее.

В Атласских горах есть племена, которые занимаются исключительно скотоводством. Они не постоянно живут в селениях, куда только возвращаются каждый раз после выпаса скота на горных пастбищах, где строят временные поселения из легких палаток.99
  * данная часть с небольшими изменениями написана по В. Катину.


[Закрыть]

И так впереди по спуску дороги с гор, лежал старинный Марракуш, основанный Альморавидами в 1062 году; незыблимо стоявший при Альмохадах, Саадийских шерифах, лишенных марабутами к 1659 году всякого влияния, взявших свою власть над страной, когда при них разгорелись «священные войны» племен Марокко против иностранной экспансии, возглавленные этими религиозными братствами военного ордена странствующих дервишей, для отвоевания множества портовых городов и баз, усыпавших побережье, захваченных европейцами, в основном испанцами и португальцами, в период ослабления страны.

В период феодальных междоусобиц, Марракуш стал резиденцией правителей юга страны. В борьбе феодальной знати между собой и народными массами, выдвинулась династия филалийских шерифов, правившая в Марокко с 1666 года, то есть через семь смутных кровавых лет.

Наибольшего могущества эта династия достигла при султане Исмаиле,1010
  * Cултан Исмаил род. в 1672 г.


[Закрыть] который опираясь на гвардию, сформированную из негров – рабов, жестоко подавлял непокорство народных масс, противившихся феодальному гнету и облагавшихся тяжелой данью. Прошли времена когда Махзен1111
  * Махзен – центральная власть.


[Закрыть] существовал лишь в крупных городах, а в остальных районах заправляли сильнейшие.

В то же время в результате войн Марокко с европейскими захватчиками при султане Исмаиле было освобождено все побережье за исключением Сеуты и Мелильи, остающихся испанскими и по сей день, и портового города Мазагана – единственной португальской базы, расположенной близко к Марракушу, поэтому утерянной впоследствии. К Мазагану был прямой путь из внутренних районов, прилегающих к столице и поэтому он оказывался выгодно расположенным на пути португальской торговли.

Марракуш лежал на гористой опускающейся местности… меж двух рукавов реки, способствующей земледелию и скотоводству. Отличные пастбища леса, раздольные луга, зеркальные озера, охотничье угодья – вот все то почему загородная резиденция султана находилась в этих местах, аккуратно обставленной скалистыми горами.

Караван быстро продвигался по ровной дороге ведущей к городу, почему решили гонца с вестями о прибытии не посылать, пусть это будет полной неожиданностью для султана.

Позади головного отряда алжирских всадников под сопровождением охраны тащилась старая разбитая повозка, в которой находились закованные в цепи Амендралехо, Куасси-Ба, Бабрак и еще один чудной тип – «ливиец», что сидел третьим и был по молодости гнусав, а острые скукоженные черты лица не успели еще расправиться. Колеса то и дело на что-то наскакивали и повозка как обычно тряслась всем телом, открывая полог накрытия от чего узники могли видеть наружу… Они видели как въезжали в городские ворота.

Город начинался сразу же за толщей каменной зубчатой стены, до нее же – ничего что хоть отдаленно могло напоминать проживание людей, как то представляют европейские города, своими роскошными пригородами. Здесь же сказалась обстановка и нравы лихие и необузданные, что Амендралехо сразу почувствовал и представил.

Проезжаемый квартал писарей заметно отличающийся по архитектуре в лучшую сторону тем что: писарь – уважаемый человек.

К нему обращаются не только когда нужно послать весточку родственникам. Он составляет так же деловые письма, прошения, снимает копии с документа – в общем делает все, заменяя собой нотариуса. Так же близость видимой цитадели города заставляла иметь помпезный вид, а улице быть убранной в полированный булыжник.

Потянулась Медина,1212
  * непосредственно город


[Закрыть] с ее узкими тесными улочками, заставленными неприступными домами-крепостями, с массивными дверями, окованными железом, выглядывавшими вместе с улочками на более-менее свободную улицу, по которой двигался караван. На ней располагалось множество мастерских, опиекурилен, лавок. Дальше вовсе потянулись торговые ряды, на которых был разложен самый различный товар от поделанных до выращенных, когда они выехали на длинную базарную площадь. Здесь было совершенно все чем богат Магриб: вывешенные ковры, ткани, самых различных цветов и изделий из них, а так же самые различные изделия гончаров, кожевенников, лудильщиков, жестянщиков, деревянных дел мастеров, чередующихся с идущими затем горками фруктов, винограда, бахчи, орехов, пряностей, сушеностей, печеностей, овощных, соленостей, копченостей сластей, – колбас… – самых разных оттенков цветов, от чего разбегались глаза и рябило. Было здесь все что могло быть для поры начала лета, и можно было увидеть и знакомые пласты сахарской соли. В базарную разноголосицу добавлялись голоса торговцев живностью, блеянье овец и коз, иканье ишаков, лошадиное ржание… мулы, верблюды, волы… Город живет базаром, шумным оживленным, призывающим разноголосым, пестро разодетым в джеллабу,1313
  * одежда похожая на широкий халат


[Закрыть] с капюшоном и черной чадрой у женщин, с торбушей1414
  * бордовый цилиндр без полей с кисточкой по В. Катину.


[Закрыть] у мужчин.

Что здесь только не продается и не покупается! На базаре городская жизнь бьет ключом, сюда сходятся узнать или обменяться последними новостями, просто выйти на люди, поглазеть на редкостные предметы домашней утвари, яркую керамику, украшения, порошки, притирания, оружие. Рядом же на улочках, выходящих на базар, расположились портные, обмерив клиента на глазок за недолгое время сошьют белое платье-рубаху, только закажи. В укромных местах, по уголкам, что бы не мешали прохожие обосновались цирюльники.

Резчики по дереву, кожевники, чеканщики по меди, ювелиры работают в распахнутых настежь помещениях. Они приветливы с каждым кто заглянет к ним. При торговле весьма общительны и поэтому даже недовольны если при покупке с ними не поторгуешься или не поговоришь.

Жизнь этих кварталов меняется медленно, почти незаметно. Квартал столярных, не древнее квартала сапожников, ряды ткачей, которые и сами нить сучат и ткут украшенные орнаментом красивые покрывала. Тайны ремесла здесь передаются из поколения в поколение.

Проезжаемый квартал писарей заметно отличающийся по архитектуре в лучшую сторону тем что: писарь – уважаемый человек.

К нему обращаются не только когда нужно послать весточку родственникам. Он составляет так же деловые письма, прошения, снимает копии с документа – в общем делает все, заменяя собой нотариуса. Так же близость видимой цитадели города заставляла иметь помпезный вид, а улице быть убранной в полированный булыжник.

Видны уже были главные достопримечательные сооружения города: кирпичный шестиарочный купольный павильон Кубба-Аль-Ваадийн, медресе Бен-Юсеф1515
  * декор – виртуозная резьба


[Закрыть] а с восемью дворами, построенное во времена междоусобиц в 1665 году. Останавливались возле бетонно-каменно-кирпичной семнадцатинефной мечети Кутубия, украшенной резным стуком и декором, сталактитовыми куполами артесонадо и минаретами. Около мечети встав на колени Омар Мейяд совершил молитву за благополучное прибытие.

По пути еще встречались культовые камни.

С юга к медине примыкала касба, или цитадель, за стенами которой на случай захвата города неприятелем укрывалось городское население. Там же располагался дворец Султана – старинная резиденция выстроенная при саадийских шерифах в XVI веке. Помимо дворца в касбе, близ ворот находилась орнаментированная мечеть, начатая отстраиваться еще в 1192 году и последний раз достраиваемая в ХVI веке. Там же располагался некрополь, усыпальница.

Очень впечатляющими были ворота Баб-Агебнау, или просто Агебнау, выстроенные зодчими из резного камня в XII веке. От них тянуло стариной, вся гигантская толстостенная арка была сложена из погрубевшего от времени и солнца камня.

От высокой орнаментированной плиты отходили стены чуть пониже. Не слишком широкий арочный проход заканчивался конусообразным сводом, от которого отвисал медный лист. При въезде первым Омар Мейяд взял поданный ему длинный шест и звучным ударом возвестил о прибытии.